Очей твоих цвет

Ax ты ноченька, ночка темная,

Ночь безлунная, да беззвездная.

Не пройти той ноченькой никуда,

Не видать тропиночки, ни следа.

      Арсений уже долгое время сидел один и вглядывался вдаль — в покрытое сумерками небо. Он чувствовал под собой мягкую траву; вокруг был тёплый воздух, после жаркого солнечного дня ещё толком не успевший остыть за вечер.       Сегодня была ночь на Ивана Купала, а значит скоро все девицы их деревушки отправятся на речку и в поля — гадать на суженого. Он увидит их издалека и наверняка услышит, поскольку его отчий дом находился на пригорке недалеко от реки. Луна сегодня светила особенно ярко, иногда её сияние прерывали накопившие влагу за день тучи.       В этой атмосфере единения думалось лучше. А было о чём.       Местные девки звали и Арсения пойти в эту ночь погадать на суженую, но он дал отказ. Ибо изнывающее сердце его уже давно было занято одним человеком.       Антон.       Антошка.       Его друг с самого детства.       Когда–то их отцы помогли друг другу в тяжелое время неурожая и с тех пор сдружились. Так и начали общаться семья Поповых и Шастунов. И так познакомили Арсения и Антона. Последний был младше первого на несколько годков, но то не мешало им дружить, словно они были ровесниками. Вместе бегали по деревне, гоняли соседских кур, выходили ранними утрами пастухами и ловили рыбу. Они разделяли все дела друг с другом, выручали в случае чего и тревожили округу своими безобидными шалостями. Так и росли они вместе, пока не возмужали до прекрасных мужей. Один широкоплечий высокий парень, с глазами цвета летней травы и золотистыми кудрями на голове. Второй, что старше, был чуть ниже, но такой же рослый, со смоляными волосами и голубоокий.       Девицы стали засматриваться на Антона, пророча его себе в мужья. У Арсения поначалу тоже не было отбоя от девушек, но со временем на него стали меньше обращать внимания, покуда показал он своё безразличие к девичьему взгляду и вёл больше одиночный образ жизни, не считая его семьи и друзей: Сергия и Антона.       И то, как активно Антон отвечал на внимание девушек, как с Иринкой — дочкой кузнеца бегал за речку, ходил по деревне чуть ли не за руку, с каждыми прожитым днём отзывалось в сердце Арсения неясной злостью и болью. Масла в огонь подливали судачества местных старух, дескать в скором времени сосватаются молодые, а там гляди и до женитьбы не далече.       Тосковал Арсений от разговоров этих, не ведая отчего, пока однажды не разумел, что чувства эти были вызваны ничем иным, как любовью. Ни братской, ни дружеской. Той, что любятся юноша и девица, когда их отправляют под венец.       И то смутило Арсения и не давало покоя. Что делать с этим чувством он не знал. Каждый день его одолевали тяжкие думы, стоило оказаться рядом с Антоном. Таким красивым, ярким, словно солнышко, что лило свой свет на землю с небосвода, согревая и окрашивая каждую травинку в свой насыщенно зеленый цвет. Рядом с ним хотелось быть вечно, прикасаться к его телесам, улыбаться и жить. Но те чувства отягощали мысли о порочащей его скверне, что поселилась внутри Арсения и не давала насладиться каждым моментом, проведённым с Антоном.       Арсений чувствовал себя проклятым, покрытым заразою, что могла перекинуться и на Антона, поэтому старался как можно реже с ним видеться. Он не хотел думать, что мог обидеть этим друга, но пока другого решения не знал.       Тем временем незаметно для задумчивого Арсения ночь становилась всё гуще. Где–то со стороны деревни послышались первые девичьи крики, голоса и смех. Они всегда проходили мимо дома семьи Арсения, ибо рядом был кратчайший путь до заводи, где по обыкновению проводили обряды гадания и жгли костры. Вот и сейчас они проходили рядом с их двором. Арсений не имел ни малейшего желания присоединиться к ним. Хоть и ощущал, что мог бы попробовать погадать. Вдруг бы желанное могло стать явью?...       Поморщившись, будто от боли, Арсений согнул ноги в коленях и, сложив на них руки, склонил голову. Тёмно–русые вихры скрывали его лицо от всего окружения, пока кто–то не толкнул его в правое плечо.       — Арсюха, ты чего здесь? Айда с нами, на заводь? — послышался знакомый юношеский голос.       Арсений выдохнул с горечью и, подняв в голову, взглянул на того, кто нарушил его вечерний покой, да и покой его сердца.       Антон. Стоял рядом с ним, с задорной улыбкой на румяном лице. Он часто дышал, видимо, бежал до него от самого дома. Снова сиял, как солнце, даже в ночной теми. Нашел Арсения, зная, что если дома его не найти, то непременно можно встретить за двором, в его излюбленном потаённом месте.       Побоявшись потревожить друга своим опечаленным лицом, Арсений смог улыбнуться в ответ.       – Да неохота на заводь идти. А завтра нам на покос рано утром. Лучше отосплюсь.       – Ну ты! Неужели не хочешь узнать, кому по судьбе своей ты принадлежишь? — Антон склонил голову, рассматривая Арсения. От его пристального взгляда хотелось спрятаться среди трав и высоких дерев. Но он слишком хорошо знал друга и сразу заподозрил неладное.       Арсений вздохнул и всё–таки отвёл взгляд.       «Судьба… Судьба, которой не суждено быть»       — Да не далось мне это знание. Мне и так хорошо живётся, — отговорился Арсений и надеялся, что Антону этого будет достаточно, но тот не думал сдаваться. Он присел рядом с другом и с хитрецой в зелёных глазах спросил.       — Аль уж приглядел кого?       — Да кого? Не люб я девкам стал. Ты ведь теперь у нас первый парень на деревне.       — Я?! Да как же ж. Это ты у нас писаный красавец, грамоту разумеешь. любая девка, что смекалистей, с радостью в жёны твои подастся. Ты только свистни, — Антон подбадривающе толкнулся с его плечом своим, заставив Арсения покачнуться. Тот задумался. Стоило ли рискнуть и хотя бы намекнуть о том, что гложет его изнутри? Антон ведь всё равно не поймёт, что о нём разговор ведётся.       — Хотел бы, чтобы на свист отозвалась та, что сердцу люба, — проговорил Арсений с искренней тоской в голосе. Антон вмиг стал серьёзным и поглядел на профиль друга, что смотрел куда–то вдаль перед собой. Уж больно внимательным стал его взгляд, словно он не понаслышке понимал, каково это — любить безответно.       — А ты подожди, глядишь и ответит, — произнёс Антон. Арсений невесело хмыкнул, всё не решаясь на друга взор перевести.       Где–то уже со стороны заводи послышались заливистые голоса девиц. Вот–вот они должны были начать обряд гадания, разжигать большие костры, через которые будут прыгать сами девки, да в паре с тем, кто им люб.       Антон видел, что Арсений не в настроении идти, но сам жутко хотел, ибо в первый раз решился поучаствовать в гадании. Потому коснулся он его обрамленного рукавом льняной рубахи предплечья и сжал в знак поддержки.       — Ответит, Арсений, вот увидишь, — заверил он друга и, встав с густой мягкой травы, ушёл той же дорогой, что и пришёл.       Арсений не обернулся, продолжая смотреть куда–то вдаль.       Он сомкнул губы и просвистел едва слышно, коснувшись того места, где пару мгновений назад была тёплая ладонь Антона.

***

      Как и планировалось, отправились Арсений и Антон на покос, едва солнце взошло над горизонтом. Нужно было им пройти на поле, что находилось недалеко от их деревни. Солнце сияло ярко, но ещё не разогрело землю после ночной прохлады. Штанины юношей намокли от утренней густой росы, но они знали, что с дневной жарой одежда их высохнет быстро, потому не заботило их сия беда.       Разговаривали они немного, поскольку Антон был слегка осоловевшим после почти бессонной ночи. Из краткой его речи Арсений узнал, что гадал–таки Антон, но как и что показал ему обряд, выяснить не удалось. Может, от того тот был слегка задумчивым всё утро, пока косили зелену траву, но к обеду взбодрился более–менее и стал вновь охотливым на разговор.       — Не разумею я тебя, Арсений, — с придыханием проговорил Антон, пока делал замах косой. Острое лезвие инструмента с лёгким свистом рассекло воздух и, опустившись, оставило лежать на земле после себя сноп скошенной травы. Арсений шёл вровень с Антоном, но на расстоянии, чтобы случайно не задеть того косой. Он старался не глядеть на друга, ибо пропитанная потом тонкая хлопковая рубаха обрамляла его крепкую спину, а засученные по плечи рукава являли свету натруженные мышцы рук. Соблазн рассматривать Антона был велик, но Арсений дал себе зарок не воплощать сие непотребство в явь.       Оба уже несколько часов работали под палящим солнцем, отдохнув всего пару раз. Торопились, потому что в небе собирались густые грозовые тучи, а до конца поля оставалось ещё саженей десять. Нужно было успеть до того, как поле накроет проливной дождь.       Остановившись, Арсений стёр с верхней губы скопившийся пот и посмотрел на Антона недоумённо.       — Чего не разумеешь?       — Ну, что девка тебе люба, а ты всё подойти к ней боишься.       — Я? Боюсь? – Арсений аж дар речи потерял. Он смотрел на Антона, идущего вперёд и размахивающего косой, и чувствовал, как внутри закипали досада и злоба. Тот, заприметив, что друг окаменел, сам остановился и оглянулся назад.       — Ну да. Был бы смелее, давно бы уже сосватался с ней.       — Да не боюсь я ничего! Чего мне девку неволить? Коль чувства не взаимны.       — Так ты же не знаешь того! А пока не подойдёшь, так и не выведаешь, — Антон всё не сдавался в своих попытках убедить быть смелее, а Арсений уже и не знал, чего думать. Не понимал он, чего это друг взял и ни с того и ни с сего затеял его сватать. Ну проговорился Арсений вчера, что сердце его занято, но не думал же он, чем это обернётся. И потому растерялся совсем и не знал, то ли злиться ему на Антона за неуместную настойчивость, то ли обратить всё в потеху, как они обычно делали, когда ругались. Но то, что сказал Антон дальше, решило всё.       — Думал, что из нас двоих ты посмелее будешь. А ты – трухло.       Не выдержал Арсений. Отбросил косу в сторону, да двинулся в антонову сторону. рукава закатывая. Тот отреагировал мгновенно, убрал подальше инструмент острый, чтобы не задеть ненароком, да стал удара ждать. Но прогадал Антон: не стал Арсений кулаками почём зря размахивать. Налетел тот на друга, толкая его в широкие плечи ладонями полушутливо, как в детстве они дрались. Антон защищаться пытался, смеялся, отбиваясь, да потерял равновесие и на землю повалился, прихватив с собой Арсения.       Так и упали они в мягку скошенную траву: Антон спиной, а Арсений оказался над ним, успев выставить ладони по обеим сторонам от его головы.       Смех вырывался из их груди надрывисто, поскольку запыхались они в шуточной борьбе, да при падении на землю слегка выбило воздух из их груди. Но постепенно короткие смешки обратились в искрящиеся задором юношеские улыбки на устах. Антон невольно обхватил ладонями предплечья Арсения, который всё также продолжал нависать над ним, своим силуэтом защищая от лучей беспощадного солнца.       Где–то в небе громыхнула тяжестью стремительно приближающаяся грозовая туча.       Арсений посмотрел в глаза Антону, чей цвет был под стать зеленой траве, что словно венок обрамляла его светлую кудрявую голову. В уголках образовались морщинки–смешинки, которые так нравились Арсению. И он любил их появление, ведь это означало искреннюю радость Антона, потому старался Арсений делать всё, чтобы они появлялись как можно чаще.       Антон коротко облизнул пересохшие уста, что были приоткрыты от частого дыхания. С них ещё не слетела улыбка, но словно поняв, что происходило что–то несуразное, она начала постепенно сходить на нет.       И Арсений не мог оторвать от его налитых, блестящих от слюны уст взгляда. В голове вертелись мысли об их разговоре, а в груди горело пламенем азартное желание доказать Антону обратное и показать давно испытываемые к нему чувства.       «Трухло я, значит? Ну покажу я тебе» — пронеслось в думах у Арсения. Накрыли его горячую голову эмоции, из ниоткуда взявшаяся решительность, и на почве осточертелой ему усталости от страдания по безответной любви своей выпалил он как на духу:       — Люб ты мне, Антоша! Люб!       И, наклонившись резко, коснулся своими устами мягких уст друга своего, покорно лежащего под ним. Как быстро сделал Арсений это, так и отпрянул, отклонившись назад насколько мог, и с выражением ужаса на в миг побледневшем лице вскочил на ноги, чувствуя, будто окатили его с ног до головы водой студёною. Лежа среди покошенной травы, Антон, приподнявшись на локтях, смотрел на друга снизу вверх, провожая каждое его действие ошарашенным взглядом.       Задыхаясь от осознания того, какую страшную вещь он натворил, Арсений попятился назад, не сводя глаз с друга своего. А друга ли теперь?...       Снова громыхнуло в потемневшем небе, да пуще прежнего, поднялся порывистый ветер, и на землю зарядили первые крупные капли дождя.       Когда Арсений смог–таки вдохнуть воздух грудью, помчался он в сторону леса, подальше от антового взгляда. Не мог он смотреть в глаза ему, боялся, страшился увидеть в них отвращение и презрение, что разорвало бы и так истерзанное сердце в клочья.       — Арсюха! Арс, стой! — закричал ему Антон вдогонку, устремившись вслед за другом в сторону густого лиственно–хвойного леса.       Арсений бежал по недавно скошенной ими траве без оглядки, стирая с щёк капли проливного дождя. Где–то справа от него сверкнула яркой вспышкой молния, расчертившая небо надвое, и грянул раскатистый гром, невольно заставивший вздрогнуть тело Арсения.       Он успел оказаться в лесу, когда начался настоящий ливень.       Арсений слышал, как окликал его Антон, бежавший за ним, потому принялся плутать он среди деревьев, чтобы тот не смог его найти. И когда дыхание его окончательно сбилось, а силы начали покидать молодецкое тело, затаился Арсений за широким стволом высокой осины, прижавшись к нему спиной, вдыхая и выдыхая глубоко, с надрывом, как загнанный в угол зверь.       Эхом отдавались Арсению окрики Антона. Заслышав их, юноша только сильнее прижимался к укрывающей его осине, боясь, что смогут его найти.       Так стоял Арсений, не обращая внимания на капли дождя и пота, стекающие по его лицу, не слыша грома и не замечая вспышек грозы. Только когда дыхание успокоилось, тело вмиг, словно по щелчку пальцев, ослабло, и Арсений, касаясь спиной дерева, опустился на сыру землю. Спрятав голову в коленях, зарыдал он навзрыд.       Кроны деревьев перестали защищать юношу от проливного дождя, льняная рубаха и штаны быстро намокли от крупных капель и начали неприятно липнуть к коже, тянуть тяжестью к земле. Ветер шевелил спящий сном лес, создавая шум, перемежающийся с громом, что остался словно снаружи этого растительного мира. За ним почти не было слышно надрывных всхлипов потерянного юноши, сидевшего у корней осины, рыдающего по участи своей несчастной. Грудь Арсения разрывала боль и лютая ненависть к своему существу. Не хотел он больше ни чувствовать, ни света белого видеть. Вмиг всё стало для него неважным, а всё то, что светлое было в его жизни превратилось в неистово душащим его нутро.       Арсений ещё несколько раз вздохнул судорожно и глубоко и, на мгновение задержав дыхание, откинул голову на покрытый мхом ствол оберегающего его дерева. Покрасневшие заплаканные очи юноши, чья синева стала только насыщеннее и ярче, устремили свой взор вверх.       Деревья вокруг стояли неплотным рядом, где лиственные осины спокойно сосуществовали с елями, чьи широкие лапы прикрывали землю от лучиков солнечного света. Кроны особо высоких стволов деревьев своими раскидистыми шапками образовывали купол, в пространстве которого царил прохладный полумрак и тишина.       Тишина.       Дождь закончился, небо утихло, гроза и гром прекратили бесчинствовать, и вместе с ними затих и лес. Стройные ряды деревьев вновь замерли в своём безмолвном сне, разделяя свой покой с прячущимся меж ними человеком.       Лишь когда схлынула волна будоражащих внутренности чувств, осознал Арсений, что сидел он так уже не мало времени, одёжа его насквозь промокла, да сам он продрог до костей самых. Ощутил, как мелко потрясывало его тело, что зуб на зуб перестали попадать. Увидел, что и небо стало смурнее от того, что начало смеркаться. Надо бы возвращаться домой, да пугался Арсений этой мысли. Стыдно ему было и страшно: вдруг уже вся деревня прознала, что он друга своего поцеловал, да в чувствах к нему признался. Как же он всем в глаза сможет смотреть? После такого позора, ждало его клеймо беспутого человека, а семью его — теми, кто воспитал и создал подобного, потому так же презренны и отвратительны. И не видать им после такого ни уважения, ни добра слова, лишь унизительные насмешки, да брезгливые взгляды в спину. За этим со свету сживают, покоя не дают.       Не выдержит такого Арсений. Запятнать честь своей семьи — это самое последнее, что он мог сделать. Ежели так выйдет, белый свет ему боле не мил. Вздёрнется где–нибудь на сеновале или во тёмной водице задохнётся. Лишь бы освободить своих родных от грязи такой, черни порочащей.       Посидев ещё немного в думах в своих, вконец обессилевший, Арсений с трудом поднялся с места и побрёл в сторону деревни. Мутилось что–то в голове его, в груди сдавливало от страха отчаянного, но шёл он окольными путями, чтобы никто из жителей деревни не увидел его.       Особенно Антон.       От мыслей о нём хотелось взвыть раненым зверем, но отогнал от себя Арсений мысли непрошеные и продолжил идти.       В сумерках становилось всё сложнее различить очертания лесных троп, ноги его цеплялись за корни деревьев. Несколько раз он едва не падал, но цеплялся руками за стволы деревьев, сдирая огрубевшую кожу с ладоней.       Когда уж совсем завечерело, вышел Арсений к дому родному. Едва понимал он, куда бредёт, но старался не шуметь и не привлекать внимание бестолковое. Потому зашел он во двор с закоулка, взобрался на сеновал, едва не сорвавшись с лестницы, ведущей на него, и, обойдя стоги пожухлой травы, затаился в тёмном углу. Совсем не осталось у него сил, лишь прислонился он спиной к бревенчатой стене, как погрузился в дрёму беспокойную, ощущая, как нарастает жар в груди, как начинает трясти разгоряченное тело, окаймленное сырой одёжой, в ознобе да сбиваться дыхание.       Не знал Арсений, сколько он находился там. Потонул он в забытьи, лишь в какое–то мгновение услышал он, как зовут его по имени, за плечи трясут мягкие теплые ладони да поднять пытаются.       Когда очнулся в другой раз, понял, что лежит на полатях, укрытый тканевым одеялом. Со лба его в русы волосы тёк лихорадочный пот, в груди горело неистово и вздохнуть он мог лишь через раз, кашляя и глотая жадно воздух. Веки были налиты свинцом и были настолько тяжелы, что не мог разомкнуть очи. Услышал лишь он разговоры, различил среди них голос Катеньки, и сердце его взвыло от боли и страдания. Помочь она ему хотела, сестра родная, да как не понимала, что не заслуживал он спасения. Не выдержало подобного тело гаснущее, да снова погрузился во тьму Арсений.       Потом виделись ему родные все, да начал он отчаянно просить у них прощения. У покойных отца и матери за то, что сын их непутёвым оказался, у Катеньки — что братом он был никудышным. У Антона вымаливал прощения, что подвёл его как друг, что достоин он лишь смерти после того, что натворил.       Просил у Бога, в которого едва ли верил, принять и отпустить его душу грешную.       Рыдая, метался Арсений на полатях в лихорадочном бреду. С надрывными хрипами вырывался воздух из его лёгких, пережимая горло, словно болезнь только набиралась сил от терзающих его чувств. Сгорал он в душевной боли своей, телесной хвори только на радость.       В следующий раз он вынырнул из мрака болезненного, когда почувствовал тепло чужого тела рядом. Арсений хотел, было, открыть глаза и сказать хоть что-нибудь, но сил в его теле едва ли было — не мог он даже пальцем пошевелить.       Кто–то стирал с его лица липкий пот, сухими ладонями трепетно касался его горящих щёк, лба, аккуратно проводил пальцами по подбородку и над верхней губой. Арсений невольно и вслепую тянулся за прикосновениями, глупо надеясь, что те заберут с собой его боль и вернут силы в измученное болезнью тело.       Ему поправили лежак под головой, нежно провели пальцами сквозь спутанные и влажные от пота волосы. На мгновение касания прекратились, но вернулись лишь одним — к его горячему лбу мягкими влажными губами. Удерживать сознание стало совсем невозможно, как бы Арсений ни старался, и он, окончательное ослабнув, вновь погрузился в глубокий сон.       Следующее его пробуждение началось с голосистых криков петуха во дворе. Надрывалась птица изо всех сил, будто сама хотела вырвать Арсения из плена порождённого болезнью сна. И вышло у неё, потому что проснулся юноша уже с более ясной головой. Отпустил его морок, в груди уже не сдавливало так сильно и не горело. Во рту было сухо и горько одновременно, а глаза постепенно привыкали к дневному свету, поначалу сощурившись от резкости его.       Тело слушалось пока с затруднением, конечности едва поддавались, но Арсений всё равно пытался хотя бы на локтях приподняться над лежанкой своей. Задрожали руки от напряжения, и бросил юноша занятие сие, зашедшись затяжным грудным кашлем, и лёг обратно на полати.       Из сеней послышались шаги, и спустя мгновение в дом вошла Катенька, неся в худых, но крепких руках по ведру колодезной воды. Поставив их на шесток печи, обернулась она брата проверить и встретила взгляд его уставших голубых очей.       — Арсюшенька! — Катенька подбежала к опочивальне его, устроилась рядом совсем, взяла его за руку да принялась рассматривать его. Бледен был Арсений. Под светлыми глазами его тени залегли, губы покрылись корками от сухости, да осунулось лицо и некогда полное жизни и силы молодецкое тело исхудало совсем, что из-под ворота рубахи выглядывали тонкие кости плеч. Хоть и неважно ещё выглядел брат, не могла Катенька сдержать улыбку лучезарную и слёзы от радости и облегчения, что вернулся он к жизни.       — Катенька, — обрадовано выдохнул Арсений, завидев сестру родную. Слаб был он ещё, но постарался сжать её ладонь в своей, дабы выразить счастье своё.       — Арсюшенька, как ты себя чувствуешь? Как же я рада, что хворь отступила, — потянулась Катя к брату и обняла его, пальцами своими тонкими чувствуя худобу его. Арсений, выдохнув, обхватил девушку за спину и прижал к себе. В груди его цвела и распускалась благодарность к сестре за её любовь и заботу безропотную.       После смерти родителей, когда последним ушёл отец их пять годов назад, остались только они друг у друга. Катенька хоть и была младше Арсения на пару лет, но по хозяйству была главней и распоряжалась со всем с большим умом. Брат же занимался тяжёлыми работами, участвуя в покосе и сборе урожая, и поскольку с детства был научен грамоте и счёту обеспечивал их маленькую семью доходом, увозя и продавая в соседнем городе собранные овощи и фрукты, а также то, что оба мастерили долгими зимними вечерами: Катенька — сшитую одёжу да ковры, Арсений — добытые в охоте шкурки животины да изделия деревянные. Плотническому ремеслу научил его Антон, у которого это получалось больно хорошо, и с ним же и ездили в город — продавать плоды совместного труда.       Подумав об Антоне, не почувствовал ничего Арсений. Словно перегорев во время болезни, внутри него таилась пустота и тихая умиротворенная радость от того, что смерти своей ранней избежал и смог с дорогой его сердцу родной сестрой увидеться вновь.       — Всё хорошо, Катенька, токмо лишь слаб я, — разомкнув объятия, проговорил Арсений и, прилёгши обратно на лежанку, закашлял вновь. Чувствовал он, как в горле собирается влажное что-то, но дышать стало легче. Катерина покивала головой.       — Неудивительно. Хворь тебя крепко держала, пять дней бились с ней. Ты и не ел ничего толком да и не пил. У меня как раз там каша сделана, покормишься… — хотела, было, Катенька встать суетливо, но задержал её Арсений, мягко перехватив её тонкое девичье запястье своей рукой и потянув обратно.       — Посиди со мной, родная, — с хрипотцой в голосе попросил юноша, — уж больно соскучился я по тебе, пока не мог проснуться.       — А я как, Арсюшенька, — с нескрываемой радостью и тёплой доброй улыбкой на лице сказала Катерина. Вновь взялись они за руки и теснее прижались друг к другу. — Не представляешь, как я испужалась за тебя. Если бы не Антон, я бы совсем не…       — Подожди–подожди. Антон? Сын Андрея Шастуна? — невольно ожившее сердце Арсения дрогнуло в волнении при упоминании этого имени. — Причём здесь он?       — Да как же? Ты не помнишь, что было, когда ты вернулся с покоса? — увидев, как Арсений мотает головой в отрицании, Катенька продолжила: — Я ждала, ждала тебя в тот день, а ты всё не возвращался. Уже и поздний вечер наступил, тебя всё не было. Я пошла искать тебя во дворе, на берегу реки, на твоём любимом месте, тебя нигде не было. И тут встретила Антона, спросила у него про тебя, ведь вы вместе на покосе были. А он какой–то расстроенный был, а когда услышал, что тебя ищу и ты пропал, сразу забеспокоился и пошёл вместе со мной на поиски твои. Мы всё обошли и решили вернуться к нам домой, вдруг ты был бы уже там. Но не было. А Антон вдруг заметил, что лестница, что на сеновал ведёт, совсем криво стоит. Я отмахнулась, мало ли, может, неровно выставили. А он попросил провести его туда через сени. Ну мы и пошли. А ты там, оказывается, лежал в углу, весь сырой, трясёшься, как осиновый лист на ветру, не отзываешься на имя своё. Поняли, что захворал ты сильно. Антон помог перенести тебя в дом да по просьбе моей обещал утром привести бабку Марфу, знахарка которая. Я всю ночь сидела с тобой беспокойным, пыталась напоить водой медовой, да хуже тебе токмо становилось.       Утром, как и обещал, Антон пришёл с бабкой Марфой. Оглядела она тебя да наказала к Алёнке-травнице идти, просить у неё настойки да мази для лечения твоего. Антон убежал за этим, а мы с Марфой обтирали тебя водой холодной: уж больно ты горяч был и кашлял чересчур. Бабка ещё перед тем, как уйти, сказала мне, мол, что душа твоя беснуется, от того и хворь столь сильна.       Когда вернулся Антон, принялись мы тебя излечивать. Денно, ночно с тобой были. Порой ты дышал совсем плохо, что страшно мне становилось, что могу и тебя… — Катенька всхлипнула тихонько и отвернулась. Арсений погладил её успокаивающе по запястью. Сморгнув слёзы невольные, вернулась Катерина к рассказу: — что могу и тебя потерять. Антон, как мог, помогал мне. По хозяйству дела были, и я оставляла тебя с ним, чтобы приглядывал. Мне неловко было просить его поначалу о таком, но он говорил, что только рад помочь, лишь бы ты исцелился. Поили тебя настойками, хотя ты и сопротивлялся часто, мазями натирали. И вот ты очнулся сегодня. И, Господи, храни твою душу.       Слушая рассказ сестры, всё больше недоумевал Арсений: почему Антон помогал ему, когда тот в болезни пребывал? Разве не должен он был сторониться его после содеянного Арсением, проклясть и забыть дорогу к дому семьи Поповых?       От думы о том, что Антон помог Катерине, пока брат её хворал, в груди расцветали тёплые чувства и нежная благодарность к нему. Но мысль, что делал тот это только по старой семейной дружбе и привитой воспитанием порядочности и намерен после всего попрощаться с Арсением, отзывалась болью душевной и тоской. Жалел Арсений о поступке своем, да сделанного уже не воротишь. Потому оставалось лишь ждать ему исхода, что уготовила судьба, да смириться с ним.       — Антон уехал сегодня утром в город продать урожай да поделки ваши, потому не смог сегодня быть с тобой, — словно читая мысли Арсения, сказала Катерина. На то лишь кивнул брат её, всё в тяжких думах своих прибывая.       За сим поблагодарил Арсений сестру свою за заботу, границ не имеющую, обнялись они крепко, да поспешила Катерина подать брату еды какой да питья, чтобы силы начал он свои восстанавливать. Пока сестра суетилась у печи, вновь попробовал Арсений подняться с полатей. Преодолевая дрожь в ослабших телесах своих, смог он сесть и спустить ноги на прохладный деревянный пол. Понимал юноша, что нескоро вернется сила в его исхудавшее тело да кашель мучить перестанет. Но то не волновало его. Важным было, что жив был он, а с остальным он справится.       Оглянулся Арсений в поисках рубахи своей и заметил её в изголовье полатей. Потянул на себя ткань льняную, случайно обронив лежанку подголовную, и увидел, что под ней было растение сухое, невиданное им ранее. Забыв о рубахе, Арсений взял в руки цветок, кем–то аккуратно высушенный, да принялся разглядывать. Необычный был он. На стебельке, словно капли, были собраны небольшие цветы в форме округленных кувшинов почти фиолетового цвета. Наверно, при жизни они были яркими, насыщенными или светло–синими. Листья растения напоминали раскидистые лапы ели, которые заметишь летом в лесу. Вспомнив про то место, поежился зябко Арсений, не желая оказаться там вновь: один, под проливным дождём, погруженный в свои страдания.       Не ведал Арсений, кто мог подложить ему тот цветок под лежанку. Сестра, Антон, бабка Марфа? Хотел бы спросить он у Катерины, да чувствовало сердце, что то должно остаться личным его. Потому вложил он цветок в нагрудный карман рубахи, чтоб его не видно было, и решил носить с собой, как оберег от смерти, что недавно позарилась на душу его.

***

      Поев, занялся Арсений домашними делами, какие по силам ему были. Хоть сестра и отговорить его пыталась, не послушал он её. Прежде всего помог Катерине затопить баню, чтобы смыть с себя осевший на коже пот и окончательно расстаться с хворью своей. Арсений наносил наколотых ранее берёзовых дров и растопил печь. После посидел немного он на пороге бани, чтобы после приступа кашля отдышаться, и ждал, покуда слабость тело его не покинет.       Пока дела делались, солнце уже оказалось в зените, грея землю своими яркими плотными лучами. Арсений взглянул на него, сощурив голубы очи свои, и вдохнул поглубже теплый знойный воздух. Как же хорошо ему было на природе, не могла душа его нарадоваться ветру, что трепал легонько его русы волосы, как ласково касались бледной кожи его солнца лучи.       Погревшись и искупавшись в бане, ощутил Арсений, как в тело сила возвращается, дышать становится легче, да и душа его не так тоскует.       После трудового дня по обыкновению занимался он плотничеством, вырезая из куска необтёсонного дерева фигурки всякие. Не изменяя своей привычке, Арсений взял небольшой набор инструментов, осиновое поленце и отправился на своё любимое место, где проводил почти каждый летний вечер. За их двором на луговом склоне, откуда открывался вид на песчаный берег широкой реки и лес, что возвышался над ней с другой стороны. Любил Арсений сидеть среди трав, покуда сумерки не наполняли небо, да солнце совсем близко не оказывалось к горизонту. День до этого был ясным, потому к вечеру облаков осталось совсем мало, значит, светло будет ещё долго.       Присел на поваленное давеча грозой дерево, нагревшееся после жаркого дня, да принялся вытачивать ножом из податливой осины фигурку незатейливую. Просидел он так сколько-то времени, когда в руках его не начал вырисовываться зайчик деревянный. Да только ушки всё не удавались, будь они неладны. Выходили какими-то кривобокими и косыми, может, от того так и кличут животину?       — Опять не получаются? — послышался голос из-за спины. Арсений так усердно трудился над выточкой маленьких ушек, что не заметил, как над его правым плечом навис Антон. На его юношеском лице играла яркая улыбка, глаза в свете заходящихся сумерек наполнились травяной зеленью; светлые кудряшки придавали всему его виду располагающей мягкости.       — Да, снова не выходят, — согласился Арсений. Пряча взгляд свой, подвинулся он на бревне, освобождая место Антону. Тот, приняв безмолвное предложение, присел рядом и протянул руку.       — Давай помогу.       Смутившись, вложив Арсений в широкую антонову ладонь выточенную фигурку и инструмент. Принялся Антон исправлять заячьи ушки, приговаривая, что да как нужно делать. Да не слушал и не следил толком за работой Арсений, всё смотрел на Антона, на его длинные тонкие пальцы, ловко работавшие ножом, что вытачивал из дерева изящные линии. На кудри его, ниспадающие на лоб и прикрывающие глаза его, покуда склонился Антон над поделкой в силу своего высокого роста в три погибели на поваленном бревне.       Затаив дыхание свое, следил Арсений за каждым движением друга да чувствовал, как в груди сердце замерло испуганной птицей. Не разумел он, почему Антон пришёл к нему и помогал снова. Всё хотел разузнать, но рта не мог раскрыть от страха, что расстанутся они навсегда, и смотрел с отчаянной и принятой в себе любовью во взгляде на парня, сидевшего перед ним, и насмотреться не мог, словно в последний раз виделся с ним. Защемило в груди неистово от раздирающих нутро чувств до того, что застила влага взор голубых очей. Зажмурил глаза Арсений и отвернулся, не в силах больше терпеть то, что терзало его изнутри.       — Арсюх, ты чего? — послышался обеспокоенный голос Антона. Он отложил фигурку и инструмент и придвинулся ближе к другу, что смотрел в другую от него сторону заплаканными глазами. Покачал головой Арсений, судорожно выдыхая. Боялся он начать говорить о том, почему Антон ещё был с ним, страшась узнать, что это будет их последний разговор.       — Спасибо тебе, что Катерине помог, — слегка хриплым голосом проговорил Арсений, шмыгнув тихо носом. Если уж и ждёт их расставание, то должен он успеть поблагодарить дорогого ему человека за помощь безвозмездную. — Она рассказала, как плох я был, и что без тебя было бы совсем тяжко справиться со всем.       — Да мне ж не трудно было, — почесав затылок, ответил Антон. Он смотрел на тёмно-русые вихры Арсения, которые всё не хотел поворачиваться к нему лицом, и погрустнел, озаботившись состоянием друга. Не понимал, отчего тот так себя вел, и не знал, чем ему помочь.       Помолчали оба. Меж тем занимался закат и небо доселе голубое приобрело розоватый свет, а белые облака, что кучерявились под самой высотой, окрасились желтизной долинной. Арсений засмотрелся на красоту природную, вдохнул вечерний прохладный воздух, да ощутил, как отпускает в груди понемногу, да смирение наступает в душе его. Коли люб ему Антон, так тому и быть. Коли безответно, что ж, нести ему эту ношу до конца дней своих.       Не заметил Арсений сам, как достал из кармана нагрудного цветок высушенный, оставленный ему кем-то, и принялся меж пальцев его вертеть.       — Прикрыш-трава, — выдохнул Антон едва слышно, уставившись на руки друга. Обернулся на него Арсений заинтересованно, показывая, что готов был слушать.       — М?       — Это прикрыш-трава, цветок такой.       — Откуда знаешь?       — Я… — Антон вдруг засмущался и отвёл взгляд. Арсений повернулся к нему всем телом, бережно удерживая цветок в руках. Легкий ветер трепал светлые кудрявые волосы друга, который сидел на поваленном бревне и словно сжался весь от того, что намеревался сказать. Но вдруг Антон резко выдохнул, будто набрался смелости, обратил свой взор на Арсения и заговорил: — Помнишь, праздник Ивана Купала?       Дождавшись кивка друга, он продолжил.       — Я тогда решился на гадание сходить. Но не как у всех девок на речку и костры. Я узнал у травницы Алёны про одно гадание и пошёл с ней ночью в поле. Зашли мы глубоко. И сказала она, мол, опусти руку к земле и цветок, которого первым коснётся ладонь, будет иметь в названии своём заглавную букву имени суженой моей, которая судьбой мне уготована и сердцем выбрана.       Антон молчаливо, жестом руки попросил у Арсения перенять сухой цвет. Покорно передал друг в ладони ему траву высушенную, и тогда поднёс к глазам своим юноша её и рассмотрел поближе.       — Как пришли мы с ней домой, Алёна рассказала, что такое я достал из поля. Прикрыш-трава, которой невесту защищают от невзгод при женитьбе. Или аконит по-другому.       Тут Антон сел вполоборота к Арсению и посмотрел на него сквозь тонкие веточки травы и соцветия его. В ответ смотрел на него друг в непонимании, к чему тот рассказ свой клонил.       — Аконит, Арсений. А — аконит. И цвет такой синий, как очи твои бездонные.       Оторопел Арсений. Не глуп был и начал понимать, что к чему было. Да поверить не мог в то, что слышал. Потому смотрел на Антона ошарашенно, пока тот опустил руки свои и положил сухой цветок на колени друга, накрывая его ладони своими. Арсений невольно сжал пальцы Антона в ответном тёплом касании.       — Не прав был я, — с нежностью во взгляде смотрел Антон на сложенные их руки, а затем перевёл взор в по-прежнему неверящие голубые глаза напротив. — Из нас двоих трухлом оказался я сам. Ты поболе смелее меня.       Затрепетало сердце в груди Арсения, забилось так неистово, словно только познало жизнь. В ушах будто стало глуше, а в голове набатом трубило: он люб Антону, как тот люб ему самому! Не мог оторвать Арсений взгляда от глаз антоновых, ярких и зеленых, что смотрели на него так ласково и любовно. Всё силился Арсений поверить в то, что происходило, но после болезни тяжело ему давались такие потрясения.       Антон, видя же, что друг его и слова молвить не может, рассмеялся искренне, не выпуская рук своих из арсеньевских ладоней. В ярких глазах его и широкой улыбке искрили ласка и ребяческое озорство, что возникли от идеи, взбредшей ему в голову.       — Коль поверить не можешь, значит, мой черёд смелостью храбриться, — проронив слова эти, наклонился Антон чуть вперёд к Арсению ближе, остановившись у лица его. Заглянул в голубые очи, без тени улыбки, молча спрашивая разрешения. Да мог Арсений лишь дышать через раз от близости такой, потому едва кивнул он и следил только глазами за тем, как склонился Антон над устами его и коснулся их своими невесомо, словно легким пёрышком мазнул.       Замер Арсений, весь подобравшись, ощущая жаркое дыхание на своём лице, покуда целовал его Антон бережно, боясь спугнуть. Да пуганным воробьём Арсений не был, потому положил свои руки на широкие плечи юноши, пальцами чуть сжимая их, прося быть более смелым. Антон, разумев, переместил ладони на лицо Арсения, нежно погладил щеки исхудавшие, и углубил поцелуй, делая его более уверенным и настоящим. Арсений не отставал в ответе, желая испить любовь, что дарило каждое прикосновение к губам Антона и к его собственным.       Жарче в их телах становилось, несмотря на прохладу вечера, но не могли юноши оторваться друг от друга, дорвавшись до любви взаимной спустя столько времени. Лишь насытившись на эту пору, перешёл Антон, по-прежнему удерживая лицо любимого в ладонях, к трепетным прикосновениям своими губами щёк, лба и носа Арсения, прикрывшего глаза в удовольствии.       — Теперь поверил? — шёпотом спросил Антон, зарывшись носом в мягкие волосы на виске Арсения и глубоко вдыхая его запах. Кивнул на это Арсений, поглаживая антоновы предплечья, не размыкая век своих, чувствуя, как трепещет сердце в груди от осознания счастья и любви своей безмерной.       — Это был ты. Когда хворал я, ты стёр с моего лица пот, а лоб поцелуем заклеймил, — прошелестел Арсений сбивчиво, пока ластился к тёплым и широким ладоням, что касались лица его. Теперь осознанно он это делал, а не под властью хвори, понимал, что антоновы руки, что каждый день работали в поля да огородах, чья кожа огрубела от рукоятей инструментов и земли, могут так нежно и трепетно касаться. От мысли, что лишь сильная ответная любовь в сердце создаёт такие вещи, потянулся Арсений в объятия Антона да примостил голову свою, от чувств кружащуюся, на его плечо. Спокойно стало на душе, словно дом обрёл свой Арсений в руках дорогого ему человека. Слегла с души тяжесть, что столько лет давила на неё, да стало легче дышать. Замерли так юноши, нежась в объятиях друг друга, позволив, наконец, чувствам своим раскрыться.       Неподалеку шумел ветром густой темный лес, внизу своим потоком бежала стремящаяся к большой воде река. Где-то в высокой траве жужжал трудяга-шмель, выбрав самый крупный и яркий цветок, чтобы собрать с него как можно больше нектара и пыльцы. В кроне рядышком стоявшей липы щебетали пташки, озабоченные тем, что день подходил к концу и нужно будет вновь прятаться по гнёздам от нежелательных гостей-хищников.       Лишь когда совсем завечерело, собрались юноши расходиться по домам. Вызвался Арсений проводить Антона через тропы поляные. Покуда никто не видел их в сумеречном мраке, шли они, за руки держась, разделяя любовь друг с другом. Дошедши до развилки, поцеловались они скромно, молчаливо обещая вновь увидеться, как можно раньше. Антон на прощание ласковым движением пальцев поправил кудрявую прядку за ухо Арсения и, улыбнувшись, развернулся на месте, и направился в сторону двора родного.       Воротившись домой, едва мог Арсений спрятать радость и счастье своё. Улыбаясь, зажёг он лучину и занялся уборкой избы, не чувствуя прежней послеболезненной слабости. Иногда кашлял Арсений, пока переставлял ведра и посуду, но редко обращал внимание на это. Все его мысли занимал Антон и то, что произошло между ними на пригорке. До сих пор он ощущал прикосновение его губ к своим и не верил, что это действительно случилось.       Когда воротилась сестра, Арсений поздоровался с ней отстраненно, по-прежнему блуждая в своих воспоминаниях. Но улыбку, что возникала сама собой на лице, не мог сдержать он, и того не могла не заметить Катерина.       — Что-то хорошее случилось, Арсюш? — спросила она, сощурившись лукаво, когда они сели за стол друг напротив друга. Между ними, потрескивая, тлела тонкая лучина, и в её неровном свете Катерина наблюдала за братом. Давно она не видела его в таком хорошем настроении, тем более после пережитой им хвори.       — Случилось, Катенька, — выдохнул Арсений и, облокотившись о столешницу деревянную, уставил свой счастливый взор в окошко, за которым уж вовсю накрыли небо сумерки вечерние. — Любовь случилась.       — Я рада за тебя, Арсюш, — Катерина улыбнулся понимающе и коснулась ладони брата, поддерживая его. Нарочно не стала она уточнять, кто был избранником сердца его, словно догадывалась. Сейчас для неё одно лишь было важно: — Эта любовь… Она ответная?       Взглянул на сестру Арсений и, спрятав смущенную недавними воспоминаниями улыбку, коротко ответил:       — Да.             — Тогда пусть у вас всё будет хорошо.