И даже время замерло...

      И снова. Снова этот чертов новый год… Он снова пришел. И эти яркие, громкие, неприятные звуки салютов стальным молотом отбивали в висках, плавно перетекая в барабанные перепонки и шею тупой болью. Тупой, до противной тошноты и хриплых стонов, болью. Голова буквально расскалывалась на сотни осколков при каждом гребаном салюте или взрыве петарды под окном. Яркий свет огненных залпов приносил не меньшую боль. И даже таблетки не спасали от этих ужасных приступов мигрени вперемешку с жуткой светобоязнью.       Вот же сука.       Новый год давно перестал быть праздником. Да, довольно давно. Эх, лишь в воспоминаниях. Те детские теплые фрагменты жизни, где она, ещё малышом, помогала родителям наряжать огромную ель с недосягаемой для нее верхушкой, всё ещё вспоминаются со странным пушистым ощущением в груди. И звёздочку всегда надевала она, прямо с отцовски сильных рук. Да-а-а, было время… А сейчас, это лишь обычный и пустой день, раздражающий даже своим названием и всеобщим весельем. Сотни людей снующих по всем магазинам, бутикам и подвальным лавчонкам в поисках лучшего декора или подарков — это уже просто смешило. Да, странное состояние. Зависть ли? Наверное, просто не с кем было встречать начало нового года. Видимо, это и было единственным оправданием своего отношения к этому всему. И друзей рядом не было, да и вообще никого. Родители не в счёт, праздновать они не любили, как и видеть меня в своей квартире — тоже.       Девушка мягко скатилась с кровати, несвязно простонав что-то сквозь сжатые зубы и уткнулась головой в матрас, погружаясь в мягкую ткань, как в прохладную гладь озера, желая полностью в ней раствориться. До самых кончиков пальцев, до атомов и молекул, просто рассыпаться на мелкие частицы, лишь бы не чувствовать эту всепоглощающую боль. Грохот салютов за окном даже и не думал стихать. Глухо бумкало все ближе и ближе к ее закрытым окнам. Темная комната, закрытые наглухо шторы, заваленный книгами стол, стул, погребённых под ворохами одежды, как чистой, так и ношенной. А этажом выше громко горланили соседи. Уже пьяные, по своему дикие и веселые, они кажется, хором исполняли какую-то ересь, вроде допотопных попсовых песен с музыкальной свалки. Праздник видимо в самом разгаре.       А ведь на часах ещё без десяти одиннадцать.       Это бы до невозможности ужасно, мерзко, липко. Убивающе. Хотелось кричать, кричать, разбивать себе череп об острые углы мебели, глухо рыдать в подушку и орать. Орать, до потери пульса, до сорванного голоса и забитых ушей.       Просто орать.       Первый стук в дверь был заглушен новым залпом салютов, так что был благородно проигнорирован. А со вторых и третьих мощных ударов, девушка осторожно поднялась с пола, со стоном придерживая расскалывающуюся голову и поплелась к двери. Посмотрела в глазок, непонимающе мигнула и посмотрела ещё раз. Абсолютно не заботясь о том, насколько она плохо во всех смыслах выглядит — Старая пижама, стёртые до дыр любимые носки с усатым котиком у пяток, помятое лицо, взъерошенные до состояния «я упала с сеновала, тормозила головой» волосы, красные от жара щеки и болезненное, с измученными от постоянной боли в голове глазами и темными синяками под ними, лицом — дернула ключ в замочной скважине и повернула ручку, открывая дверь нараспашку — Ты пришла… Моя жизнь поменялась. Ее приход изменил все. И нет, не ко мне домой — в мою жизнь года два назад. Расставил все по полочкам, одновременно перевернув с ног на голову. Она — самое ужасное, что есть на Земле и тем не менее самое прекрасное во всей Вселенной. Если это проклятье, то я не хочу от него избавляться.

***

      Познакомились в каком-то левом кафе на окраине нашего гребаного городка. В пустом, затхлом полуподвале, почти без окон и нормальной вентиляции. Что мы там забыли? Без понятия. До сих пор не могу этого в полной мере осознать. Тогда я заказала себе тот самый популярный напиток исцеления от всех недугов, как сейчас помню: «Пожалуйста самый крепкий кофе. Самый крепкий, на который вы только способны и возможны». Месячный недосып давал о себе знать всем, чем только возможно, а так как я не признавала абсолютно никаких энергетиков, а кофе был крайней мерой — уже терялась в пространстве и действиях от такой катастрофической нехватки сна. Ходила как сомнамбула, спотыкаясь обо все, что только можно было, билась головой и острыми коленками об арки дверей и всевозможных проходов, и помнится тогда, отбила все костяшки об обледенелые столбики небольших праздничных фонариков на той окраинной улице.       Кофе мне принесли и я, наплевав на его обжигающую часть натуры (ну, а точнее, просто буквально… Забыв о таком незначительном факторе), сделала полный глоток во всю свою мощь. От чего и поплатилась, немедленно придя в себя и попытавшись выблевать не только невыносимо горячую жидкости изо рта, но и кажется, все кишки разом. Руки хаотично забегали по белой скатерти, опрокидывая чашку с бодрящим напитком и что-то вроде погнутой салфетницы. От боли в горле стало трудно глотать и дышать. Чертовски неприятное ощущение, хотелось бы вам сказать. Тем более, больно-горящее чувство внутри спускается все ниже, от чего приходится согнуться в ультрапозу креветки и руками с обломанными давно уже ногтями, попытаться добраться до обоженных внутренних мест. Паника. Чьи-то руки мягко взяли меня за плечи, усадили обратно за стул, с которого я вскочила в панике, отодвинули опрокинутую чашку кофе подальше от второго столкновения с моим многострадальным локтем и даже как-то нежно что-то проговаривая мне на ухо, напоили прохладной водой. Я наконец откашлялась, борясь с болью в обоженном горле. Теплая рука на моем плече осторожно сжала его и я ощутила довольно-таки острые ногти, лёгкими движениями прошедшие по правой части моей ключицы, осторожно пробираясь прохладными пальцами под футболку. И голос, уже без нежности и даже нотки сочувствия или жалости, а лишь до краев наполненный сарказмом и своеобразной резкостью, одновременно тягучуй и в тоже время хрипловатый, раздался у меня за спиной. Чётче, чем все слова, звучавшие до этого. Набатным колоколом в голове: — Вы конечно и так горяча, но гореть изнутри я вам все же не советую.       Я наконец смогла поднять голову в сторону говорившего. Подняла и без особых усилий пробила своей многострадальной челюстью как минимум семь этажей вентиляционной шахты под нами. Черт, а она очень даже ничего. Сглотнула. Тогда я ещё не знала, какой же сукой она была, эта женщина, садистски привлекательная и по тирански восхитительная. Думаю, сам Люцифер бы удавился своим же собственным галстуком, узнав, что она не в их филиале по рождению.

***

      Да, Кас была настоящей сукой во всех смыслах, прямых и переносных. Шутила по черному, подкалывала по больному, стебала и издевалась по грязному, не признавала никаких стоп-слов, не ценила личные границы и не знала их, про тактичность и мягкость я вообще молчу — иногда казалось, что те слова, произнесенные в первые минуты нашей встречи, с такой, невообразимо нежной интонацией были в какой-то мере сном или бредом. Сколько раз я плакала из-за нее, ее грубых и до чёртиков обидных слов — о-да, эта сука была мастером довести человека до состояния сильнейшей агрессии буквально за пару лёгких словесных штрихов. Сколько раз она была виновницей моих многоэтапных приступов головной боли, из-за стресса, переживаний и многочасовых истерик. Она была по-мерзки изощрённой в выборе фраз и слов, способных задеть кого угодно. И после каждого раза, я истерила в подушку. Как ребенок, как нашкодивший школьник под домашним арестом на несколько месяцев, как малыш, у которого отобрали любимую игрушку, при том отругав за съеденную без спроса сладость. Глухо стонала в промокшую от слез ткань наволочки, проклиная все и вся. А ведь при ней я делала вид, что все хорошо, игнорировала грубые шутки, граничащие с словесной жестокостью. Мягко улыбалась, не давая понять, что на самом деле я очень слаба, что… что вот такая вот. И потом бесконечно рыдала дома, сглатывая больные комки. Без конца давала себе бесчисленное множество зароков, что больше никаких встреч, никаких пересечений с этой сволочью, этим Сатаной в юбке. Ни-ка-ких. Точка.       И срывалась.       Каждый раз.       Срывалась, слыша ее хрипловатый голос в трубке — нет, я даже не могла скинуть ее вызов, руки, как зачарованные всегда дали на зелёную кнопку и принимала звонок. Срывалась, снова.       Снова и снова.       По характеру я была слабой. Слабой во всем. И попросить ее прекратить… Я не могла. Физически, я прекрасно понимала, что это все неправильно. И так нельзя. Нельзя помыкать мной, манипулировать чувствами и действиями, насильно заставлять или же просто делать больно. И не важно как. Словами, действиями или даже мимолётными сообщениями. Так нельзя. Но… «А если она меня бросит?» «Не захочет больше меня видеть и слышать?» «Выкинет, как попользованную тряпку?»       И я молчала. Молчала, не доставляла никаких проблем и не озвучивала свои. Никого не обременяла.       Нет, я не была мазохисткой, или кем-то в этом роде, нет. И это абсолютная правда. Но… Без этих темных, струящихся по тонкой спине с по-детски острыми лопатками, волос. Мягких и до жгуче-обжигающего желания коснуться, волнистых прядей. Без этих неповторимо глубоких глаз, небесного оттенка, которые буквально пожирали, утягивали собой, своей сияющей голубизной. Без этих тонких плеч и сводящих с ума ключиц под ее любимой белой водолазкой. Без… Без нее я не могла.       Одержимость? Возможно. Все возможно. Моя жизнь… Я не ценила ее. Да, может у кого-то и было намного и ещё раз намного ужаснее, я все это прекрасно понимала, но для меня самой всегда казалось, что ничего хуже, чем у меня нет ни у кого. Эгоистично, не правда ли? Да, это было до мерзкого эгоистично.       Иногда она могла совершать невообразимые ни одной клеточке моего сознания и подсознания поступки. Забирать сумки из мои треморных пальцев — в самый разгар периодов мигреней это было уже сложно скрывать. Если головную боль и забить таблетками, то чертов тремор никуда не девался, лишь немного успокаивался. Одалживать свой шарф в холодное время года, открывать дверь перед тем, как я зайду, поднимать и отряхивать, если я случайно где-то упаду. И прикрывать ладонью острые углы, если я куда-нибудь шла или наклонялась. После таких странных жестов с ее стороны, я лишь поднимала на нее голову в лёгком недоумении. Она только тихонько хмыкала себе под нос и стабильно игнорила мои вопросительные взгляды. Эта женщина буквально сводила с ума.       Потом… Ее словесная жестокость стала постепенно пропадать. По началу я думала, что мне кажется. Но со временем, мерзость в ее отношении ко мне исчезла. Буквально испарилась. И я с каким-то необъяснимым страхом ждала развязки. Видимо, я ей наскучила. Видимо… Меня скоро бросят, так ведь? Паника.       Мы обычно часто пересекались, очень часто. Она много писала и звонила. Банальные вопросы о здоровье, самочувствии и планах в переписках присутствовали всегда. И мелодичный смех в голосовых на какую-то мою скупую и абсолютно не смешную шутку — тоже. И вечерние заседания в кино или непопулярных кафешках, больше похожих на таверны. И ночные прогулки по некому подобию набережной. И прохладные утра за ежемесячной пробежкой. Она стабильно приходила ко мне домой, не каждый день, но раза по два в неделю точно. Никогда внутрь не проходила, но терпеливо ждала снаружи, пока я быстро оденусь и выйду. И сколько я ее не звала — никогда не шла. Абсолютно никогда. Боялась? Стеснялась? Брезговала? Думать об этом абсолютно не хотелось. Я уже начинала думать, что такого уже никогда не произойдет. Но в эту новогоднюю ночь она пришла ко мне. Прямо домой.

***

      Кас. Эта невозможна женщина пропала. Буквально. За неделю до нового года. Не звонила, не писала, не приходила. Адреса я ее не знала, на мою парочку коротких сообщений она не ответила. «Я так и знала» набатным колоколом добилась в голову мысль, молотком постукивая по зажатых в жгутах боли, висках. И это придавало моему состоянию ещё более темную окраску. Хотя как темную — по страшному черную. Мучительно черную. Кажется, в какой-то момент я перестала видеть вообще. Это чувствуют полностью слепые люди? Не видя ни грамма света, лишь только темноту вокруг, даже с открытыми глазами. Это было… Ужасно. Непривычно и больно.       Бросили. Здравствуйте, бросили. Добрый день, бросили. Как ваши дела? Бросили.       Боль, от которой хочется отпилить своими собственными руками голову Паника, которая обладая накопительным эффектом за эту гребаную неделю, решила, что пора действовать в полную силу именно сегодня Салюты блядских любителей повеселиться и оторваться на полную катушку И новый год. Этот проклятый новый год.       Кажется, идеальные пункты для хорошего праздника. Да какого праздника то… Лежа на полу и прижавшись гудящей головой к прохладным плиткам я абсолютно забыла все. И какой праздник, и число, и где я, и как меня саму зовут. Все. Пустота в голове — не всегда признак тупости или отсутствия мозгов. Может, вы просто лишились чего-то важно и ваш внутренний пазл разлетелся без своей наиважнейшей детали?       На полном автомате, как запрограммированный робот из «Ну, погоди», закинула в себя ещё пару таблеток и запила стаканом теплой воды. Захотелось спать. И волшебное слово, чтобы убрать эту боль из подкорки мозга, изнутри, из самых недр головы. Медленно добралась до своей комнаты и рухнула на кровать. Конечно же за тем, чтобы через пару минут сползти с нее, зарываясь носом в матрас. Господи, голова… Стуки в дверь Раз Два Три Прямо как мой блядский пульс       Мимолётно глянула на часы, валяющиеся на пола возле тумбочки. Ха, ещё минута до начала праздника. Ха, и зачем мне это.       Ха.       Встать, подойти к двери, посмотреть в глазок, повернуть ключ, открыть дверь, шагнуть назад в квартиру и тихо, как будто не веря, хрипло выдохнуть: — Кас…       И даже время замерло.       Я чувствовала, как оно моментально стало вязким и тягучим. Кажется, вот, я протяну руку впереди загребая невидимые частицы и в воздухе отпечатается мой след, оставленный глубоко во времени. Черт. — Кас.       Она молчала и смотрела на меня своими яркими глазами, сияющими, ослепительно блестящими глазами. Счастливыми глазами.       Счастливыми… От чего? — Кас.? Чего ты… Пришла? — С н-новым годом, Мак — От чего-то запнувшись в начале фразы, тихо пробормотала Кас. Глаза, лихорадочно бегающие и как будто радостно сияющие, опустила вниз. И сбивчиво, скороговоркой, и очень виноватым тоном заговорила — Прости, что не отвечала на сообщения. Правда. Я был в командировке в какой-то дыре. Без связи, без всего. А предупредить заранее не успел. Сборы, рабочие дела и все такое… Но я правда не хотел, чтобы все так получилось, честно. Чем угодно клянусь. Макс, ты только не сердись, пожалуйста. Мак, я тебя люблю больше всего на свете, прости меня, умоляю…       Ха. Да ты кто такая вообще. Где эта несносная чертова сука Кас. Где.       Я молчала, во все глаза смотря на девушку передо мной. Молчала. Молчала, пожирая взглядом каждый кусочек ее тела, открытой кожи, запачканной снегом одежды и грязных, вымокших зимних ботинок. Молчала, разглядывая эти по-детски тонкие и ломко-красные от мороза пальцы, держащие лямку какой-то старенькой сумки. Молчала, считая кусочки снежинок на каждой из темных, невероятно объемных ресниц. Молчала, отсчитывая секунды понимания всей ситуации. Молчала, пока внутри холодный ком мерзких, до ужаса, до усиливающегося тремора пальцев мыслей «Бросили» медленно, будто не веря в такое чудо, таял. Таял, оплывая волнами облегчения, покрывая с ног до головы. Она ещё что-то говорила, и говорила, и говорила. В смысл я не вникала, продолжала только лишь молча смотреть на нее. Молча. Смотреть. На нее.       И даже время замерло.       Циферблат напольных часов завис на 23:59. Стрелки на бюджетном варианте наручных ролексов — тоже. Кажется, даже воздух стал липким и тяжёлым. Дышать стало трудно, кажется, я даже начала слегка задыхаться. Грудная клетка лихорадочно то поднималась, то опускалась, в этих действиях было что-то как будто сломанное, неправильное.       А Кас ещё что-то говорила, и говорила, через мой туман в голове, через боль в висках, через липкий воздух и тягучее остановившееся время. Говорила, и говорила, и говорила, и говор… — Кас, один раз в своей жизни, прошу тебя, заткнись… — прошептала я, хватая ее за выбивающийся из-под куртки шарф, притягивая к себе и сделала, вероятно, самую безумную вещь, которую когда либо делала — поцеловала.       Грубо, возможно даже и больно, но… Меня это не волновало. Боль, снявшая внутренние барьеры, резкое чувства облегчения и волна непередаваемого словами счастья накрыли меня. С головой. По самую макушку.       «Не ответит»       А она ответила. Ответила, роняя на пол рюкзак и промокшую сумку и нежно, до щекочущего чувства в груди, нежно обхватывая за плечи, зарываясь пальцами в мои спутанные волосы. Ответила, мягко углубляя поцелуй. Отрывалась, глубоко вдыхала, целовала щеки и горящий неземным пламенем лоб. И снова губы. Ответила, осторожно кусая за нижнюю губу, сразу же после зализывая ее парой движений теплого и такого сладкого языка.       Она целовалась жадно, будто тысячелетний вампир, наконец дорвавшийся до юной девы. Жадно, глубоко, ненасытно и до поднимающихся коленок сладко. И поцелуй становился не просто каким-то холодным жестом, он стал по настоящему живым. Наполненный просто невообразимым калейдоскопом чувств и мыслей, он превращался в деликатесную трапезу. Трапезу, которой так сложно полностью насытится.       Так и хочется полностью утонуть в этих неповторимых ощущениях, мягких губ на своих, тонких пальцев на затылке и бьющего набатом стука сердца девушки, которое я, кажется, ощущала каждой клеточкой своего тела. Утонуть, утонуть и никогда больше не возвращаться в обычный мир, погрузится с головой в это состояние глубокого счастья, полностью и навсегда. — И тебя с новым годом, Кас — прошептала я прямо в эти, как спелые ягоды малины прямо из детства, губы. И вновь впилась в них, ныряя в этот омут с головой, желая насытиться ими полностью.       И время… И время пошло. Звуки салютов, крики за окном и в квартирах под и над нами, хлопки петард у подъезда. Все ожило, задвигались. Время в новь пошло, перестав тягучим маршевом весть в воздухе, давая дышать глубоко и свободно. Время вновь пошло.