Стрелка компаса всегда указывает на север

      Моя никчёмная жизнь была полна пустых обещаний.       Защищу! Помогу! Вылечу…       Какая глупость!       Нет ничего важнее, чем стать сильнее.       — Отпусти! — грубо произнёс я, пытаясь выдернуть руку из цепкой хватки. — Пусти мою руку. Ты кто?       — Остановись… — взмолился голос, проигнорировав мои просьбы и вопросы, очень жалостливо вздыхая. — Пожалуйста, давай уйдём отсюда!       — Нет, — скупо отрезал я. — Я должен убить его.       — Зачем?       — Чтобы стать сильнее! Я убью любого на своём пути.       — Но зачем? — не отпускал меня голос, кто-то только крепче сжимал мою руку. — Зачем тебе становиться сильнее?       Я был уверен, что она сейчас горько заплачет. Да и я, признаться, хотел бы заплакать, потому что, кажется, впервые за двести лет решил признаться, для чего я всё это делаю.       — Потому что иначе я… — начал я, и на секунду запнулся. Мне показалось, что я знаю её, — не смогу вернуть то, что у меня отняли…       В моей голове крутились яркие картинки прошлого какого-то человека, которого все звали Хакуджи. Мы с ним были чем-то похожи, и я вспомнил, как иногда пытался разговаривать с ним, а он, пугаясь меня, старался заткнуть и спрятать куда подальше. Потому что боялся меня и знал, что я вернусь. А я всегда возвращался. Я всегда был и жил внутри Хакуджи, только он никогда меня не хотел признавать. Лишь тогда, когда случилась та кровавая бойня, он позвал меня из глубин своего подсознания, и с того момента мы были едины, а потом поменялись местами. В ту ночь Хакуджи не стало, но родился я, и мне было даровано новое имя — Аказа.       Я вспомнил, почему ненавижу, по-настоящему ненавижу слабых людей! Танджиро и Гию хорошо потрудились, заставив меня вспомнить моё ничтожное человеческое прошлое. Люди такие мягкие, слабые и хрупкие! Когда они умирают, то превращаются в ничто, не оставляя за собой ничего.

Сокрушительный удар: Стиль забвения

      Но это всё неважно, я практически полностью восстановил голову и мог дальше продолжать сражаться. Откуда ни возьмись, на меня выскочил Танджиро, с желанием зарубить. Да, он покинул пределы прозрачного мира, тем самым снизив собственные шансы на победу. Вот идиот!       — Я буду отрубать тебе голову столько раз, сколько потребуется, пока ты не умрёшь, Аказа! — выкрикнул Камадо, но не успел он замахнуться, как его собственный клинок выскочил из рук, серьёзно подставив его. Я чуть не расхохотался от комичности происходящего, но мне тут же в лицо прилетел кулак от парня.       — Начни с чистого листа, удалец! — вместо лица Танджиро я увидел и даже услышал голос Кейзо-сенсея, от которого у меня пошли мурашки.       Но я ненавижу слабых людей! Они никогда не сражаются лицом к лицу! Совершают подлые, гнусные поступки, отравляют воду в колодце…       Я вспомнил, как шайка Акумы из соседнего додзё ненавидела нашу семью, и чтобы одолеть Кейзо, они отравили воду и убили его с моей невестой.       У них нет терпения! Они всегда быстро пожинают то, что сеют! Я ненавижу их! Их всех! Они не достойны жить!       Я вспомнил, как убивал этих людей, как они молили о пощаде, а я в это время думал, в каких муках умирали мои близкие. Почему-то не от удара Танджиро мне стало больно, а от горького осознания, что вся моя жизнь была абсолютно бессмысленна.       Я запачкал кровью благородный стиль сорью своего учителя.       Я пренебрёг последним словам своего единственного и дорого отца.       И, что самое страшное, я не защитил то, чем так сильно дорожил всё это время…       Я не хотел жить в мире, в котором не было бы Коюки. Я слишком долго блуждал, но каждый раз её тень шла за мной, как богиня Идзанами за своим мужем Идзанаги.       Я посмотрел на Танджиро и Гию, и моё сердце вдруг стало заполняться благодарностью. Мне стало на миг жаль, что я не смогу сказать им «спасибо» или извиниться. Когда умру, я не попаду в то место, где сейчас были Отец, Кейзо, Коюки и даже Ренгоку. В моей голове созрел план для саморазрушения, я применю свою технику «Захода», чтобы испещрить собственные клетки, чтобы больше никогда не восстановиться. Откинув от себя Танджиро, я посмотрел на него с искренней благодарностью и улыбнулся.

Последний стиль: Голубо-серебряный неспокойный заход солнца

      Став полуживым трупом, я буквально приказывал своим клеткам остановиться. Я хотел просто умереть и отправиться в Ад, туда, куда мне уже давно было пора прийти.       Я хочу уйти в Ад, как человек. Я проиграл! Эта битва окончена. Мне больше нечего здесь делать.       Оказавшись в кромешной тьме, я увидел светящуюся мягким светом фигуру отца. Я никогда его не видел таким здоровым и счастливым.       — Отец, с тобой всё хорошо? Ничего не болит? — спросил я дрожащим голосом, так как понимал, что просто не заслуживаю говорить с ним после всего, что натворил.       Он ласково улыбнулся мне и ответил:       — Всё в порядке, Хакуджи! Я рад, что ты меня вспомнил.       В этот момент я не выдержал и упал на колени перед ним, и едва сдерживался, чтобы не заплакать. Я так скучал! Так скучал, что хотел вырваться из всего, что было со мной, чтобы вновь почувствовать себя его дорогим сыном.       — Прости меня! — закричал я в сердцах, но от накатившего стыда, презрения и ненависти к самому себе я боялся поднять глаза. — Мне так жаль! Прости меня! Я был абсолютно бесполезен! Я не справился!       Отец молча положил ладонь на мою голову, и мне стало так тепло и хорошо, будто это солнечный свет пригрел мою макушку.       — Это не имеет никакого отношения, — теперь говорил Кейзо, и моё сердце ещё сильнее сжалось. — Неважно, кем ты стал, Хакуджи. Сын — это сын, а ученик — это ученик. Мы никогда не откажемся от тебя. Однако, — я чувствовал, как Сенсей улыбался мне, и мне хотелось провалиться сквозь землю от осознания всех своих ошибок этой жизни, — к сожалению, мы не можем взять тебя на небеса.       — Учитель.       Только и произнёс я, но тут же от мягкой ладони повеяло холодом и гнилью, и кто-то сильно схватил меня за розовые волосы.       — Аказа, — с голосом холоднее стали процедил Кибуцуджи Музан, с презрением всматриваясь мне в глаза. — Разве ты не хотел стать сильнее? Неужели ты позволишь всему закончится вот так?       Я приподнялся на одно колено и моё тело инеем покрыла ледяная решимость демонических убеждений. Сила! Вот чего я по-настоящему хотел.       Отрубили голову? Ха! Я всё ещё жив, а значит, я убью их всех! Стану сильнее, чем когда-либо!       Когда я хотел было встать и пойти, чьи-то ласковые женские ладони взяли и приподняли меня за подбородок, и я встретился с большими чистыми девичьими глазами.       — Хакуджи, спасибо, — произнесла девушка, улыбаясь мне. — Ты сделал достаточно!       — Аказа! — где-то позади меня рявкнул Музан, но я даже не подумал отреагировать на него. Подобно умирающему растению я потянулся к последнему утреннему лучику солнца и чувствовал, как весь холод моих грехов распадался, открывая мою душу.       Я смотрел на неё и плакал. В последний раз так сильно я плакал, когда…       Не помню. Я много плакал. Столько, сколько себя помню и всегда от разных чувств: от радости до горькой-горькой печали утраты.       Сейчас меня охватили такие эмоции, которые едва поддавались объяснению простыми словами, когда хочется схватиться всеми силами за ускользающее из рук мгновение с желанием больше не отпускать. Никогда. Этим мгновением сейчас была Коюки. Человек, которого, как я думал, потерял навсегда и безвозвратно. Я не мог поверить, что передо мной стояла она. Любимая женщина, чьи касания для меня были теплее солнца и слова — роднее собственных слёз из глаз. Я прижался к ней, как ребёнок к матери, обняв её так, словно она сейчас исчезнет и больше никогда не появится.       — Коюки! Прости меня! Прости! Прости за то, что не смог защитить тебя! Мне жаль, что меня не было рядом, когда я был тебе так нужен! Я не смог сдержать своё единственное обещание! Прости! Прости! — я рыдал горько и навзрыд, и слёзы обжигали меня как снаружи, так и изнутри. Я был так счастлив, что не верил самому себе, что стою перед ней на коленях, обнимая её. Такую живую, тёплую и настоящую Коюки.       — Я счастлива, что ты всех нас вспомнил, Хакуджи, — тихо произнесла наконец Коюки, и по её голосу было слышно, как она едва сдерживала слёзы. — Ты вернулся, чтобы стать старым добрым Хакуджи-саном.       Она гладила меня по голове, а я всё не мог насладиться её присутствием, сладким запахом вишни, риса и успокоиться, что всё, что было до — уже позади. Образ Музана окончательно покинул моё сознание и я, наконец, снова стал Хакуджи.       — Добро пожаловать домой, мой любимый, — она это произнесла почти шёпотом, но с такой любовью, что этого было достаточно — услышать, и её маленькие хрустальные слёзы растеклись по моим волосам и щекам, когда я сильнее прижал её к себе.       Я знал, что меня уже ждут. Не дома, на небесах, где обитали отец, учитель и моя невеста. На моей душе слишком много грехов, чтобы остаться с ними. Но хотя бы сейчас я хотел бы проститься с ней, с моей любовью всей жизни, обнять её и в последний раз увидеть эту солнечную, яркую улыбку.       Я услышал кошачий голос и возле ног Коюки показалась пушистая голова. Внимательные глаза посмотрели на меня, о чём-то говоря мне, но я решительно не понимал, о чём.       — Благодари судьбу за то, что тебе дали шанс, — только и произнесла кошка человеческим голосом и растворилась, а я, прижавшись к Коюки, крепко обняв её, закрыл глаза и провалился в сон.

* * * * *

      Мы лежали в объятьях друг друга на лавандовом поле. Смеркалось, становилось темнее, но небо ещё радовало багряно-фиолетовым закатом. Мягкие касания тоненьких женских пальчиков к моим чёрным волосам действовали успокаивающе. Тёплый августовский ветер убаюкивал нас, и я посмотрел со всей любовью на Коюки, которая также смотрела на меня.       — Мы когда-нибудь встретимся с тобой вновь? — осторожным шёпотом спросил я, всматриваясь в каждую деталь её лица так, будто это наша последняя встреча в этой жизни.       — Да, — решительно ответила мне Коюки, потянувшись ко мне. — Я тебя узнаю, как стрелка компаса, что всегда указывает на север.       И она прильнула к моим губам, и я ответил на её поцелуй, чувствуя солоноватый привкус её слёз и сладких губ.