Стрелка компаса всегда указывает на север

                              Хакуджи!       Живи, как честный человек. Ты ещё можешь начать свою жизнь с чистого листа. Я не могу жить на деньги, украденные у других.       Прости за то, что обременял тебя...       Отец...! За что ты извиняешься передо мной?! Почему ты? Почему? Неужели в этом мире бедняки не достойны жизни?!       — К чёрту этот мир, если одни люди могут жить, а другие нет! — закричал я, будто не своим голосом, от которого птицы в округе разлетелись.       Мне стало так больно, что я просто кричал до того момента, пока у меня не зазвенело в ушах и не потемнело в глазах. Гнев и отчаяние меня душили, пока я не охрип. Я царапал землю ногтями, пока у меня не выступила кровь. Возможно, я бы умер возле могилы отца, если бы не случайно подоспевший Такэру. Я уже плохо помню, как оказался в незнакомом месте и как старый лекарь мне перебинтовывал руки, ноги и голову.       — А Хакуджи — крепкий малый! — кряхтел старый, собирая свой чемоданчик с примитивным медицинским оборудованием. — Другой бы на его месте давно сдох.       — Лучше бы и сдох. Ему самому было б лучше, — огрызнулся Такэру, провожая на выход старого лекаря. — Но спасибо, что помогли.       — Это моя работа, — отозвался дед, протягивая свёрток бумаги и каких-то трав. — Вашему отцу и матушке.       Такэру сдержанно поклонился лекарю и поспешил ко мне. Я безжизненно уставился в подгнивающий потолок комнаты и вслушивался в звуки внутри себя. Я чувствовал, как внутри меня закипает гнев и ненависть ко всему вокруг. Страшно чесались руки. Такэру присел возле меня и я услышал, как глухо выпрыгнула пробка и запахло мокрым и прокисшим рисом. Парень ухмыльнулся, когда заметил, что я поморщился от запаха спиртного.       — Пить будешь, демонёнок? — предложил Такэру и ткнул бутылку сакэ мне под нос.       Я скривился от отвращения и отвернул голову:       — Нет, — отрезал я, закрыв глаза. Почему-то мне стало противно находиться рядом с этим человеком, и я ещё больше прежнего стал не доверять ему.       — Как хочешь, Хаку, — брюнет пожал плечами и начал жадно глотать выпивку из горла. — Мне больше достанется.       — Меня зовут «Хакуджи», ублюдок, — тихо прорычал я, не удостаивая взглядом парня. Он действовал мне на нервы, и если бы не раны, я бы с удовольствием выбил ему челюсть. Или сломал бы пальцы обеих рук.       — Мне всё равно, — отмахнулся Такэру и щёлкнул меня по лбу. — Ты мне ничего не сделаешь.                   Ты думаешь?       Воспользовавшись этой долей секунды и рассеянным вниманием парня, я вцепился зубами в его указательный палец и откусил. Он взревел, как раненый кабан, а кровь брызгами окропила всё вокруг. Я приподнялся на локтях и наблюдал, как Такэру носится по комнате, прижимая красную ладонь к груди, пытаясь остановить кровь. Я, выплюнув кусок его плоти, огляделся по сторонам.       Послышались чьи-то торопливые шаги из другой комнаты и в дверях показалась девушка – это была старшая сестра Такэру по имени Сэцуко. Наши взгляды с ней пересеклись, пока Такэру выливал всё содержимое спиртного на руку, грязно выругавшись. Она побледнела от увиденной сцены и как-то быстро поняла, что только что произошло. Осторожно подойдя к покалеченному брату, Сэцуко попыталась его успокоить, но он, внезапно рассвирепев, схватил пустую бутылку и замахнулся в мою сторону.       Я безразлично наблюдал за ним и готов был как увернуться, так и принять его удар. Однако, сестра быстро отняла у него бутылку и, поругавшись на того, скорее вывела из комнаты, а затем сама вернулась. Мы остались вдвоём. Я принял сидячее положение и хотел было извиниться, но Сэцуко меня опередила. Белокурая девушка с тёмно-карими глазами, мало похожая на своего брата-пьяницу, склонилась передо мной. Я опешил, и поспешил поднять Сэцуко с колен. Я почувствовал себя виноватым перед ней.       — Прости нас, невинное дитя, — тихо произнесла она. — Ты так страдал, и тебе столько пришлось пережить...       На её глазах выступили слёзы. Я сглотнул и хотел было потянуться к ней, но раны от недавних побоев резко напомнили о себе, отчего я скрючился от боли. Сэцуко, приподнявшись, уложила меня, накрыв тоненьким одеялом, и осторожно взяла за ладонь:       — Нашему отцу и матери осталось недолго, — девушка едва сдерживала слёзы. — Я не знаю, что с нами будет, но… — она тихо всхлипнула, но подавила в себе слёзы, громко их проглотив. — Я не хочу, чтобы ты оставался с моим братом. Ты должен уйти. Тебе здесь не место.       — Я и не собирался, — беззлобно ответил я, глубоко вздохнув. — Спасибо, Сэцуко.       Вот так и закончился наш странный разговор, и, в целом, моё пребывание в доме деда Санго. На следующий же день я, одевшись в чистые одежды и взяв небольшой мешочек с продовольствием от Сэцуко, покинул этот дом. И, в принципе, город Эдо примерно навсегда.

* * *

      Несколько лет я скитался по округе и старался подрабатывать честным трудом, за чашку-две риса. Мне часто доставалось, потому что людям вечно было дело либо до моего прошлого, о котором говорили татуировки, либо до моих глаз. Точнее, до моих ресниц. Они были... Даже мне самому они казались достаточно странными. Но красивыми, приятного, светло-сиреневого цвета. Обычно ресницы всегда соответствуют цвету волос на голове, но природа, видимо, решила сыграть со мной злую шутку.       Однажды я спросил отца об этом. Он тогда мне улыбнулся и сказал, что когда я родился, покойная матушка, несмотря на тяжёлые роды, была очень рада меня видеть. Она счастливо расцеловала меня в веки и щёки, а затем, прижав к своей груди, умерла. Отец говорил, что это её «дар», а точнее, благословение. И единственное моё верное воспоминание о ней. Знак, что она всегда рядом. И отец, и дедушка Санго говорили мне, что у меня глаза мамы — такие же чистые, светлые, как весеннее небо. А волосы матушки были такого же цвета, как и мои ресницы. Когда мы проходили мимо аллеи старых глициний недалеко от рынка в Эдо, отец всегда мне говорил, что ветки глицинии похожи на её локоны. Такие же длинные, красивые и светящиеся. Я об этом очень редко думаю, но меня всегда не покидает мысль о том, что мне грустно. Грустно, что я не знал свою собственную мать.       И кто я? Сейчас — всего лишь преступник из Эдо. Без семьи, без дома. Даже здесь, в этой деревне, меня успели заклеймить прозвищем «Демоническое дитя» за нечеловеческую силу.       Что ж… Я постепенно свыкался с тем, что многие, после того, как я набил им морду, шарахаются от меня, а потом где-нибудь в закоулках рассказывают своими собутыльниками всякие небылицы. Это пустяк. Не нарываются первыми — и я их не трогаю.       Куда отвратительнее бывало слышать то, как один рассказывает другим, как вчера он избил жену или сына, а другой — как накричал на свою мать, которая нечаянно рассыпала его чашку риса. Когда до меня доносились обрывки таких разговоров, во мне закипала ярость. Как так можно?! Как смеешь ты, червь, поднимать свою руку на беспомощную женщину или ребёнка?! Или повышать голос на стариков?!       Однако... Я всегда думал: и это я демон? Я, который только в целях самообороны пускал в ход кулаки, а не для того, чтобы показать своё превосходство над полностью беззащитными людьми? Разве я виноват, что у меня от рождения розовые ресницы, и это первое, что так ярко (татуировки на руках — это второе, на что люди обращали внимание) бросается в глаза в моей внешности?! Кому какое дело до того, что я непохож на вас всех?       Мне хотелось ненавидеть этот мир за его жестокость и такую чудовищную несправедливость, которую я был вынужден наблюдать, а порой и участвовать в ней. Пусть часто и со стороны, но всё же...       После выполненного мелкого поручения одного старого кузнеца я шёл по оживлённому району.       Был обед. Все стремились как можно скорее захватить свою порцию лапши или риса, устроиться где-нибудь, а затем вздремнуть перед очередной тяжёлой работой: кто-то мешки таскал, кто-то в в подмастерьях или кузничным делом зарабатывал на хлеб, кто-то с рогатым скотом возился. У всех были свои дела и заботы. Люди, как ожившие пчёлы в улье — гудят, носятся от одного места в другое, и мало задумываются о чём-то постороннем. На самом деле, когда вокруг так оживлённо, окружающие поглощены всеобщей суетой и просто не замечают происходящего. Соответственно, их бдительность снижается, а для любого карманника это прекрасная возможность для преступления. Что для это нужного ещё? Ловкость рук, даже пальцев, и умение слиться с толпой. Умение быть незаметным. Ну, а если ты попался, то тут небольшой выбор: если ты трус, то научись быстро бегать, чтобы тебя не поймали, а если смелый, то умей драться. Будь сильнее своего противника. Ведь сила, пожалуй, главное оружие любого человека.       Я дал себе клятву, что больше не займусь воровством и не вступлю на этот чёрный путь. Однако, метки на моих руках вряд ли позволят зажить с чистого лица, как хотел бы этого отец. Это теперь как вечное напоминание о том, откуда я и кем являюсь.       Своего рода проклятие.       Но я верю. Я искренне верю, что смогу изменить свою судьбу. Хотя бы попытаюсь... Ради покойного отца.       — Не трогай меня! Пусти!       — Почему такая, как ты, носит такие дорогие вещицы, а?!       — Надо бы научить тебя уму-разуму!       Из глубоких размышлений о своём бытии меня выдернул голос молодой неопытной майко, которая наткнулась на шайку местных мелких бандитов. Я развернулся в сторону, где мужчины прижали бедную девушку и начали до неё домогаться.       Твари... Злые и гнилые твари, как же я вас ненавижу!       Ярость подкатила комом к горлу и, незаметно для себя самого, я тихо зарычал. Крепко сжав кулаки, я поспешил на помощь беззащитной девушке. Сил моих больше не было наблюдать за тем, как сильные обижают слабых. Я поспешил на помощь, и со всей силы ударил кулаком в переносицу мужчины, который лапал молодую майко. К счастью, она вовремя успела меня заметить, и мой удар её не задел. Она, не теряя времени, убежала, но я краем глаза отметил, как в её глазах промелькнула искренняя благодарность.       «Семеро на одного... Давненько я не попадал в такие крупные стычки, со времён изгнания Эдо, — с некоторым азартом и предвосхищения боя думал я, готовый размять кулаки. — Знайте, что я вас ненавижу, гнилые черви...»       —К ЧЁРТУ ВАС, ГРЯЗНЫЕ ВЫРОДКИ! — с вызовом взревел я, безрассудно, но с поразительной точностью размахивая то ногами, то кулаками.       На меня нападали, а я отбивался, без разбору ударяя по каждому. Я, словно сорвавшаяся с цепи дикая собака, бросался на них с готовностью растерзать каждого. До такой степени, чтобы остались только кости и потроха.       К ЧЁРТУ ВАС ВСЕХ! ВЫ НЕ ДОСТОЙНЫ ЖИЗНИ! ТАКИЕ ГНИЛЫЕ ЛЮДИ, КАК ВЫ, НЕ ИМЕЮТ ПРАВА НА ЖИЗНЬ! КАКОГО ЧЁРТА ВЫ ВООБЩЕ ЖИВЁТЕ?!       Почему такие гнилые люди могут жить, а мой отец — нет?!       Ярость сокрушала меня и мой разум. Я бил без разбору, а перед глазами плыла картинка прошлой жизни, когда отца ещё не сковала болезнь. Внезапно мне прилетело в ухо, а вместе с этим возникло самое горькое осознание того, что его больше нет. Почти такое же острое, как четыре года назад.       Отец! За что ты извинялся передо мной?! Ты НИКОГДА НЕ обременял меня!       — Умри, щенок!       Один из шайки решил на меня напасть исподтишка с ножом, но своим выкриком он сам же себя и выдал. Я вовремя успел развернуться и вырубить его одним ударом в переносицу.       — Сам умри, жалкий ублюдок, — выплюнул я, уворачиваясь от серии новых летящих в мою сторону кулаков очередных оппонентов.       Пусть бьют меня кнутом, ломают кости… Ради тебя, отец, я всё стерплю! Даже если это продлится сотню лет!       — Покайся, дьявольское отродье! Найди нормальную работу!!!       — Заткнись, урод… Мне всего лишь не хватило денег! Лекарства дорогие… Агрх...       Было больно видеть, как с каждым днём рёбра проступали на твоей спине всё отчётливее, отец... И ещё больнее слышать, как из-за кашля тебе было трудно дышать, не то что питаться или говорить.       Ради тебя, мой милый отец, я готов был отдать свою собственную жизнь! Зачем? Зачем ты повесился?!       — ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО!!! — мой отчаянный выкрик совпал с последним ударом по хребту одного из бандитов.       Он глухо свалился на землю, и я заметил, что все они едва дышали.       «Остановись, Хакуджи, — строго приказал себе я. — Ты сделал достаточно...»       Постепенно ярость меня отпускала, и я приходил в себя.       — Ого-о, ого-о! Да ты хорош, малец!       Я резко обернулся от тихого звука внезапно возникших за моей спиной аплодисментов.       «Кто это? Как он здесь оказался?! — сильно удивился я чужому присутствию позади себя. — Я не чувствую его ауру! Он всё это время наблюдал за боем и не вмешался? Один из них? Нет, на главаря не похож... Выглядит слишком добрым для мерзавца».       Капли пота вперемешку с чужой кровью стекали по вискам и краю подбородка. Я шумно дышал, словно рассвирепевший горный бык, когда с презрением осмотрел обладателя мужского голоса. Так могли разговаривать и выглядеть только очень благородные и смелые люди. Но я ему не хотел доверять. Я в принципе никому не хотел доверять.       Мужчина, что стоял неподалёку от меня, приятно улыбался:       — Меня позвали, сказав, что какая-то шайка негодяев забивает пацанёнка, — начал незнакомец спокойным, но бодрым голосом, сделав несколько шагов в мою сторону. Я инстинктивно отошёл назад, сжав руку в кулак. — Но что я вижу...? — взгляд добрых больших глаз весело скользил с одного уложенного мужчины на другого, а затем остановился на мне. — Ты в одиночку и голыми руками уложил семерых мужчин!       «Аура от тех бандитов исходила настолько сильно, что я даже смог определить их точное количество, — рассуждал я, пытаясь придумать подходящую тактику ближнего боя. — А тут... — но я был абсолютно сбит с толку. Будто все мои рефлексы разом отключились. Мой внутренний компас подозрительно молчал. — Всего один, и я будто вижу пустого призрака. Неужели он один?»       Другой бы на моём месте, возможно, воспринял бы слова незнакомца как похвалу и вежливо бы отреагировал, но я лишь харкнул кровью в сторону бандита, который попытался незаметно уползти от меня. Ещё одно его движение — и я бы со своей силы вдарил бы ему по позвоночнику, с треском разломив.       — Мышцы у тебя — что надо, — прогудел мужчина, лучезарно улыбаясь мне. Я поёжился, и меня начали обуревать смешанные чувства. Мне казалось, что он издевается надо мной, просто решил поглумиться.             «Что он заду...? — не успел подумать я, как следующее предложение странного чудака прервало ход моих мыслей.       — Погнали в моё додзё? — весело заявил он мне, отчего я опешил. — У меня совсем нет ученик…       — Отвали, старикан! — ощетинился я, неестественно дёрнувшись всем телом. — Или... — я на несколько секунд замешкался, но быстро вернул над собой контроль. — ...или я убью тебя!       — Ты преступник из Эдо, да? — неожиданно спросил мужчина, кивнув на мои руки в татуировках. Не дожидаясь моего ответа, он продолжил. — Тебя изгнали оттуда, вот и скитаешься здесь. Я прав?       «Провоцируешь меня, козёл?! — мысленно взбеленился я, сжав челюсть и встав в оборонительную стойку. — Нарываешься, старый!»       Я ничего ему не ответил, а он продолжал добродушно улыбаться. Этот безмятежный взгляд действовал на нервы. Кем себя возомнил этот урод?! Буддой?!       — Не твоё собачье дело, сучий сын! — звонко рявкнул я, теряя всякое терпение. Я решил нападать первым. Он сам напросился.       — Что ж, да будет так! — с тихой торжественностью объявил незнакомец, выставив передо мной ладонь и встав в незнакомую мне боевую стойку. — Пришло время переродиться…       Это были последние слова, которые я услышал прежде, чем на меня обрушился ливень ударов, которых было не меньше сотни. Я не успевал их отбивать. Это было просто невозможно. Он был демоном с улыбкой Будды. У меня не было шансов ему противостоять. Я даже не пытался, потому что это было за гранью моих возможностей...       Пятьдесят два...       Шестьдесят семь…       Восемьдесят девять…

      Девяносто пять...

      После этого в глазах потемнело и я больно рухнул на грязную землю... Мне кажется, или я сегодня, наконец-то, умру...?