Другая жизнь

Анатолий Борисович тихо вздохнул, притянув к себе ближе любимую женщину в дымке почти ускользнувшего сна. Каждый день просыпаться с ней было легко и спокойно — едва ли реально; когда её светлая прядь щекотала лицо, он с улыбкой её отводил, позволяя себе ненадолго забыть о работе. В конце концов, пусть министерство каких-нибудь пару часов без него обойдётся. Вчера они вместе отметили дату знакомства: он пил кальвадос, для неё подобрал полусладкое, дальше последовал танец в просторной гостиной под ласковый взгляд её глаз, устремлённый на блеск обручальных колец… Что-то загрохотало и стихло — как если бы кто-то свалился к ним на голову. Зашуршало и засуетилось поблизости. Остановилось, дошло до двери. Застонало. Алеников, выругавшись на дебильное утро, очнулся. Едва не задел задрожавшей ладонью бокалы, стоявшие рядом, на тумбочке (эта романтика прошлого вечера, начатая при свечах у заснеженного, во всю стену, окна, продолжалась в постели). Остатки их чувственной ночи терялись и таяли; 5:48 — будильник ещё не звенел. Рядом зашевелилось — спросонья и слишком привычно. — Куда ты, Толь?.. — Спи. Он покинул её на секунду — проверить, что это кошмарное нечто всего-то почудилось хоть с небольшого, но всё же похмелья… Однако в гостиной, теперь уже не издавая ни звука, смиренно сложив руки и беспокойно разглядывая всё вокруг, обретался непрошеный гость. Человек, о котором он напрочь забыл и надеялся, что навсегда. Человек, основательно так потоптавшийся по его жизни. Кривицкий. О да, Анатолий узнал бы его спустя годы; он злился и даже не думал скрывать: — А. Ты просто вломился сюда после… после всего? Знаешь, я совершенно не рад этой встрече. Не думайте, он не проснулся совсем идиотом: конечно, он должен был вызвать полицию, выставить вон визитёра, которого не приглашал, и на этом покончить с чудовищным бредом сознания. Он даже не собирался завязывать с ним диалог! Но Кривицкий смотрел на него в полном шоке (как будто попал сюда, сам того не понимая) и выпалил: — Что ты здесь делаешь? — с тем доводя этот день до абсурда. Жена иногда говорила: не то это я сейчас полная дура, не то у тебя, Толя, лыжи не едут. Алеников бы не сказал, что из них двоих он здесь дурак, потому что ему задают этот дивный вопрос, что он делает в собственном доме. Его полусонный мозг наспех пытался построить хотя бы какую-то связь между тем, что он помнил, и тем, что отчётливо видел. Похоже, что всё было так: Он очнулся с супругой в обнимку в родной обстановке — не где-то в Швейцарии, как он по молодости улетел туда пьяный до чёртиков. Он говорил с ней — она не была его галлюцинацией. Значит, Кривицкий был галлюцинацией — или и правда взломал его дверь вместе с сигнализацией… Зная, что если придёт сюда чинно, то будет немедленно выгнан? Да только Кривицкий и сам удивлялся, как будто не подозревал, что Алеников прожил полжизни по этому адресу. Логика здесь не работала. Всё было так: Это Гена здесь жил до отъезда в Израиль, а может, купил это место, приехав обратно, и это Алеников был его галлюцинацией и вообще пустым местом, а не человеком, работающим в министерстве, имеющим сына с женой и живущим своей устоявшейся жизнью. Кривицкий, однако, смотрел на него как на призрака — очень знакомого призрака; значит, Алеников существовал. Он, в конце концов, мог ясно мыслить. В висках беспощадно ломило. — Давай ты мне сам объяснишь, — он пространно обвёл рукой комнату и поспешил к холодильнику за минералкой. Вернулся с наивной надеждой, что бред рассосётся под трезвым, осмысленным взглядом. Но, видимо, он был ещё недостаточно трезв, потому что Кривицкий, сердитый и бледный, обрёл очертания, то есть оформился здесь окончательно. — Меньше всего я хотел бы столкнуться с тобой, Анатолий Борисович, — проговорил тот враждебно, цепляясь за мнимую вежливость ради… Алеников не понимал. И когда им представился случай подобного официоза? Не в пору студенчества, это уж точно. А дальше они разбежались и не контактировали, никогда. — Так за чем тогда дело? На выход, Геннадий… — он даже не помнил, как бывшего друга, предателя, звали по отчеству. — Только напомню, что дом охраняют. «Но если ты здесь, — не продолжил, — какого-то чёрта они не работают. Пустоголовые… Будут уволены этим же днём, раз настолько ослепли». — Ты всё ещё веришь, что выход тут есть? — а Кривицкий меж тем сцепил руки и сел (пригласил себя сам) на диван. Поразительный идиотизм вкупе с наглостью. — Слышал меня? Выметайся! — Алеников зло потащил его за воротник, но, конечно, тот был тяжелее, куда тяжелее, чем в молодости (эти долгие годы в Израиле не прошли даром), и вырвался, зыркнув измученно и раздражённо: — Мне некуда, если бы я и хотел! — вскинул руки, почти закричав на эмоциях. В тёмных глазах беспрестанно сменялись какие-то неуловимые мысли. — Ты думаешь, я пожелал бы соседствовать… — Уж не тебе презирать меня, — холодно, не без угрозы парировал он. — Знаешь, это не я тебя бросил в день свадьбы. Кривицкий теперь рассмеялся на грани истерики: — Что ты несёшь, Толик… — Не называй меня так. — Не надейся, что сможешь задеть меня этой издёвкой над нашей историей. Это тебя не касается, если уж Ира когда-то тебе рассказала… Какая, скажите, ещё взялась Ира?! — Ты просто поднимешь свой зад и вернёшься, откуда пришёл. Understand? Уж прости, я не знаю иврита, но заговорю и на нём, чтобы ты уловил и свалил от меня, безвозвратно, fuck off! — Толя, что ты кричишь так… — она появилась в дверях, и зевнула, и заговорила так мягко, что две пары глаз: разъярённая и флегматично-печальная — тотчас же к ней обратились. Она запахнула халат, удивлённо моргнула: — Ох. Здравствуйте. Кто вы? — Кривицкий, — послышалось как-то безлико. — Геннадий Ильич. Я ваш новый… сосед, полагаю? — Лен, не беспокойся, я сам решу эту проблему. Охрана его уведёт, просто… дай телефон, мой разряжен. Я только спущусь к ним… Ему не хотелось скатиться до уровня неандертальца, устроив здесь драку. — Конечно, — любовь его жизни, когда в их семье возникали проблемы, своим многолетним решительным тоном давала ему и опору, и дельный совет. — Я останусь с… Геннадием, верно? Елена. Елена Аленикова. Гена странно кивнул ей, пожав её руку в ответ. Нет, сейчас Анатолий склонялся к той мысли, что всё было так: этот сон ещё длился, нелепый и необъяснимый. Кривицкий, возникший в его подсознании очень детально, совсем как живой, был не больше чем частью затянутого перед самым рассветом кошмара. Он, скоро собравшись, зажмурил глаза («Будто это поможет!» — сказал саркастично себе самому) и затем устремился на выход, во двор, безуспешно пытаясь поймать сеть с чужого устройства, но… То, что ударило в дверь, было молнией — так он подумал. Железная дверь содрогнулась, за ней затрещало, завыло и разорвалось; отключившиеся в одночасье приборы подали сигнал, что весь дом оказался лишён электричества. Дверь никак не поддавалась — заклинило, связь не ловила — он, высказавшись обо всём нецензурно и громко, в два шага дошёл до ближайшего в доме окна, но за ним простирался туман вперемешку с грохочущим громом и градом. Открыть его, вылезти в снег, только чтобы дозваться своих бесполезных сотрудников (если они ещё не испарились мистически или по пьяни), — сродни слабоумию. Он безразлично прижался к стеклу. Оставалось вернуться к жене и… Кривицкому. Утро с грозой, этой не поддающейся доводам разума зимней грозой, не могло затянуться надолго.