Простишь меня за то, что соврал?

Последний разговор Шото и Кацуки перед отправкой на фронт был полон напряжённой тишины, каждый из них понимал, что это, возможно, их последний момент вместе. Вечер в общежитии казался непривычно тихим. Они стояли на крыше академии, вдали от любопытных глаз, смотря на закат. Кацуки молчал, его лицо было напряжено, руки сжаты в кулаки. Он знал, что словами не сможет выразить всего, что чувствовал. — Блядские суки… — пробормотал он, в голосе застряли злость и бессилие. — Это просто пиздец, Шото, полный пиздец. Почему именно сейчас... Шото слегка нахмурился, его взгляд скользнул по лицу Кацуки. Он понимал страх, который испытывал его любимый. Сам Шото чувствовал ту же боль, но его лицо оставалось спокойным. — Мы вернёмся, — тихо ответил он, хотя сам не был уверен в этом. — Я... я не позволю этому закончиться так. Так не должно быть... Они стояли в шаге друг от друга, но не касались, будто боялись, что одно прикосновение разрушит хрупкую реальность, в которой они всё ещё были вместе. —Но... Если что-то случится… — начал было Шото, но Кацуки прервал его. — Не неси чушь. Ничего не случится. Они ещё некоторое время нервно стояли на крыше.в одно мгновение Кацуки взял Шото за запястье, отвёл к слепой зоне и взял лицо Шото в свои руки. Шершавыми пальцами он мягко тёр его щёки, иногда чуть задавая его шрам, и после, прислонился лбом и лбу Шото, и тихим тихим, таким непривычным и чуждым для незнакомых людей - хриплым голосом заговорил. — Половинчатый. Ледышка. Шото... Не смей умирать. Я... Шото лишь мог смотреть в редкие растерянные алые глаза. Он поднял чуть дрожащие руки, одной он коснулся шеи Кацуки, второй его затылка, и тихим и так же дрожащим голосом заговорил. — Мы вернёмся. Оба. Я сделаю всё возможное, поэтому... поэтому прошу тебя, ты тоже не смей... Шото хотел сказать что-то ещё, но слова застряли в горле. Он знал, что их жизни могут оборваться в любой момент. Они резко притянули друг друга к себе обняли так крепко, как только руки позволяли, и в первый раз позволили себе поцеловаться. Единственное, чего они оба боялись больше всего, — это не успеть прожить ту любовь, которая была между ними. *** Они оба помнили тот день, когда им приказали разделиться. На тот момент это казалось не чем-то ужасным, скорее привычным — быть на разных заданиях. Кацуки направили на линию огня, в эпицентр боёв, где он всегда мог проявить свою силу в полную. Шото отправили в другую часть, на борьбу с Даби — его старшим братом, который возглавлял очередное нападение. Кацуки был в ярости. Его собственные раны становились всё хуже, но физическая боль была ничто по сравнению с тем ужасом, который он переживал, потому-что не знал что с Шото. Во время битвы Кацуки был на грани. Ощущение, что смерть уже здесь, возникло в момент, когда он почувствовал что больше не может дышать. Он хотел кричать, но сил не осталось. Он не чувствовал ничего, кроме острой боли. Единственное, что его беспокоило в этот момент — Шото. Сможет ли он вернуться к нему? Или всё закончится здесь, на поле боя, под взрывы и хаос? В это время Кацуки вытащили с того света двое про-героев, которые оказались рядом. Они использовали все доступные средства, все подручные материалы и собственные причуды чтобы реанимировать его прямо на поле боя, и ему чудом удалось выжить. Всё же, несмотря на то, что его просто напросто реанимировали, его дух был несломлен. В тот момент, когда он увидел, как враги наступают, а силы героев отступают, его ярость достигла пика. Кацуки боролся до конца, не думая о своих ранах, не думая об усталости. Он должен был драться. Для Шото. Для них обоих. *** На поле битвы было тяжело. Сражения следовали одно за другим, но главный удар для Шото пришёл не от врагов, а от собственной семьи. Когда Шото встретился лицом к лицу с Даби, его разум был разделён надвое. С одной стороны — его долг как героя и необходимость остановить старшего брата, с другой — мысли о Кацуки. Он не знал, что с ним сейчас, но тревожные чувства начали перекрывать концентрацию. "Почему именно сейчас?" — думал Шото, когда его пламя встречалось с огнём брата. Каждый удар казался тяжелее предыдущего, не только из-за физической нагрузки, но и из-за внутренних терзаний. Он видел в глазах Даби не брата, а человека, который когда-то отказался от всего, что связывало их как семью, от всего человеческого. Даби был зациклен на ненависти к отцу, но в этот момент Шото видел перед собой не только своего старшего брата, но и символ своего разочарования в "семье". Даби хотел разрушить всё вокруг, и это было отражением того, что когда-то разрушило самих Тодороки. "Ты был моим старшим братом," думал Шото, сжигая мосты между ними. В голове у него было пусто, за исключением одного образа — Кацуки. "Что бы сделал он? Если бы он был здесь, он бы не бросил меня." Но его усилия были тщетными. В момент, когда Шото потерял контроль над своей причудой, он не понял что спас брата и отлетел на пару десятков метров и погрузился в бессознательное состояние, его сознание полностью заполнилось образами Кацуки — его голос, его взгляд, его обещание. Кацуки же, смог сбежать к месту боя семьи Шото, и в последние минуты происходящего наблюдая за разборками Тодороки, в нём росла ярость, разочарование и ненависть к миру, который оставил их одних. Он думал о том, как люди, даже, казалось бы, самые "близкие", не смогли спасти Шото. Все его эмоции смешались в один поток боли, и единственное, что держало его на ногах, — это последняя мысль о том, как сильно он ненавидит этот мир. Его мир просто разрушился от мыслей о том, как мир несправедлив по отношению к Шото, о том, как незнакомые люди вернули его самого с того света, а семья его парня даже не удосужилась проверить его состояние. Через адскую боль он просто выбежал к Шото. Лёгкие болели, очень сильно, но ему было плевать, он хотел убедиться что с его любимым всё в порядке. Кацуки бежал так быстро, что чуть не разбил колени когда рухнул перед Шото на землю и держа его спину орал, чтобы тот пришёл в себя. Когда Шото из последних сил пришёл в сознание, его первые слова, хриплым, едва различимым голосом, были: — Прости меня Кацу... я тебя любил больше жизни... Шото произнёс это и успел напоследок поцеловать дрожащие пальцы Кацуки, прежде чем окончательно потерять силы. Ему удалось в последний раз коснуться любимого. Его взгляд стал пустым, а тело лишилось жизни. "Этот мир должен разрушиться к хуям собачьим," думал Кацуки, когда подошёл к Шото. Его глаза вспыхнули яростью, и он сжал кулаки, стараясь не разнести всё вокруг. Когда Шото слабым голосом попросил прощения и сказал, что любил его, Кацуки почувствовал, как мир рухнул на его плечи. Все его планы, надежды, всё, что он хотел сказать Шото, рухнуло в тот момент. Его губы дрожали от гнева и боли. Терпеть он больше не мог, боль уже не была допустима, Кацуки орал во все лёгкие, боль становилась ещё хуже, но теперь для него это больше ничего не значило. После этого, он больше ничего не помнил. Пришёл в себя в больнице, через два месяца после войны. Руки и ноги были прицеплены к кровати, а в поле зрения попадали только белые и холодные стены, пропитанные запахом спирта, перекиси, медикаментов и безысходствв. Через некоторое время к нему пришли родители. Мать была чуть ли не в истерике, как и отец, но у него получилось хоть как-то поговорить с сыном, и рассказать ему о некоторых вещах. Многое ему не рассказали, врачи запретили. Кацуки был в некотором роде рад родителям, но не мог ничего передать лицом. Эмоций просто не осталось. Он стал ментальным инвалидом. Через неделю к нему пришли Изуку и Эйджиро. Они через уговоры и угрозы рассказали ему о том, что с ним случилось и как он вообще оказался в больнице. После того, как он нашёл труп Шото, он сошёл с ума. Он взял того на руки, пока семья Шото не видела, и всё ещё не веря в его смерть, он ворвался в больницу, с дикими орами. Он кричал на всех, велел чтобы врачи спасли Шото, но как только все осознали что перед ними труп, поняли что у Кацуки скорее всего какой-то нервный припадок. Его удалось погрузить в сон, так как уже и у самого Кацуки началось очередное кровотечение, а после этого он просыпался лишь однажды, всё с теми же орами. После этого Кацуки забрали домой родители, он больше не мог сам совладать с собой. Ученик старшей школы лишился себя, лишился своей первой и единственной любви, лишился профессии и будущего. Для него пришлось даже оформлять две новых медкнижки, так как добавилось столько болезней, что было просто поразительно. Относительно прийти в себя и частично избавиться от постоянных истерических припадков получилось только через год, и тогда Кацуки потребовал чтобы его отвели к могиле Шото. Сначала его не хотела пустить семейство Тодороки, но он смог как-то договориться, и его оставили наедине с надгробием. "Этот чёртов мир не заслуживал тебя," думал он, смотря на портрет Шото, который больше не мог ответить. "И никто из них не достоин знать, кем ты был для меня." Он очень хотел рассказать то, что накопилось внутри, за всё то время пока они не были вместе, но говоря пару предложений слёзы просто начинали литься кажется без остановки, слова превращались в всхлипы и всё что он, это всё так же, как и тогда, перед смертью Шото, на коленях в грязной земле, рыдать и держать его. Через два часа, когда душа частично успокоилось, он вызвал такси и с красными глазами с лопнувшими капиллярами он вернулся домой. *** Прошло десять лет, но боль не ослабевала. Два часа ночи. Кацуки снова боролся со сном. В родительском доме, где он вырос, ему должно было стать легче, но ничего не менялось. 20 разных медикаментов на прикроватной тумбочке, ингалятор, тонометр и шприцы говорили сами за себя — это было его единственное средство для выживания. Без таблеток он больше не был способен жить. Но и с ними он лишался самого себя. Он давно уже не чувствовал ничего — ни боли, ни радости. Сон приносил ему лишь один и тот же кошмар. Каждую ночь он видел Шото, стоящего в поле, под деревом, в тени. Его лицо — таким же молодым и красивым, каким оно было в их последний вечер вместе. Шото улыбался ему и с раскрытыми руками ждал его, и Кацуки бежал к нему, обнимал, и этот единственный момент дарил ему тепло. Но вскоре всё менялось. Поле превращалось в городской центр, вокруг начинали собираться люди, их лица были полны отвращения и ненависти. Их осуждали, шептались за спиной, и Шото начинал бояться. Во главе этой толпы стоял Энджи Тодороки. Он кричал на них, его голос был таким громким, что от него становилось физически плохо. Потом снова наступал момент, когда Шото умирал. Его глаза полны боли и любви, он просил прощения, признавался в любви, а Кацуки ничего не мог сделать. Его тело словно сковывал невидимый страх, который не давал ему двигаться, и всё, что он мог — смотреть, как его любимый человек умирает на его глазах. Просыпаясь в холодном поту, с трудом дыша, Кацуки осознавал, что снова попал в тот же ад. Десять лет прошло, а он всё ещё не мог избавиться от этой боли. Он сидел в мраке, на своей кровати и хватаясь за ингалятор, как за спасательный круг, очень тяжело дышал. Рёбра будто протыкали лёгкие насквозь. Через несколько минут, он успокоился. Опустил немного дрожащие руки, держатель всё тот же ингалятор на свои бёдра. Наклонив голову, он смотрел на средство выживания, которое руки едва тёрли. Стало тошно. Адреналин наполнил его тело, и он с грохотом бросил ингалятор на стол. Таблетки рассыпается по столу, но было уже всё равно. — ...Ну нахер, с меня хватит, — тихо но жёстко произнёс он. Это были его последние слова. Поднявшись с кровати, он медленно оделся и вышел из дома. Быстрее не получалось, боль его слишком ограничивала. Шаг за шагом он добрался до заброшенного дома у леса. Он знал, что этот мир больше не для него. Через два дня его тело нашли полицейские. Врачи констатировали смерть. "Причина смерти — перегрузка причуды." Но для Кацуки это не имело значения. Он давно уже умер, ещё тогда, вместе с его Шото.