Прекрасная жизнь

      — ...Абсолютная бездарность, – подвел итог своей ядовитой тирады дядя, сверля глазами покрасневшее от ярости лицо племянника и расплываясь в довольной ухмылке от его яркой реакции.       Далеко не в первый раз он и Герман препирались насчет увлечений последнего. Тот уже давно привык к выпадам дяди в свой адрес, а в последние годы это даже начало Геру забавлять. Если Герман делал что-то, что заставляло Юрия брызгать слюной от гнева и рвать на себе волосы, то он считал, что делал это «что-то» правильно. В обычные дни Германа нельзя было задеть едкими речами и непрошенным мнением. Но сегодня был особенный случай. В эту секунду дядя без стеснения и соблюдения хоть каких-то правил приличия втаптывал в грязь достоинство племянника перед совершенно посторонним свидетелем. Перед партнером по бизнесу, который просто зашел на чай и явно не был готов к участию в семейных перепалках. Герман так и стоял, как вкопанный, потупив взгляд в пол. В голове гудело от внутренних выкриков самых грязных ругательств. От злости ногти больно впились в ладони. И ничего он поделать не мог, потому что, в отличие от дяди, считал себя приличным человеком и не мог позволить себе сорваться в присутствии незнакомца. Неужели это и правда все началось с простого вопроса гостя о том, кем Герман хочет быть, когда выпустится?..       — Юр, как можно так говорить? Бедный ребенок, – гость скользнул сочувствующим взглядом по лицу парня. — Ты же знаешь, я и сам большой поклонник и покровитель искусства.       — Разграничивай настоящее искусство и каракули малолетнего выскочки, возомнившего о себе невесть что.       Выскочки? И где это он выскочка? Герман никогда звезд с неба не хватал – просто занимался тем, что ему нравится и как ему нравится. Да, может он и не сможет себя этим прокормить, но он приложит все усилия, чтобы его творчество стало делом всей его жизни. Глаза предательски защипало – сейчас дядя не просто его оскорблял, но еще и бессовестно клеветал. А это уже ни в какие ворота! Герман молча поспешил сбежать в свою комнату. Не хватало еще публично слезы лить на радость дяде.       — Ты не злись на него, он просто не понимает в этом ничего, вот и считает чем-то несерьезным, – прозвучал пережатый динамиком ноутбука голос Степы. В этот раз Герман не захотел включать вебку в Скайпе, чтобы не красоваться перед братом своим раскрасневшимся лицом.       — Молчал бы тогда, раз ничего не понимает, – Герман от раздражения вывел не ту цифру в ответе к уравнению и теперь с особой жестокостью зачеркивал ее, чуть не продрав в итоге ручкой дырку в листе.       — Ну ты же ему в будущем покажешь, как он был неправ? Станешь великим художником современности, будешь разъезжать по разным странам, устраивать там выставки и продавать свои картины за такие суммы, которые папе даже и не снились, – Степа так мечтательно растягивал слова, будто это были его собственные цели. — Буду, кстати, с нетерпением ждать приглашения. На правах твоего самого первого и верного поклонника, – он хихикнул.       — Посмотрю свое плотное расписание и попробую в нем найти место на посещение Австрии, где-нибудь между презентацией своей картины в MoMе и празднованием победы в Венецианской биеннале, – сыронизировал Герман. Гнев потихоньку отступал, как, впрочем, и всегда, когда Степа благословлял Герин день одним своим присутствием. Пусть теперь только виртуальным.       Глаза снова защипало. Как же Герман все-таки скучал по нему! Иногда он даже размышлял, как здорово бы было, если бы дядя позволил ему тоже уехать к ним, в эту Австрию, на учебу. Герман был бы даже готов поступить там на его треклятый экономический, сделать все, что Юрию угодно, лишь бы снова видеть лицо брата и его солнечно яркую улыбку не на экране, а рядом, вживую.       — Когда ты приедешь? – голос дрогнул, и Гера понадеялся, что за помехами этого было не слышно. Хорошо, что Степа его в этот момент не видел: выглядел он наверняка слишком жалобно – нарвался бы еще на лишние вопросы.       — Я не знаю... Смотря что врачи скажут. Сначала надо до операции дожить, потом реабилитация... Я бы и сам хотел очень снова дома побыть. Скучаю по тебе и по папе. Особенно по твоим рассказам. Здесь так ску-у-учно, – пробурчал Степа, и Герман живо представил, как брат недовольно и одновременно с этим по-детски мило выпятил нижнюю губу и надул щеки. Гера невольно улыбнулся. — Расскажи что-нибудь еще.       — Что, например?       — Да что угодно. Хотя бы как день прошел. Ну, до ссоры с папой...       Герман попытался вспомнить, что такого интересного произошло за сегодня. Обычно он настолько погружался в рутину, что ничего вокруг себя не замечал. Но кое-что в этот раз все-таки произошло.       — С новеньким, наконец, познакомился. Помнишь, я рассказывал, как меня в няньки ему записали?       — А! Да-да, помню. И как, все в порядке? – вопрос прозвучал немного настороженно. Гера упоминал, что репутация у новенького не самая лучшая, поэтому, видимо, Степа за него волновался.       — Лучше, чем я себе представлял. Он даже чем-то на тебя похож.       «На тебя похож,» – снова, как эхо, пронеслось в голове. На самом деле, Гера задумался над этим уже после того, как сказал. Хотя действительно что-то было. И тот, и другой вели себя как дети, только Степа – в хорошем смысле, а Вик – не очень. Инфантильный он, безответственный. Но человек хороший, видно, что старательный, если его заинтересовать в чем-то. «Умный, но ленивый».       — И чем же похож?       — Такой же кудрявый, и глаза тоже голубые-голубые.       — Ну вот, уже замену мне нашел, – обиженно сказал Степа, но по еле сдерживаему смеху было ясно, что он несерьезно.       — Да кто ж тебя сможет заменить...       — О! А я ведь тоже познакомился тут кое с кем, – из динамика послышался скрип и шуршание: видимо, Степа до этого разговаривал с кровати, а теперь встал и придвинулся ближе. — Представляешь, просыпаюсь сегодня от душераздирающего крика из соседней палаты, вскакиваю и бегом туда: вдруг что страшное случилось? Помогу, думаю. Захожу, а там девчонка за свой тапок схватилась и к окну крадется. Жук в окно залетел, она и испугалась. Смотрю, а жук-то – бронзовка. Protaetia speciosissima! Гладкая, то есть. Как ее можно тапком? Краснокнижное насекомое ведь! А она... И красивая такая... Бронзовка! Жук красивый, я имею в виду. Нет, то есть девушка тоже красивая... ну, в смысле... – он смущенно замолк, собираясь с мыслями. — Я пытаюсь ей объяснить, что жук неопасен и не нужно его убивать, но, естественно, я на местном не разговариваю, а она на чистом немецком что-то тараторит, ничего не понятно. Тогда молча жука поймал и в окно выпустил. Она на меня своими большими от страха глазюками смотрит, а потом как рассмеется. «Чего смеется?» – думаю, но и сам отчего-то расхохотался. «Данке» – спасибо – все, что я понял из того, что она говорила. Забавная. Габи зовут. Это же имя, да? Я правильно понял?       Герман сжал ручку. Он готов был делить любовь брата с насекомыми, с которыми тому так нравилось возиться, но он никогда не задумывался, что будет, когда Степа влюбится по-настоящему. Раньше это казалось невозможным: из дома ему выходить можно было только в больницу. Весь круг его общения ограничивался семьей и врачами. Но теперь, после операции, он начнет полноценную жизнь. Тоже будет куда-то поступать и учиться. Вольется в общество. И непременно кого-то полюбит. И этим «кем-то» Герману никогда не стать.       Сердце кольнуло, будто иголкой, а легкие сжало доселе невиданное чувство – ревность. И от чего? От того, что Степа перекинулся парой слов с какой-то девчонкой? Притом, что и говорить-то они друг с другом из-за языкового барьера толком не могут? Но если даже не эта Габи, то будет другая. Потом. И что тогда делать?       — Ты чего замолк? Уснул, что ли? – после продолжительного молчания Геры спросил Степа, надувшись.       — А говорил, что тебе скучно. Ты уже вон девушку себе нашел. Когда свадьба? – пытался непринужденно сказать Герман, изо всех сил заставляя голос не срываться, но из-за этого его слова прозвучали скорее как наезд.       — Да ну тебя. Скажешь тоже...       Этот звонок окончательно испортил вечер Геры. Нет, он был рад пообщаться со Степой, но осадок остался не из приятных. Ну а что он ожидал? Давно уже пора придушить свое чувство к нему – брат же все-таки. Но проще сказать, чем сделать. Герман всегда хотел, чтобы его с ненавистным дядей не связывали никакие кровные узы, но в этом случае – особенно. Хотя будто бы это что-то изменило, будто бы Степа когда-нибудь вообще захотел посмотреть на него как-то иначе, чем смотрел сейчас.       На страницу тетради капнула одинокая слеза, расплывшись по листу и размыв собой чернила ручки. Да что ж такое. Герман отметил про себя, что какой-то он слишком чувствительный сегодня. Когда он в последний раз плакал? Много-много лет назад, точно и не вспомнить. А сейчас что? Устал, наверное. Так загрузил себя в последнее время, что нервы перестали выдерживать. Да, похоже на то.       В дверь осторожно постучали. Дядя опять пришел мозги полоскать? Нет, если бы он, то стучаться точно бы не стал – обычно он бесцеремонно врывался в комнату чуть ли не с ноги. Но тогда кто?       — Да? – Герман пригласил войти, спешно вытирая мокрые глаза рукавом.       Дверь немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова дядиного гостя.       — Не помешаю?       Гера от неожиданности встал из-за стола. Он помотал головой:       — Нет, проходите. Чем обязан?       Мужчина неуверенно прошагал внутрь, по пути поправляя свой очевидно дорогой костюм. Выглядел он младше дяди – может, лет сорок ему было или около того. Высокий, жилистый, ухоженный. Лицо вытянутое, с острыми чертами, аристократическое. Тонкие губы постоянно дергались от каких-то внутренних раздумий мужчины. Он создавал впечатление собранного, серьезного и уверенного в себе человека, поэтому Герману было непонятно, отчего он так жеманно себя вел с простым мальчишкой. Как бедный родственник, ей богу. Он внимательно осмотрел комнату, особенно долго останавливая взгляд на висевших по всем стенам эскизах Геры.       — Мне жаль, что так вышло. Я чувствую вину за те слова, что наговорил тебе Юра. Он к тебе несправедлив.       — Откуда такая убежденность?       — До того, как я сюда вошел, ее не было, – он прошел к дальнему углу, где стоял мольберт с последней работой. Мужчина оценивающе осмотрел ее, проведя рукой по без того прилизанным бесцветным волосам. — У тебя действительно неплохо получается. Ты, конечно, еще очень юн и неопытен, но если ты не бросишь рисовать, то в будущем из тебя выйдет нечто... – он задумчиво постучал пальцем по подбородку, подыскивая нужное слово. — Неординарное. Да, именно так.       Герман скептически оглядел свою картину. К чему он клонит? Или и правда пришел просто поддержать?       — Как я уже говорил, я ценитель искусства. Своего рода коллекционер, хоть и коллекция у меня пока небольшая да и известных имен в ней не найдешь. Но собрана она с большой любовью со всех концов света. Если будет желание, то могу устроить экскурсию, – мужчина мягко улыбнулся, но встретив равнодушный взгляд Германа, продолжил: — У меня есть здесь друг-художник, он мастер своего дела, преподает в местном художественном институте. Периодически набирает себе учеников и готовит их к творческим экзаменам. Если ты и правда хочешь поступать на художника, то я могу дать тебе его номер.       — К чему мне это, когда дядя никогда не позволит этому случиться?       — Оставь это мне. Я попробую его уговорить.       — И зачем вам это нужно?       — Просто мне жалко твой талант. Будет обидно, если его загубит Юрино невежество. Я и сам в твоем возрасте оказался в похожей ситуации. Но своего отца я победить не смог. А сейчас и времени нет все наверстать.       Герман недоверчиво уставился на него. И как человек вроде этого мужчины мог стать другом его дяди? Наверное, в большей степени из-за этого факта парень относился к гостю настороженно. Дружат – значит, есть что-то общее, помимо бизнеса.       Гость вытянул из внутреннего кармана пиджака маленький блокнот и ручку. На весу что-то написал, вырвал страницу и положил ее на стол перед Герой.       — Вот номер художника, о котором я говорил. Он действительно хороший педагог и в целом человек веселый и добрый. Думаю, вы поладите.       Герман заглянул в листок. «Витовский Эдуард Максимович» – написано размашистым витиеватым почерком под номером. Что ж, возможно, учитель ему и правда не помешает. Сколько угодно можно быть старательным самоучкой, но профессиональный взгляд со стороны не повредит.       — Спасибо. Только вас-то самого как звать?       — Если еще свидимся, то можешь звать меня Емельян.       — Нет, не могу. Не привык панибратствовать с людьми гораздо старше себя.       — Мало кто обращается ко мне по имени-отчеству, – он раздосадованно вздохнул и почесал затылок. — Шеффель Емельян Борисович, – деловито отрапортовал мужчина и протянул руку.       Пожав ее, Гера удовлетворенно кивнул. Емельян похлопал его по плечу и, пожелав удачи и «не раскисать», вернулся к Юрию.       На утро произошло удивительное: дядя за завтраком решил вывести племянника на серьезный разговор без ругательств и приказного тона. Неужели его друг в самом деле с ним поговорил и все уладил? Ну уж вряд ли. Здесь явно был подвох.       — Герман, у тебя экзамены не за горами. Ты уже начал готовиться? – спросил дядя ровным спокойным голосом, который показался Гере еще более противным, чем его обычный гавкающий.       — Да. Еще летом.       — Вот и замечательно. Ты же понимаешь, как важно сдать их на максимальный балл, если ты так хочешь поступить в свою любимую Москву?       Вопрос был невероятно глупым, но он скорее просто намекал, что дядя ожидал от Германа максимальных усилий в подготовке и сдаче ЕГЭ.       — Я сделаю все, что смогу.       — Нет, Герман, ты должен не просто «сделать, как сможешь», а сделать все возможное, – Юрий нарочито расслабленно погладил свою седую бороду. — Я тут подыскал тебе хороших репетиторов по математике и обществознанию, со следующей недели начнешь заниматься.       Гера громко поставил свою кружку, расплескав от этого по столу горячий чай. Вот и подвох.       — Я же сказал, что не буду сдавать эти предметы.       — Будешь, конечно. Кто тебе сказал, что я позволю тебе на полном серьезе заниматься всей этой твоей художественной ерундой? Ты что, хочешь подвести ожидания своего обожаемого папаши?       Герман зверем посмотрел на него, желваки заходили, и ногти в раздражении процарапали столешницу. Опять отцом манипулирует. И опять все по кругу.       Ему в наследство переходила отцовская доля прав на завод. Но не право управления. Да, отец хотел видеть своего сына гендиректором, даже среди соучредителей держал только тех, кто был бы согласен посадить его в кресло главы и всему обучить, когда Герман достигнет совершеннолетия. По закону Гера имел полное право отказаться от управления, оставив себе только денежную долю. Что он и собирался сделать. Но дядя ни в какую не мог допустить даже мысли, что предприятие, которым он так одержим, перейдет в руки чужим людям, а не членам их семьи.       Герману было чуждо приходить на все готовое. Отец своим трудом добился высот, поэтому и сын мечтал заслужить все почести сам. Даже если бы он стал полноправным владельцем завода, то без раздумий бы его продал в надежные руки, а деньги отправил в какой-нибудь фонд. И сам бы начал все с нуля. Конечно, легко рассуждать так о деньгах, когда родился с серебряной ложкой во рту, но Герман был готов стать самым бедным человеком на Земле, лишь бы себе не изменять и не заставлять себя заниматься нелюбимым делом.       — Я не буду поступать на экономиста, – спародировал он притворное спокойствие дяди, отодвинул кружку и вышел из-за стола.       — Тебя никто не спрашивал. Пока ты живешь в моем доме, ты будешь следовать моим правилам. Я его содержу, а он еще свои права качает!       — Тебя никто не просил этого делать! – Герман не выдержал и сорвался на крик.       — А что, хотел бы в интернате беспризорником расти? – Юрий тоже уже не пытался показаться невозмутимым.       — Да уж лучше так, чем с тобой!       Настроение еще со вчерашнего было так себе, но теперь оно было хуже некуда. Даже душ не помог расслабиться. Герман наскоро сполоснулся, просушился, оделся в школу и, застегивая на запястье часы, посмотрел на время. Часы стояли. Забыл опять завести.       Эти часы отец однажды привез из заграничной командировки. Массивные, позолоченные – они были слишком огромны для восьмилетнего ребенка, который и время-то определять по ним толком не умел. «На вырост!» – сказал тогда папа. Герман вырос, а они все еще чересчур сильно болтались на его тонком запястье, и он постоянно опасался, что когда-нибудь их потеряет. Пожалуй, часы были единственной по-настоящему дорогой вещью в его каждодневном гардеробе. Но Герману они были больше дороги сердцу, поэтому и носил. Ему от отца было достаточно только этих часов. Никаких заводов уже было и не надо.       Гера убедился, что с нервами совсем все не в порядке, когда случайно сорвался на Вика, слишком беспечно, на его воспаленный взгляд, шагавшего на английский. Причина вообще из пальца высосанная – прогулял его репетиторство. Да разве это причина? Герман с самого начала подозревал, что тот сбежит. Он подостыл к середине дня, и стало совестливо. А этот дурак еще и сам извиняться пришел. Шоколадку даже купил, хоть Гере такие и нельзя. Ну точно дурак. Никакого чувства собственного достоинства. После этого совесть совсем заела.       — Ты как вообще такой ответ получил?! – разрезал своим вопросом тишину библиотеки ошеломленный Герман. — Здесь должна была получиться красивая единица, а это что? – он тыкнул пальцем в жуткое число с шестью разнообразными знаками после запятой.       Сидевший напротив него Вик уже успел покраснеть, как вареный рак, и даже прикрыл лицо руками от смущения.       — Настолько все плохо, да? – нервно посмеялся он.       Гера хохотнул:       — Это мой вопрос! Ну ладно, ничего. Выкарабкаешься еще до экзаменов.       Они вместе занимались уже пару недель, начав сразу после того, как Вик отходил все свои обследования в больнице. Результаты пока были плачевные, но зато было весело. Вик правда старался, и с другими предметами у него отношения налаживались быстрее, но алгебра для него была все еще неприступна, как самая прочная и глухая крепость.       — Какие предметы ты собираешься сдавать? Может, просто сделаем упор на них? – спросил Гера, вежливо отодвинув тетрадь с еще одним безобразно решенным уравнением.       — А что там нужно для меда? Биология, химия...       Такой выбор направления удивил и озадачил Германа. Почему вдруг он во врачи решил заделаться?       — Почему медицинский? А как же музыка?       — На музыке особо не заработаешь, тем более сейчас. Нужно иметь экстраординарный талант, чтобы пробиться. А врач – работа везде востребованная, хоть и платят не сильно много, но зато какая-никакая стабильность.       — Ну как это не заработаешь? Если действительно захотеть и приложить усилия, то что угодно сделать можно. Ты точно уверен?       — Я семье своей помочь хочу, чтобы брат и сестра могли твердо на ноги встать в будущем. Может, вообще в наш ФАП пойду работать – полезное для деревенских дело, никто там работать не хочет.       Герману почему-то очень хотелось, чтобы Вик музыкой занялся профессионально. Возможно, потому что он хотел иметь рядом кого-то с похожей целью, как и у него самого. Родственную душу, с которой он бы чувствовал себя увереннее на пути к мечте. Если бы Вик стал успешным музыкантом, то и Герман постарался бы изо всех сил стать хорошим художником. Поэтому, наверное, так хотелось его переубедить, несмотря на то, что Вик, скорее всего, все решил уже очень давно.       — Гер, я же не говорю, что брошу музыку. Это хобби, и оно как было, так всегда и будет со мной.       — А давай ты все-таки попробуешь сдать литературу? – не унимался Герман. — Вдруг передумаешь? Я тебя быстро подготовлю – сам тоже ее сдавать буду. Что ты от этого потеряешь? Ничего. Зато подстрахуешься.       Вик закатил глаза и с проклевывающимся раздражением начал возражать:       — Гера, ну и зачем мне это?..       — Хотя бы затем, что с биологией и химией я тебя отправлю к Вере Свиридовой – она лучше в них разбирается и тоже на врача идет. Ко мне – только с русским и литературой. Если хочешь продолжить со мной заниматься, ты должен избрать путь гуманитария.       — То есть ты вот настолько не веришь в меня как во врача? – усмехнулся Вик, обнажая свою щербатую улыбку.       — Лучше сразу умереть, чем попасть к врачу, который уже в школе так отвратительно учится, – Герман придвинул к себе его тетрадь, пометил ошибки и вернул ему на доработку. — Обещай, что подумаешь над тем, что я сказал.       — Да подумаю-подумаю. Отстань, – Вик положил голову на стол и зарылся с носом в учебник, ограждаясь от последующих уговоров.