so tonight that i might see

""Я — мягкая, плюшевая игрушка!" — Волшебная Девочка Усами, также известная как "Usami! Love, love"       Слуга считал, что этот ИИ очень раздражающий.       Не то чтобы он, на данный момент, провел с ней едва ли больше часа, но на самом деле этого времени показалось вполне достаточно. Даже слишком много.       Она была не так уж и уродлива, но ярко-розовая "волшебная девочка" была для него пределом, не говоря уже об этом голосе. Слишком приторно-сладкий и вызывающий зубную боль, почти также как отвратительная глазурь на торте. Его первой мыслью было то, что это могло бы понравиться Котоко-чан. Он не испытывал особых сомнений по поводу этого существа, по поводу ситуации в целом. Но лишь пока "оно" не стало вращать своей странную штуковиной, похожей на скипетр, и не начало... говорить на каком-то замысловатом, жеманном языке. Тон был высоким и пронзительным, и он невольно вздрогнул, когда впервые его услышал. Простите его за предположение, что искусственный интеллект, которым обладал бывший Абсолютный, был бы более профессиональным.       Но его больше не волновали таланты или Абсолютные. Может, он бы сказал также как и выше, если бы они его хоть как-то волновали.       Так что это не имело большого значения.       Хината, ради конфиденциальности, позволил Слуге поговорить с Усами-Геккогахарой наедине. Слуга не видел в этом особого смысла, так как предполагал, что эти двое, скорее всего, просто обсудят эту встречу позже. В любом случае, им будет не о чем разговаривать. Он почти ничего не скажет об Эношиме, даже несмотря на все, что ему ранее указал и посоветовал Хината. Да, изредка он будет позволять себе оговориться. Выдавать ненужные и мелкие подробности, словно бросая хлебные крошки голодной птице. Но большая часть того, что он мог бы ей рассказать, вероятно, лишь усилила бы опасения по поводу его отчаяния. И поэтому он был осторожен, стараясь не выдать ничего, что могло бы иметь реальную ценность. Хината его сам предупредил, что проблему Слуги нельзя раскрывать ни одному человеку из Фонда Будущего. А иначе, они попытаются его схватить и убить (ключевое слово — попытаются). Не то чтобы у них могло получиться это сделать, подумал Слуга. Но все же, он не мог этого допустить. Даже если они не смогут его убить, он не может позволить им его схватить. Особенно учитывая, что у него еще есть дела и предстоит сделать много работы. Надежда не была готова, и он не мог отказаться от нее сейчас, не после всего того, что он пережил ради нее. Ему нужно, чтобы остальные снова стали отчаянием, лишь тогда это сработает. Еще не прошло достаточно времени, и он поговорил только с четырьмя людьми. Надежда не была готова.       На самом деле все это было пустой тратой времени, ценного времени, которое он мог бы использовать для достижения своих целей. Даже если бы он мог что-то рассказать ИИ, а смогла ли Геккогахара вообще понять хоть что-то из того, о чем он говорил? Он знал, что нет. Это было очевидно. Из этого можно сделать итоги — все это бессмысленно. Он скажет это Хинате и будет наслаждаться его разочарованием. Может быть, это немного компенсирует весь этот сюр.       Слуга вышел из административного здания, которое было отведено специально для этих сессий, и начал пробираться через остальную часть здания, чтобы, наконец, выйти. В главной зоне находились безымянные агенты Фонда Будущего. Как предполагал Слуга, они все еще находились на острове только для того, чтобы присматривать за ними и докладывать начальству, на случай, если Осколки снова возвращались в отчаяние. На всякий случай. Вероятно, он мог бы найти способ обойти это.       Но не это привлекло его внимание. Вместо этого, как он заметил, когда закончил свой путь по коридору, на одном из стульев у стены, сидела некая бывшая медсестра. Та, которую он в последний раз видел избегающей его взгляда за столиком в ресторане. Но в этот раз, она не отводила глаза. Наоборот, она жадно смотрела на него, как будто в его владении было что-то, чего она жаждала. Он знал ее и поэтому точно знал, что это именно. — Цумики, — поприветствовал он просто и по существу. — Не думал, что тебя тоже втянули в это дело со всей этой терапией. Она выглядела несчастной, но ее слова были более резкими, чем обычно. — Нас всех в это втянули. Слуга что-то промычал, а потом глухо и безэмоционально ответил. — Хината всегда решителен, так? Выражение лица Цумики было сдержанным, и она коротко повторила. — Да, так.       Хрупкое перемирие между ними, возникшее во время их разговора на пляже много дней назад, казалось Слуге почти полностью разрушенным, поскольку теперь Цумики была к нему так же холодна, как и прежде. — Думаю, — осторожно сказал он, — я оставлю тебя.       Он просто хотел посмотреть, что она будет делать, но, как и ожидалось, она окликнула его по имени, прямо когда он собирался уходить. Он обернулся, чтобы скептически на нее посмотреть. — Ты же знаешь, что он тебе потакает? — спросила она. — Он все время тебе потакает, хоть и отрицает это. — Не вижу для этого никаких причин, — коротко ответил Слуга. — Мне до него нет никакого дела. — Это же очевидно, — сказала она ему. — И именно поэтому он позволил тебе оставить эту руку. Если она уже игнорировала их шаткое короткое перемирие, он предполагал, что он тоже мог бы о нем забыть... — Завидуешь, да? — он протянул издевательски. — Хоть моя память и ужасна, именно ты, как я помню, сказала, что тебе будет достаточно, если я оставлю это себе. И она медленно встала, продолжая говорить. — Может быть, я солгала, — ответила она. — Может быть... Я-я не думаю, что ты этого заслуживаешь.       Она солгала? Это была мысль — двойственная и неуверенная. Она была искренна, когда говорила это, он видел это по ее лицу. Но теперь она была другой. Может быть, для той женщины, которой она была раньше, это была суровая правда. Но для того, кем она была сейчас, это шло вразрез с тем, за что она выступала, ее эгоистичными собственными желаниями и стремлениями. Значит, это было полуправдой. Да, это было так.       Она изменилась, и это должно было означать, что что-то в его манипуляциях щелкнуло. Теперь, подумал он, осталось только продолжать. Это был ее финишный отрезок. Затем он мог бы продвинуться еще дальше, и, возможно, однажды они все вернутся к тому, что оставили, и тогда надежда снова получит шанс. С ней было легко, ужасно легко, но она всегда была самой нестабильной из всех, вернейшей последовательницей Эношимы. Он был бы больше удивлен, если бы все было не так просто. — А ты этого заслуживаешь? — резко спросил ее Слуга, единственное, что вертелось у него в голове, — это осознание продолжения его заговора. — Ты, кто отказалась от отчаяния? Ты думаешь, что ты заслуживаешь хоть какой-то ее части? — Больше, чем ты, который едва ли следует за ней, — выплюнула она. — Она любила меня, несмотря ни на что. Она бы и сейчас... хотя я изменилась. Он чуть ли не рассмеялся над этим. — А она бы простила? — жестоко спросил он. — А она бы простила твою слабость? — Она всегда меня прощала. Она была единственной, кто меня прощал. — Но ты предала ее, ты предала саму память о ней.       Он посмотрел на нее с презрением, его серые глаза были холодны и ледяны, губы скривились в непреклонной гримасе. Как бы ему ни хотелось ухмыляться и гоготать при мысли о том, что, может быть, он наконец-то сделал что-то правильно, ему нужно было поддерживать роль. Он был хорошим актером, кто бы мог подумать? Она, должно быть, тоже, размышлял он, если никто еще не заметил ее вины. — Разве нет? Ты бросила отчаяние, все, за что она боролась. Как это может быть простительно? Она быстро приблизилась к нему, и когда она оказалась прямо перед ним, ее тонкий палец ткнул его в грудь. — Т-ты не можешь говорить о том, за что она боролась, — она сказала ему пронзительным шепотом. — Ты никогда не следовал за ней полностью! Для тебя она была всего лишь средством достижения цели. — Может быть, — ответил он, — может и нет. Но дело не во мне, Цумики-сан, дело в вас. И в том, что вы, по вашим словам, заслуживаете. Короткий, нерешительный рывок заставил его опустить глаза. Она опустила палец и вместо этого обхватила рукой запястье мертвой девушки. Даже надетая на нее черная перчатка не могла ее скрыть. Он на мгновение замер, затем снова поднял глаза, болезненно усмехнулся и сказал, — Ты не можешь это взять. Конечно, жаль, что я украл твое, но оно принадлежит мне. Она дернула вниз еще сильнее. — Тебе не должно ничего принадлежать, — сказала она ему. — Ты всего лишь слуга. Нет. Ты раб.       Раб человека или раб своих собственных прихотей и мотивов? Он не знал, что именно она имела в виду. — Чей я раб? Эношима мертв. Воины прячутся, а Монака-чан сбежала. Хината не позволяет мне быть его, и он захватил Камукуру… — его слова были легкомысленными, чтобы создать впечатление, что последние два факта его нисколько не беспокоят. Хотя он был почти уверен, что Цумики видит его насквозь. — Может быть, ты и права, Цу-ми-ки. Может быть, я ее и не заслуживаю, но... не притворяйся, что ты ее заслуживаешь. — он прошипел следующие слова с удушающим ядом, направленным исключительно в ее душу. — Ты назвала Кузурю предателем, но предательница это ты сама.       И затем, как он мог судить по резкой боли, пронзившей остатки его нервных окончаний, Цумики резко отдернула руку назад, забирая с собой то, что было в ее хватке. Он посмотрел вниз и увидел, что она другой рукой сорвала перчатку и теперь скомкала ее в своем кулаке. Будто бы та причиняла ей страдания одним своим существованием. Через пару секунд она разжала пальцы и позволила перчатке упасть на землю, как одинокий осенний лист. Он видел, как ее пальцы глубоко впились в холодную, мертвую кожу серой руки, но ничего не почувствовал. Ее ногти были настолько обкусанными и короткими, что даже если бы он мог чувствовать ту руку, он бы все равно не почувствовал боли. Однако он почувствовал болезненное жжение в нервах оставшейся части его руки, и этого было достаточно.       Ощущение столь внезапного покушения на половину конечности, которая и так постоянно болела, было достаточным, чтобы на мгновение на его лице пронеслась боль. Он сразу же понял, в чем заключалась цель Цумики. Он задавался вопросом, как бы это выглядело, если бы она полностью оторвала руку от его тела. Будет ли она кровоточить? Не кровь Эношимы, которая давно высохла, а его собственная? Она разбрызгается по всему полу и испачкает его, а возможно, и их тоже. Цумики, возможно, держала бы эту руку, прижимая ее к груди, словно новорожденного ребенка. Или, может быть, она приложила бы его к нижней части живота, где когда-то томилась матка Эношимы? Возможно, она воспримет это как напоминание о том, чего ей пришлось лишиться. Может быть, она посчитала бы руку достойной заменой. Поступила бы она так же, как он, если бы ей удалось раздобыть нужные средства? Если она найдет способ сбежать со своей собственностью, она тоже отрубит себе руку? Пришьет холодную замену к окровавленной, кровоточащей культе? Неужели история повторится, задавался вопросом Слуга.       Он знал, что она сгниет на Цумики, ведь у нее не было его удачи, которая до сих пор не давала руке окончательно "умереть". Таким образом, подумал он, она получит по заслугам за всю ее жадность. Поэтому он боролся с ней, призывая ее остановиться, хотя и знал, что она этого не сделает. По крайней мере, добровольно. Несмотря на это, он попытался, его настоящая рука обхватила запястье Микан, так же как ее рука обхватила запястье Эношимы. Она была в ярости, ее лицо было искажено, а волосы встали дыбом, как у злой кошки. — Ты говорил, что хочешь поменяться со мной местами, — холодно напомнила она ему, крепче сжимая руку. Он подумал, что если бы мертвая кожа все еще могла покрываться синяками, то к тому времени она была бы вся в темно-синих пятнах. — Ты можешь это сделать, Комаэда, еще не поздно, — тихонько, но в то же время напряженно пробормотала она. — Тебе просто нужно отдать ее мне. И мне бы сбросить кожу, будто змею, отдать всю плоть в которой заточен.       И он был готов это сделать. Несмотря на то, что он все понимал, на секунду он почувствовал искушение. Может быть, тогда Хината перестанет бросать на него эти постоянные встревоженные взгляды. Может быть, тогда он сможет двигаться дальше. Возможно, тогда, без постоянного напоминания о том, как низко он пал... он смог бы простить себя за все?       Но нет. Зачем это вообще ему нужно? Хоть это и надежда, он знал, что, чтобы расцвела настоящая надежда, нужно отчаяние. Что это было, как не эгоизм? Он был жадным, беспечным и безответственным. Как он посмел иметь такую предательскую мысль. Надежда не была готова. Он еще не может стать свободным. И вот он вновь пришел в порядок. — Ты сказала, что солгала, — сказал он ей сквозь стиснутые зубы. Удивительно, что швы оказались такими крепкими. Разумеется, если это было единственной причиной, по которой рука до сих пор держалась (хотя почему-то ему странно казалось, что это могло быть не так). Может быть, это была удача, которая компенсировала неудачу этой ситуации. А также тот факт, что агенты еще не пришли, чтобы их остановить. — А если я тоже?       Он не лгал, по крайней мере, не полностью, но он говорил скорее о всей ситуации, а не только о самой руке. Это было признание, в основном импульсивное, но возникшее из-за осознания. Осознания того, что Цумики восприняла бы эту амнезию гораздо более спокойно, чем он сам. Пришла бы ей в голову та же идея, что и ему, попытаться вернуть других обратно? Может быть, да, а может и нет. Но она была бы благодарна за это. Она, которая любила Эношиму всем сердцем и никогда не сомневалась в этом, заслуживала этого больше, чем он.       Но он не врал о руке, и он не врал сейчас. Это тоже была полуправда, отсюда и "может быть". Как он уже говорил Хинате, он кто угодно, но не лжец.       Цумики, похоже, этого не знала. Жаль. — Конечно, — ответила она. — Я должна была догадаться. Все, что выходит из твоего рта — загадка. — Или, может быть, ты просто неспособна это понять. Она откинула голову назад и противно захихикала. — Ты называешь меня т-тупой. Будь оригинальнее, Слуга. Он был уверен, что она слышала такое оскорбление бесчисленное количество раз. Конечно, не только отчаяние сделало ее такой. Именно годы непрекращающихся мучений привели ее к Эношиме — первому человеку, который проявил к ней хоть какое-то сострадание. Ему нечего было сказать, и вместо этого он просто процедил, — Отпусти меня. — Тебя? — снова рассмеялась она. На этот раз менее злобно, просто... снисходительно. — Эта рука — не ты.       Она была сильна своим отчаянием. Настолько сильна, что у него не получалось ее от себя оторвать. Он положил свободную руку на ее руку и потянул в противоположном направлении, намереваясь отцепить ее. — Это будешь не ты, — тихо сказал он. А затем, просто для пущей убедительности, просто потому, что мог, он добавил. — Предательница. — Я не предательница, — она прошипела.       И вот оно. В этих ее последних словах было окончательное подтверждение.

***

Эти трое были не единственными, кто пришел за ее телом, просто они оказались самыми быстрыми. Цумики встретила их в мусорном отсеке. Она уже рыскала в поисках трупа, когда они спустились по лестнице. Первым это сделал Кузурю, который казался напряженным и более раздражительным, чем обычно, что казалось невозможным, а за ним и его инструмент, стоявший рядом. Следующим был Комаэда, которого милая Джунко-сама велела всем называть Слугой, который был полной противоположностью — холодно-спокойным и вечно беззаботным. Он расслабленно держал руки в уже растянутых карманах своей черной куртки. Он уставился на нее, его взгляд в полуприкрытых глазах был расчетливым. Он сказал, — Полагаю, мне следовало ожидать, что ты уже пришла.       Конечно, им всем следовало. Как будто она могла бросить свою возлюбленную только потому, что та умерла, ха! Какая глупая мысль. Она бы последовала за своей любимой хоть на край света, в рай и в ад, если бы ее позвали. — Ты, — кисло ответила она. — Что ты здесь делаешь? — Ну, — улыбнулся Слуга. — Я, конечно, не могу говорить за Кузурю-куна, но я просто пришел сюда, чтобы кое-что забрать.       Как непонятно. Она ненавидела это в нем, то, как он намеренно обходил вопросы и давал в ответ неточные ответы. И не только она это ненавидела. Она была уверена, что он знал, что это раздражает их всех, и, должно быть, поэтому он это делал. Несмотря на то, что он заявлял о своем желании и воле служить и подчиняться, он постоянно настраивал всех против себя. Он имел что-то против них, и она считала, что это слишком самонадеянно с его стороны. — Забрать что? — потребовала она, хотя была почти уверена, что уже знает. Слуга большую часть времени был непредсказуем, но даже у него были свои провальные моменты. Если судить по ее собственному решению, то он пришел, чтобы изуродовать ее возлюбленную ради себя. И как он смеет, подумала она, как он смеет считать себя достойным совершить такое? Только Цумики была достойна того, чтобы нести с собой часть Эношимы. Что давало Слуге — или даже Кузурю, если уж на то пошло, если он за этим пришел — такое право?       Но потом она задумалась об этом еще больше. Эношима и Слуга были в ссоре еще до того, как Слуга стал Слугой. Он сам рассказывал Цумики эту историю, которая произошла, когда он еще был учеником Пика Надежды, когда он пытался застрелить Эношиму, и какая-то доля удачи это предотвратила. Он не сказал, какая именно это была удача. Была ли это его неудача, или удача Камукуры, или какая-то странная смесь того и другого. Но он потерпел неудачу, Камукура выстрелил в него, и он выжил. Цумики кричала на него за его прошлую дерзость, а потом смеялась над его неудавшейся попыткой. Он воспринял это хорошо, учитывая все обстоятельства. Но с другой стороны, он, казалось бы, воспринимал большинство вещей хорошо, все с этой небрежной улыбкой и этим полуотсутствующим взглядом. Благочестивая Эношима и Безбожный Слуга никогда не ладили, и Эношима наверняка пришла бы в отчаяние, если бы увидела, что Слуга собирается сделать с ее телом. Так что, возможно, в каком-то смысле, это был его последний подарок ей. И это Цумики могла принять.       Слуга улыбнулся, а Цумики ничего не сказала. Рядом с ними Кузурю закатил глаза. — Если вы двое закончили свою детскую перепалку, — он прорычал, — давайте займемся, блять, работой. — Сначала нам нужно ее найти, — пробормотала Цумики. — Я искала, но…       Слуга поднял одну белую бровь, а затем, повернув каблук, исчез в особенно высокой куче мусора. Она слышала, как его шаги становились все громче и громче, а потом, через несколько минут, они внезапно прекратились. — Легко, — сказал он издалека. Она фыркнула. Через мгновение, он снова появился в ее поле зрения. На его лице красовался самодовольный взгляд и у нее действительно возникло внезапное желание убить его. На одного вредителя в мире меньше, рассуждала она.       Кузурю не обратил внимания на ее смятение, вместо этого соизволив последовать за Слугой. Сдержанно промычав, Пекояма пошла за ними.       Не прошло и минуты, как она увидела ее. Ее возлюбленную, распростертую, словно ангел, на холодном бетонном полу, полураздавленную, но все еще такую прекрасную. Колени подкосились и ослабли, Цумики приблизилась к трупу. Не так уж много осталось того, что можно было спасти от ее тела; может быть, достаточно, чтобы похоронить, но она пришла не за этим. У нее была одна рука, но не было ног. Нижняя часть ее лица, эти шикарные губы, которые так много раз целовали Цумики, были уничтожены, но все еще оставался один прекрасный ледяной голубой глаз. Ее грудная клетка была раздавлена, груди расплющены, но нижняя часть живота выглядела нормально.       Этого вполне достаточно, подумала она. Цумики краем глаза увидела, как Слуга подошел к ней, уперев руки в бедра и задумавшись. — Оно почти полностью разрушено, — прокомментировал он. — Молодец, придурок, мы то без тебя не увидели, — грубо ответил Кузурю. Слуга поджал губы. Цумики медленно спросила, — Что ты хотел, в конце концов? Держу пари, у тебя даже нет подходящих инструментов.       Его взгляд скользнул по ней, и он дразняще медленно вытащил одну руку из своего объемного кармана, демонстрируя в своей руке небольшую хирургическую пилу для костей. — Какого черта? — сказал Кузурю. — Где ты вообще нашел эту хуйню? — Удачная находка, — улыбнулся он. Цумики закатила глаза. — Ты подхватишь столбняк от этого, — сказала она ему. Это было правдой, лезвие ведь практически шелушилось от ржавчины. Шанс был высок. Очень высок.       Он пожал плечами. — Будь, что будет, — ответил он, не выглядя при этом особенно обеспокоенным этой идеей. Ну, пусть так и будет, если он хочет рискнуть, это его дело. Не то чтобы ее вообще сильно волновало, что с ним станет.       Хотя прошло совсем немного времени, Кузурю устал ждать, и пока Цумики и Слуга обменивались словами, они с Пекоямой уже приступили к работе. Заметив их, Цумики промолчала, прикусив нижнюю губу и наблюдая, как Пекояма кончиком меча осторожно вырезает единственный оставшийся хрупкий глаз Эношимы. Когда он вытащил его, Кузурю поднес его к лицу, а затем сел на пол, кивнув своему товарищу, который опустился на колени рядом с ним.       Он не кричал, когда ему вырезали его золотой глаз, за что, по мнению Цумики, он заслужил похвалу. Она думала, что не очень то и много людей умеют хорошо переносить боль, но ведь логично, что он относится к этой группе, верно?       Когда эта вульгарная процедура была завершена, Кузурю посмотрел своими двухцветными глазами, один из которых был ярко-золотым, а другой — холодно-голубым. Цумики захотелось плакать. Но вместо этого она собралась с силами и принялась кромсать нижнюю часть живота холодного тела Эношимы. Она была уверена, что остальные наблюдают за ней, пока она работает. Слуга ждал своей очереди, Кузурю с болезненным любопытством смотрел, что она выберет, а Пекояма покорно ждала своего господина.       Когда матка была освобождена от тела, она глубоко вздохнула и с почтением поднесла ее к лицу. — Это действительно то, чего ты хочешь? — спросил Кузурю, наполовину сбитый с толку, наполовину язвительно-насмешливый, как мне показалось. — Какие у тебя планы на это, а? — Заткнись, — рявкнула она, тоном ледяным и едким. — Какие у тебя планы на ее глаз? Я знаю, что ты не можешь им видеть.       Он усмехнулся. — Как скажешь. У меня здесь дел больше нет. Я просто хотел узнать, чего именно ты от нее хочешь, и, конечно же, это обязано было быть чем-то ебнутым. — А, ты не остаешься? А если, придут еще люди? — прокомментировал Слуга. — Мне поебать на то, что получат они, и мне поебать на то, что получишь ты, — резко ответил Кузурю. С этими словами и резким движением пальца, давая знак инструменту следовать за ним, Кузурю нырнул обратно за кучи мусора и исчез из виду.       Цумики прикусила губу, возвращая фокус на задачу. Было бы трудно, очень трудно сделать эту операцию самой себе, но какой у нее был выбор? На мгновение ее взгляд скользнул по Слуге, который со странным блеском в глазах смотрел на труп Эношимы и сжимал пилу в своей руке так, что побелели костяшки пальцев. А если... — Эй, Слуга, — обратилась она к нему. Он резко поднял голову, услышав эти слова, и она слегка улыбнулась ему; в целом мягко, но достаточно резко, чтобы он понял: то, что она собиралась ему сказать, было не просто вопросом, а скорее требованием. Требованием, чтобы тот служил. В конце концов, это и было его предназначением. Он никогда не станет чем-то большим. — Мне нужна твоя помощь кое в чем…

***

      У него был относительно легкий день, и, возможно, это само по себе должно было стать своего рода предупреждающим знаком.       В последнее время некоторые ребята вели себя немного странно: Коидзуми, Сайонджи и Самозванец, — и Хинате это показалось странной группой, если задуматься. Цумики была такой, какой обычно и была Цумики. До рецидива она была нервной, но после этого Хината не замечал ничего особенно странного. Самозванец был частью группы, которая видела необходимость в сессиях, и поэтому был одним из немногих, кто пошел первым, а после него более нервные Коидзуми и Сайонджи по отдельности. Возможно, чтобы предотвтратиь назревающий рецидив у них. Сегодня первым пошел Комаэда, а потом Цумики. А потом те, кто остались, но уже в другие дни. Он пока не спрашивал и не собирался спрашивать у Геккогахары подробности. Врачебная тайна, все такое, но он знал, что если что-то произойдет или покажется совсем плохим, она ему обязательно сообщит. А так, если не считать сеансы, он мог сделать больше, чем она, ибо Хината был ближе к ним и сам находится на острове.       Но, помимо этого, дела пошли уже получше. Конечно, все еще существовала очевидная проблема амнезии одного человека, но не похоже, что Комаэда стремится к чему-то большему, чем к отшельничеству в своей комнатке. Так что Хината не сильно беспокоился о нем. Немного, да, но не слишком.       Может быть, ему стоило.       Он услышал это прежде, чем увидел. Первым заговорил женский голос. — Я понимаю твою цель, — между словами она делала глубокие, учащенные выдохи, словно задыхалась. — Я п-поняла. Если ты мне это дашь, я тебе помогу! Второй голос был более маскулинным, хотя и скорее хриплым, чем глубоким. — Мне не нужна твоя помощь. Я справился с тобой достаточно легко, с остальными тоже трудно не будет. — Со всеми остальными будет сложнее. Они никогда не знали ее любви так, как я. Но я... я знала ее лучше всех. Я тебе нужна. — Ты не сможешь манипулировать, чтобы получить желаемое, Цумики. Не со мной. Затем прозвенел пронзительный вопль, — Просто отдай ее мне!       Хината выглянул из-за угла и с удивлением обнаружил стычку между Цумики и Комаэдой. Судя по всему, столкновение брало обороты уже физические. С этого ракурса было трудно что-либо разглядеть, так как Комаэда был закрыт Цумики, стоявшей спиной к входной двери, но Хината все равно знал, что ничего хорошего не происходит.       Когда Комаэда, казалось, не смягчился, Цумики дико замотала головой. — Нет, нет, — пробормотала она, звуча почти безумно. — Нет, они нам даже не нужны. Мы можем уйти, только ты и я. Я могу защитить ее лучше. Твоя удача... слишком непредсказуема! — Но я все это время сохранял ее сам, — ответил Комаэда.       Цумики, похоже, не очень понравился этот ответ. Он не мог видеть ее лица, но почти чувствовал, как оно скривилось от гнева. Она резко дернулась назад, словно пытаясь с собой что-то забрать. Какая-то ужасная мысль пришла ему в голову, когда он услышал тихий звук, что издал Комаэда в ответ, и он решил вмешаться. Он повернул за угол и быстро направился к ним. Комаэда заметил его еще до того, как Хината показался полностью, и Хината услышал полувозбужденный звук, который беловолосый издал из глубин своего горла. Он решил проигнорировать это и вместо этого сосредоточился на происходящем. Рука Эношимы была открыта, черная перчатка, которую он вручил Комаэде много дней назад, лежала забытой на полу, словно старая тряпичная кукла. Цумики крепко обхватила запястье руки, а собственная рука Комаэды оказалась чуть выше.       Он понял за долю секунды, что именно она пыталась сделать, и обнаружил, что его гипотеза была верна. Он быстро приблизился. — Цумики!       Ее голова повернулась в сторону, когда он остановился прямо перед ними, рваные фиолетовые волосы развевались у ее лица. — Х-Хината! — взвизгнула она. Ее глаза были широко раскрыты, и все предыдущие эмоции, которые она демонстрировала ранее исчезли с лица. Ее рука отдернулась от чужого запястья, словно это был горячий уголь. Комаэда сделал непонятное выражение лица, значащее Бог знает что. — Ч-что… Что ты здесь делаешь? — спросила она. Он схватил ее за руку, крепко, но не настолько, чтобы причинить ей боль, и убрал подальше от Комаэды. — Сначала отойдите друг от друга. Я видел, что вы делаете. — И что же я делала? Он не впечатленно посмотрел на нее. — Сама знаешь.       Затем он повернулся к Комаэде, осматривая его, уделяя особое внимание руке, которую тот теперь прижимал к груди, на предмет травм. Возможно, чтобы проверить, удалось ли ей полностью оторвать ее. Ей не удалось. Хината выдохнул с облегчением. Несмотря на то, что он знал, что от руки нужно избавиться, это был, безусловно, неверный способ сделать это. Он не знал, в каком состоянии находится место соединения под бинтами, так как Комаэда не дал ему снять их, но он был уверен, что там ничего хорошего. А если бы ее оторвали таким жестоким образом, это лишь положило бы начало катастрофе. — Комаэда, — сказал он, — ты в порядке? — С ним все в порядке, — резко ответила Цумики, широко раскрыв глаза. — У него все под контролем. Разве ты не это сказал, Слуга?       В глазах Комаэды, когда он смотрел на нее, читалась злоба, токсичная и сочящаяся ядом. Его брови опустились вниз, глаза были слегка прищурены, а рот искривлен. Он ничего не сказал ей в ответ, но похоже, что он хотел сказать. Отчаянно, отчаянно хотел. — Не называй его так, Цумики, — упрекнул ее Хината. — Называй его по имени. — Это и есть его имя, — выплюнула она. — Он не заслуживает ничего большего. Он не заслуживает ничего из того, что у него есть!       На последней фразе ее голос перешел в крик, и, произнося ее, она резко рванулась вперед, снова вытянув руки и вытянув их вперед, как зверь. Хината быстро отдернул ее, держа обе ее руки за спиной, как будто она была в наручниках. — Не забывай, Цумики, — Комаэда сделал презрительное лицо. Это смутно напомнило Хинате программу. — Ты получила свое только потому, что я тебе помог. А вот ты мне в этом не помогла. Ты тоже ничего не заслуживаешь.       Она попыталась снова кинуться вперед, но Хината удержал ее. И тут его осенило. Это было завистью. Хината вспомнил их разговор несколько ночей назад, как вела себя Цумики, когда они говорили о Комаэде и Эношиме. То, что она решила, что фаворитизм был причиной того, что Хината не навязал Комаэда вопрос о руке. Почему, наиболее правдоподобно, она теперь пыталась полностью оторвать его от его тела. Она завидовала, она так сильно завидовала. Но почему? Почему? Не было никаких причин, по которым она должна была себя так вести. Это было отчаяние, вот что это было. Еще один рецидив, да? Но... что-то было не так, подумал он. Все было каким-то не таким.       Ему не нравилось чувство неуверенности. Совсем не нравилось.

***

      Возвращение в коттедж было, мягко говоря, неловким. Хината был достаточно сообразителен, чтобы не оставлять Слугу одного, когда уводил Цумики. Но в то же время, похоже, он был достаточно сообразителен, чтобы не сообщать агентам о том, что что-то не так. И поэтому, поскольку больше некому было выполнить эту работу, он был вынужден вести за собой и Слугу, и Цумики.       Он держал Цумики рядом с собой, крепко сжимая ее запястье, чтобы она не вырвалась и не убежала. Было заметно, что она хотела убежать. Слуга стоял по другую сторону от него, пристально глядя вперед, а не на них, пока они переходили мост с центрального острова на первый. Если бы он посмотрел хоть на кого-то из них, он бы точно сказал что-то, чего не должен был говорить. Возможно, каким-то образом показал бы Хинате свое возбуждение по поводу того, что он довел Цумики до такого срыва. Было ли слишком самонадеянно утверждать, что он довел ее до отчаяния? Было ли с его стороны высокомерием полагать, что он сам может обратить всех остальных? Возможно, а может и нет. Цумики изменилась. Теперь она была уже не обычной девушкой, и уж точно не той спокойной и собранной, которую он встретил ранее на пляже. Теперь она превратилась в мерзкое, бешеное существо. Конечно, каркас был делом рук Эношимы. Он бы не сказал, что построил все с нуля, это было бы просто нелогично, ибо его работа была всего лишь... последними штрихами. Как строительство здания, которое было остановлено и завершено лишь позднее. И он завершил это. Он вернул ту вещь, установленную Эношимой, которую виртуальная программа бесцеремонно разорвала на части, он заменил эту ненадежную реабилитацию из программы своим вирусом из прошлого. Он сделал это и это было невероятным чудом. У него закружилась голова, словно в груди у него взрывались фейерверки.       Через некоторое время они остановились перед его коттеджем. Слуга открыл дверь и вошел внутрь, и тогда Хината бросил на него многозначительный взгляд. Слуга повернулся к нему лицу и услышал, — Никуда не уходи, — приказал Хината. — Сейчас я доверяю тебе.       На самом деле ему не было обязательно это говорить, но Слуга все равно был рад. — Я и не собирался, — легко ответил Слуга, — чтобы на меня снова не напали. Это вызвало беспокойство на лице Хинаты. — Хочешь пойти с нами? Слуга поднял белую бровь. — Куда? Хината бросил взгляд на Цумики, которая выглядела совершенно несчастной. Хината показалось, что это было лучше того режима, что был минутами ранее. Потом он снова посмотрел на Слугу. — В госпиталь.       Больница показалась ему не столько больницей, сколько карантинным пунктом. Хината использовал ее, чтобы держать Слугу подальше от остальных, и теперь, похоже, он собирался сделать то же самое с Цумики. Подозревал ли он, что с ней что-то не так? Неужели он собирался разрушить едва начавшиеся планы Слуги?       Нет, этого не может быть. Его удача еще не кончилась, в этом он был уверен. Не давая проявиться ни одной эмоции, которая могла бы выдать ход его мыслей, Слуга кивнул. — Идите и веселитесь сами, — безучастно сказал он. — Мне и здесь хорошо. — Ты уверен? — спросила Хината. — Мне кажется, ты поранился. Я могу посмотреть мою руку... Что за трюк. — Нет.       Хината поджал губы. Он выглядел так, будто ожидал такого ответа. Зачем тогда спрашивать? Это не имело никакого смысла. — Может быть, мне следует воспользоваться доверенностью? Больше похоже на эффект Даннинга-Крюгера. То, что он обладал талантами Камукуры, не означало, что он что-либо знал о разуме и рассуждениях Слуги. Слуга насмешливо улыбнулся. — Но это не в твоем стиле, не так ли?       С этими словами он закрыл дверь. Он услышал слабый вздох Хинаты, а затем услышал шаги, удаляющиеся от двери коттеджа. Слуга подождал некоторое время после того, как Хината увел Цумики. Он знал, что они направляются к третьему острову, поэтому Слуге придется некоторое время избегать этого места во время своей следующей экспедиции. Так куда же тогда? Он уже посетил первый и второй острова и знал, что в этот раз у него наверняка не хватит времени, чтобы посетить третий, четвертый и пятый и исследовать их. Он мог бы посетить четвертый и осмотреть его, возможно, третий, если будет время и Хината не будет его искать. Пятый можно было бы оставить на другой день. У него появлялось какое-то странное чувство, когда он думал об этом острове, хотя он не был уверен почему. «Ничто больше не имеет смысла, — рассуждал он, — может быть, в этом и есть смысл».       Направляясь к мостам, он позволил своим мыслям вернуться к ситуации, которая только что произошла с ним. Сначала его мысли обратились к конечности, которую Цумики пыталась оторвать. Место, где соединялась его рука и рука Эношимы все еще остро болело. Хотя нервы были настолько разорваны, что он не был уверен наверняка, были ли эти двое все еще связаны под бинтами, но он молился, чтобы это было так. Как было бы неудачно, если бы это было не так! Тем не менее, он решил не проверять, были ли эти повязки единственной вещью, что удерживало их вместе. Лучше было не беспокоить руку из-за простых опасений. Он знал, что у Хинаты было сильное желание проанализировать это, и еще более сильное желание снять это с него. И... нет.       Может быть, с его стороны было глупо так упрямо хотеть сохранить ее. Конечно, все это было глупо, осознавал он. Но, это было напоминанием о его положении, напоминанием обо всем, ради чего он работал. Отчаяние —истинная ступенька к надежде. То, чему он был верным хранителем. Одно лишь присутствие рядом с собой этой несчастной, прекрасной девушки вызывало у него необходимое отчаяние, и он не мог позволить себе потерять это чувство, особенно в такое время. (Хотя, возможно он отчасти делал назло Цумики. Он прекрасно понимал, как сильно она завидовала тому, что у него была его часть Эношимы, а у нее — нет. Ему это казалось по жестокому смешным, пусть и не слишком.)       Он пересек мост, достигнув четвёртого острова. Он был быстр, конечно, как и в прошлый раз. Даже несмотря на то, насколько новыми и надежными они все выглядели, всегда была неудача, которая могла неожиданно ударить под дых. Ему ее не хватало в последнее время, и он не был уверен в том, как к этому стоит относиться.       Лучше не зацикливаться на этом, верно? Если он хочет, чтобы все прошло хорошо, так и будет. Он должен верить в свою удачу. Должен молиться, чтобы все сложилось правильно. Хоть на этот раз.       Другого варианта не было.       Это место было ярким. Даже слишком. Но разбитым. Самой заметной чертой острова был огромный замок, возвышающийся над горизонтом. Он напомнил ему, в некотором роде, Диснейленд в Токио. Это была какая-то уменьшенная версия его или, может быть, подделка? Он не знал, каково было изначальное предназначение этого острова до того, как они его захватили, Хината не раскрыл ему эту информацию. Но он мог бы предположить, что это было каким-то местом отдыха или что-то в этом роде.       Вокруг замка находился парк развлечений. Возможно, когда-то он был освещен и оживлен, но сейчас он находится в запустении. Там было высокое колесо обозрения, которое, казалось, не двигалось веками. То же самое было и с поездом в самом начале площади. Его красная и желтая краска в некоторых местах сильно облупилась, а маскот, напоминающий мышь, выглядел жутковато. Там также были стенды, размещенные вокруг места. Небольшая декоративная башня с часами и другие радужные здания. А затем, красные американские горки. Что-то в этом было, подумал Слуга, эта конкретная мелочь, хотя он не знал, что именно. Мысль терзала его сознание, но она была аморфной. Неуловимая. В результате этого, а также смутного разочарования, которое принесла ему непостижимость сей мысли, он решил двигаться дальше.       В любом случае, здесь, похоже, не было ни одного человека. Учитывая, насколько "старинным" было это место, можно было с уверенностью предположить, что так оно и есть. Какая может быть польза от сломанного парка развлечений? Никакая, по логике вещей. Поэтому, подумал он, лучше заняться другими делами. До конца дня еще оставалось время, что можно использовать.       Удовлетворенный тем, что он закончил осмотр острова, он направился обратно к мостам. Он не знал, сколько именно времени прошло, но наверняка достаточно, чтобы подойти, осмотреться и, если повезет, не попасться Хинате, когда он переходит мост или выходит из больницы.       Как только Слуга перебрался через мост, он заметил, что на горе расположено множество зданий. Они были трех основных цветов: зеленого, желтого и оранжевого, но в остальном были простыми и ничем не примечательными. Он проигнорировал их, какими незначительными они были, и начал блуждать по острову, разглядывая более выдающиеся здания. Конечно, больница, от которой Слуга быстро повернул. Пройдя немного по тропинке, он нашел кинотеатр. Он посчитал маловероятным, что там действительно показывают какой-либо фильм, и, следовательно, маловероятно, что там кто-то находится. Он решил не входить внутрь. Все плакаты с рекламой новых фильмов облупились или достигли полной неузнаваемости, а многие буквы на афише отвалились или исчезли из-за солнца. И именно поэтому невозможно было понять, какими были последние фильмы, прежде чем все было... разрушено. Слуга уставился на вывески и задумался. Во времена отчаяния он не часто вспоминал жизнь до него. В конце концов, какой смысл тратить время на воспоминания, если его можно было бы использовать для гораздо более важных дел? Не то чтобы он скучал по кому-либо. По кому он мог скучать? Его семья давно умерла, и у него не было ни друзей, ни товарищей. Ну, была... но она...       Нанами умерла ради общего блага. Эношима убила ее ради отчаяния, а поскольку отчаяние было предшественником большой надежды, Нанами, если подумать, умерла ради надежды. Слуга подумал, что лучшего способа уйти просто быть не может.       Но даже так он старался думать о ней не больше чем требуется.       Решив двигаться дальше, он продолжил идти. Чуть дальше находилась улица, которая уходила дальше в середину острова, ответвляясь от главной дороги. На стенах висело множество старых, выцветших плакатов. Было несколько магазинов, хотя они были ветхими и обветшалыми. Магазин сотовых телефонов, магазин, полный старых телевизоров, компьютерный магазин... так это был какой-то отдел электроники? «Как странно», — подумал Слуга. Но с другой стороны, ничто на этом архипелаге не казалось обычным — от зданий до жителей, во всем было что-то нетипичное.       Он сошел с этой улицы, вернулся на главную тропу и продолжил идти по ней. Он нашел нечто похожее на мотель, что, по мнению Слуги, имело смысл, если предположить, что когда-то этот остров населяли люди до того, как его захватили Осколки. Но, серьезно, мотель? Даже не еще один отель? Ну... может быть, это было даже лучше. Он сомневался, что там кто-то живет, поскольку у каждого был свой собственный коттедж. Продолжая идти, он остановился перед зданием, которое, казалось, выделялось больше всего. Над входом висела яркая неоновая вывеска, желтые слова на ней образовывали странное название, к которому у Слуги появились смешанные чувства. Он решил, что, хотя название и вызвало у него некоторые сомнения относительно того, ему все же следует зайти и посмотреть, не повезет ли ему найти кого-нибудь другого.       Он услышал голоса, как только приоткрыл дверь. Одновременно благодаря свою удачу, он окинул взглядом открывшийся перед ним вид. Там было широкое пространство, серый пол и темные деревянные стены. Сбоку располагался бар с неоновыми вывесками, которые когда-то светились, но теперь уже явно не светятся. А на сцене, на заднем плане которой был темно-красный занавес, стояли две фигуры. Они оба стояли к нему спиной, так что он не мог видеть их лиц, но тем не менее он их узнал. Одна из фигур была одета в яркий комбинезон, на голове у той была потертая шапочка, которая едва скрывала розовые волосы, а другая была с длинными локонами, черные пряди которой имели выцветший оттенок, который когда-то был ярче. Сода и Миода.       Сода возился с одним из больших, явно сломанных динамиков, установленных внизу сцены, в то время как Миода стояла на коленях сбоку, нависая над его плечом, и все время о чем-то болтая ему на ухо. Однако она тут же остановилась, когда Сода повернул голову на звук закрывшейся за Слугой двери.       Она тоже повернула голову, а затем сделала комическое выражение лица при виде его. — Э, Нагито-чан? — позвала она. — Что ты здесь делаешь? — Да… — медленно произнес Сода. — Что ты здесь делаешь? Где Хината?       У механика был обвиняющий тон, хотя он очень колебался. Он говорил так осторожно. Слуга не мог себе представить, почему. Не то чтобы он был особенно устрашающим, но, с другой стороны, Сода всегда был довольно трусливым. Возможно, он боялся, что Слуга сделает с его лицом то же, что он сделал с носом Хинаты, когда тот только проснулся. — Он занят, — ответил Слуга, рассеянно оглядев место еще раз и неторопливо подходя к сцене. — Чем вы тут занимаетесь? Миода, не обращая внимания на опасения своего спутника, заулыбалась во весь рот. — Каз-чан чинит колонки для Ибуки! Когда он их починит, я снова смогу устраивать шоу! — Правда? — спросил Слуга. Он вспомнил шоу, которые Миода устраивала до того, как ее поймал Фонд Будущего. Если ее нынешнее шоу будет похоже на те самые, то у него будет гораздо меньше работы, чем он ожидал. — А тут есть инструменты? Она смутилась, потерла затылок и скривилась. — Ааа... мы все еще работаем над этой частью.       Тогда неважно. Несмотря на то, что Миода с радостью общалась со Слугой, Сода был явно менее заинтересован в этом и относился к этой идее с более сдержанным отношением, чем девушка. Он с недоверием посмотрел на Слугу своими карими глазами и напрямую спросил, — Хината сказал, что будет за тобой присматривать, так почему ты один? Слуга сдержался, чтобы не закатить глаза. Вместо этого он натянуто улыбнулся. — Я же говорил, он занят другими делами. Ему незачем тратить время, нянчась со мной. — Да, но он сказал, что ты типа чокнутый — ответил Сода, медленно вставая со сцены, где он сидел на корточках. — Типа, что ты ничего не помнишь после отчаяния или что-то в этом роде. Так что... так что я думаю, что тебе не стоит быть одному.       Он спрыгнул с края сцены и направился к двери. Миода воскликнула, — Эй, куда ты идешь? Ты еще не закончил с моими колонками! — Я дам Хинате знать, что этот один гуляет! — ответил Сода, торопливо проходя мимо Слуги. Слуга оставил его на мгновение, а затем, когда рука Соды легла на серебряную ручку двери, он выкрикнул, — Может, нам дать Хинате знать кое-что и о тебе? Сода замер. Он не обернулся, когда заговорил снова. — Что за фигню ты несешь? Слуга небрежно пожал плечами. — У него отсутствует много воспоминаний Камукуры, так что он многого не знает обо всех здесь. Я уверен, что, поскольку он твой друг, есть вещи, о которых ему лучше не узнавать. Разве не так? — ...Не тупи. Мне не от кого ничего скрывать. — Тебе нечего скрывать от остальных бывших Осколков. Они помнят все, так что нет ничего во всех твоих моментах отчаяния, что могло бы заставить их думать о тебе хуже. Но Хината другой. Сода развернулся на подошве, чтобы посмотреть ему в лицо. Он выглядел измотанным. — Чувак, скажи уже точнее! Что бы ты ни собирался сказать, просто говори это уже! — Это ты построил казни, — сказал Слуга, — для убийственной игры в «Пике Надежды», и таким образом вдохновил их на свою казнь тоже. В каком-то смысле ты убил всех этих людей. Он оглянулся на Миоду, которая не умерла от казни, но наверняка помнила жестокость этих казней, и нашел поморщившееся лицо приятным. Он повернулся к Соде и продолжил. — Твои друзья, — сказал он, — и друзья людей, которые поместили нас на этот остров. Те кто якобы защищают нас от смертного наказания. А что, если Хината проболтается Макото Наэги и его ребятам? Будут ли они тогда так стремиться вас защищать? Лицо Соды побледнело, хотя он все равно пытался придать себе равнодушный вид. Слуга с легкостью видел сквозь его фасад. — Э-это меня не пугает, — заявил Сода. — Это что, твоя лучшая угроза, которую ты можешь мне дать? Хината знает, что мы все делали плохие вещи. — Но не знает подробностей, верно? Я имею в виду, что даже если он знает некоторые вещи и по-прежнему относится к тебе хорошо, это не значит, что это не может измениться, если он узнает подробности. Даже Камукура никогда не убивал живых людей так хладнокровно, а ты с таким восторгом создали такие варварские штуковины!       Это правда, Камукура сам сказал Слуге, что он убил только однажды в целях самообороны. Смерть членов студенческого совета была делом рук Эношимы, его просто обвинили в этом. Этот факт Слуга в то время счёл несправедливым, хотя Камукуру он не особо волновал. Слуга снова пожал плечами. — Но, может, ты и прав. Это не такая уж большая проблема, вовсе нет. Так что неважно, знает он или нет, верно?       Он приятно улыбнулся, тоже подошел к двери и уже собрался повернуть ручку, но Сода приказал ему остановиться. — Хорошо, — сказал Сода, проигравшим голосом. Он отпустил дверную ручку, поднял обе руки в знак того, что сдался и вернулся на сцену. — Может быть... — нерешительно начала Миода. — Может быть, Хаджиме-чан должен знать, что ты здесь? — Точно так же, как он должен знать, как ты своей музыкой промывала людям мозги, доводя их до сумасшествия и отчаяния? Как твоя музыка сводила людей с ума настолько, что они убивали друг друга? И как ты мечтаешь провести еще один концерт, чтобы повторить все это снова? Она выглядела возмущенной. — Нет! Не так! Неправда! — Как думаешь, он мне поверит, если я ему это скажу? Стоит ли нам это выяснить?       Учитывая все обстоятельства, он, скорее всего, этого не сделает, но им не нужно было этого знать. Миода издала тоскливый вздох. — Ты полный манипулятор, Нагито-чан, — угрюмо сказала она. — Но... Ибуки ничего не скажет.       Слуга издал довольный звук, затем выжидающе посмотрел на Соду. — Ладно, — выдавил Суда. — Просто сваливай. Улыбка Слуги стала шире. — Конечно.