По ту сторону объектива

***

Приоткрываю ресницы и удобнее устраиваюсь на барном стульчике. Музыка беспощадно бьёт по ушным перепонкам, а голоса людей в толпе на танцполе помогают отвлечься от мыслей. Фонари бегают по полу и макушкам людей, освещая их разными оттенками: голубыми, красными, жёлтыми, зелёными. От такой частоты смены цвета у меня побаливают глаза, но я продолжаю разглядывать отблески этого света в напитке. Верчу в руках бокал с голубой лагуной и вздыхаю. После отъезда Сяо стало только хуже, ведь я стал зависеть от него физически. Да, мы созваниваемся по видеозвонку, но мне мало… Я хочу, чтобы эти руки взяли меня за бока и прижали к себе, скользили по моей наполовину оголённой спине. Хочу слышать его сердцебиение и заставлять его учащаться с каждой секундой, с каждым прикосновением моей ладони… — Итэр! Чуть не скидываю бокал с алкогольным напитком с барной стойки на пол, когда девушка налетает на мою шею и обхватывает её рукой. Слишком громко смеётся на ухо, и мне нужно пару секунд, чтобы прийти в себя после вторжения в моё личное пространство. — Мона… Ты переборщила? — отставляю бокал чуть подальше от нас двоих и хватаю девушку за плечо, чтобы усадить на стул рядом. — Не-а, я никогда не перебарщиваю! Мне одной скучно просто на танцполе… Хнычет девушка и щёлкает пальцами, подзывая к себе бармена и с улыбкой прося налить ей ещё текилы. Её тёмные тени с блёстками красиво переливаются в свете фонарей, а удлинённые ресницы многослойной тушью делают глаза более выразительными. Если мне пришлось скромно одеться в облегающую водолазку белого оттенка и белые обтягивающие джинсы, то девушка, верующая в звёзды, не церемонилась: она смогла отрыть где-то по дешёвке комбинезон молочного оттенка со слишком большим вырезом на груди. Там вообще нет ткани, края верхней части одежды скрепляют тонкие верёвочки чёрного оттенка на её худой ключице, скрывая все интимные места. На её тонкой шее красуется тёмный чокер со свисающей на цепочке звёздочкой между грудями. В её двух низких хвостиках присутствуют заколки со звёздочками, от которых она не смеет отказаться. Мона получает свой заветный алкоголь и выпивает залпом ту дрянь, от которой ранее я чуть не умер. На краешке рюмки остаётся тёмно-фиолетовая помада, которая немного светится неоном в темноте. — Ты же заплатишь за меня, верно? — очередная улыбка расползается по её лицу, а у меня нет иного выбора, как кивнуть. Как я и обещал Сяо — не посмел пойти в более дешёвые подобные заведения, приходится платить в два, а то и в три раза больше. Жаловаться не смею, ведь это моя защита и хорошие закуски с коктейлями. Только так жаба душит за это все платить, что скорее всего брошу к концу месяца и Моне придётся развлекаться без меня. Ощущаю вибрацию в кармане штанов и быстро вытаскиваю телефон. На звонке вырисовывается контакт «Амёба»… Я так и не переименовал Сяо, надеюсь, он не видел этого, ибо выйдет совершенно нехорошо. — Мона, я отойду в уборную. Говорю чуть громче, чтобы она услышала мои слова среди другого шума, и покидаю её. Ловко обхожу пьяных людей у танцпола, полураздетая девушка пятится назад и бьётся об моё плечо. Игнорирую её извинения, быстрее доходя до уборной, и захлопываю тёмную дверь. Прохожу по немного пожелтевшему кафелю в сторону умывальника и ставлю телефон, чтобы упирался об зеркало впереди. Нажимаю ответить и перевожу взгляд на зеркало с разводами от воды. Заправляю чёлку назад, приводя себя в порядок после столкновения с другими людьми. — Ты где? Раздаётся тихий голос из динамика, и обращаю внимание на звонок. Эти глаза сначала обводят мой внешний вид, и мой наряд явно ему нравится, скрыть от меня это невозможно. Приподнимаю руки выше и потягиваюсь, отчего край водолазки внизу задирается и открывает вид на плоский живот. Ну хочется мне его подраконить, хотя сам же от этого страдаю на расстоянии. Сяо хмурится, другому покажется, что он злой и раздражённый, но брюнет просто пытается скрыть другие эмоции. И я понимаю, какие… — В клубе с Моной, но, наверное, скоро пойдём домой. Душно здесь, — кончиком пальца поддеваю край ворота белоснежного гольфа и оттягиваю ткань. Сяо лохматый, сонный и явно невыспавшийся. Брюнет лежит на животе в мягких и тёмных простынях, придерживая телефон одной рукой. Как же сильно мне хочется к нему… Хочется учуять аромат его одеколона, хочу греться в ранних лучах солнца в его объятиях и чувствовать эти губы на своей шее. А я бы дрожал, как осиновый лист, в его руках и разрешал делать всё со мной, лишь бы не отстранялся. У меня пальцы чешутся зарыться в эти волосы и сильнее взлохматить, коснуться своим кончиком носа чужого и ощутить тёплое дыхание на своих губах… Но Сяо слишком далеко от меня, разделяет не только экран моего телефона, а ещё и километры… Ненавижу… Я слишком стал голодным, не могу больше находиться один. Ранее к этому просто привык, но теперь зависим полностью от всего Сяо: касания, аромат, тепло его тела и голос… — Скарамуччу не видел? — А? Он разве не с тобой? — я опешил, как это так? Японец, который, как верный пёс, остался тут и не последовал за своим хозяином? — Нет, сказал, что у него тут дела. Спорить не стал, — двигает плечами, и только сейчас замечаю, что его плечи оголённые, а чуть ниже его тело скрывает тёплое одеяло. На нём нет футболки… — Сяо, я помню, как отец на тебя накинулся… Можно я поговорю с тобой об этом? — пытаюсь мягко спросить об этом, ведь до этого я не хотел портить отпуск Сяо этими нелепыми и негативными вопросами. Сяо отводит глаза и не сразу мне отвечает, прячется в своих прядях волос и пытается обдумать. Уборная клуба явно не лучшее место для расспросов, но меня разрывает от любопытства. Только вот, к моему сожалению, Сяо качает головой в отрицательном жесте, отчего мне становится грустно. Меня обижает, что он до сих пор не может мне довериться, но это проявление эгоизма. Брюнет не виноват. Так же, как и я. Мы оба просто должны разобраться с этим в одиночестве, нас разделяют целые страны… Не могу понять, почему в каких-то местах меня беспокоит его скрытность, меня обижает и начинает дёргать, когда Сяо отходит от какого-либо разговора. Он же общался на эту тему с Ху Тао, верно? Если да, то почему он мне открыться не может? Почему он мне не доверяет? Я ещё не настолько с ним близок…? Эти мысли меня преследовали уже с того дня, как Сяо уехал. В то время, пока он рядом со мной и нас разделяют лишь пару сантиметров, меня не тревожат эти мысли. И вот как только он уехал, я больше не могу контролировать свой мозг. Эти мысли меня пожирают изнутри, разъедают мою кожу и мясо, заставляя чувствовать себя полным эгоистом. Человек, который пережил многое, не сможет по щелчку пальца открыть настежь двери своего шкафа с переживаниями и страхами. Закрадывались ли мысли о других его друзьях и даже девушках? По ночам, да. Я ненавижу себя за это. Я ненавижу своего бывшего, который разрушил моё доверие, вешая каждый день лапшу мне на уши. Боюсь, что мне так же, как и тогда соврут, предадут, заставят почувствовать себя ничтожеством. И лучше бы Сяо меня сам сломал… Ибо теперь я саморазрушаюсь… Я сам же себя накручиваю и убиваю, а если сорвусь, то и сделаю больно моим близким. Не хочу, успокойся, Итэр. — Прости, что завёл об этом тему. Ты… Ты сегодня будешь на репетиции? Сяо утвердительно кивает и, походу, в этот раз он мне позвонил, чтобы просто посмотреть. Такое бывало у нас частенько, когда брюнет ни слова мне не скажет и просто хочет наблюдать. Разглядывать, как я работаю за столом или делаю ужин. Любопытно смотреть, как аккуратно вяжу спицами в своём кресле, и переводить глаза с моих тонких пальцев на мои веснушки на щеках. Или же за тем, как мне приходится развлекаться с Кли, пока Альбедо зашивается с заказами и не может присматривать за мелкой, летние каникулы для художника были кошмаром, ибо мелкую оставить было почти не с кем. Кли иногда поглядывала в телефон и махала ручкой Сяо, пока тот в ответ слабо пытался улыбнуться. Ему трудно выражать эмоции, я вижу это, но он пытается… Ради меня и других близких мне людей. — Мгм… Даю ему время разглядеть меня полностью и пока что привожу свой внешний вид в порядок, да и не только вид, но и мысли. Нужно прекратить думать о такой ерунде, слишком много у меня свободного времени, чтобы мозг мог позволить себе меня убивать. И в спортзал хожу, и работаю, и слежу за Кли, выходя с ней частенько на улицу. Но в итоге ночью я не сплю, а смотрю в свой молочный натяжной потолок и рассматриваю своё размытое отражение. Почти всегда закрываю окно на ночь, но этот мерзкий холод всё равно умудряется пробраться ко мне под одеяло и заставляет бегать мурашки по позвонку. А если Сяо не вернётся? А если он не сможет приехать ещё месяц? Вдруг он вообще не сможет долететь до меня и… — Итэр, через недели две я вернусь. Потерпи. Сяо словно видит мою ломку к прикосновениям. Верно… Сяо тоже не слепой и видит моё состояние. Нам не нужно ничего говорить, чтобы понять друг друга. Никогда не позволю этим негативным мыслям попасть в реальность и начать долбить мозг брюнету. Уж лучше я сам буду гнить с этими переживаниями, чем заставлю кого-либо сомневаться в себе и своих действиях. — Да… Хорошо, я просто сильно скучаю… — уголки моих губ подрагивают, и я отвожу глаза, которые начинает неприятно щипать. Только не реви, тряпка… Резко на заднем фоне звонка раздаётся хлопок двери и визг девушки. Меня уже самого передёргивает, и мозг начинает накручивать себя. Сразу же судорожно выдыхаю, когда на чужую спину прыгает девушка с двумя хвостиками каштанового оттенка. — О! Итэр, классно выглядишь! — Ху Тао смеётся, а Сяо угрюмо её скидывает со своей спины на другую сторону постели. — Сгинь, — шипит на неё Сяо и поправляет свою тёмную чёлку назад, пока сбоку хохочет его сестра. У меня ещё так сильно никогда сердце в пятки не уходило, от девичьего голоса мой мозг решил пару минут назад убить меня. Боги, как же я себя ненавижу… Почему? Почему я не могу довериться ему, блять?! Сам же себя довожу, а потом Сяо расспрашивает про синяки под глазами и про бледность на лице цвета снега. — Сяо, меня Мона ждёт, я пойду… Удачи на репетиции… С уставшей улыбкой отключаюсь от звонка и бьюсь спиной об стенку. У меня начинается чесотка по всему телу, когда я вижу его и не могу прикоснуться. У меня никогда такой ломки не было, я никогда в жизни так не скучал по кому-либо. Словно под моей кожей бегают маленькие клопы и кусают кожу, словно пытаются прогрызть её, если я прямо сейчас не прикоснусь к чужой коже. Помню наш предпоследний день перед его отъездом, мой отец хоть и смог его сначала испортить, но потом поцелуи под вечерним солнцем никто не смог потревожить. До сих пор эти фантомные ощущения сухих губы остаются на моих и хочется кричать. Мне мало, мне нужно больше… Я не выдержу таких регулярных отъездов, мне кажется, ещё чуть-чуть, и психану, уеду к нему и сниму там квартиру. Только это мои несбывшиеся мечты, которым не суждено воплотиться в жизнь… Прячу телефон в карман белых джинсов и выхожу из уборной, игнорируя скопившуюся очередь из-за меня. Немного приподнимаюсь по пути на носочках, чтобы оглядеть толпу и найти тёмную макушку с двумя хвостиками. Пару секунд поиска между мелькающими людьми с бокалами алкоголя и закусками, и нахожу девушку, мигом проскальзываю сквозь толпу. Хочется отвлечься от этого отвратительного чувства одиночества, главное не переборщить с выпивкой… — Мона… Сначала громче зову её, но сразу же затихаю, когда вижу её оголённую спину рядом с незнакомым мне юношей. Парень прикрывает девушку пиджаком, а Мона протягивает ему непонятную вещь из своей сумки, а взамен получает нетолстую пачку купюр. Парень сразу отходит в сторону и скрывается в толпе, пока темноволосая со слабой улыбкой пересчитывает купюры и прячет их в сумку. Нет… Мона, нет… В груди быстро начинает биться сердце, то ли от злости на особу, то ли от разочарования. Подбегаю к девушке и хватаю её за руку, не контролируя свои эмоции и выражение лица. По сдвинутым светлым бровям и морщинкам на лбу понятно — я зол и обеспокоен невероятно сильно. — Ай! Итэр, что с тобой?! Не рассчитываю силу и сжимаю её тонкую кисть в своей, уводя за собой обратно в уборную. Девушка плетётся за мной и слабо бьёт рукой по моим лопаткам, случайно царапая их ноготками со светлым маникюром, но я даже этого не замечаю. — Ты с ума сошёл?! Отпусти, на нас странно пялятся! Визжит Мона за моей спиной, но не так громко, чтобы заставить вокруг других людей вмешаться. Заталкиваю её внутрь женской уборной, а сам закрываю изнутри дверь, полностью забив на общественное мнение и то, что это максимально странно — закрыться с девушкой в уборной на ключ. Вот только мне, блять, не до этого. — Итэр, какой чёрт тебя укусил? — Мона потирает свою руку, где образуются красные пятнышки от моих пальцев. Её недовольный взгляд прожигает меня насквозь, но не заметить мелкий страх и растерянность в этих лазурных глазах попросту невозможно. Подхожу медленно ближе и упираюсь рукой рядом с макушкой, чтобы внимательно разглядеть её глаза. — Что ты продала? — ровным тоном спрашиваю и убеждаюсь, что у неё самой зрачки обычного размера и красноты не присутствует. — А? Ничего, — слишком быстро отвечает мне Мона и отводит глаза в сторону, вцепившись в сумку мёртвой хваткой. — Врать мне — плохая идея, — уже понижаю голос и оглядываю её сумку на бедре, если мне врёт, значит мои догадки верны. — Будешь молчать, как партизан? — Итэр, мне не нужны твои «правильные» нравоучения… — сквозь зубы шипит длинноволосая и поправляет край комбинезона на груди, скрывая одну из родинок на плече. — Теперь с такой работой я могу оплатить свои долги по электричеству, — бурчит себе под нос, но спустя короткое время поднимает свои большие глаза на меня, и я искренне не понимаю, почему в такой красивой голове столько абсурдных идей и решений… — Мона. Ладно, объясню так. Представь шахматную доску. — Чего…? Ну, представила… — её плечи немного расслабляются, и она теперь больше нейтрально настроена на разговор, нежели агрессивно, как пару минут назад. — Кто первый делает ход? — Белые… — Я пока не про цвет… Из фигур, кто в большинстве случаев делает ход? — но тут у меня снова всплывают вопросы, откуда Мона знает про такие правила в шахматы? Не думаю, что обычный любитель будет придерживаться прям таких точных правил в игре. — Пешка, — точно отвечает Мона и отпускает сумку на бедре, оставляя её свисать, иногда покачиваясь из стороны в сторону. — И кто в большинстве случаев получает первый удар? — Тоже пешка, к чему это? — К тому, что в этом деле, — показываю указательным пальцем на сумку, и Мона быстро её хватает в руки. Дёргает плечами и потерянно опускает взгляд, как и сумку. Осознаёт, что слишком сильно нервничает, — ты пешка. — Я не употребляю, я просто продаю и получаю деньги, пятьдесят процентов от выручки я забираю себе, мне ничего не угрожает! — продолжает со мной спорить, и я могу понять её, ей некуда бежать и по финансам туго. Ей предоставили возможность хорошо подработать, и такой человек, как она, не сможет отказаться от лёгких денег… Какие же это всё-таки выродки… — Мона, меня не волнует, что ты употребляешь и что пьёшь. Это твоё личное дело, и тут я не вправе решать. Я боюсь, что в один день ты попросту не дойдёшь до дома! У каждого хозяина есть своя территория, в каждом клубе есть свои люди, которые следят за всеми. И если они учуют, что на их территории чужая псина копает ямы — они примут любые меры, чтобы избавиться от лишней шкуры. И эта шкура — ты. Ты будешь их целью, ты будешь той наглой особой, которая посмела вторгнуться в чужое гнездо грозных падальщиков и поесть чужую еду. Естественно, отгребать тоже будешь ты, ведь людей, которые закупают товар и дают его своим «собачкам», не волнует — убьют ли тебя или просто сделают инвалидом. Они найдут новых отчаянных людей, а таких тут много, — говорю всё это почти на одном дыхании и не могу сдержать беспокойство и злость на тех людей и на девушку, что у неё не хватило мозгов отказаться. Боги, да я готов помочь ей с долгами, лишь бы она не рисковала так. Мона хватается одной рукой за цепочку на сумке, и её плечи начинают дрожать, а ресницы подрагивать. Дыхание её учащается, грудная клетка каждую секунду то поднимается, то опускается. Мне приходится отойти чуть подальше, чтобы дать ей пространства и воздуха, ибо, походу, я переборщил… — Ты не понимаешь! Я не могу больше зарабатывать на этих картах! Я не могу себя прокормить, кому нужен работник даже без школьного образования и с поддельными документами?! Я никому тут не сдалась и мне никто не сможет помочь! Все такие вокруг умные и дают мне советы, которые я не просила! Никто не знает, что со мной было и почему я обязана просто выживать среди огромных многоэтажек, считая копейки, чтобы купить сраные дешёвые макароны! — она срывается на отчаянный крик, полный боли и внутренних переживаний. — И никому нет дела до меня! Отчетливо вижу, как её трясет и разрывает на слёзы. Ей плохо, она слишком сильно устала от всего, что сейчас происходит вокруг неё. Внутри её груди раскололся замок с эмоциями, которые она сдерживала и теперь не может остановиться. Стенка треснула, рассыпалась вдребезги, и от той Моны, которая всегда весёлая и которой не важно, есть у неё деньги на еду или нет, осталось пустое место. Теперь я вижу ребёнка, девочку, которая натворила глупых дел и теперь растеряна, не знает, как ей дальше быть. — Мона, что с тобой было? — тихо спрашиваю и жду минут пять, пока та проревёт все свои чувства. Под глазами образуются тёмные пятна от косметики, а глаза, покрасневшие из-за слёз, смотрят на меня. — Тебе интересно или из-за вежливости спрашиваешь? — спрашивает и после сжимает губы в тонкую полосу, вытирая подушечками пальцев размазанную тушь в уголках глаз. — Да. Мне интересно. Мона поднимает стеклянные лазурные глаза. Короткими шажками в белых и стёртых кроссовках подходит ко мне и упирается лбом в светлой пудре в моё плечо. Что с тобой случилось, что пришлось лишиться образования и остаться одной…?

***

Стекающие по пожелтевшей плитке капли оставляют мокрые следы, а удары воды об холодный пол создают эхо в просторном помещении. Тусклый свет солнца из окна пытается просочиться сквозь дешёвые жалюзи, одна из частей которых давно была отломана, а остальные выгнуты и потеряли свою форму. По худым щиколоткам стекает холодная вода и заставляет бледную кожу покрыться мурашками. Тёмные ресницы, слипшиеся от воды, приоткрываются, и глаза цвета светлого неба замечают бегающее существо по одной из стенок душевой комнаты. — Сволочь… — тихо шепчет особа и проводит подушечками пальцев по стенке, где в стыке плиток уже появлялась тёмная плесень. Спокойно следит за бегающим тараканом с длинными усами и медленно тянется рукой, хватая его пальцами и оттаскивая от стенки. Паразит начинает шевелить своими длинными и тоненькими лапками. — Скотина… — Летит очередное спокойное обзывательство, и девушка садится на корточки, ковыряя коготком ржавую решётку на полу, куда стекает вода и где уже скопились мокрые длинные волосы. Пальцами сильнее сжимает таракана и после кидает в тёмное пространство, закрывая решёткой обратно слив. Приподнимается на тонких ногах и поднимает голову к верху, ловя щеками противные и вонючие капли. Зарывается ноготками в корни волос и чешет кожу головы, болезненно мыча от растёртых кровавых ран. Смыкает губы в тонкую линию и не решается их облизать, сомневаясь в чистоте этой воды. — Мона! Ты уже опаздываешь на пять минут положенного тебе времени! Раздаётся противный, мерзкий женский голос за дверью, на который девушка лишь дёргает головой и морщит нос от раздражения. Ничего не отвечает и отдёргивает руки от головы, понимая, что снова начинает драть кожу и раздирать сильнее раны. Нервно поворачивает кран воды, прикладывая усилия из-за ржавчины. Пальцами собирает мокрые волосы в хвост и отжимает литры воды, бесстыдно пачкая остальную часть пола душевой комнаты. Рядом с умывальником берёт одно синее полотенце с торчащими нитками и подходит к зеркалу, вытирая сначала волосы, а позже мокрое тело. Натягивает на тело тёмные одеяния, которые прикрывают почти всё болезненное худое тело, скрывая любые родинки или же рубцы. Тянется рукой к апостольнику и рассматривает в руках ткань, а после выбрасывает его в мусорное ведро, из которого уже как дня три не выносили мусор. Делает два низких хвоста, не щадя волосы расчёской, и сушит волосы полотенцем лишь наполовину. Оглядывает дверь, вслушиваясь в шаги, которые нервно топают за ней в ожидании её. — Стерва. Фырчит себе под нос, доставая из бюстгальтера на тумбочке тушь, и остатки намазывает на ресницы, выбрасывая пустой тюбик туда же в мусорку. Суёт руку в глубокий карман тёмного платья и достаёт две заколки с маленькими звёздочками, закрепляя их на резинках хвостика. Хмурится в зеркале и разворачивается к двери, оставляя мокрое полотенце валяться у грязной раковины. Натягивает белые носки на стопы и суёт ноги в уже маленькие тёмные туфли, которые не первый год натирают ей ноги, да и пару мозолей до сих пор не зажили — их жжёт острой болью. С силой отпихивает дверь и чуть не ударяет ею невысокую женщину. Её глаза бегают по лицу темноволосой, и она хватает ту за щеки, с силой сжимая челюсть и заставляя поморщиться. — Дрянь. Тебе сказали лицо не красить этим… Этими вещами, — девушка лишь двигает плечами, и её лицо отдёргивают. Она радуется, что и вовсе не влепили пощечину, как в прошлые разы. — Чёрта ребёнок. Сквозь зубы шипит женщина, отчего Мона лишь хмыкает и разворачивается в сторону длинного коридора. Эти стены такие тёмные и побитые, заставляют ощущать, словно они тебя в коридоре сдавливают и скоро расплющат в кровавое месиво, и слышать, как твои кости ломаются и трескаются. Спускается по дряхлой деревянной лестнице, которую словно давно уже проели термиты. Встаёт уже в недлинную очередь, оглядываясь вокруг. Тёмные ковры в килограмме пыли заставляют некоторых девушек и парней чихать, а единиц покрываться чесоткой и стирать с лица слёзы от аллергии. Ни картин, ни мягких диванчиков, ни шкафчика с пазлами и разукрашек для детей. Только жёсткие скамейки с обтёртым деревом на краях и отдельная комната, где прямо сейчас им выдают вещи, без которых они нормально существовать не смогут. Мона подходит ближе и получает зелёный пластиковый стаканчик с двумя таблетками внутри. Опрокидывает в себя и глотает, морщась от желания быстрее их запить, вот только нечем. Отдает стаканчик обратно человеку и уходит в сторону огромных дверей, за которыми и находится её ежедневная рутина каждые семь часов утра. Приходится приложить силу, чтобы эти двери с громким скрипом поддались и впустили её внутрь. Запах густой каши и чашки со слишком сладким чаем уже встречают её среди других девушек. — Тебя опять все ждали, ты проявляешь неуважение к Богу, — та же женщина у прошлой двери обращается к сироте, окидывая осуждающим взглядом. Мона ничего не отвечает, лишь закатывает на это глаза и садится на свой стул. За всё своё время она смогла получить пятьдесят заноз на ляжках и на пальцах от этих отвратительных стульев. — Мы каждое утро благодарим его за то, что дал нам возможность видеть, слышать и чуять. Темноволосая уже никак не реагирует на это, сколько бы раз она не пыталась перечить и вертеть носом, что складывать руки вместе и приподнимать не будет, всё равно заставят. Прикрывает глаза и считает до десяти вместо благодарности, чтобы приступить к несильно счастливой трапезе недомытыми ложками и холодным чаем. — Это случайно не та, которая сожгла около десяти икон на заднем дворе? — начинает рыжеволосая девушка, обращаясь к светловолосой. — Она же вроде и выбрасывает апостольники в мусорное ведро? — подмечает блондинка и дёргает за подол платья другую девушку рядом. — Вроде и кошку в колодце утопила! — Вообще-то я никого не топила… — шипит себе под нос на этот раздражающий шёпот вокруг, пробуя на вкус стряпню и сразу же выплёвывая обратно в тарелку. — Мерзость… Решает для себя, что посидит сегодня без завтрака, уже настраивая себя на наказание. Только с трудом выпивает приторный чай, надеясь, что завтра дадут просто хлеб с маслом. Откидывается на спинку стула и смотрит в потолок, вспоминая все те бунты, из-за которых сейчас все о ней шепчутся. Спалила иконы, ведь они её жутко пугали в комнате, эти нарисованные глаза попросту смотрели ей в душу, выворачивая наизнанку. Её тошнит не от отвратительной еды, а от бреда вокруг неё. Хочется взять и швырнуть эту тарелку с кашей, словно клей в стенку, и разбить белую чашку. Но позволяет себе лишь судорожно выдохнуть и встать из-за стола, оставив затею на другой день. Игнорирует упрёки женщины за недоеденный завтрак и с силой отпихивает тяжёлую дверь, заворачивая за угол мимо прохода в прачечную. Под ногами скрипят доски, заставляя потирать ладонями предплечья от некомфортной тишины и места. Она одна гниёт в этом здании, и даже получасовые прогулки во дворе не помогают ей прийти в себя. Вылезти из этого стресса и равнодушия ко всему вокруг у неё не получается. Несмотря на то, что Мона находится тут с белых пелёнок, ей не смогли вбить в голову, что Бога нужно уважать и верить в него. Всё это время боролись с ней и женщины, и учителя. И только транквилизаторы, которые темноволосая пьёт каждое утро, помогают ей сдерживаться, чтобы не харкнуть в лицо одной из работниц. Она надеется, что через два года сможет покинуть это место и забыть, как настоящий кошмар, но что будет дальше — без понятия. Открывает дверцу, морщась от жирной дверной ручки, проходит внутрь. Вокруг её места пусто, никто не желает сидеть рядом с бунтаркой. Сидеть с той, которая нарушила уже почти все правила этого детского дома. А её воротит, она хмурится при виде этих идеальных кукол. Шелковистые волосы, прикрытые идеально выглаженным апостольником. От осуждения, послушания взрослым людям и отсутствия своего мнения Мону просто выворачивает наружу. А эти попытки привлечь к себе внимание от парней и вовсе убивают, как будто тем есть до них дело. Да даже если и есть, то Мона наслышана уже почти обо всех чужих похождениях в постели, но только эти змеи всё равно смотрят на девушку свысока. Возвышаются над ней, мол, «Мы правильные, мы послушные и идеальные, а ты ошибка этой школы». И темноволосая бы в месть рассказала всё учителям и даже директрисе, что одна из змеюк этого дома сбегает по ночам ко взрослому мужчине, но ей не поверят. Садится на стул и замечает новые рисунки на парте: «умри», «шлюха», «шалава крысиная», «выблядина». Дальше Мона не решается разглядывать надписи и тянется рукой к книге, разворачивая на странице с потёртой закладкой. Конечно же, она замечала и компании с девочками, которые не были змеями. Скорее маленькими мышками, слишком наивными и честно верящими в Бога. Ей там тоже не место, её побаиваются такие мышата. Поднимает уставший взгляд на одну из таких мышат, и та с писком отворачивается, утыкаясь кончиком носа в пыльную книгу. Хмыкает и пытается вслушаться в слова учителя, который с неохотой пытается донести до них очередные формулы, которые все на следующий день забудут. Пару страниц порваны в книге по алгебре, а где-то и вовсе странички нет, из-за чего приходится импровизировать. Никто ей не поможет и не одолжит свою книгу, чтобы ответить на донимающие вопросы учителя. — Я сегодня хочу в библиотеку сходить, сходишь? — краем уха улавливает разговор шёпотом рядом сидящих девушек, которым частично всё равно на урок. — Ты мне уже надоела с ним, почему сама не подойдёшь и не сделаешь первый шаг? — Мона бегает глазами по стёртым буквам и считает тики часов на стенке, в надежде услышать звонок с урока. — Ну ты же знаешь, что он промолчит! А так с тобой не стыдно будет, пошли, пожалуйста… Продолжает умолять низкая девочка с рыжими волосами, пока не обрадовалась кивку своей подруги. Ах, да… Мона и вовсе забыла о человеке, который просто местное обожание мышат. Парень, как та слышала из чужих уст, сын священника, а иными словами сын директора этого детского дома. Имеет поблажки и на занятия почти не ходит, по крайней мере, она не видела его уходящим из кабинета математики для мальчиков. Ни разу она не замечала его в коридоре или же в столовой, словно призрак, которого замечают слишком озабоченные. И вот долгожданный звонок, который больно бьёт по ушам, заставляя дёрнуться. Раньше он её безумно пугал, но теперь эти звуки приносят лишь дискомфорт. Захлопывает книгу и быстро уходит из кабинета, чтобы не стать очередным объёктом издевательств компании этих змеюк. Ищет глазами открытую стеклянную дверь на улицу, в этот замечательный огромный двор, где валяются сухие листья и бушует сильный и ледяной ветер. Ей нужен чистый воздух, запах плесени скоро пустит корни в её лёгких, заставляя задыхаться на постели и медленно умирать. Кожа покрывается мурашками, и Мона по неосторожности сразу же ступает в одну из грязных луж, пачкая подошву и носок туфли. Ругается себе под нос и убегает по кривой тропинке в сторону сетчатого забора. Вдоль него стоит скамейка под лысым деревом, которая изрисована в разных оскорблениях и матах. Мона плюёт на мокрые доски скамейки и садится, ежась от холода, но ей больше некуда сбегать. Вот это — единственное личное пространство, которое она может себе позволить. Делить одну комнату одновременно с десятью людьми это слишком, ей плохо от чужого дыхания и чавканья ночью. Даже обычный топот ног в носках по доскам может её разбудить, а дальше девушка попросту не уснёт. Упирается ботинками в край скамейки, пачкая её в грязи, перемешанной с песком, и обхватывает руками колени. Её гложет, что за всё это время её никто не захотел взять с собой в тёплый дом. Почему? Чем она хуже других? Она подросток сейчас и не каждый решится на такое, но а раньше? Она была совсем малышкой, маленькой, её кормили с бутылочки и приглядывали, словно она проклята на счастье в другой семье. Даже сегодня днём должны забрать одну из мышек в новую семью, хотя они все старше её самой. — Да, я бунтарка… Но я же тут с пелёнок… Почему никто… Никто не забрал меня? — тихо шепчет в ткань длинной юбки, не ожидая услышать ответа. Рядом раздается скрежет коготков у скамейки, и девушка быстро смахивает слезинки, замечая маленький комочек шерсти у ног. Маленький котёнок, малютка с тонкой шёрсткой пищит и мяукает. Отряхивается от воды и коготками цепляется за ткань юбки девушки, пытаясь забраться на колени. Мона слабо улыбается и подхватывает комочек шерсти, единственного друга в этом тёмном месте на руки и прикрывает тканью, согревая от холода на улице. — Привет, Нао, замерзла, моя золотая? — тихо смеётся девушка и продолжает греть в своих руках клубочек. — Прости, в этот раз в столовке не было мяса… Она частенько лишала себя этих дешёвых недоваренных сосисок и относила котёнку, который прячется у мусорных баков. Она не знает, где его мама и жива ли вообще, но безумно хочет через два года после окончания этой школы забрать его с собой. Этот котёнок для неё уже как малыш, ребёнок, за которым она должна следить и обязана защищать. Котёнок начинает мурчать и зевать, радуясь, что нашел своё гнездечко. Ни один человек ей не даёт столько любви, сколько даёт этот маленький зверёк. Ни один человек не был готов её обнять или же утешить, а маленькое животное готово остаться с тобой навсегда, главное давать ласку и заботу… Котёнок зевает и встряхивает ушками, привстаёт и спрыгивает с колен, убегая в сторону других кустов. Она никогда не причиняла боль и насильно рядом с собой не оставляла. Этот котёнок её, и он ей доверяет больше, чем другим вокруг. Девушка вздыхает и погружается в свои раздумья, которые истощают её похлеще любой физкультуры по пятницам. Мысли о том, почему её родная мать оставила в роддоме совсем одну, недоношенную в реанимации, и смылась, разъедают её изнутри. Она ведь могла умереть, была худой и не могла сама дышать. Мона, конечно же, не помнит этого всего, ей рассказывали, и она даже находила старые газеты, где была новость о её матери, которая оставила ребёнка в больнице при смерти. Темноволосая не была глупой, она всегда могла найти зацепки о своей маме и даже узнала, что она училась тут же. Тоже была сиротой, как и Мона сейчас, да и та же причина была у её матери… Неужели ей было настолько плевать, что не боялась такого будущего для Моны? Эта женщина ей имени даже не дала, просто исчезла из её жизни. Пара оставшихся листочков падает ей на макушку, отчего она встряхивает головой и хмурится. Ей хочется уснуть и никогда не просыпаться, она одинока и хочет друзей. Раньше принимала попытки приблизиться к другим девочкам, но от неё отстранялись. Все знали про эту новость, но Мона взбешена, что только из-за этой причины от неё отворачиваются. Тут все дети, которые потеряли родителей, у некоторых отбирали родительские права из-за алкоголизма, а у других и вовсе наркоманы были. Так почему именно к ней такое предвзятое отношение?! — Тебя матушка вызывает, можешь подойти к ней…? Мона дёргается на чужой тихий голос, пугая этим ту самую рыжеволосую. Видит покраснения под глазами и стеклянные глаза, удивляясь, что та её до слез вообще довела. — Настолько противна, что плакать хочется? — усмехается девушка и встаёт со скамейки, потягиваясь руками вверх. — Нет… Не ты… — всхлипывает веснушчатая и вытирает нос рукавом чёрного платья. — А кто? — Тот парень из библиотеки, он не промолчал, а рявкнул на меня… О боги, Мона думала, что этого мышонка уже кто-то обидел или вовсе ударил, а тут парень попросил «отстать». Девушка никогда не понимала таких больших проблем её сверстниц. Она заботится лишь о том, как побыстрее уехать отсюда и переехать в общежитие в любом доступном университете после окончания этой школы, но не беспокоится о парнях. — Знаешь, парни всегда будут предавать и делать больно, ты не сможешь в первый раз найти идеала, не принимай это близко к сердцу, — лишь это сухо бросает девушка и проходит мимо рыжеволосой, пряча руки в карманы.

***

Пальцы болят от острых ручек пластиковой корзины, заставляя приостанавливаться на месте и оставлять корзину с грязными вещами на полу. Мона потирает покрасневшие полосы на пальцах и обратно берёт корзину, направляясь в подвал, где и находится прачечная. Сегодня её наказание за несъеденную еду — стирка. В принципе, Мона не против засунуть вещи в машинки и натыкать три кнопки. Это лучше в десять раз, чем переставлять книги по алфавиту в библиотеке или вовсе отколупывать жвачки из-под парты линейкой. С трудом плечом открывает дверь и с таким же скрипом заходит внутрь. Аккуратно спускается по лестнице, понимая, что её руки уже начинают дрожать от этой тяжести. Внизу очередной запах сырости, а освещает это скудное помещение лишь одна одинокая лампочка, висящая на тонком проводке сверху. Мона заворачивает за стенку и замечает стиральные машинки, приступая к стирке. Запихивает всю одежду комком в одну, затем во вторую и третью. На глаз засыпает дешёвый порошок, от которого у некоторых детей попросту развивается аллергия, на что женщина говорит «это вас наказал Бог за непослушание, помолитесь». «Я молюсь уже шестнадцатый год съебать отсюда, только вот меня кинули в долгосрочный игнор». Сзади раздаётся шорох и тихий удар чего-то плотного. Девушка останавливается, пока запихивает последний клубок помятой одежды внутрь. Приподнимается на ноги и оборачивается, засыпая порошок в отделение в машинке. Сзади неё отдельная комнатка, которая скрыта развешенным постельным бельём, держащимся деревянными прищепками на верёвках. Освещение слишком плохое, чтобы Мона заметила постороннего раньше. Хмурит курносый носик и захлопывает дверцу, включая последнюю машинку. Шум раздаётся по всему помещению, разносясь эхом в подвале. Подходит к мокрому постельному белью на верёвках и отодвигает в сторону, морщась от влажной ткани. Перед её нежными лазурными глазами находится маленький столик с двумя стульчиками, а на одном из них сидит парень с короткой стрижкой. Его поза максимально расслаблена, а глаза иногда бегают по клетчатой деревянной доске. Парень не обращает внимания на гостя, который явно не собирается уходить, а лишь приближается ближе. — Ты всегда тут сидишь? — С спрашивает девушка и смотрит на шахматы перед собой, пару фигурок сдвинуто, а тёмную королеву окружают другие пешки и фигуры. Пару номеров клеток стерты, а освещение настолько тусклое, что едва можно разглядеть чужое бледное лицо. Но ответа не следует, она слышит только чужое дыхание и позже замечает, как тот передвигает одну фигуру вперёд и, походу, заканчивает игру. Её бесит молчание и игнорирование, но она сдерживает себя и уходить не собирается. — Это ведь ты накричал на девочку, — начинает Мона и садится на стульчик напротив, скрещивая руки на груди. Первая черта, по которой она всем вокруг не нравится — наглость. Парень поднимает синие, как океан, глаза и прожигает девушку насквозь. Сначала выворачивает её душу наружу и словно копается в её сердце, а после ломает кости, ища то, что ему нужно. Мона икает и отводит глаза в сторону, ибо ненавидит зрительный контакт с кем-либо. Опускает взгляд на шахматную доску и ощущает жжение в груди, как и щекотку в кончиках пальцев. Ей хочется прикоснуться к этим фигуркам. — Научишь? — спрашивает в очередной раз «чёрт церкви». Она не помнит его имени, но со многими общалась в этом детском доме и не считает, что нужно знать, как кого зовут, если на следующий день его собеседника всё равно заберут в новую семью. — Тебе интересно? — скучающим тоном задаёт вопрос в ответ и расставляет фигуры обратно по своим местам. — Да, — кивает уверенно девушка и ручками хватается за край неустойчивого стола. Синеволосый парень расставляет фигуры и отдаёт белые девушке, откидываясь на спинку стула и ожидая. Мона хмыкает и оглядывает пешки, вспоминает, что сначала ходят с них, и передвигает фигуру вперёд. Темноволосая ещё две минуты делает пару ходов пешками, а потом спустя считанные секунды останавливается. Она и не заметила во время этой короткой игры, что её королеву уже завели в тупик. — Клади её на доску, — двигает медленно плечами парень и ждёт, пока Мона сделает то, что её попросили. — Сдавайся. — Что? Нет, я могу выкрутиться! — упирается девушка и хочет уже потянуться к другой фигуре, но ей не дают этого сделать: парень преграждает путь к пешке рукой. — Сдавайся. Смысла тебе нет тянуть эту игру, когда в любом случае тебя сожрут, — низкий тон заставляет девушку опереться на спинку стула спиной и смотреть на шахматы. Других бы девушек он напугал своим осуждающим тоном, надменностью и агрессией во взгляде, но Моне всё равно. Она всего лишь скрещивает руки на груди и разглядывает фигуры, пытаясь вспомнить, как он это сделал. — Как? Невысокий парень встаёт со стула и отходит к маленькой и дряхлой тумбочке, в которой обычно валяется хлам. Включает старый электронный чайник и достаёт кружки из нижнего шкафчика, никак не реагируя на сломанные петли. — Как ты в один ход… — продолжает допрашивать Мона, внимательно оглядывая доску, пару фигур переставляет на свои места и повторяет ход парня, но всё равно не понимает. — Иногда полезно ходить в библиотеку, а не сжигать иконы на дворе, — хмыкает синеволосый и наливает кипяток с чайника в кружки, на краях которых свисают ниточки от пакетиков чая. — Прям побежала туда, — рычит в ответ Мона и лишь на пару секунд смотрит на кружку с чаем рядом с собой, возвращая внимание на доску. Почему ей так интересно? Она не знает и знать не хочет, ей нужны ответы. Девушка поднимает глаза на парня и ожидает ответ, пока тот расслабленно пьёт чай, сидя так же надменно. — Скарамучча… — темноволосая вспоминает имя и кусает нижнюю губу, возвращая фигуры на места с обеих сторон. — Ты каждый день тут? — А что? — снова отхлёбывает горький лимонный чай без сахара и оставляет кружку на столике рядом, прожигая в душе девушки очередную дыру. — Хочу научиться играть, как ты. Сначала Скарамучча качает головой в отрицательном жесте, но Мона не собирается уходить отсюда без результата. Тишина длится около пяти минут, пока они смотрят друг другу в глаза, и лишь Скарамучча позволяет себе отпивать маленькие глоточки чая, пока Мона уперто пытается достичь положительного ответа. — В шесть вечера, каждый день.

Последние слова парня заставляют темноволосую любительницу звёзд слабо улыбнуться.

***

Из приоткрытого окна посреди ночи запрыгивает насекомое, издавая урчание маленького кузнечика. Дети уже привыкли к укусам противных комаров и звукам сверчков. Вокруг все свечи потушены, а воск застыл на беленьких блюдцах. Их директору было слишком лень провести электричество в их комнаты, и единственным отоплением были свечки и слои тёплых одеял. А сверху обязательно был колючий плед, который половина детей просто сбрасывали на пол, а наутро получали выговор. На шорох одеял и звук зажигающейся спички никто не обращает внимания, продолжая досматривать свои грустные сны. Девушка садится в позу бабочки и пододвигает блюдце со свечкой ближе на тумбочке. Из своего маленького шкафчика достаёт блокнот с уже изношенными и исписанными страницами. Раскрывает синюю обложку, где корректором нарисованы звёздочки, и приступает к очередной записи незаточенным карандашом. На каждой из страниц вырисованные маркером или же ручкой созвездия, которые она нагло срисовала из книжки по астрономии. Это был единственный раз, когда она сходила в библиотеку. В последние ночи ей перестали сниться сны, которые она обычно сразу же записывала сюда в блокнот. Или же тревожные мысли, которые не дают ей по ночам уснуть, планы, которые она может забыть на следующий день. Неаккуратно чиркает карандашом запятую, расписывая первое впечатление о Скарамучче.

Никогда бы не подумала, что такой отстранённый, недоброжелательный и жестокий человек окажется таким интересным. Он умный, на протяжении недели он всегда меня обыгрывал в этих шахматах, хоть я даже и пыталась хитрить — всё равно замечал. А после каждого своего трюка он объяснял его мне. Только я так и не научилась использовать такие механики против него. Обходил меня, обманывал, заводил в угол и заставлял сдаваться. Каждый раз, когда я поднимала на него глаза, его лицо ничего не выражало, но глаза… В каких-то секундах нашей игры всплывал интерес, а в каких-то полная скука. И только тогда, когда я замечала интерес — меня окутывала тёплыми объятиями радость. Никто и никогда не проявлял ко мне интерес, никогда раньше я не могла заслужить добрый взгляд на себе. Этот парень стал первым, кто заговорил со мной и не погнал прочь. Скарамучче настолько всё равно на мои выходки, что просто пропускает мимо своих ушей. Раньше я думала, что сын священника будет помешан на Боге и подобной дичи… Но нет, ему максимально на это плевать… Он…

Мона останавливается и держит источенный карандаш в воздухе, зависая в своих запутанных мыслях. Она смогла найти друга? Она сможет с ним говорить на обычные темы? Девушка поднимает глаза выше и падает на слишком мягкую подушку сзади, случайно ударяясь затылком об деревянную спинку постели. Сдерживает стон от боли и вздыхает, продолжая наблюдать за потолком в плитках. Начинает ощущать зависимость от этих игр, так же, как и от таблеток, которые ей помогают жить спокойно. И в эту же секунду перед её глазами вырисовывается сначала шахматная доска, проявляясь клеточками на тёмном потолке. А после размытыми рисунками появляются те самые шахматы, только вверх тормашками. Девушка хмурится и думает об одной из шахматных фигур, которая начинает двигаться на определенную клетку вперёд. Захлопывает блокнот и задувает свечу, устраиваясь на спине удобнее и пытаясь снова нарисовать эти шахматы на потолке. — Ничего себе… Вот это я конченая… Шепчет себе под нос и продолжает передвигать шахматы по клеточкам, игнорируя чужое дыхание на соседней кровати. Противоположные фигуры тёмного оттенка тоже начинают двигаться, и темноволосая слабо улыбается, продолжая мысленно играть в шахматы на потолке. Ей это нравится, так же, как и писать свои мысли в единственном блокноте. Если Мона может даже так по ночам играть, то она никогда в жизни от такого не откажется, даже если придётся спать на уроках… Проигрывает теми же техниками, использует те же ходы парня и не прекращает запоминать, как и где он решил её ранее обмануть. После первой партии девушка закрывает глаза, приходя в себя, а после приоткрывает ресницы, но на потолке уже ничего нет, кроме тоненькой паутинки от паучка. Теперь в её маленьком блокноте добавились записи и о ночных играх на потолке с мольбами звёздам, чтобы эту тетрадь не нашли, а Мону не отправили в дурдом, в котором она не раз была.

***

— Скар, почему ты живёшь не дома, а в общежитии? — во время одной из партий девушка снова пытается наладить взаимоотношения. Мона мечтает о доме и личной комнате, которая у парня точно должна быть в таком огромном доме. — Тебя это не касается, — фырчит парень и ставит очередной шах и мат девушке, поднимаясь со стула. Для них это уже как привычка — девушка приходит каждый вечер и после каждого проигрыша пьёт чай, заваренный синеволосым. Каждый день после уроков девушка заглядывала в библиотеку, проверяя Скарамуччу. Тот всегда сидел на своём уже нагретом стульчике и читал каждый раз новую книгу, совершенно игнорируя всех вокруг. Форму этого места он совершенно не носил, лишь иногда, на хоры и помолиться в их рядом построенной церкви, но Мона уверена на все сто процентов, что в мыслях он хочет сжечь её к чёртовой матери… — Тебе ведь запрещено краситься, откуда ты берёшь эти побрякушки? — спрашивает впервые парень, и темноволосая осекается, радуясь, что у неё хоть о чем-то поинтересовались, но ей всё равно страшновато доверять свои скелеты в шкафу. — Секрет, если выиграю тебя, расскажу, — смеётся Мона и расставляет шахматы по своим местам. — Я и поддаться могу, — усмехается парень и ставит белую кружку с нарисованной звездой на сторону девушки. — Ты не из тех людей, которые любят проигрывать, — двигает плечами и оглядывается вокруг. Никогда бы не подумала, что в подвале детского дома она будет пропадать каждый вечер и это место станет для неё настоящим домом… — Тоже верно. Подмечает Скарамучча и в полной тишине пьёт чай, прикрывая ресницы. Вдруг раздаётся скрежет по стеклу и заглушённое мяуканье. Мона поднимает глаза чуть выше и замечает маленькое окошко, за которым идёт ужасный ливень. За стеклом мяукает промокший комок шерсти, пытаясь коготками подцепить плотное окно. — Нао! — девушка подрывается с места и подбегает к окну, до которого даже на носочках дотянуться не может. — Скара! Помоги! Она же замёрзнет! Пожалуйста! — Да закройся. Шипит на шум Скарамучча, но всё-таки подходит ближе, и его рост позволяет дотянуться до ручки окна и приоткрыть его выше. Котёнок промокшими лапками опирается на стенку и хочет прыгнуть, но девушка его ловит и прижимает мокрое создание к своей груди, пытаясь согреть. Котёнок дрожит и сипло мяукает, заставляя Мону чуть ли не плакать. — Я так хочу его забрать… Но мне некуда… — расстроенно шепчет и садится на корточки, укутывая его в ткань своего уже промокшего платья, пока синеволосый сверху закрывает окно и садится обратно на стул, допивая чай. — Если они увидят его здесь, его пустят на суп. — фырчит парень и не обращает внимания на девушку, которая пытается согреть маленького котёнка. Мона сжимает губы в одну линию и понимает, что если оставит тут в подвале, его рано или поздно найдут. Единственный вариант — это переждать ливень тут и потом обратно выпустить на улицу, где гуляет сильный ветер. Ей никого так не жалко, как этого малыша, слишком уж сильно она любит животных. — Если дождь не прекратится и тебе нужно будет уходить, то я посижу с ним тут до окончания. Потом выпущу через окно на улицу, — только это шепчет Скарамучча и не желает смотреть на радостную рожу девушки на полу. — Спасибо огромное! — Мона тянется своей рукой к ладони Скарамуччи, но тот быстро отдёргивает её от девушки и испепеляет гневным взглядом, словно за секунду она смогла стать его главным врагом и убийцей. — Не трогай меня. От этого рычания аж котёнок свернулся сильнее в клубок, а девушка перепуганно отскакивает от парня. Вообще забылась, что позабыла, какой он бывает на самом деле. Нелюдимый, ненавидит любые прикосновения к себе, да и к другим не смеет прикасаться, словно ему мерзко. Мона замечает, как волоски на его руке приподнялись, словно к нему прикоснулся раскалённый металл. — Ладно. Не буду. Кивает скорее сама себе, но не может нарадоваться, что котёнку не придётся мёрзнуть под дождём и он сможет погреться хотя бы в этом подвале.

***

— Это была не я! Визжит девушка и пытается вырваться из жёсткой хватки. Её визг можно услышать в каждой тёмной комнате отвратительного коридора. В пролетающих мимо комнатах уже спят девочки, пока девушка пытается вырваться из чужой хватки и кричит. — Закройся. Её резко дёргают рукой на себя, отчего у лестницы та болезненно ударяется носом об деревянную раму прохода. Девушка визжит от боли и потирает нос, ощущая, как внутри полопались капилляры, и вязкая жидкость начинает стекать по губам, оставляя после себя металлический вкус железа на языке. Но женщине плевать, она больно дёргает на себя девушку на лестнице и выводит на улицу, где нулевая температура. По коже девушки сразу же проходятся мурашки, а на белоснежном длинном для сна платье начинают засыхать капли крови. Мона не успевает за шагом женщины, отчего часто спотыкается об камни по тропинке, жмурясь от болей. Она сразу же замечает баптистерий, который находится за церковью. Его плитки на стенках разломанные, а внутри погасли все старые свечи. Именно туда её часто уводили за выходки и непослушание, откуда она постоянно выходила с синяками на ляжках и окровавленными запястьями, на которых до сих пор остались незажившие раны от металлической линейки. Огромные двери открываются, и темноволосая ощущает босыми и пораненными ногами холодный кафель, от которого бегут мурашки по коже. Раздаётся эхо журчащей холодной воды в глубоком бассейне, как и хлопок огромной и тяжёлой двери. Босыми ногами пытается быстрее дойти до женщины, ведь ещё немного, и та попросту упадёт на острый кафель, разодрав себе все ладони в мясо. — Я не хочу! Отпустите! После этих слов раздаётся испуганный визг и шум воды, в которую швырнули девушку. Мона махает руками под водой и пытается всплыть, схватиться за бортики и набрать воздуха в лёгкие, как её хватают за плечи и прижимают ко дну бассейна с ледяной водой, заставляющей кожу покалывать. Мона кричит под водой, из-за чего вокруг неё образуются пузыри воздуха, а лёгкие начинают гореть невероятной болью. Пытается руками упереться в грязное дно бассейна, но лишь сильнее ударяется нервом на локте и начинает задыхаться. Только после того, как по трубкам начинает течь вода в лёгкие, заставляя туман в голове охватывать разум, её берут за ворот ночного платья и вытаскивают из воды, отбрасывая в сторону на твёрдый пол. Мона не успевает прийти в себя и подставить руки под себя, как ударяется головой об плитку в кромешной темноте и холоде. У уха начинают стекать капли воды с мокрых волос. Мона не в состоянии перевернуться на спину и откашливает воду, лёжа щекой на грязном кафеле. Её руки болят, голова становится слишком тяжёлой, а холод пробирается прямо в кровь, заставляя дрожать, как того маленького котёнка. Девушка уже не обращает внимания на сломанный нос и огонь в лёгких, из которых она до сих пор не могла откашлять воду. Ей слишком плохо и холодно, боль в костях от удара об пол слишком сильная, чтобы не заплакать. — Надеюсь, это послужит тебе уроком, что сжигать библию не самое лучшее решение здесь, — раздаётся жёсткий голос, и женщина стучит тёмными каблуками по кафелю. Словно случайно наступает каблуком на маленькую ладонь девушки, заставляя её взвыть от очередной порции боли, и покидает это место, оставляя Мону одну. — Но это была не я… Хрипло шепчет, но её попытки закончить прерывает хлопок тяжёлой двери, погружая её в окончательную тишину. На её коленях образуются болезненные синяки, а кости не прекращают ныть от удара об пол. В голове шум, скрежет и невероятная боль, от которой ей хочется просто разреветься. Темноволосая приподнимается на дрожащих от холода руках и садится на колени, шипя от острой боли посередине рук. Разворачивает ладони к себе и замечает царапины, а в некоторых ранах до сих пор осталась грязь с маленькими камушками. — Сука… Шипит и злится. Злится на всех этих людей, которым стало попросту побоку, что она думает и делала ли она вообще это. Её вытащили за ухо посреди ночи и вывели как шавку из комнаты, топя как котёнка в этом бассейне. Ей холодно, одежда становится такой тяжёлой и прилипает к худому телу, заставляя морщиться от отвращения. Ей нужно пять минут, чтобы с помощью края бассейна приподняться на дрожащие ноги и рискнуть дойти до дверей, игнорируя устрашающие звуки вокруг в кромешной темноте. Игнорирует скользящие силуэты вокруг, которые ей не дают по ночам спать. Это всего лишь её больное воображение, всего лишь последствия этих обдолбанных таблеток, от которых она зависима. Обнимает себя руками и плечом открывает дверь, пища от ночного ветра на улице. Она осознаёт, что если сейчас даст себе упасть на тропинку, то просто замёрзнет насмерть. Шум веток, то, как листья поднимаются вверх от сильного ветра, заставляют девушку съёжиться от страха и беспомощности. Пару веток ломается у тропинки и падают прямо перед темноволосой, пугая её. Она отходит назад на пару шагов и босыми ногами натыкается на острые маленькие камушки, шипя от нестерпимой боли. — Мона. Сначала девушка никак на это не реагирует, уже думает, что сходит медленно с ума в этом месте. Но как только она видит перед собой тёмно-фиолетовую толстовку и широкие плечи, сразу же осекается. — Скарамучча… — тсипшим голосом повторяет имя, и её хватают за ткань на локте, утягивая за собой в тёплое помещение. Скарамучча не смеет касаться её руки, кожи и других частей тела, лишь за ткань уводит по лестнице наверх, пытаясь не спешить. Он не расспрашивает её, что она делала на улице и почему она выглядит, как побитый котёнок с царапинами и промокшей одеждой. Парень лишь услышал вскрики в коридоре и сразу же всё понял, но препятствовать не стал.

В этом нет смысла, они в тюрьме.

Ключом открывает отдалённую комнату на третьем этаже и пропускает внутрь перепуганную Мону, которая уже не может держаться на ногах и падает коленями на деревянный пол у постели. Не издаёт какого-либо шума или писка, её колени покрыты тёмными синими пятнами. Слышит щелчок двери и шаги вокруг себя, а после ёжится от мерзкого скрипа дверцы шкафа, откуда синеволосый достаёт тёмную кофту и тонкие спортивные штаны. По пути со спинки стула захватывает синее махровое полотенце. — На, переоденься. Всучивает в дрожащие руки одежду с полотенцем и отворачивается спиной к Моне, скрещивая руки на груди. Девушка кивает и поднимается на дрожащих ногах, с трудом снимая с себя мокрую насквозь ночнушку. Её тело покрыто порезами, шрамами, синяками, а кости болезненно выпирают из-под кожи. Ужасно, она слишком сильно себя ненавидит: свой вид, свою внешность, болезненную худобу и эти… Остатки её прошлого… Память этого места она не сохранит на фотографиях, ведь они будут выжжены на её теле раскалённым металлом. Поправляет края толстовки и максимально завязывает шнурки штанов на бёдрах, вздыхая от хоть какого-то тепла. Она уверена, что заболеет к чёртовой матери на следующее утро, а синяки и боли в костях будут заживать слишком долго. — Спасибо… — Не смей мне говорить «спасибо», — шипит Скарамучча, и за месяц Мона смогла привыкнуть к такому. Ей не страшно, не противно, и такое отношение к ней не обижает. Ведь если бы он и вправду её ненавидел, то выгнал бы давно и пожаловался директору, что она сидит по вечерам в подвале.

Мона лишь кивает и берёт в руки мокрое платье с пола. Глазами обводит чужую спину и вздыхает, покидая комнату парня.

***

— Сегодня, Скарамучча, у нас особенный день. — спускаясь по лестнице, говорит темноволосая и только слабо улыбается на осуждающий взгляд парня, который сидит на стуле и разглядывал до этого шахматы. Мона немного приподнимает длинный подол платья и вытягивает из-под ткани две тёмных бутылки. Только вот когда она показывает их Скарамучче, он сидит, повернувшись к стенке, словно отвернулся ещё тогда, когда она подняла немного подол платья. — Я опустила платье, смотри, что отрыла! — смеётся девушка и подходит к шахматной доске. — Ты из какой срани достала алкоголь? И как тебя ещё за ухо не утопили в баптистерии? — усмехается японец и перехватывает одну бутылку из рук девушки, ловко открывая её об край потёртого стола. — У меня свои схемы пролазить через забор этой помойки, — эмыкает девушка и сама так же открывает бутылку, роняя крышечку на пол и жмурясь от эха по помещению. — Даже не спрашивай, откуда у меня на это деньги. — Ты своровала их у нашей «сторожевой собаки», — прожигает её глазами, но в этот раз Мона лишь закатывает светлые глаза. Отпивает первый глоток и мычит от наслаждения. Она нечасто могла своровать деньги у их няньки, потому для неё алкоголь является подарком судьбы. Только под таким напитком она не чувствует себя мусором и её не окутывает страх будущего. Её не трясёт от осознания, что она никому не нужна в этом мире. Ни один родитель не захочет принять такого ребёнка к себе в семью, да даже тут у неё только один друг. Да и друг ли… Мона садится на стул и поднимает глаза на Скарамуччу, который выпил уже давно полбутылки и расставляет шахматы по доске, совершенно не обращая внимания на девушку перед собой. Его тёмные ресницы подрагивают, и он часто моргает, но к этому она уже привыкла. Желание прикоснуться к этим острым скулам становится всё невыносимее, под алкоголем она также становится слабой. Даже перед самой собой. Хочется кончиком пальца дотронуться до кончика носа, провести по нижней губе большим пальцем и ощутить её сухость. Позабыть про то, что они находятся в вонючем подвале, и сделать такие вещи, которые приходят на ум в последнее время уж слишком часто. — Мона, ходишь белыми, услышала? — отзывает её темноволосый и щёлкает пальцем перед собой, заставляя ту прийти в себя. Девушка кивает и делает очередной глоток, ставя бутылку рядом с ножкой стула. Скарамучча почти всегда отдавал привилегию ходить первой ей, но от этого она ни разу не смогла выиграть. Хоть и играла каждую ночь на потолке, записывала и запоминала тактики, обыграть никак не удавалось. Ход за ходом, тик за тиком на часах, а положение её базируется от «проигрышного» до «почти выигрышного». В очередной раз её загоняют в угол, и девушка останавливается, замирая в раздумьях. — На соревнованиях у тебя будет полтора часа на размышление, но тут я тебе дам лишь пятнадцать минут, — хмыкает японец, и пока Мона пытается придумать план, отпивает глоток пива из бутылки и оглядывает иногда дверцу в подвал. — Ты бы хотел пойти на соревнование? — в перерывах размышления спрашивает темноволосая. — Нет, — отвечает парень и поднимает глаза к потолку, разглядывая паучка в пожелтевшей лампочке. Как и зачем он туда забрался сказать Скарамучча не мог. Лжёт, и Мона это чувствует. Слишком быстро парень ответил, чтобы хотя бы на секундочку задуматься о таком. Мона бесится, когда понимает, что мозг не хочет работать, а шахматы перед глазами просто смешиваются воедино. Приподнимает голову наверх, к потолку, и щурит глаза. И когда перед её стеклянными радужками вырисовывается перевёрнутая доска на потолке, блики делают круг. Слишком уж сильную заинтересованность в потолке замечает Скарамучча и хмурит брови. Девушка никак не реагирует на щелчки и быстро дёргает глазами, словно перебирает на потолке маленькие вещи. Он даже пытается разглядеть то, что видит темноволосая, но всё тщетно, и тот просто морщит кончик носа. «Чудачка…» — промелькает в мыслях, но это не вызывает в нём отторжения от неё. Наверное, даже наоборот… Мона моргает один раз и опускает взгляд уже на доску, делая один ход. Скарамучча улыбается и на уверенности прикасается к пешке, сразу же останавливаясь. Мона наблюдает за сменой эмоций на чужом лице, и её уголки губ дёргаются вверх, но она пытается сдерживаться. Через пару минут Скарамучча прикрывает ресницы и кладёт свою фигуру на доску, что означает «сдаться». — Поздравляю, ты впервые за эти полгода выиграла, — вздыхает японец и падает спиной на спинку стула, потягиваясь. Девушка радостно вскакивает со стула и чуть не переворачивает бутылку с остатками жидкости на пол. Её счастью нет предела, перескакивая с ноги на ногу, она крутится вокруг себя, совершенно не обращая внимания на подол платья. Алкоголь слишком сильно бьёт в голову, и думать о том, что кто-либо увидит её ноги, уже нет смысла. — Я же говорила, что после Нового года я тебя сделаю! — радостно вскрикивает Мона и ещё раз крутится вокруг себя, не удерживаясь на ногах и сильно ударяясь об стоящий сзади неё шкаф. Ойкает от боли и хватается руками за голову, которой стукнулась об одну из банок. — Мона! Она не слышит чужой вскрик, но, заметив, с какой скоростью к ней подбегает Скарамучча и нависает тенью сверху, сразу же приходит в себя. Открывает ресницы и поднимает голову, понимая, что прямо над её тёмной головой парень двумя руками держит банку. — Идиотка, — шипит Скарамучча и пытается испепелить её взглядом от такого гнева, но она даже не дрогнула. Мона не осознает, что эта банка, которая упала с верхней полки, могла её убить. Могла разбиться об её голову, и она бы уже не встала с пола. Не осознаёт, что если бы не Скарамучча, то она бы тут уже валялась без сознания и не факт, что выжила бы. Только одна причина заставляет кончики её ушей покраснеть — то, что он слишком близко к ней. Её глаза опускаются чуть ниже, и она слышит, как парень пытается всунуть на нижнюю полку стеклянную банку, пачкая свои подушечки пальцев в слое пыли на стекле. Она видит, как медленно поднимается чужая грудь под тканью толстовки, чувствует, как тёплое дыхание согревает её кончик носа, а щёки парня становятся алее и алее. Её кончики пальцев немного начинают подрагивать, и она медленно привстаёт на носочках. Секунда, две, три, она не может определить длительность, с которой тянется это касание. Она не может понять, что происходит внутри неё и почему в сыром помещении настолько жарко. Почему она слышит удары своего сердцебиения в ушах и понимает, что Скарамучча вовсе перестал дышать в эти секунды. Всё вокруг словно замирает, и стрелки на часах останавливаются. Все звуки вокруг утихают: капающая вода в трубах, шорох маленьких мышей за стиральными машинками, шум шагов на верхних этажах здания. — Что за шум?! А… — дверь резко бьётся об стенку где-то неподалёку, и разносится низкий крик женщины, который прошибает током обоих. Девушка в очередной раз бьётся спиной об полки шкафа и резко оборачивается на лестницу в подвал. Весь покой и тишину уничтожили за пару мгновений. — Ой, мамочки…

***

Вот и закончились её счастливые моменты, ей было плевать на удары металлической линейкой, было плевать на холодную воду бассейна и то, как её незажившие раны болели с невероятной силой. Её душа болела сильнее от осознания того, что больше никогда не сможет спуститься вниз. Каждый вечер, когда она подходила к этой дверце подвала, ручка ни в какую не поддавалась. Стряхивает с подола платья пыль и проходит внутрь класса. Ей нужно поговорить с ним и извиниться за всё. За то, что сделала и доставила проблемы, хоть она и не привыкла такое говорить даже самой себе. Вспоминает про тот спортивный костюм и радуется, что это будет весомой причиной постучаться к нему в комнату. Только вот днём этого женщина не позволит, особенно после увиденного за ней следят, словно за преступником. Каждую ночь её щеки покрываются красным румянцем, а прореветься хочется все сильнее и сильнее. Но сейчас она старается сдерживать голос от резких болей на перебинтованных запястьях. В кое-каких местах на жёсткой белой ткани образовались уже засохшие пятнышки крови. Час за часом она отсчитывала минуты, чтобы дождаться глубокой ночи и в очередной раз сбежать. Босыми ногами ступает по деревяшкам и в порванном у подола платье проскальзывает в приоткрытую дверцу из комнаты. В коридоре ни одного намёка на свет, ей освещает дорогу лишь слабый лунный свет из грязного окна, из рамок которого даже в середине весны продувало. Заворачивает за угол и руками нащупывает перила лестницы на третий этаж, где обычно спят их мальчики. Она ещё с прошлого раза заметила, что у Скарамуччи была отдельная комната с одной постель, и безумно ему завидует… Но сейчас она хочет просто его увидеть, ибо днём это невозможно из-за той женщины. Коротенькими шажками проходит в сторону знакомой ей комнаты и вздыхает, когда подходит к дверце. Но она немного приоткрыта, и Мона удивляется, что он не закрывает за собой дверь. Но звуки, которые начинают доноситься из той комнаты, заставляют её остановиться прямо у порога и сжать одежду в руке сильнее. Она определённо слышит чужое сбитое дыхание, как и мычание от… Боли? У неё начинают дрожать ресницы, и Мона приближается чуть ближе, заглядывая в маленькую щёлку. Из-за плохого освещения совершенно ничего не видно, но лунный свет позволяет заметить два силуэта на постели. Скрип пружин, тихое шипение и один голос, обладатель которого заботливо поглаживает уткнувшегося лицом в подушку темноволосого по коротким волосам. — Будь хорошим сыном и заткнись. После этого тихого шёпота девушка отскакивает назад и прижимает ткань одежды к губам. Босыми ногами отходит назад, больно ударяясь лопатками об стенку. Ноющая боль прошибает её косточки, а холодок пробирается под кожу. Её плечи начинают дрожать, а сердце болезненно биться об рёбра. Она не верит, она не хочет верить в то, что в данный момент услышала. — Нет… Шепчет в мягкую кофту одними губами и быстро пытается убежать отсюда на дрожащих ногах. По щекам начинают течь солёные капли, а от страха её колени сгибаются, и Мона попросту падает на пол у лестницы. Она ловит панику, полную, безвыходную, от которой попросту задыхаешься. Страх окутывает её тело и обматывает цепями, не давая двинуться дальше. Девушка ощущает тяжесть на плечах, словно её держат за них и пытаются опустить лицом в пол. Дёргается от каждого шороха и нереального шёпота у уха, а по спине бежит холодок, словно там стоят люди и смотрят на неё своими большими глазами. Мона ощущает эти взгляды на себе и понимает, что они смотрят на неё отовсюду: с потолка, с потёртых обоев, да даже под её ногами. Они везде и появляются всё больше и больше. Она никогда не забудет этот голос, полный боли, это шипение и сжатые пальцы на ткани постели. Никогда… Никогда… Она винит прямо сейчас себя за то, что не ворвалась внутрь и не ударила человека сверху чем-то тяжёлым. Стулом, битой, клюшкой, да чем, блять, угодно, лишь бы помочь… — Я тряпка… Я ужасна…

***

Отсиживая последний урок с явной дрожью в плечах, Мона встаёт со стула и направляется в церковь, где они должны выслушать очередные молитвы в сторону Бога. Ей плохо… Она словно ходячий труп после всех событий, которые она заметила и поняла слишком много, что это за место. Место, где люди называют себя святыми, но на самом деле это клетка с демонами. Настоящими тварями, которым нужно гореть в аду. Место, из которого ей нужно бежать прямо сейчас, но она не может. На ней оковы, которые не дают ей силу воли взять и перепрыгнуть этот чёртов забор. Убежать далеко-далеко, лишь бы подальше отсюда. Садится на одно из кресел, и её опустошенный взгляд замечает тёмные волосы на первых рядах. Да… Скарамучча, она его бы не узнала, если бы не эти уже немного отросшие волосы, которые слегка вьются из-за влажности. Когда его просят сесть на стул, тот лишь качает головой в отрицательном жесте, и от него отстают. — Нет… Скара… — шепчет себе под нос и бьётся головой об спинку пустого стула. Она ничтожество, она не может поверить в это, до сих пор надеялась, что это, блять, кошмар… Но нет… Кошмар — их жизнь. Этот ужас творится вокруг них, в то время, как остальные слепо верят в чистоту этой помойки… Мона пропустила мимо ушей молитву и ждёт, пока все покинут это здание, даже сам Скарамучча, которому она попросту не может смотреть в глаза. Ей стыдно, ей слишком стыдно перед ним за свою трусость и... — Мона, — девушка дёргается и поднимает резко голову, замечая человека, который может довести её до тряски одним лишь взглядом. — Д-директор…? — её голос дрожит, всё её тело становится каменным, а кожа покрывается мурашками. — Я и не замечал, как ты похожа на свою маму… — улыбается мужчина уже с несколькими поседевшими волосками на макушке и касается ладонью головы девушки, взъерошив её неряшливые волосы. — Тоже бессонница мучала… И тут под её ногами пол разрушается, а тело падает куда-то в тёмную пропасть. Даже когда мужчина убирает руку от её макушки, её тяжесть до сих пор ощущается на голове. Она ведь ребёнок, да? Ей шестнадцать… Ей шестнадцать, и она должна думать лишь о том, в какое платье нарядить её куклу, верно? Тогда почему она чувствует себя так, словно прожила полную жизнь и умереть будет не так жалко? Почему ей хочется прямо сейчас пройти к колодцу и прыгнуть вниз головой, лишь бы это все забыть? Она не хочет больше видеть вокруг себя людей, ей хочется спать. Уснуть глубоким сном и никогда не проснуться, лишь бы её оставили в покое… С этими мыслями Мона выходит на улицу и ступает по мокрому асфальту после сильного дождя. Солнце не согревает её макушку, а шум веток и туман вокруг заставляет окончательно потеряться в себе. Ей плохо, ей очень плохо, ей нужна помощь. Она никого вокруг себя не слышит, а зря… Её резко хватают за больные запястья в ранах, и она взвизгивает от боли. От жёстких бинтов тонкая корочка на ранениях сдирается и задевает мясо, открывая сильнее кровотечение. Темноволосая шипит от прошибающей боли и пытается лишний раз не дёргаться, не желая больше чувствовать моральную и физическую боль. А двум особам совершенно неважно, больно ей или нет. Они продолжают уводить в гущу леса с такой силой, словно хотят убить и там оставить гнить среди деревьев. — Бляди, отпустите! Мона замечает две светлых макушки и понимает, что это те две девочки-змеюки, которые хохотали и уводили её ближе к колодцу, рядом с которым стояла рыжеволосая. И всё бы ничего, но как только она слышит жалобное мяуканье, то её глаза раскрываются в шоке от страха. — Мона, какая прелесть, случайно не твой котёнок? — девушка рядом со старым колодцем поднимает за шкирку котёнка, который махает лапками и дрожит от страха и холода. А пго жалобное мяуканье заставляет сердце Моны обливаться кровью. Его лапки грязные, а на макушке половины уха попросту нет, там кровавая рана. — Отпусти его, выблядина, я тебе ничего не сделала! — рычит девушка и дёргает руками, но её лишь крепче перехватывают остальные две подружки и тихо хихикают. — Да? А то, что после твоего появления сына директора заперли в комнате, ничего тебе не говорит? — эмыкает девушка и дёргает котёнка за ухо, заставляя его болезненно пискнуть и пытаться выбраться. Он поджимает лапки с тонким хвостиком, продолжая отчаянно мяукать. — Я тут не причём, убери свои руки от него! — единственный, кто не сделал ей больно — это маленький котёнок, который просто пытается выжить в этом месте. — Хочешь забрать его? — девушка протягивает за белую шкирку котёнка вперёд и наклоняет голову в бок. — Так забирай, тварь. Только после этих слов она не отпускает его на землю, а резко швыряет в сторону колодца, игнорируя отчаянный вскрик котёнка. Эхом разносится последний писк, а потом звучит глухой удар об воду, погружая всё в окончательную тишину. Тут Мону окончательно понесло, это стало последней каплей в её говняной жизни. Она стискивает зубы и уже не ощущает слёз на щеках, быстро бьёт локтем под рёбра одной девочке и вырывается из хватки. Одна из них с болезненным стоном падает назад и шипит, смотря на Мону с полной ненавистью в глазах. Мона подбегает к колодцу и начинает кричать, пытаясь услышать хоть какие-то звуки котёнка. Кричит несколько раз, но кроме удара тела об воду она ничего дальше не слышит. Тишина, которую девушка ненавидит больше всего на свете. — Ты не успела, твои проблемы. Этот равнодушный голос доносится до неё не сразу. Любительница звёзд сглатывает слёзы и оседает на грязную тропинку, упираясь плечом в холодные кирпичи колодца. Её колени пачкаются в вязкой грязи, а на плече остаётся пару кусочков зелёного мха. За неделю произошло слишком много, чтобы она могла просыпаться бодрой и пытаться выжить последующий день. Даже таблетки не помогают ей стать полным овощем и забыться среди всего этого негатива и скелетов в её сердце. Ей страшно, через неделю и она умрёт? Что случится ещё, чтобы её жизнь окончательно добила? Взгляд опускается на грязные колени и платье, замечает пару кирпичиков у колодца. Рукой Мона тянется к одному из камней у ног и с трудом его поднимает. В её глазах пропадают блики, покрывая светлую радужку матовым оттенком. Она оборачивается на смеющихся девушек и приподнимает руку с камнем. Раз, два, три… За три секунды она успевает прицелиться и с той силой, которая у неё вообще имелась, швыряет в сторону рыжей макушки увесистый камень.

И тогда она не осознавала, что попадёт прямо по затылку и услышит тяжёлый звук падающего тела на землю… Такой глухой и долгожданный…

***

Туман покрывает вдалеке высоченные горы, как и верхушки сосновых деревьев вокруг. Сильный ветер развевает распущенные тёмные волосы. Её кожа не покрывается холодом, и она не пытается в очередной раз сбежать. Эти капающие звуки с веток прямо в речку не будоражат её. Абсолютное равнодушие. Ей больно осознавать, что всё, что она строила и смогла создать вокруг себя, за неделю попросту было уничтожено. Она не ожидает хорошего отношения к себе, плевать, она сама себе поможет. Но зачем тронули дорогих ей людей, Мона так и не понимает. Отняли её маленького котёнка, от которого осталась только шерсть в воде. Открыли глаза на такие вещи, о которых она желала бы не знать. — Мона, — девушка медленно поворачивает голову и замечает Скарамуччу. Пара капель падают им на макушки, отчего их волосы намокают. Чёлка у парня и вовсе прилипла ко лбу, а толстовка покрыта тёмными мокрыми пятнами от дождя. — Сегодня ночью покинь это место, — гремит среди тёмных туч гром, но они оба стоят смирно на месте, для них есть вещи и пострашнее в этом мире. — Зачем? — спрашивает любительница звёзд и разглядывает Скарамуччу, под его глазами синяки, а в белках полопались все сосуды, окрашивая их в красный оттенок. — Послушаешь без тупых вопросов? Просто беги отсюда, чтобы ночью тебя здесь не было. — Но меня поймают… А если не тут, то полиция, — двигает плечами, и её прошибает холодок, отчего она слабо дёргается. — Доверься мне. Только на эти слова Мона кивает и слышит отдаляющиеся шаги, позволяющие ей остаться наедине с собой у речки. Темноволосая усердно борется с внутренним желанием пойти и утопиться в этой речке, привязав к своей шее камень. Лишь бы заглушить все эти внутренние переживания и мысли. И осознание того, что она чуть не убила человека. Только вот девушку пугает не это, а то, что ей всё равно. Часы пролетели слишком быстро, чтобы Мона смогла опомниться о просьбе Скарамуччи. Её состояние не позволяло ей запомнить чьи-либо просьбы и машинально не ложиться спать со всеми. Потому та просто цокает и в ночнушке выходит из комнаты, но до этого додумалась надеть туфли. Спускается по лестнице и даже не замечает, что той женщины нет, и она не следит за их сном. То, что тут слишком тихо, слишком… Хмурит брови, спускается в холл, где им по утрам регулярно выдавали таблетки. Странные звуки доносятся из стороны в столовую, а запах бензина слишком сильно бьёт в её нос. — Что за… Мона тихо чихает и уже ускоренным шагом ступает в сторону кухни. Медленно и тяжко открывает дверь и замирает на пороге. — Скара… Что… Что это значит? — шёпотом спрашивает ошарашенная уже окончательно своей жизнью темноволосая, ощущая дрожь в подушечках пальцев. По всему полу разлита жидкость, от которой несёт бензином, а прямо посередине комнаты стоит японец, чьё лицо освещает лунный свет. — Я просил тебя уйти. — Но я не ушла. Что происходит? — Мона делает шаг вперёд, в то время как Скарамучча кривится и делает два назад. — Уйди. Убегай отсюда, — шипит сквозь зубы парень, и девушка точно слышит, как дрожит его голос. Словно сдерживается из последних сил, чтобы не разреветься. — Я не убегу одна. Идём со мной… — тихо шепчет обладательница красивых глаз и наступает туфлёй на жидкость, приближаясь маленькими шажками ближе. — Я сказал уходи! — кричит во весь голос, и Мона замечает пару слезинок на острых скулах парня. Ему плохо, она понимает это и видит, как его трясёт. — Вали к чёртовой матери отсюда и дай мне покончить с этим адом, мне надоело это место! Я устал, блять, от всего этого, от каждого вечера по воскресеньям, я устал от этого блядства! Мне хочется спокойной жизни, но её у меня не будет! Уходи прочь отсюда, пока я тебя не придушил! От этих вскриков сердце девушки в очередной раз разрывается. Скарамучча то смеётся, то разрывается от рыданий, отчего Мона не может на это смотреть. Она дёргается, когда рука с бутыльком бензина поднимается к тёмной макушке и выливает на волосы оставшуюся жидкость. Скарамучча отшвыривает металлическую бутылку в сторону, создавая неприятный скрежет ржавого железа. Быстрое движение руки парня спичкой об коробок, и теперь его уставшее, замученное от многолетних страданий лицо освещает более яркий свет. — Знаешь, ты единственная, кто от меня не отвернулся, звёздочка, — осипшим голосом говорит парень, и его больная улыбка смягчается, а после он прикрывает ресницы и отпускает горящую спичку прямо у своих ног, где разлит бензин. Быстрые шаги разносятся по помещению эхом, а после и глухой удар тела об плитку на полу. Секунда, и вся кухня покрывается огнём, таким тёплым и ярким, заставляя застыть на пару секунд на месте. Мона со всей силы ударяет Скарамуччу в грудь и выпихивает из лужи прямо в сторону стенки, падая сверху. Упирается в чужую грудь и затыкает ладонью чужие губы. — Идиота, блять, кусок! Нахуя так пугать! — кричит прямо в лицо парню, заставляя его оглохнуть от такого крика прямо у ушей. — Придурок, идиот, кусок дерьма! А если бы я не пришла?! На чужие щёки начинают капать слезинки из глаз девушки, у которой всё лицо уже покраснело, а веки опухли от рыданий. Мона привстаёт на чужих бёдрах и прикусывает нижнюю губу, игнорируя буквально пожар за своей спиной, и замахивается, ударяя со всей силы ладонью по щеке японца. — Если себя не щадишь, то хоть меня пожалей! — кричит в лицо парню и захлёбывается в рыданиях. Огонь распространяется по стенам, по сухим доскам, и только после одного удара деревяшки с потолка прямо в пламя, оба осекаются. Реагирует первым Скарамучча. Хватает в этот раз за руку девушку, скрещивая свои пальцы с чужими и заставляя встать с пола. Тянет за собой в сторону чёрного выхода из кухни, морщась от жара огня на пару метров от них. Мона сильнее стискивает чужую тёплую руку и слепо следует за ним. Они выбегают на улицу, и в этот раз их встречают не тёмные тучи или же сильный дождь, а звёздное небо с невероятно красивыми созвездиями. Они словно самая настоящая карта рассыпаны по небу, указывая путь, о котором Мона и не догадывается. Треск дерева и отдалённые крики доносятся до их ушей, как и грохот досок и выбитое стекло на асфальте. Мона на пару секунд оборачивается, и в её радужках запечатляется яркий, безумно красивый огонь, который поглощает здание с каждой секундой. — Помоги мне. Отвлекает её Скарамучча, и девушка только спустя пять секунд понимает, что от неё хотят. Складывает две руки вместе и подсаживает Скарамуччу выше. Тот ловко встаёт на каменный забор и разворачивается, протягивая руку темноволосой. Та прыгает и хватается за чужую кисть, пища от резкого движения. Её, словно пушинку, поднимают рукой и помогают забраться на забор. Мона сдирает оголённые колени о бетон, но сейчас она в эйфории от того, что сейчас происходит. Мона не понимает, что они будут делать, но сейчас их задача просто сбежать из этого здания… Спрыгивают на траву, и в этот раз Скарамучча не хватает её за руку, а лишь иногда оборачивается, проверяя, сзади ли она. Останавливаются на холмике у входа в лес, наблюдая за горящей церковью. Огонь распространяется слишком быстро, словно это место заслуживает только этого. Волосы обоих развевает ветер, как и лёгкое белое платье с верёвочками на груди. В стеклянных глазах отражается огонь, искры от дерева и отдалённые крики людей. — Лишь бы дождь не пошёл… — шепчет темноволосая и кончиками пальцев касается руки японца, словно просит разрешения. И она его получает в виде сжатия её худой руки в чужой. — Уходим.

Говорит японец и утягивает за собой темноволосую подальше отсюда. И только сейчас обладательница длинных волос осознаёт, что если бы не познакомилась с ним, то сгорела бы в этом месте вместе с ним…

***

— Ешь, ты не обедала и не ужинала, — протягивает дешеёвую упаковку с выпечкой девушке, а сам себе купил на последние деньги энергетик. Мона удобнее устраивается в чужой толстовке и откусывает кусок теста, это в любом случае вкуснее, чем сырые сосиски и слипшаяся каша. Скарамучча сидит рядом в тонкой футболке, и она замечает, как его руки покрываются мурашками от холода. Только её уже двинули за отказ в толстовке, теперь решила просто сидеть на бордюре смирно и наслаждаться теплом. — Мы теперь свободны? — ошарашенно спрашивает мелкая и доедает кусок теста с колбасой и сыром, слизывая с уголков губ крошки. — Нет. Они не тупые, будут искать нас, — от нервов парень начинает стучать ногой по асфальту. — Может, сбежим? В другой город, куда-либо… — Я пойду сам туда, — кивает сам себе и отпивает ещё один глоток слишком уж сладкой субстанции из банки. — Что? Куда? — поворачивает макушку девушка, и в её глазах появляется толика страха. — В полицию. Они не придурки, чтобы не понять — настоящий это пожар или подстроенный, — его ресницы начинают дрожать, и он замечает на руке комара, у которого тут же обрывается жизнь одним шлепком. — Что?! Нет! Зачем?! Мы если сбежим, то... — Мона, не будь дитём, — перебивает её японец и стукает рукой по лбу, чтобы та пришла в себя. — Сознаюсь, скажу, что это была случайность и неосторожность с моей стороны. Меньше срок дадут, тем более я ещё несовершеннолетний, тем более снизят. — Насколько снизят?… — поникшим голосом спрашивает темноволосая и не может поверить, что он собирается оставить её одну в этом огромном мире. — Может, семь лет… Шесть, если повезёт, не знаю, — дёргает плечами и допивает банку, выкидывая её в мусорный бак. Тянется рукой в карман толстовки девушки и вытаскивает помятые бумажки в файле. Распрямляет бумаги в руках, игнорируя заинтересованный взгляд Моны рядом. — Это твоё. Через неделю подойдёшь в полицейский участок и спросишь, что с этим делать, — протягивает бумаги девушке в руки и встаёт с бордюра, потягиваясь. — А я пойду, пожалуй. — Что… Прямо сейчас?! — испуганно подрывается Мона, так и не разобравшись, что за документы, и подбегает к парню, хватая за край футболки. — Скар, пожалуйста, останься хотя бы на всю ночь! Утром пойдёшь, не оставляй меня! — она в истерике, она не готова к этому одиночеству среди взрослых людей. Ей страшно, она не хочет быть одна! — Уймись. — отдёргивает девушку и разворачивается к ней передом, пряча руки в карманы спортивок. — Прими этот факт, теперь мы не на цепи, а на свободе. — Но директор, скорее всего, жив и будет нас искать, особенно тебя! — Он умер, не смей сомневаться в моих словах, — фырчит Скарамучча и бегает глазами по мокрым от слёз щекам. — А мама… У тебя же должна быть... — Хватит, просто прекращай себя вести, как тряпка, — резко перебивает и отдёргивает за плечо Мону, заставляя прийти в себя. — Прости… Я… Мне просто страшно… — признается и сжимает документы в руках, сдерживая слёзы в уголках глаз. — Если ты не тупица, то справишься, — Скарамучча дотрагивается до макушки Моны и ерошит влажные волосы, слабо улыбаясь. А у девушки снова всё внутри переворачивается вверх тормашками, заставляя позабыться обо всем. Осознание дальнейшего неизвестного пути без человека, который всегда был и будет на её стороне — означает окончательно потеряться в себе и вокруг. Она не сможет без него… Он её кислород, он ей нужен! — До встречи, звёздочка.

***

Мона приоткрывает ресницы и трясёт головой из стороны в сторону, отказывая мне в подробностях прошлого. Я вздыхаю и заставляю девушку достать эту дрянь из сумки, и она слушается меня. В её глазах замечаю почти всю прожитую жизнь, но понять, что именно она пережила, я не в силах. Выбрасываю эти маленькие пакетики в унитаз и нажимаю на смыв, игнорируя гневное рычание в свою сторону. — Пошли домой, тебя провести? — спрашиваю Мону и отдаю сумку ей в руки, расстраиваясь из-за поникшего состояния девушки. Ей точно нехорошо. — Нет. Сама дойду. Тихо говорит себе под нос и выходит впереди меня. Вздыхаю и достаю телефон, находя контакт одной уж бесящей особы, но как бы я его не любил, он ближе Моне, чем я. Печатаю и умоляю приехать, присмотреть за девушкой, ведь эти придурки возможно уже поняли, кто продавал на их территории эту дрянь. И, к моему удивлению, он отвечает сразу же и положительно… И вот не пиздите мне, что они не бывшие друзья. — Мона, притормози, — аккуратно касаюсь её плеча и останавливаю у выхода. — М? — Я не со зла это смыл, сразу же напиши, сколько они потребуют с тебя выручки, и я отдам тебе деньги. Только поклянись, что никогда даже не подумаешь об этом, — серьёзно пытаюсь внедрить свои слова в её башку, а та лишь кивает. Для меня она является маленьким ребёнком, которому пришлось рано повзрослеть, и многие скажут, что та сама виновата в такой жизни, но мне кажется, что выбора то у неё особо и не было… — Мгм… — она кивает и пытается улыбнуться мне, но уголки её рта дрожат, и в итоге у неё не получается даже посмотреть на меня. Выходим на свежий воздух, и от всего этого стресса мне приходится достать из шоппера одноразку, выкуривая пару глубоких втяжек. В последнее время я и вовсе переставал курить, но Мона умеет поменять планы человека. — Позвони, как дойдёшь! — кричу ей вслед, выпуская одновременно клубок клубничного дыма. Мона лишь махает рукой и заворачивает за угол здания, а я решаю остаться под козырьком и насладиться свежим воздухом, игнорируя шум машин на дороге.

***

— Ц… Поможет в этот раз, а что мне дальше делать? Я не смогу оплатить счета картами… Мона фырчит себе под нос и сжимает от злости сумку. Спустя пять минут слышит тяжёлые шаги позади себя, понимая, как начинает биться её сердце. Пытается игнорировать и успокаивать себя, что никому она не сдалась и это обычные прохожие. Хочет скоротать дорогу и заворачивает за угол с намерениями оторваться от пары людей сзади в переулках. Но из-за забывчивости попросту утыкается в тупик. — Блять… — ругается про себя и разворачивается, надеясь, что там никого нет. Но её резко хватают за горло и отрывают от земли, ударяя её лопатками об грязную кирпичную стенку. — Да блять! — шипит от боли Мона и ноготками хватается за сильную руку. — Дорогая, ума не хватило, что продавать своё на чужой территории ой какая плохая идея? — мерзкий голос раздаётся прямо перед лицом, а пальцы сжимают горло, перекрывая все пути к воздуху. — Пошли нахуй… — задыхается и пытается ударить их ногой, укусить за руку, но ничего не выходит. Её попросту отшвыривают от стенки в сторону мусорного бака, и она проезжается оголёнными коленями по асфальту и ударяется плечом об металлическую поверхность. — Дефекты мозга тональником не замажешь, солнце, нужно иногда думать головушкой, — один из них смеётся, и трое подходят ближе, разминая руки. Мона хватается рукой за плечо и пытается встать обратно на каблуки, но понимает, что от такого пинка она попросту вывернула лодыжку. Такой боли она давно не ощущала, словно попала в родное детство, ностальгия… Как только чужая тень нависает над темноволосой, Мона жмурит глаза и прикрывает руками лицо. — Блять, подождите! Давайте поговорим! — пищит девушка и готова огребать, как дёргается от приглушённого выстрела, а дальше и вовсе не решается открыть глаза и посмотреть на то, что происходит вокруг. Топот шагов и неизвестные ей крики доносятся вокруг, а после и вовсе всё замирает в тишине. Она снова начинает пищать, когда её хватают за локоть и пытаются поднять на ноги с грязной земли. — Я не буду! Я уже выбросила это! Отпустите! — визжит девушка и махает руками, случайно задевая кончик носа впереди. — Что выбросила? От этого голоса внутри опять всё переворачивается, отчего её уже подташнивает от событий этого дня. С дрожью медленно открывает ресницы уже в размазанной туши и замечает короткие волосы перед собой и тот же презрительный взгляд. — Скара? — не веря переспрашивает и пару раз моргает. Хочет встать на две ноги, как скручивается от боли и упирается руками об чужие плечи. — З-зачем пришёл? — Мне уйти? — равнодушно спрашивает, оглядывая её с ног до головы, словно оценивает. — Нет! Скарамучча закатывает глаза и прячет глок обратно во внутренний карман кожаной куртки. Рукой перехватывает это создание на тёмных каблуках за рёбра и перекидывает чужую руку через свою шею. — Дотронешься до кожи — пристрелю. Мона несколько раз кивает и послушно идёт, хотя скорее хромает на одной ноге в сторону своего дома. Ей не верится, что спустя столько лет игнорирования и холодного отношения к ней он обратно вернулся к ней. Она хочет узнать всё, но сейчас не может завалить его вопросами, спугнёт. Потому решает подождать, пока он поможет ей дойти до дома и обработать эти раны. Темноволосая ощущает, как её лодыжка начинает опухать, а царапины на коленях сильнее ныть. Синяков на шее она не чувствует, но они точно уже появились. Десять минут им понадобилось, чтобы дойти до дома, где пока что имелся свет, и Мона безумно благодарна этому. Только вот беспорядок, который там творится, сам себя не уберёт… Бутылки, бумажки, домашняя одежда и всё это валяется по всей гостиной. В холодильнике лишь одна дешёвая лапша, а крошки все сграблены под ковёр. — Извини за беспорядок… Я… — Закройся. И она сразу же затыкается. Её усаживают на диван, и Скарамучча немедля отходит в сторону кухни, шумя дверцами шкафчиков. Один удар, два удара, а последний сопровождается матом, и с четвертой попытки парень смог найти аптечку, которую девушка засунула в самый дальний угол. Возвращается обратно к девушке на диване. Садится на колени и открывает аптечку, не поднимая взгляда на «дурочку», которая потерялась во взрослом мире. — Скар… — но он её игнорирует, выливая на ватку зелёнку, и прижигает её к ранам на коленях. Мона вскрикивает от боли, а парень словно в наказание сильнее давит на рану, чтобы точно впиталось. — Прости-прости! Убери, убери! Я поняла всё, заткнулась! — кричит девушка и руками касается плеч, пытаясь отодвинуть его от себя, и чтобы убрал ватку с колен, это слишком больно. Хоть она и ведёт сейчас себя, как ребёнок, в душе ей нехорошо. Уголки глаз её опустились, а смотреть на всё с улыбкой она давно перестала. Алкоголь выветрился из её организма, и теперь она может трезво обдумать всю свою жизнь… И ей она не нравится… Видеть перед собой человека, который дал ей документы на свой дом, дал ей свободу и взял ответственность на себя, слишком больно и одновременно приятно. У каждого человека есть свой аромат, у Итэра это был лёгкий сладкий запах фрукта, а какого, девушка сказать не может. У Тартальи тоже был свой аромат, который она чуяла, а вот Скарамучча… У него аромат, который она никогда не забудет. Аромат пропахшей сигаретами кожи, человек, который лишь взглядом может вывернуть её наизнанку. Разломать рёбра и вырвать сердце, совратить его и обратно всунуть, выбросив на помойку. И даже после этого она всё равно будет рада его видеть. — Скар… Он молчит, но темноволосая уверена, что он её внимательно слушает. Пока Мона размышляет, какой вопрос задать первым, тот аккуратно расстёгивает застёжку на её опухшей лодыжке и снимает туфлю. Берёт жёсткий бинт и мазь из металлического ящика, размазывает её на бинте и прикладывает его к опухшему месту, заставляя кожу покрыться мурашками от холода мази. — Почему ты после тюрьмы не связался со мной? — тихо спрашивает и шипит, когда Скарамучча уж слишком туго завязывает узел бинта на лодыжке. — Каждому человеку нужен старт, но ты и с ним не справилась. Я разочарован, — хмыкает парень и холодно смотрит на Мону, но глаза его бегают по лицу, а позже опускаются на шею. Он приподнимается на коленях и тянется рукой к подбородку девушки, приподнимая его, давая себе доступ к шее и синякам на коже. — Я не могу одна… Скар… Я говорила, что мне страшно… — дрожащим голосом отвечает темноволосая и отводит глаза в сторону, прикусывая губу. Он никогда не прикасался к ней, это впервые, когда он смог дотронуться до кожи, даже до обычного подбородка. — Ты тряпка? Если ты мне хотела доказать это, то поздравляю, у тебя получилось, — фырчит японец и берёт мазь от синякоч, размазывая ее по коже на шее девушки. После чего отпускает подбородок и складывает всё обратно в аптечку, игнорируя шум дождя на улице. — Да, я без тебя тряпка, Скар! — говорит в голос темноволосая и обращает на себя внимание парня, который не решается поднять глаза и рассматривает татуировки звёздочек на чужих ключицах, находясь перед ней на коленях. — Я не смогу без тебя… Я слаба без тебя и полностью зависима… Прошу… Не оставляй меня больше одну… Пообещай, что не оставишь меня! — Мона видит, как дрожат чужие ресницы и как за окном стреляет молния, но сейчас перед ней объект, который является похуже грома и бури. — Скар… Подними руку вот так… Пожалуйста… Мона поднимает ладонь на уровне своего лица и немного растопыривает пальцы, уголки губ её дергаются вверх, когда Скарамучча неуверенно поднимает руку и молчит, разговаривая своими глубокими глазами. Она не может прочесть его, как книгу, да даже если попробует, ей не дадут, но если осторожно… — Позволишь? — она тянется своими кончиками пальцев к ладони парня, и тот размышляет в районе десяти секунд, пока его руки не касаются. Скарамучча не отдёргивает руку, как тогда, спокойно выдерживает это касание и опускает глаза на измазанные колени в зелёнке. — Спасибо… Шепчет Мона и утыкается своим лбом в чужой, переплетая своими тонкими пальцами чужие. Наслаждаясь этими дрожащими длинными ресницами, как и мирным и глубоким дыханием. Она не отпустит его в дождь, не отпустит в солнечную погоду, не даст покинуть её навсегда. Мона будет делать всё, чтобы парень чувствовал себя комфортно рядом с ней, лишь бы был с ней. — Обещаю…

***