Маленький

Стеклянные стены пустые, без конфетти, поздравительных открыток и прочего бреда, хотя он знает, что его фанаты в курсе его даты рождения: его хозяин весь день даёт интервью и бесконечно принимает кого-то у себя, поэтому он сидит здесь. Он знает, что у него нет праздника, и его это устраивает: это обычный рабочий день. Руки пустые и холодные, и ему, кажется, тридцать. У него всё плохо с числами, и он умеет только мерно считать удары плёткой или отмерять ритм танца. Он не взрослеет: ну, его здоровье ухудшается, но у него нет ни морщин, ни изъянов, которые были бы видно на сцене. Ни один из его обожателей не знает о том, как ему больно, и ему нельзя ездить на каталке. Луке не нужны послабления и подачки. Он может смеяться и улыбаться, даже когда его пульс такой слабый, что он мог бы спокойно соврать на детектере лжи, он может водить руками по груди и талии и ëрзать на месте при журналистах, хотя он ни разу в жизни не испытывал возбуждения. Лука превосходно играет, и его взяли бы в эти человеческие кукольные театры, если бы его хозяин не держал его в коробочке. Лука не должен касаться своими бледными ручками чего-то грязного, ну, как костюмы для актëров, и всё такое. Его ручки нужны для другого. Его ручки нужно убирать за спину, чтобы они не мешались. Руки слишком холодные. Хозяин не любит, когда внизу холодно. Он лучше всех, и он может так существовать. Быть идеальным—суть существования. Люди не могут быть идеальными—он робот. Роботы никогда не рождались. Сегодня обычный день. У него бы получилось себя в этом убедить, правда, если бы хозяин не читал газеты про Хëну по утрам. Часть из них падала под стол, и Лука жадно хватался за бумагу, силясь вспомнить письменный язык, чтобы в очередной раз убедиться, что её не поймали. Он знает, что она заслужила смерти, но меньше всего хочет её увидеть. А он увидит: хозяин наградит его этим, потому что Лука любит смотреть, как наказывают непослушных детей. Просто не Хëну. Только не Хëну. Только не её кровь, только не её слëзы, только не её руки, ноги и остальное—вряд ли они просто застрелят её. Это не её привилегия. У неё был шанс сдаться раньше. В Анакт Гарден, когда ему было, кажется, лет шесть или семь, Хëна впервые рассказала ему, что день рождения существует, а ещё рассказала про воздушные шары, колпачки и торт. Луке стало плохо от одного упоминания его состава, но они с Хëнву нашли решение: слепили ему куличик из полупрозрачного песка и воткнули в него свечку, украденную с кухни. И Лука смеялся, пачкался в песке и судорожно отмывал рукава, всхлипывая. И Хëна каждый год напоминала ему, что он когда-то появился: когда им стало по десять, она научилась договариваться с воспитателями о какой-то ужасно низкокалорийном торте, от которого Лука робко откусывал кусочек, не смея нарушать приказы хозяина. Его желудок оставался правильно пустым, но ему было очень тепло: он знал, что всё это сделано этими руками, этими пальцами, которые перебирают его локоны, ладошками, которые постоянно бьют его по щекам. Искусственный ветер дул в его сторону, на небе светили странные лампочки, и он был не один: ему помогали, и там можно было признаваться, что он слабый. И маленький. Он никогда не был маленьким: хозяин говорил, что он с рождения был послушным и умненьким, но Лука помнит, как он бился об стенки, плакал и просил дать ему отдохнуть от опытов хотя бы денёк. Его всё равно утаскивали за волосы, а потом успокаивали и объясняли, что так делать нельзя. К четырём он уже вырос, правда, и уже потом пошёл встретился с Хëной. И Хëна улыбалась, потому что он улыбался, Хëна тащила его в дальний угол сада, помогая ему везти капельницу, от которой его тогда нельзя было отключать. Тогда он был не один: Хëнву обнимал его сзади, а Хëна прижимала к себе спереди. У Хëны громко-громко билось сердце, и у каждого их них были раны где-то на спине, но этого не ощущалось. Там можно было лежать на траве и очень плохо себя вести. Луке не хочется очень плохо себя вести—он просто скучает по Хëне. Даже если она вернётся, едва ли она заговорит с ним, потому что тогда он совершил ошибку—он не жалеет, но Хëне было невыносимо грустно, и меньше всего он хотел причинять ей страдания. У неё и без этого непростая судьба. Она ужасно особенная. Он никогда не видел таких, как она: у неё смуглая кожа, у неё голубые глаза, у неё самые сильные руки, у неё сумасшедшая выносливость, и у неё есть брат—был, то есть. И ещё она весёлая и счастливая. И серьёзная, и полная противоположность Луке, и красивая до прокусывания языка. Она была, есть и остаётся такой. В коридорах шумят чьи-то голоса, что-то бабахает, и взрослые празднуют его день рождения без него. Лука дует в пустоту и в семнадцатый раз загадывает своё желание.