Биохазард

Йоичи ненавидел всё это. Ненавидел этот проклятый балкон общежития, ненавидел смрад сигарет, ненавидел сбитый режим и, наконец, ненавидел Кайзера. Это была пустая, бессмысленная затея. Он и сам не понимал, зачем каждую ночь ровно в час приходил сюда, чтобы наблюдать за высоким блондином, выпускающим кольца вишнёвого дыма от дешёвых сигарет в звёздное небо. Он не знал, зачем Кайзер начинал говорить, и уж тем более не мог объяснить, почему сам отвечал. Всё это казалось настолько нелепым, что Йоичи каждый раз щипал себя за руку, убеждаясь: это не сон, не бредовая галлюцинация. Он действительно стоял здесь, в этой странной компании, под холодным небом, где дым смешивался с тишиной. Их диалог неизменно начинается с предложения прикурить. Йоичи каждый раз отказывается: футболист всё-таки, грех портить лёгкие. Кайзер кивает: да, всё верно, здоровых и правильных мальчиков не движет желание забыться в грязных привычках, а Исаги был воплощением слова «правильный». Правильная командная игра, правильная успешная учёба, правильные добрые поступки даже по отношению к такому совсем-совсем неправильному Михаэлю. Даже ночные походы на балкон казались правильными — некий жест благотворительности для пса, потерянного в этом мире, прикормка, чтобы не ушёл навсегда. Кайзер усмехается своим мыслям: сравнить себя с собакой было чертовски самоиронично. Йоичи странно смотрит на него, но не спрашивает — знает, что тот отшутится, придумает очередную отмазку, чтобы скрыть бросающуюся в глаза странность в поведении. Быть идеальным — это, конечно, удел Исаги, но Михаэль умело копировал его, чтобы не казаться в чужих глазах неестественным или нуждающимся в помощи. Какая помощь возможна для человека, который уже давно потерял себя? Кайзер продолжает посмеиваться, избегая взгляда Йоичи. Они встретились два года назад, на том же месте, в то же время, при тех же обстоятельствах. Ничего не изменилось, только тяжесть, угнетающая Михаэля, становилась все невыносимее. Исаги не стал лучом света в его жизни — он был недосягаемой звездой, чье сияние едва достигало Кайзера. Отражая его, Михаэль мог казаться даже ярче Йоичи, но своего света у него не было давным-давно. Кажется, он погас еще в детстве, когда он умирал от голода в десять лет после избиения пьяным отцом. Или еще раньше — таких случаев были тысячи. Пустые, бессмысленные диалоги всегда пленяли Кайзера. Бывало, они засиживались до рассвета, споря о пустяках. Это казалось гармоничным, теплым, тем, чего Михаэлю вечно недоставало. Он страшился открыться хоть в чем-то: вдруг и Исаги отвернется, оставит его одного. Возможность сближения пугала настолько, что Кайзер взвешивал каждое слово, боясь сказать что-то лишнее, оттолкнуть. Кайзер ненавидел это все. Запах дешевого табака, высокое звездное небо и, конечно, самого себя. Сегодня говорить не хотелось. Холод пронизывал Михаэля до костей, его трясло от ледяного мороза, хотя на дворе стоял теплый май. Он не замечал, как дрожала сигарета в его тонких пальцах, мысли уносились далеко за пределы этого балкона. Сидеть на подоконнике было строго запрещено, но чьи-то правила волновали его сейчас в самую последнюю очередь. Йоичи опустился рядом. Взгляд Кайзера был пустым и потерянным, непривычно далеким от его обычной уверенности. Сигарета, недокуренная, тлела в его пальцах, осыпая пеплом джинсы, протертые до дыр. Исаги жаждал сближения. Он отчаянно хотел понять странный филосовский взгляд Михаэля, прикоснуться к его прошлому, узнать хоть что-то о его жизни и, наконец, понять, зачем Кайзер снова и снова возвращается сюда. Он знал, что едва ли получит хотя бы крупицу желаемого, и именно поэтому ненавидел всё это. Ненавидел, но возвращался, потому что без горьковатого запаха вишнёвого табака уже не мог заснуть. Михаэль был биологической угрозой, прожигая мозг своей гениальностью. Или безумием. Исаги всегда подозревал, что с Кайзером что-то не так — возможно, даже всё. Узнать правду было задачей со звёздочкой, но он справится. — Скажи, Кайзер, любишь меня? — Кто его знает. И вправду, кто?