Дракон в траве, сокол в небе

      В конце-концов, он возвращается в Пустыню.       Апеп глубоко вдыхает знакомый, родной запах нагретого на беспощадном солнце песка, перезрелых ягод красноплодника, тяжело висящих на острых иголках кактусов и дома.       Алия громко суетится позади него, остановившись около входа в деревню Аару, давнего поселения смертных — единственных оставшихся потомков от многочисленных подданных Амона, утонувших как в страшной скверне, что их король принёс в этот мир, так и в бесконечных войнах за лучшую землю и большую власть.       Несмотря на то, сколько лет Апепу и насколько долгая у него память, те времена разрушений, паники и хаоса вспоминаются лишь мутными образами, агонией в рассыпающихся от него во все стороны проклятых семенах, — из которых в конце-концов выросли в заражённой почве его драгоценные проклятые дети, — да периодическими подземными толчками.       Апеп вспоминает, как отметил краем сознания яркое сияние осколка мстительного джинна совсем рядом с собой, — возможно, именно от её удовольствия от разрухи снаружи содрогались песчаные проходы унутов, — но это осознание пропало так же быстро, как и появилось.       Его заботы тогда лежали в совершенно другой плоскости.       Крики и лязг орудий воюющих людей; горюющие по потерянным братьям и сёстрам джинны; вырывающиеся из оков божественной силы Амона мстительные духи; пронзительные, полные боли крики Принца песков, стремительно теряющего своё гнездо; хаос оставшихся незначительных слепков ранее могущественных небесных посланниц, что разлетались повсюду в поисках укрытия — всё это не имело для него значения, когда он захлёбывался в жестокой лжи Амона, когда он в отчаянии создавал из собственной растительной плоти и крови достаточно сильного стража в желании защитить юные, посаженные не в то время и не в том месте, хрупкие побеги.       Он то просыпался, то засыпал, и казалось, будто прошло достаточно много времени — крики, стоны и вой затихли, металлический лязг с поверхности утих, и даже земля замолчала в редком покое.       Апепу хотелось бы не знать, что происходило тогда, но лес всегда всё помнит, и спустя столетия после катастрофы Апеп почувствовал их обращения, их мольбу, их просьбу в своих костях — корни леса неизбежно были заражены трагедией и начали гнить, и никто не мог им помочь, потому что Руккхадеватта, их любимица, давно уж пропала, а следующая их наследница, — "Буэр, её зовут Буэр," тихо прошептали ему обугленные, изломанные, полумёртвые травы и кустарники в его обители, — заперта смертными, лишена воли и свободы с того момента, как родилась в окружении яростных песков и ураганов.       На тот момент его страж был мёртв — не выдержал скопления скверны, слишком тяжела для него оказалась ноша; а его молодые побеги, прожив свой полный цикл, с умиротворением укоренились в жестоко отнёсшейся к ним земле, однажды позволившей им расцвести и вобрать в себя всю грязь мира.       Апепу больше нечего было дать... или сделать для них и этой земли.       Старые конфликты погасли, но в глубине леса, этого райского места Руккхадеватты, как она раньше, весело смеясь, называла своё маленькое королевство, нарастали новые.       И лес, — и эхо Ирминсуля в их корнях, — просили его о помощи, их истинного Властителя, наконец проснувшегося от мучившего его сна. И как он мог не помочь? ***       Алия бодро бредёт позади него, весело что-то рассказывая, — возможно, ту историю Пустыни, которую она слышала на протяжении всей своей жизни; возможно, забавные факты обо всех цветах и животных, что они встречают на пути, — но Апеп слушает её щебетание лишь краем уха, слишком погружённый в свои мысли, чтобы развлекать её своим присутствием.       Уже несколько дней они идут прямиком к группе храмов, раскинувшихся вокруг гордо возвышающейся над скалистыми образованиями Гробницы Амона, и брошенных на постепенное запустение без любовной заботы их жрецов.       Апеп даже зашёл в парочку таких, встретившихся на пути — казалось, прошедшие тысячелетия не тронули их; яркие образы правления Амона всё ещё были гордо изображены на стенах, работающие сигнальные вышки ощутимо вибрировали под его ладонью, звуча в ушах отдалённым гулом, входы в ещё не обрушившиеся тайные проходы тяжело открывались — с грохотом и разлетающимся во все стороны песком. Всё это заставляло с лёгкой ностальгией вспоминать былые дни, полные веселья и кровопролитных битв смертных за лучшее место под солнечным взглядом их короля.       Апеп в то время стоял во тьме колонн на вершине амфитеатра и с омерзением смотрел на глупые, бесполезные игрища смертных, пока Амон и Пушпаватика недалеко от него весело смеялись над чужими неудачами. Руккхадеватты никогда не было с ними в такие моменты, и он мог её понять — в чём же была радость для всех этих маленьких людей быть в плену власти жестокого Царя? Амон никогда не был добр ни к одному живому существу, кроме его близкого круга Мудрецов и друзей, и не скрывал этого. И всё равно люди тянулись к нему, будто зачарованные, желали всем сердцем служить ему верой и правдой, а позже неизбежно глубоко разочаровывались, когда стойкая стража беспощадно оттаскивала их от подножия трона под презрительным, холодным взглядом цвета рассветного солнца их Короля, визжащих, кричащих и плачущих от горя.       И только окровавленные, разрубленные пополам останки их родных или возлюбленных, — предателей и перебежчиков, — оставались тихо лежать в полном ярких цветов и небесного света тронном зале; ещё горячая алая кровь медленно растекалась по расписным холодным плитам.       Апеп смотрел тогда в пустые, мёртвые, затягивающейся белёсой пеленой глаза откатившейся к его ногам черновласой головы с тугими кудрями, беспорядочно рассыпанными по застывшему в удивлении лбу, и был рад, что остался для Амона больше Советником, чем закрепил за собой регалии его Мудреца — он мог уйти в любой момент, не сдерживаемый пустыми обещаниями и висящим над ним долгом, мог не вмешиваться в чужие войны и дрязги, переживая собственную боль, и не был привязан к одному из аспектов реальности, подобно другим Мудрецам.       В конце-концов, это спасло его.       В конце-концов, пять из шести Мудрецов великого Алого Короля пали в жестокой битве против разъедающей весь мир скверны, оставшись лишь парой очерков в старых, пахнущих пылью и кровью, повреждённых от времени скрижалях и книгах.       Апеп качает головой, оборачиваясь и дожидаясь нетерпеливо глотающую воду из кожаного бурдюка Алию — смертные действительно плохо переносят стоячую жару Пустыни, не так ли?       Ему их даже жаль.       ...интересно, как в те времена разрушений и войн справлялся Германубис. Апеп за всё это время слышал и читал о нём только, что он держал оборону в последнем оставшемся нетронутым городе — и что вскоре после этого создал собственный Храм Тишины.       Честно говоря, Апеп рад за него. Германубис своей службой и воистину неиссякаемым терпением, — как джинн, что неизменно становился буфером между ним и Амоном, полный мудрости, до которой им обоим ещё предстояло дорасти, — заслуживал место собственного поклонения и почитания.       Единственное, что ему любопытно — почему же Германубис решил переродиться в новом теле и почему был так глубоко спрятан в нём?       Как проводник душ, как главный жрец, общающийся с мёртвыми и судящий их сердца, Германубис на собственном опыте знает, насколько болезненной для такого молодого тела будет старая душа, неочищенная и полная памяти о другой жизни.       Ни для кого не было судьбы худшей, чем с самого рождения помнить свою прошлую жизнь.       Пробудил ли его шёпот и призыв о помощи Леса, как самого Апепа? Или же это была страдающая от проявленной несправедливости к её потомку душа Руккхадеватты?       Повод спросить его, когда они увидятся в следующий раз.       Алия, задыхаясь, смеётся, хлопая его по плечу и чуть опираясь на него частью своего веса:       — Ну и жарища! Как ты здесь жил всё это время?       Апеп пожимает свободным плечом. Он не чувствует ничего особенного. Вся эта земля была создана его плотью, кровью и страданиями. Почему он должен?       — Пошли. Мы недалеко.       — Ох уж эта молодежь... — Алия тихо вздыхает, но выпрямляется, звонким свистом подзывая к ним отставшего, жующего редкую, растущую только у немногочисленных оазисов, хрустящую, сочную траву грузового яка. — Пойдём, малышка! Лорд Дендро ждёт!       Апеп лишь закатывает глаза под её весёлый смех. ***       В глубине Гробницы тихо, ни стражи не видно, ни заблудших в туннелях и во множестве лабиринтов-ловушек Проклятых или элементальных существ, лишь факелы беззвучно ярко горят, рассеивая подземную тьму.       Апеп глубоко вдыхает затхлый, спёртый воздух, пока под его тонкими сандалиями громко скрипит налетевший из многочисленных зазоров в старых, оседающих стенах песок.       Гробница с массивным саркофагом, — информационной панелью, на самом деле, — на пьедестале предстаёт перед ним заброшенной, опустошённой и почти оглушающе тихой.       Больше не стоят в темноте углов молчаливые жрецы Германубиса, не щёлкают плотной бронёй и острыми копьями личная стража Аль-Ахмара, не ходят степенно вокруг Бенну и Шесепанх, не ссорятся в углу Царь Крокодилов и Царь Ибисов, не вьёт венки вдали от суеты её джиннов что-то поющая себе под нос, сверкающая Пушпаватика, и не смотрит задумчиво на карту будущего Сумеру мрачная Руккхадеватта со стоящим напротив неё, отчуждённым Царём Овец.       Нет больше и Аль-Ахмара, всегда входящего в помещение с грохотом открывающихся дверей, блестающего во всей своей славе и величии, с огранённой драгоценными алыми камнями короной на голове, которая всякий раз вне дворцовых стен небрежно снимается, путая вьющиеся белоснежные волосы, и отдаётся лично в руки одного из жрецов, почтительно кланяющегося в пояс. Нет больше озорно блестящих рассветных глаз в обрамлении красного золота, нет яркой улыбки и звона разноцветных украшений.       Апеп закрывает глаза, медленно выдыхая — хотя он был стар, как сам Лес, пережил множество своих личных тяжёлых утрат и интересных встреч, эти люди, эти существа, джинны и боги были ему дороги.       Они оставались с ним дольше всех, — даже дольше, чем жил рядом воинственный Нибелунг и его стремление к кровавым битвам, — и находиться одному в этом месте, в центре их информационной базы, однажды ставшей военной; в месте, где они могли собраться все вместе и быть самими собой, могли праздновать чужие победы и горевать о чужих поражениях... было странно.       Он не думал, что когда-либо снова вернётся сюда. Он также не думал, что когда-либо выйдет из своего тщательно скрытого в песках и туннелях унутов гнезда; но вот он стоит здесь, где всё началось и закончилось, и старается не думать о более ярких, лёгких былых днях.       Это всё в прошлом. Пора жить дальше.       Как он всегда и вынуждал себя делать.       Апеп глубоко вдыхает пропитанный пылью и песком воздух, открывает глаза и решительно поднимается по ступеням к длинному саркофагу, с отвращением огибая старые, потускневшие от грязи и прошедшего времени с тех пор, как эту гробницу открывали последний раз, груды золота.       Резкий, острый силуэт Бенну встречает его, как только он подходит ближе — шутка Аль-Ахмара над искателями лёгкой наживы, не более, — и опирается всем телом на саркофаг, мысленно проклиная свой юный возраст и короткие руки, протягивая ладонь к сияющему небесно-голубым кристаллу в центре.       Чистая энергия дендро легко льётся из него, и Апеп выдыхает, когда не замечает и тени алых искр скверны Амона. Это хорошо; это означает, что смертная медицина помогает ему, как бы на вкус и консистенцию не были отвратительны их зелья.       Кристалл ярко светится под его рукой, пока синие полосы энергии не начинают стремительно расходиться в стороны, ловко огибая линии согнутых предплечий и ровно лежащей головы Бенну.       Апеп расслабляет плечи, наконец выпрямляясь и наблюдая за тем, как саркофаг исчезает под ярким белым светом, оставляя только свою суть — массивный, полупрозрачный информационный стол, с подробной картой местности нынешнего Сумеру, изображённой на нём. ***       Технологии Амона действительно являются великими, не может не думать Апеп, кончиками пальцев легко двигая карту ближе к городу Сумеру, расположенному на массивном Божественном древе.       Найти Храм Сурастаны, спрятанный среди толстых ветвей, не составляет труда, и Апеп внимательно рассматривает его плавные изгибы и немногочисленное окружение. Охраняют вход только два стражника, и пройти в Храм видится простым решением.       Подозрительно простым.       Апеп переключает настройки карты и... да. Не зря Академия запрещает подниматься по Древу выше садов Разан, местной достопримечательности — всю территорию Храма накрывает едва видимый даже вооружённому глазу элементальный купол-ловушка Руккхадеватты.       Невозможно будет ни войти в Храм, ни даже подобраться к нему достаточно близко без особого "ключа", который, — легко сделать вывод, — находится у Мудрецов Академии.       Теперь остаётся выяснить, у кого именно, и чередуются ли его... хранители.       Апеп устало вздыхает; у него не так много времени, чтобы следить за каждым Мудрецом или же бесплодно ожидать того, кто поднимется к Храму — насколько известно смертным о выносливости Богов, далеко не факт, что к Буэр придут в гости в этом столетии.       Апеп не сможет бороться с загрязнением своего тела без необходимой ему спячки так долго, даже с учётом всё более прогрессирующих лекарств, которыми кормит его Алия.       Он также не может убить каждого Мудреца в поисках "ключа". Он даже не знает, как выглядит этот самый "ключ", а карта Аль-Ахмара не покажет ему того, с чем он не знаком.       Тем более, что с их смертью было бы слишком много политических хлопот, о которых Апеп не хочет думать, не представляя для себя длительной головной боли.       Таким образом, у него есть два пути: самому подобраться ближе к Мудрецам, поступив в Академию... или найти сговорчивого сообщника, уже приближённого к ним, чтобы получить информацию.       У Апепа не было желания тратить время впустую вместе с глупыми смертными детёнышами, а значит — время начинать охоту на потенциального союзника в освобождении Буэр. ***       Алия выглядит глубоко задумавшейся с того момента, как он встретил её на входе в Гробницу и высказал ей свои предположения, прежде чем они продолжили путь сквозь Пустыню. Апеп не отвлекает её от мыслей бесполезными разговорами — ему самому мысленно нужно проложить их познавательный маршрут через достаточное количество оазисов, чтобы она могла отдохнуть и не сильно отвлекаться от изучения малых храмов и усыпальниц, раскиданных вокруг Гробницы.       Ему нравится её неподдельный энтузиазм в поиске и потреблении доселе скрытых от неё знаний, и он с удовольствием рассказывает ей всё, что она хочет знать — возможно, даже со слишком большим удовольствием, это Апеп может признать; но у него так долго не было достойного собеседника, что, видя почти детское любопытство Алии, он не может перестать говорить.       Это... освежает, в каком-то извращённом смысле.       Странно рассказывать женщине, с которой он знаком не более двух месяцев, о том, что на самом деле происходило тысячелетия назад — и это не облегчает неподъёмную тяжесть воспоминаний в его разуме, как когда-то давно обещала ему Пушпаватика, и не снимает боль расставания в его медленно разлагающемся Сердце.       Слова просто льются из него, лёгкие, почти бездушные, и... он любил... любит всех этих Богов и джиннов, он любит тот сверкающий плодородием и золотом Гюрабад, он любит каждый из этих заброшенных святилищ.       Он любит маленькую, эгоистичную, слишком мстительную для своего же блага Лилупар, чьи крики отчаяния он слышит даже сейчас, находясь в тысячах километров от места её погребения.       Он любит Пушпаватику и Руккхадеватту. Он любит Аль-Ахмара, ещё не затронутого последствиями его слепой любви.       Но... он также ненавидит их всех до самой глубины души.       Эмоции... сложны. Эмоции имеют множество граней и сторон; и они имеют множество моментов, когда об эти стороны и грани можно... пораниться.       Апеп не умеет справляться с эмоциями, никогда не умел.       Ему уже привычно представлять к себе мягкость любви и без пощады резаться об осколки ненависти, оставляющие после себя глубокие шрамы.       Казалось бы, проще всего для него было поддаться решению не иметь больше никаких зачатков привязанности к другим, но...       Он слишком жаждет чужого общества. Он слишком хочет рядом кого-то близкого к нему.       Часто это оказываются его друзья. Ещё чаще они разрывают его на куски, как своими необдуманными решениями, так и невыполненными обещаниями.       Аль-Ахмар обещал, что вверенные ему земли, — земли, которые Апеп охранял на протяжении тысячелетий, — будут в безопасности. Поддавшись запретному, Аль-Ахмар разрушил их до основания.       Амон обещал ему после своей смерти отдать своё тело, полное силы проклятых узурпаторов. Тело Амона заразило его цепляющейся за душу, жадно пожирающей саму его сущность скверной из пределов этого мира.       Руккхадеватта обещала очистить его от скверны. После смерти Амона она не успела войти в полную силу, прежде чем погибла сама, защищая Ирминсуль.       И оставляя Апепа страдать от выжигающей его изнутри агонии на протяжении веков.       Апеп любит Тейват со всеми его достоинствами и недостатками. Иногда он его люто ненавидит.       Всё это взаимосвязано.