you're all i need

***

— Подострый склерозирующий панэнцефалит, и в вашем то возрасте, Виктор, как интересно! Должно быть, корьевой, в детстве переболели. Наверное, тогда же, когда полиомиелитом, у вас оттуда остаточный паралич и постполиомиелитный синдром. Повезло, что в детстве заразились, так бы шансы выжить были меньше. Виктор, разумеется, искренне рад, что врачу интересно. Он пытается вежливо улыбнуться весёлому тону низенького старичка в халате, но только крошит высохшие губы. Джейс мизинцем касается ребра его ладони, словно от любого движения Виктор может рассыпаться. И это отвратительно. Но горло стягивает слишком сильно, чтобы что-то возразить. Виктор думает о том, что если ему и предсказано было заразиться полиомиелитом, то он бы предпочел сделать это во взрослом возрасте. Он не спрашивает, что с ним случилось сейчас, если все должно было закончиться в детстве. Все должно было закончиться в детстве. Хотя тогда не было бы Джейса. Может и к лучшему. Он не спрашивает, но врач все равно отвечает. Удивительный человек, равномерно заполненный веселой желчью и извращённой тактичностью. — Постполиомиелитный синдром, господин Виктор, — радостно продолжает врач. — Звучит не очень опасно, — хрипит Джейс. Виктор слабо улыбается мысли, что это было самое его долгое молчание. Обидно срывать рекорд по такой глупости. Когда ещё будет такое, что Лицо Прогресса не шутил про сиськи-письки аж полчаса, при этом не будучи спящим и/или бухим? — Да, господин Талис, было бы не очень опасно, если бы это было вашей главной проблемой. С теми симптомами, с которыми вы к нами обратились, и показателями тестов, я могу сказать вам, что у вас вирусный панэнцефалит с удивительно долгим латентным периодом. А все из-за отсутствия вакцинации от кори. Вы же из Зауна? Угадал? — врач радостно трясет головой, как обросшая седая дворняжка. Ответ и так понятен всем. — Что это? — Джейс задаёт вопрос до банального логичный и предсказуемый, но Виктор-то знает, что ему забавно от слова «корь». Джейсу, пережившему холодную смерть, шипастому тепличному цветку, с десяти лет щурящемуся на теплое солнце Пилтовера, было смешно от слова «корь». В Зауне от этого слова никому не было смешно. — О, это поражение головного мозга, ну, спутанность сознания, судороги, кома. Но странно, что она у вас сейчас появилась: болезнь обычно до двадцати лет раскрывает карты. Так что вы, господин Виктор, тот ещё неудачник! Сорвали себе детскую болезнь. Да я на вас третью докторскую напишу! Наступает мокрая и противная тишина. Затхлая, гнойная. Ветер теребит жёлтые занавески. Джейс крадётся пальцами по его руке, чуть ниже, осторожно сжимает ладонь. Виктора тошнит. — Насколько прогрессирующая? — Ох, ну, обычно у пациента есть от года до трёх. Сначала меняется личность, настроение скачет, лихорадка, голова болит. Через полгода судороги, спазмы, зрение садится, слабоумие. Дальше — деменция, мышцы напряжены, судороги уходят, но состояние критическое. А на последней стадии — проблемы с дыханием, сердцем, кома и смерть. Врач траурно шмыгает носом. — А лечение? — осторожно спрашивает Джейс. Хочется закричать, выбиться, разорвать ему лицо в клочья, чтобы не слышать ответ, чтобы не знать, чтобы никто не произнес в слух то, что происходит сейчас. Но у Виктора совсем нет сил. — У некоторых пациентов наблюдается ремиссия и затянутое развитие болезни, но на вашем этапе кроме противосудорожных препаратов мы ничего предложить не можем. Конечно, можно начать комплексное лечение, но, по секрету, это бесполезно, уже слишком поздно, — пожимает плечами врач. Джейс порывается встать со стула, наверное, схватить странного старичка за грудки и встряхнуть так, чтобы старческие челюсти остались вовне. Но Виктор осторожно тянет его за рукав к себе. Он сжимает ладонь сильнее. Кажется вот-вот переломает все кости, все птичьи косточки пальцев, просвечивающие через синюю кожу. Виктор закрывает глаза. Куда исчезает врач он не знает. В какой-то момент они остаются одни. Снова во вселенной их только двое. Джейс тихо сидит рядом. Греет его дыханием и тёплыми руками. — Это было странно, — шепчет Виктор, не открывая глаз. — Мг, — Джейс укладывает голову на его живот. Лоб у него ужасно горячий. — Надо было тебя раньше к врачу отправить… Он бурчит куда-то в одеяло, не слышно совсем ничего. Виктор усмехается, но звук больше похож на то, что кто-то сломал сухую ветку в колодце. У Виктора не осталось сил, чтобы поддерживать себя, Джейса — тем более. — Ну, в какой-то момент ты бы заметил перемены в моем поведении, — осторожно опускает руку ему на голову. Джейс все ещё от этого вздрагивает. Какие мягкие волосы. — Я бы попытался взорвать хекстек из-за плохого настроения или развязать войну между Пилтовером и Ноксусом. Джейс не говорит «очень в твоём стиле» или «о, так вот что было в прошлый вторник». Он молчит. И это пугает больше, чем слова безразлично-веселого врача. Джейс молчит и это правда что-то серьезное, что он не до конца осознает. Виктора начинает тошнить. Мир плывет бензиновыми разводами, цветами на прикроватном столике, задернутыми занавесками. За занавесками — ядерный гриб. Взорванное солнце. Виктор умирает. Эту задачку им решить не по силам. — Я давно заметил. Но ничего с этим не сделал.

***

Он не спал. Или спал, но очень плохо: кажется, Виктор выучил каждую трещину на потолке. Приходится щурится, чтобы точно разглядеть каждую, но он считал их и считал, а цифры не складывались в голове. Это раздражало, потому что точное количество трещинок на потолке — ровно то, что нужно было сейчас. Он сжимал зубы, морщился, даже приподнимался с кровати и, хватаясь за стену, подтягивал ногу без ортеза, чтобы подняться к потолку. Трещинки не считались. Закрыть глаза было преступлением. Виктор вздыхает, растирая глаза. Он осторожно в темноте ищет трость, и, ковыляя, бредёт по темному крылу Академии в лабораторию. Они не решили вопрос регулировки квантовой запутанности, иначе не будет работать. Нужно исправить, да, обязательно нужно. Академия по ночам оживала. Петлилась, виляля черными хвостами, красным ковролином, позолотой на рамках. Виктор ведёт пальцами по стенам, отсчитывал повороты. По ночам было трудно ориентироваться, найти лабораторию он мог хоть с закрытыми глазами. Только вот коридоры почему-то становились все длиннее. Он никак не мог дойти. — Виктор? Ты что тут делаешь? Из темноты выплывает сонное бледное лицо Джейса. Почему Джейс бледный? Ладно, свет такой. — А ты, доброй ночи? Бледный Джейс испуганно вытаращился на него из темноты, а потом почему-то грустнеет. Не стоило задавать ему этот вопрос, наверное, он и сам наверняка не знает. — Услышал, что кто-то бродит, вот, решил проверить, — тихо пробормотал Джейс, как будто отвечал сам себе, а не стоящему напротив него Виктору. — А я в лабораторию иду. Только не могу найти ее, почему-то, — Виктор фыркает. — Пойдешь со мной? Джейс оглядывается, в черную дыру дверного проема. У него под глазами круги, синие, лиловые, как звёзды в задымленном зауновском небе, скрытые за пеленой фабричных отходов. — Да, пойдем. Все равно я уже проснулся, — вздыхает Джейс. Опять он разговаривает так, будто Виктора здесь нет. Начинает раздражать. Но с Джейсом идти правда проще: своим могильным лицом он освещает знакомые коридоры и Академия больше не водит его по закрытому лабиринту без выхода и входа. По ночам Академия оживает. — У тебя не было судорог в последнее время? — спрашивает голос Джейса. — Нет. У меня были судороги? Виктор передёргивает плечами, хмурясь. Не было у него судорог. Голос Джейса цокает. — Забей.

***

— Нет-нет-нет! Сука! У Виктора болит рука: кажется, он сломал запястье. Джейс обеспокоенно выглядывает с другого конца стола. — Что случилось? Все в порядке? Как всегда идиотские вопросы. Он спешит к нему, как растерянная собака, натасканная на поиск людей под обломками. Вот он кружит возле него, разнюхивает, осторожно осматривает немеющую от боли руку. — Нет, все нихуя не в порядке, сам не видишь что-ли? — рявкает в ответ Виктор, падая на стул. — У меня опять не получилось. Я не понимаю почему, алгоритм и набор возбудителей тот же самый, почему ядро не реагирует?! — Не знаю, но это точно не повод бить по столу. Синяк будет серьезный, — Джейс прикладывает к руке прохладную железяку, с которой возился минутой ранее, тянется к ящику стола и, после долгих и раздраженных копощений в горах механического мусора, выуживает тюбик противовоспалительного геля. — И это точно не повод кричать на меня. Виктор тушуется. Джейс, сидя на коленях возле него, осторожно втирает мазь в кожу, не поднимая головы. Кажется, он обиделся. Да, явно обиделся. Виктор устало трёт глаза. — Прости, не знаю, что на меня нашло, — он жмурится и вздыхает. Хекстек гудит в сознании роем разгневанных пчел, но холодные пальцы на запястье помогают не ослепнуть от боли окончательно. — Я просто… не понимаю, что делаю не так. Ещё и голова ужасно болит. Виктор осторожно кладет руку на макушку Джейса. Тот вздрагивает, настороженно, испуганно. Поднимает глаза. Блестят. Виктор смущённо убирает руку, поджимая губы. Ну да, глупость сделал. То, что было один раз, остаётся глупостью. То, что повторяется дважды — становится бредом. — Нет-нет, оставь. Мне… — Джейс смущённо кашляет, — мне нравится, все в порядке. Ты правда можешь так делать. Волосы у него ужасно мягкие, несмотря на все попытки угробить их отсутствием ухода. Совсем не подходят брутальному, уверенному в себе мужчине, которого видят все вокруг. Виктору чуть легче: он видел, как брутальный, уверенный мужчина спит, свернувшись под столом калачиком, и знает, что брутальный, уверенный мужчина обожает кофе со взбитыми сливками, хотя у него непереносимость лактозы. Ходит потом весь зелёный. Боль в запястье остывает и Виктору почти жаль: это значит, что скоро придется убрать руку с его головы и вернуться к работе. Джейс улыбается, чуть более неловко, чем мог бы. — Лучше? — Если не считать по прежнему не решённой проблемы с триггером активации ядра, то да, спасибо, — язвит Виктор, больше из отсутствия вариантов, чем из злобы. — Ну, мы поэтому и работаем вместе, — легко пожимает плечами Джейс. — Партнёры для таких дел и нужны. Сейчас все сделаем. Они, конечно, в тот день ничего не сделали. Бесконечные сто тридцать часов, семь тысяч восемьсот минут, двадцать тысяч попыток, и пятнадцать тысяч исписанных листов. И лишь тогда Виктор, спавший в тот день не четыре, а целых шесть часов, выронил блокнот с записями, сложившимися в нужный рунный набор. Джейс улыбался.

****

— Я не понимаю, что ты здесь делаешь. Почему ты по прежнему со мной. Тебе же лучше будет без меня, Джейс, правда, подумай. Подойди к вопросу рационально. Я умираю. И с каждым днём игнорировать это будет все сложнее, особенно, когда я совсем перестану понимать, где реальность, а где нет. Со мной будет очень тяжело. — Ты и до этого был не сахар. — Джейс… — Нет, Вик, послушай. Я все понимаю, все понимал и всегда отдавал себе отчёт в том, что наши отношения… другие. Я сделаю все что угодно, чтобы поддержать тебя, и знаю, что ты сделаешь это же в ответ. Я понимал, на что иду, сближаясь с тобой. — Звучит хуёво, если честно. — Зато правда. Ты, на самом деле, невыносимый человек. Особенно, когда напьешься, там даже я тебя стремаюсь. У тебя вагон и маленькая тележка проблем, которые ты ловко маскируешь под игрушечный грузовик, не могу не восхищаться, этим, ты же знаешь, я слишком сентиментален для загадочности. Ты ужасно сложный человек, Виктор, но ты мой партнёр, лучший человек из всех, что я встречал. И я люблю тебя таким. — Даже умирающим и с прогрессирующей деменцией? — Ну, хотелось бы здоровым, но на данный момент, да, даже умирающим и с прогрессирующей деменцией.

**

— Что случилось? Виктор ведёт плечами. Мартовский ночной холод сковывал кожу, как первый лёд. Тонкая пленка обледенелых мурашек ползет по рукам. — Ты о чем? На очередном празднике в честь побочного открытия много людей. Много бесполезных людей, ненужных людей, людей, никакого отношения к ним и их открытию не имеющих. Сбежать никак, сражаться бесполезно, остаётся только замереть. Виктор закатывает глаза, морщится, поджимает губы, но молчит. Джейс купается в лучах славы, улыбается каждому, кто задает ему вопрос из школьной программы, а потом, когда они окажутся в тихой и темной лаборатории, будет ныть и ругать всех на свете. Кроме Виктора, разумеется. — Ты стал сильнее хромать, — пожал плечами Джейс, опираясь на поручень балкона рядом с ним. В руках у него бокал шампанского, на стенке бокала филигранный герб Академии. И, кажется, пары спонсоров. — Да? — Виктор сонно моргает, опуская взгляд на безостановочно ноющую ногу. — Да. В последнее время стала болеть. — Ага. Это не из-за нового ортеза? Я могу переделать, ты только скажи, — участливо отвечает Джейс. Это Джейс ортез сделал? Да, Джейс. Разве так недавно? — Все в порядке? Виктор вздохнул, растирая лицо онемевшими кончиками пальцев. — Да, я, ну, плохо сплю в последнее время, — он отмахивается и рядом с его ногой слышится глухой всплеск. Виктор удивлённо глянул на бокал в своей дрощажей руке. Давно он там? — Ну, ты знаешь. Джейс молчит и разглядывает его лицо. Даже не говорит «это потому что не в моей постели», или «в Пилтовере есть примета, что хороший секс способствует хорошему сну», или что-то ещё более ужасное и джейсовское. Он просто настороженно вглядывается в него, как будто Виктор может зашипеть и раствориться, смывшись через витые прутья ограды в водосток. Он не может. Не может ведь? — Точно все в порядке? — Да, мне… мне просто нужен отдых, знаешь? — вздохнул он в ответ. Десятичасовой сон, и все проблемы как ветром унесло. Да, точно.

*****

— Почему он говорил про постполиомиелит? — Что? — Я пришел к нему из-за приступа, эпилептического, помнишь? — Нет, Вик, ты что-то путаешь, у тебя сильно болела нога и ты обратился к доктору. — Не стал бы я! — Они случайно нашли антитела к кори, ну, не помнишь что-ли? — Нет, сначала у меня начались приступы, а уже потом я пришел. Нога у меня вообще не тогда болела. — Виктор, послушай… — Нет, замолчи, замолчи! Ты бред несёшь какой-то!

***

В лаборатории сыро. Надо исправить, а то заржавеет ещё чего. Интересно, откуда это дует? Виктор ежится, натягивая рукава свитера ниже. Шерстяная ткань пропахла Зауном: углем, дымом, несвежей рыбой и потом. Сколько бы Виктор его не выстирывал, эта горячая пленка прошлого всегда оставалась на его коже. Вот и сейчас, поверх академической формы, свитер смотрится нелепым красноротым монстром, с криво пришитой заплаткой на локте и выпущенными по шву нитками. Но он теплый: в Пилтовере нигде не бывало холодно настолько, чтобы доставать его из глубин урчащего шкафа. Нигде, кроме их лаборатории по ночам. Он включает настольную лампу как раз для таких случаев и осторожно садится за свой стул, стараясь не двигать ножки, чтобы они, не дай бог, не поцарапали пол. Где-то здесь комната господина Джейса-меня-не-разбудит-даже-сирена-только-если-она-не-доносится-из-лабы-Талиса, который перебрался поближе во время их фазы активной работы над стабилизацией хекстека, когда ценились даже пятнадцать минут на путь в спальню (Виктор, ты не понимаешь, за эти пятнадцать минут мы могли бы уже найти решение). Виктор зашёл дальше и чаще всего просто ночевал на кресле в углу, куда Джейс притащил пару подушек. Так, стабилизация хекстека. Виктор хрустит пальцами, разминает виски, тяжело вздыхает и ныряет в чертежи. Их основная проблема — динамика. В неактивном состоянии ядро представляет собой слабый источник энергии, выделяющий чуть больше, чем нужно для поддержания стабильной оболочки. Они бы плюнули, да разошлись, если бы не знали, что он способен на большее. Вот все и утыкалось в то, что свой потенциал на людях не стоит показывать, а то всегда найдется тот, кто захочет нажиться. Крутая мысль, философская, но работу не продвигает. За подобные реплики у них в основном Джейс отвечает, а Виктор в ответ бубнит, что нужно работать, а не отвлекаться, они начинают спорить, а потом кто-то произносит какую-то совершенно бессмысленную ахинею, отвечающую на все их вопросы. Виктор кидает косой взгляд на пустой стул. Джейс как-то предлагал им адекватные рабочие кресла поставить, но они все равно большую часть времени носились (носился в основном Джейс, Виктор просто уничтожал его взглядом) от доски с расчетами до этажерки с документами, от сферы до инструментального стола, из одного в угла в другой, и иногда, в виде исключения, за кофе. Да, но сосредоточиться на чертежах. Нужно понять триггер и провести пару сотен экспериментов, но, к сожалению, в тот знаменательный день, когда ядро проявило признаки жизни, ни один из них не был в настроении конспектировать происходящее. А как так случилось? Вроде, кто-то с кем-то ругался… Но не важно, ядро. Выделение энергии не сопровождается какими-либо химическими реакциями, по крайней мере, таковы не были замечены. Очень низкая для такого объекта энтропия, должна быть в разы выше. При агрессивных действиях относительно оболочки, похоже, ядро концентрирует силы на поддержании целостности, но в благоприятной среде снова уходит в «спящий режим». Учитывая то, какие огромные у этой штуки запасы энергии, силой ее не откроешь, а любое вмешательство в свою целостность оно определяет, как проявление непрошеной силы. В итоге выходило, что они застряли с суковатой и упрямой дамочкой, которая ко всему прочему была лесбиянкой. Виктор сам себе фыркает. — Ты чего тут делаешь? Он ойкает от неожиданности и разворачивается так резко, что колено истошно воет. На пороге стоит Джейс, закутавшийся в одеяло, и сонно потирает глаза. Щурится на единственную работающую лампу. — Да у меня бессонница, походу, — раздражённо тянет Виктор. Сердце только сейчас начинает болезненно биться о кости ребер, перерабатывая испуг. — К тому же, работать надо. А не спать. — Да куда ты спешишь, у нас куча времени, — зевает Джейс, шаркая к нему. Виктор не хочет опускать взгляд, потому что знает, что на ногах у него тапочки-кролики с плюшевыми ушами, и это забавно, и Виктор улыбнется, и Джейс поймет, что он не такой уж и серьезный, и тогда точно не отстанет. Ладно, может это и хорошо. Джейс падает рядом с ним на свой стул и это наконец-то выглядит правильно. — Ты хоть пил чего-нибудь? Виктор поднимает голову от расплывающиеся перед глазами цифр. Джейс, опустив подбородок на руку, мягко смотрит на него снизу вверх. В лаборатории холодно и сыро. У Джейса на щеке красный след подушки. Виктору хочется протянуть руку и дотронуться до его волос. — Имеешь в виду лекарства? — он фыркает. — О нет, я не доверяю врачам, они все поголовно капиталистические убийцы, желающие содрать с меня как можно больше денег за простое плацебо. Джейс настороженно щурится. Виктор в ответ тихо смеётся. — Я шучу, успокойся. Просто мои обезболивающие со снотворным нельзя пить. — Ты пьешь обезболивающие? У тебя же все в порядке было, насколько я знаю, — тихо говорит Джейс. Выглядит расстроенным. Как щенок. Если он сейчас протянет руку, если сейчас коснется макушки, осторожно погладит, чтобы почувствовать тепло живого человека… Вот бы сейчас просто дотронуться до него. Да нет, глупость. — Да, было, но в последнее время нога разнылась, — вздыхает Виктор, для верности беря карандаш в обе руки. Он задумчиво вертит его, пытаясь уколоть палец о почти стертую дюбку, но только пачкает кожу. — У нас точилки нет? — Точилки? — Джейс хмурится. Мигающий сначала одним глазом, а потом вторым, он думает не на той же скорости, что бодрствующий третьи сутки Виктор. В какой-то момент понятие «сна» размывается. — Точилки нет, но где-то был нож. Принести? — Буду тебе крайне благодарен. Джейс, вздохнув, закидывает кончик одеяла себе за спину, как древний полубог, и бредёт во тьму конца стола, докуда лампа с пожелтевшим от старости торшером не дотягивается. — Только не вскрывайся, я тебя ещё на секс не уломал, — зевает он, возвращаясь через пару секунд. Виктор с подозрением оглядывает кипу бумаг в его руках. Либо Джейс научился видеть в темноте, либо научился класть вещи на свои места, а это катастрофа, потому что теперь придется сдвигать все дела в своем расписании на пятнадцать освободившихся минут вперёд: он больше не будет в панике бегать по лаборатории, крича и ругаясь на непонятных духов, которые забрали его вчерашние расчеты, которые, клянусь, Виктор, почти были закончены, да куда они- Виктор предпочитает думать, что Джейс научился видеть в темноте. — Ау, Вик? Ты чего? Он щурится и трясет головой. — Да так, задумался. Джейс подозрительно оглядывает нож для бумаги в чужих пальцах и механическое скольжение по карандашу. — У тебя грифель сломался, — он осторожно забирает нож. — Точно все в порядке? Может, всё-таки спать пойдешь? — Я же говорю: не могу заснуть, только время потеряю, — вздыхает Виктор, заворожённо наблюдая, как Джейс уверенно стесывает слои древесины. — С милым и спится слаще. — Джейс дурацки улыбается и пожимает плечами. — Вот как знал, что ты это скажешь, — цокает Виктор. Спустя пару минут молчания — абсолютно бесполезные и даже опасные для карандаша пару минут, сократившие его почти вдвое, — Джейс отдает его и неловко опускает взгляд. — Спасибо, — Виктор быстро подчеркивает слово «энтропия» и «низкая», забыв, что этим хотел себе сказать. Вспомнит, когда будет в лучшем состоянии. — Я все думаю о том, как найти триггер. — Нам сначала стабилизировать его надо, — бубнит Джейс в сложенные руки. Он едва держит глаза открытыми и сидит здесь явно из приличия. Виктор закатывает глаза: в конце концов, его сюда никто не звал, сам пришел. (Он вслух никогда не скажет, что в те дни его только и спасал Джейс, сам себя обрекающий на такую же бессонницу) — Стабилизировать-то он стабилизирован, — Виктор тыкает карандашом в сторону замершего над столом ядра, но быстро убирает руку обратно, как будто оно может его сцапать. Хотя расстояние между ними и социально одобряемое, никакой консервативный папаша не подкопался бы. — Видишь? Висит, ничего не делает. Нам нужно заставить его что-то делать, как в тот раз. — Ага, а потом он рванет и разнесет весь Пилтовер, а за ним и… Последние слова Виктор не расслышал: Джейсу стало совсем лень раскрывать рот. Закрыв глаза, он несколько секунд бормочет что-то, а потом окончательно сдается. Через минуту он, кажется, уже спит. Беспокойно, устало, спрятав нос в изгибе локтя, и обернувшись пуховым одеялом. Виктор медленно протягивает руку. Замирает, уговаривая себя не касаться его. Осторожно гладит по голове, собирая пальцами запах дыма, металла и цитрусов. Надо ему шампунь человеческий подарить, а то так и до хозяйственного мыла докатиться. Вздохнув, он убирает руку, чтобы подтянуть к себе толстую папку протокола эксперимента. Но. Джейс, не поднимая лица, держит его за запястье. — Не убирай, пожалуйста, — шепчет он так тихо, что сначала кажется, будто это очередная звуковая галлюцинация. Виктор возвращает руку на его волосы.

****

Воздух пахнет странно, как будто не воздух, как будто его отравили или заменили. он кислит на языке. Он не такой, как раньше, и хочется заплакать по-детски от этого, но он не понимает, к чему это вообще. Руки. странные. белые. Пальцы. Это его? У Джейса страшные глаза. почему он здесь? Почему виктор здесь? Должны быть где-то… где здесь? «Виктор!» Кто кричит? господи, почему все так болит, почему все так болит, я хочу, чтобы не было боли, не было крови во рту, почему у меня кровь во рту, почему небо под ногами, а серая брусчатка под головой, почему так страшно и больно? Кто кричит? теплые руки, яркие цвета, у него глаза цвета? не знаю. Уберите это все.

***

— У вас от года до трёх

**

— Остаточный паралич от острого полиомиелита, перенесенного в детстве. Достаточно интересный случай, господин… э, Виктор. Насколько я вижу, спинальная форма острого вялого паралича, — тонкая девушка хмурится в свои записи, то и дело поправляя сползающие очки. — Ну а сейчас вас мучает постполиомиелитный синдром, ничего серьезного, это не смертельно. Физиотерапия — единственное, что мы можем предложить. Можем спондилодезную систему поставить. И тросточку в левой руке держите, это облегчит походку. Виктор осторожно натягивает ортез, то и дело поглядывая на доктора. Очки ей к носу хочется приварить, чтобы она их точно не трогала. — Но этот синдром влияет только на повреждённые мышцы, так? — спрашивает он, осторожно наступая на больную ногу. Вкотолотое обезболивающее до сих пор действует, так что главное не разломать себе все кости по очереди, не придав этому внимание. — Да, а почему спрашиваете? — девушка настороженно поднимает голову от на ходу заполняемых бланков. — Я в последнее время хуже спал. И раздражительным стал, но это, наверно, связанные вещи, — криво усмехается Виктор. Девушка смотрит на него пустыми глазами, как будто читает с суфлёра, но не у него из-за спины, а прямо из головы. — Могу дать вам направление к психотерапевту или неврологу, извините, тут помочь не смогу, — наконец мило улыбается она. Виктор поджимает губы. — Ладно, спасибо, до свидания.

****

— Так, эм, нам надо, нам надо… блять. — Вик, ты выглядишь уставшим. Может хотя бы присядешь? Тебе нужно отдохнуть. — Джейс, у меня полтора года до смерти. Ещё меньше до того, как я полностью перестану думать. Мне нельзя отдыхать. — Но… — Джейс, сосредоточься на работе. Мы должны закончить до того, как я… уйду.

**

— Ты в порядке? — Джейс поджимает губы. — Прости, глупый вопрос. Насколько все плохо? Виктор неопределенно кривится и расстирает пальцами виски. — Как ты… переживаешь эту новость? — он осторожно садится к нему на кровать. Рядом, но далеко. Боится что-ли. — Ну, это многое объясняет, — фыркает Виктор и опирается на изголовье, вытягивая больную ногу на одеяло. — В последнее время у меня участились судороги, я думал, это из-за паралича. — О, судороги… это плохо. Очень. Джейс сияет из темноты мокрыми лужами глаз. Шмыгает носом. Виктор только фыркает. — Неприятно, но да, хуже, что это значит, что первый этап я проебал, — он разглаживает складки на покрывале, просто потому, что больше ему нечего делать. Смотреть в глаза Джейсу не хочется. — Не успею закончить с хекстеком. — Почему ты стал говорить в единственном числе, — из темноты комнаты голос Джейса доносится, как из колодца. Глубоко, темного и сырого. Там точно нет солнца. А значит не должно быть и Джейса. — Я обещаю, мы что-то придумаем, мы же учёные. Хекстек это сейчас вообще не самое важное, важнее — ты. Виктор горько улыбается невидимым складкам. — Ты не понимаешь. — Так объясни мне, — пальцы натыкаются на что-то теплое, живое, настоящее в темноте. В колодце отражается небо. Джейс осторожно гладит его по ладони. — Джейс, поверь, ты не захочешь видеть мир так же, как вижу я. Джейс хмыкает и его глаза почти весело блестят. — На понт берешь? А если хочу? Виктор вздыхает. Волосы щекочут щеки, нога затекла. Джей совсем рядом, где-то здесь, стоит только протянуть руку, как он наткнется на ткань рубашки. В темноте бледнеют очертания его испуганного лица. От лица страшно, тошно, непонятно. Кожа на руках идёт мурашками от холода, ветер морозом лижет ноги. Нужно что-то теплое и правильное. — Можно обнять тебя? — шепчет Виктор так тихо, что собственный стук сердца заглушает слова. — Чего? — Повторять не буду, Джейс, предложение не вечное, — язвит Виктор, закусывая губу. Зря, наверное, он это, сейчас Джейс осторожно извинится и уйдет из его комнаты, хмыкнув на пороге, а Виктор так и останется в этом глубоком сыром колодце совершенно один. Но нет. Никогда не стоит забывать, что Джейс Талис — солнце, отражающееся во всех водах. Джейс осторожно ложится рядом, устраиваясь между ног, и, обвив руками за талию, утыкается носом в живот. — Теперь расскажешь? — его дыхание греет кожу. Виктор вздыхает, положив одну руку ему на плечо, а другую — на макушку. По странной традиции, беспощадно нереальной привычке. — Понимаешь, я же совсем ничего не оставлю после себя, — шепотом начинает Виктор. — Я поэтому так и хочу быстрее закончить с хекстеком. Не из какого-то желания славы и признания, а потому, что у меня правда был шанс все изменить. Сделать жизнь людей лучше. А я не успел. — Но ты же и до нашей встречи менял жизнь к лучшему. Ты ведь работал с Хеймердингером? — Это другое, ты же сам понимаешь. Работать с ним, это как те многовековые опыты. Эксперимент с капающим битумом. Я знаю, что он во многом прав, что нужно выждать время прежде, чем что-то утверждать, но у меня этого времени нет. Я не создал ничего стоящего. Разговаривать вот так, не видя лица, не видя ничего, кроме узкого лунного кинжала, рассекающего комнату, было странно. Вселенная сжималась до размеров этой спальни, остывала, замедлялась. Время текло вдоль горизонта событий, но не падало в бездну. Они были лишь точкой на звёздной карте. И когда-то у них были силы это изменить. — Но это не правда. Мы значительно продвинулись с тобой в исследованиях, без тебя вообще не было бы хекстека. Не было бы… меня. Я рад, что ты был там тогда. — Я тоже рад. И что ты тоже… оказался там. В свое время. О двух вечерах в своей жизни они не говорят. И никогда не станут. Поджимают губы, отводят глаза, чешут зудящую шею. Осторожно думают о том, что было бы, если бы не… Но осторожно: вслух нельзя, а то это станет правдой. Вскоре станет. — Пообещай, что после меня у тебя все будет хорошо. Темнота дышит теплом ему в грудь. Шмыгает носом. — Не могу разбрасываться гарантиями. — Пожалуйста. Мне будет спокойнее. Пальцы медленно соскальзывают к щеке. Надо же, мокрая. Он аккуратно стирает с чужой кожи ненужную, неправильную влагу. — Ты не боишься? Темнота прижимается ближе. Спрятанная в «то, что было ночью, остаётся в ночи» нежность потряхивает руки, когда он поднимает к себе лицо кого-то теплого и постоянного, живого. Настоящего. Кто-то беспомощно тыкается губами в ладонь. — Боюсь, очень. Но страхом ничего не исправить. Нужно взять себя в руки, это последний рывок, а не длительный забег. Ты обещаешь, что у тебя все будет хорошо? — Только с тобой. — Пожалуйста.

****

Как же больно.

***

— Что ты говорил? — Я ничего не говорил, — мотает головой Джейс. Виктор морщит нос и возвращается к книге. Он уже давно не может читать. — Ну ладно… У тебя локальные судороги в последнее время участились. Должно быть наоборот, — хмурится Джейс, положив руку ему на плечо. Шею сводит болью и голова резко поворачивается. — Вот! Я же говорил. — Не знаю, думаю, это побочка от обезболивающих, — Виктор раздражённой растирает кожу. — Я, наверное, сменю. — Побочка? — Джейс отводит его руки и осторожно осматривает шею, как будто там под кожей может оказаться рой бабочек. Но никаких бабочек там не оказывается, поэтому он просто разминает ноющие под его пальцами мышцы. — А что ты пьешь? — Мне от болей в ноге. Ламотриджин, кажется. Теплые руки останавливаются. Джейс сжимает спинку стула. — Вик, он от приступов эпилепсии. Виктор фыркает. Юмор Джейса, как всегда, не подвластен здравому смыслу. — Ещё что расскажешь? У меня нет эпилепсии. Воздух кислый и шипит на языке.

**

— ПСПЭ это не хроническая медленная инфекция в классическом представлении, корректнее будет сказать «нейропрогрессивная болезнь постинфекционного происхождения». Вирус это только один из компонентов патогенеза. Чтобы случился панэнцефалит должны совпасть все три фактора: нейротропность вируса, иммунодефицит и мутации неврологического фактора. Так что вы, господин Виктор, крупный неудачник!

****

— У вас от года до трёх. Вы, господин Виктор, крупный неудачник!

***

— Что-то не так? Джейс громко захлопывает книгу. Виктор из угла следит за тем, как он откладывает ее на стол, растирает глаза и вздыхает. — Ты ведёшь себя странно. — Я умираю, мне можно простить, — фыркает Виктор, возвращаясь к книжному шкафу. Где-то здесь должно было быть пособие по термодинамике. Он не помнил формулу. Где-то здесь пособие. — Нет, Вик, в том-то и дело. — Джейс тяжело поднимается и пересекает комнату. — Ты ведёшь себя ненормально для человека, который знает, что скоро умрёт. — Все мы когда-нибудь умрём, — пожал плечами Виктор, по третьему разу перечитывая корешки. — И ты тоже, держу в курсе. Ну что, возникло желание метаться и рыдать? — Не сравнивай, это другое, — вздыхает Джейс, становясь за его спиной. Несколько секунд он просто следит, как Виктор водит пальцами по названиям. Буквы ещё сильнее разбегались в разные стороны. — Что ты ищешь? — Пособие по термодинамике. Джейс сразу достает книгу с верхней полки. Виктор щурится на название. Через десять секунд имя автора, наконец-то, складывается правильно. — Ты плохо видишь? — озабоченно спрашивает Джейс, как будто это не очевидно. — У меня зрение садится, — спокойно отвечает Виктор, как будто это не очевидно. Когда Джейс ушел, Виктор ещё слышит, как он шепчет «рано, у нас ещё должна была быть пара месяцев». Виктор стоит у книжного шкафа ещё несколько минут. Возвращаться с красными глазами не хочется.

***

почему ничего не видно? Пахнет яблоками. яблоки это вкусно. Ты здесь. Пытается улыбнуться. щеки болят. больно. не надо боль. Больно, пожалуйста, прекрати. Ты здесь.

****

— Как ты можешь быть таким спокойным?! — кричит Джейс. Закатное солнце акварелью расплывается на его щеках. Виктор следит за блеском глаз. Каждый вечер — последний. — Встречный вопрос к тебе, — пожимает плечами Виктор, подставляя лицо мягкому свету. Он сжимает в руках трость так, что она вот-вот треснет. Даже сидя, ему страшно, что он снова начнет падать. — Тебе-то что волноваться. Ты же в итоге жив останешься. — Виктор, иди нахуй, — вздыхает Джейс. В его глазах отчаянье. В его глазах скорбь опустевших вселенных, тоска по убитому священному оленю. Он падает на колени. — Вик, ты хотя бы понимаешь, что происходит? — чуть не плача сипит он. Виктор мягко гладит его по щеке. — Почему ты не сражаешься? Почему не злишься, почему ты так… спокоен?! — Я просто знаю, что это все бесполезно. Не хочу терять время, на такую ненужную вещь, как страдания, — улыбается Виктор. Джейс кладет ему голову на колени. Это который закат, встреченный здесь. Вместе. Это который закат, бережно хранимый Джейсом после его смерти. — Что тебе тогда нужно? Солнце мягко облизывает небо. Снизу кто-то зовёт его. Кричит его имя. Кричит и кричит. Постоянно. Иногда поет, но Виктору нет дела до него. Нельзя тратить последние частички разума на галлюцинации. Это правда конец. Таблетки совсем скоро перестанут действовать и он уже не сможет ничего сказать. — Ты.

****

— От года до трёх. Вы, господин Виктор, крупный неудачник!

**

— Вик? Ты чего? Все в порядке? Виктор испуганно падает с кровати, вскрикивая. С кресла на него уставился незнакомый мужчина.

***

— После моей смерти уничтожь хекстек, — шипит он, цепляясь за чужие плечи. Джейс смотрит жалостливо. Не верит ему. Совсем не верит. — Джейс, я прошу, это слишком опасно, я видел, на что он способен. Ты просто не видел, что случилось со Скай. — Хорошо, Виктор, успокойся, — примирительным тоном сказал Джейс. Не верит. не верит. не верит. — Я все сделаю, только сядь обратно. он падает в кресло-каталку, злобно следя за тем, как Джейс вздыхает и возвращается к ядру. триггер. Триггер ядра? Это опасно, нельзя этим заниматься, пострадают люди. Джейс, пообещай. — Не мешай, пожалуйста. Ты сам в лабораторию попросился. он смотрит исподлобья обиженно.

*****

— Пожалуйста, не оставляй меня. Я не справлюсь. Ты мне нужен, пожалуйста.

**

Больно.

***

Светло. режет глаза ужасно, хотя он и в тени. Кто-то стоял в кругу света, кто-то знакомый. кто это? Кто-то хороший и теплый. он не видит. что-то в глазах. что случилось? он пытается сосредоточиться, пытался, правда. кресло. инвалидное. Кто-то важный. что-то происходит, что-то очень важное, что он должен был понять. — А этот здесь что делает? что он здесь делает? да, что он здесь делает? Никто не отвечал, он не спросил. тяжело дышать, говорить ещё тяжелее. где он? Тяжело. — Итак, я предлагаю открыть голосование. Почему так много света? что-то важное происходит, нужно понять, что. коляска инвалидная, ему тяжело дышать. где он? Важный человек вглядывался в его глаза. кто это? Кто-то важный, нужно понять, кто. он не видит лица, на глазах тонкая мутная пленка, вот бы сорвать ее, вот бы увидеть… Что увидеть? что он здесь делает? — Я поддерживаю предложение советника Талиса о мире. Талис. вот он, это он, важный человек. Какой? который из них? Луна за окном красная. луна за окном красная и летела к ним, она сожрёт их, как своих крошечных детей-спутников. это была не луна. а потом темно. и не больно.

*****

Дышать было тяжело, так тяжело, что, казалось, лучше просто не дышать. Но Виктор вопреки себе пытался прокашляться, выплевывая лёгкие, набитые железной стружкой. Было… прохладно. И странно. Он осторожно коснулся щёк. Пластилиновый слой кожи. С ним что-то не так. В голове тихо. Так тихо, что Виктор слышал собственные мысли, в оглушающей тишине его мозг хрустел чистотой. Раз, два, три, четыре, кубический корень из двадцати семи? Три. Как звали собаку Артура с соседней улицы? Гражданин Палгуа. Все было в порядке. С ним все было в порядке. Виктор сощурился на свет. Он мог видеть каждую пылинку в утренних лучах, щербатые трещин на мраморном академическом полу, затхлые синие тени, кусающие его за ресницы. Он видел. И кто-то сидел за столом. Кто-то знакомый и важный. Виктор сдавленно захрипел. — Джейс?

***