Не сон

Было очень тихо, и лишь писк приборов разрывал густое безмолвие. Жёлтым светом горела мигающая лампа на прикроватной тумбочке. Диана читала вслух Пелевина, ритмом стараясь не совпадать с биением Светкиного сердца. Обгоняла, замедлялась, читала пунктиром. Светка недавно заснула. Не очень хорошим сном — беспокойным, тревожащим и заставляющим её бесперестанно хмурить тонкие брови. Пару раз, когда она даже стискивала кулаки и вместе с ними простынь и зубы, Диана на полуслове замолкала и неподвижно сидела. Хотелось что-то сделать, снова побежать к медсестре, главврачу, растормошить их и заорать в лицо, что они ужасно справляются со своей профессией, потому что Светке там больно! Но это уже было, и ей оставили последний шанс на пребывание в палате Сургановой. И вот она — движимая и удерживаемая — сидела в напряжении на месте. Скоро Новый год, через часа два, судя по тикающим часам на блеклой стене. Возможно, опаздывающим. Арбенина и забыла об этом, только сегодня вот поздравили в строй-бригаде. Загадывала, конечно, лишь одно: только бы поправилась, только бы всё снова стало в порядке, только бы её улыбка вновь сияла как прежде ярко. Диана опустила глаза в книгу, углубляясь в чтение. Буквы устало перекатывались на языке, а в голове была совершенная мешанина. Тяжёлая работа на стройке целыми днями изнемождала. Эта бесконечная покраска сереющих стен. Красишь, красишь, а они всё равно бледные. Арбенина метнула взгляд на скованное лицо Светки и бессознательно сказала в пустоту: — Какой бледный лоб. Как плохо покрашен, — и тотчас криво усмехнулась, поняв всю дурость озвученного. Веки Светы с усилием тяжело приоткрылись. Казалось, она вспоминала, что очень больна только тогда, когда попробовав подняться на локтях, с кряхтением падала обратно на подушку. — Динечка... — хрипло пробормотала она, находясь на грани забытия. — Ты что-то говорила... — Света... — Диана сжала узкую холодную ладонь в своей. И, вспомнив что помочь она может лишь поддержкой духа, продолжила: — Говорю, лоб у тебя блеклый, бледный. Надо покрасить лучше! Что у вас за мастера работают! На её нелепое негодование Светка, уловившая каламбур лишь краем сознания, сипло изобразила некое подобие смешка и вновь ускользнула в сон. Всегда было страшно, как в первый раз, когда она закрывала глаза, а губы возвращались в расслабленное состояние. В эти мгновения мерещилось, будто жизнь вытекала из Светки, а душа с шумным выдохом стремилась в приоткрытую форточку. Диана часто-часто моргала, протирала глаза и изо всех сил высматривала малейшие изменения лица, то, как почти незримо поднималась грудь от поверхностного дыхания, которое, виделось Диане, постоянно обрывалось. Её Светик пыталась вдохнуть больше, но ей словно не хватало силы, чтобы раскрыть лёгкие навстречу воздуху. Она задыхалась, и Арбенина чувствовала, как в её собственном горле кислород встаёт поперёк, безуспешно толкаясь в трахее. С трудом Диана сместила застывшие, ловящие каждый сдвиг в коробке палаты, зрачки. В книгу, в Пелевина. Забыть, забыться хоть на секунду, пускай и читает не для себя. Конечно, не выходило. Буквы бежали под взглядом, складываясь в слова, предложения, смыслы, произносились гнусавым голосом, на котором хрипотцой сказалась хроническая усталость, а в разуме зияла бездонная чернеющая пропасть. Волнами накатывала многодневная усталость. Работа на холоде изнуряла, пальцы от обморожения давно потеряли свою чувствительность, и Арбенина не знала, вернётся ли она. Обжигающий мороз на улице, долгие вечера здесь, обдающая молчанием пустая квартира. И ведь должно же было всё налаживаться! Всё — это Светкино здоровье, потому что вместе с ним на поверхность со дна Марианской впадины поднимется и вся её, Дианина, жизнь. Но эта непроходящая боль, которую Арбенина видела, хоть Сурганова старалась просто жмуриться, хмуриться и впиваться короткими, искусанными ноготками в ладони до кровавых полумесяцев, хмурые лица врачей, медсестёр, да всего этого чёртового медперсонала, так и сквозящие безнадежностью. Что-то было не так, определённо, но Диане, вопреки своему несносному характеру, так хотелось поверить в лучшее. И она верила. — Динка... — полувздох, лихорадочно блестящие стальные глаза. — Что, Светик, что? — так и подорвалась на месте, вытряхивая из головы ворох мыслей. — Ты... — слабо растягивает губы в успокаивающей улыбке. — Невыразительно читаешь совсем... Поразительно, наверное, недавно проснулась и слушала. — Заяц, прости, я... — Ш-ш-ш, — шуршащий звук освежает, будто пробивает серные пробки в ушах Арбениной. — Знаю, Динечка, как ты устала. — Сурганова, а ну-ка замолчи! — перебивает, не в силах, как и всегда, слушать правду. — Сегодня ведь Новый год, да? — слишком невинно, с оттенком детского озорства. Диана закусывает губу, чтобы сдержать подкатившие к горлу слёзы. — Да, Светуля, через... — с удивлением обнаружила на часах близость праздника, — двадцать минут. Света поворачивает голову, её лицо оживает при виде ярко-оранжевых мандаринов, выторгованных и принесенных сквозь метель Арбениной, теперь вызывающе развалившихся на прикроватной тумбочке. Диана наскоро трёт веки тыльной стороной огрубевшей ладони, чтобы выступившая солёная влага на глазах точно не омрачила прекрасного лица напротив. — Хочешь? — дрогнувший голос Света предпочтет не заметить. — Ты как настоящий заяц, Светик! Летом — морковка, зимой — мандарины. Сурганова смешливо кивает. Пока Диана потрошит мандарин трясущимися пальцами, комично сетует: — Ты меня извини, Динечка, я тебе никакого подарка не подготовила... — Сур-рганова, знаешь что? — притворно злится Арбенина. — Лучший мой подарочек — это ты! Жаль только, тебе шампанского нельзя. Бархатный смех теплотой касается слуха и добирается прямиком до таящего сердца. Всё-таки ей нигде не было бы лучше, чем здесь, рядом со Светой. Наконец искренняя улыбка выплывает на вечно сосредоточенном, обеспокоенном лице. Расправившись со шкуркой цитрусового, вручает протягивающей руки Светке. — Дина, слушай, — жуя первую дольку, щебетала Сурганова, — мне, конечно, уже очень стыдно тебя просить об ещё одном подарке, но... — Да хорош меня сказками кормить! Говори, заяц! — Сыграй мне, а. Новогоднее че-нить. Арбенина подхватывает вездесущую гитару. Она не выпускала её из рук — не могла, носила даже на стройку, и гитара тоже не отпускала её. Настроилась, сыграла основные аккорды слегка ожившими пальцами. На ум приходила лишь одна песня. — Расскажи Снегурочка, где была?Расскажи-ка милая, как дела? — нежно пропела она. Света искристо заулыбалась. — За тобою бегала Дед Мороз. Пролила немало я горьких слез, — пробасила реплику «снегурочки». Светка захлопала в ладоши такой очаровательной пародии. Динке невыразимо подходила роль мультяшного волка. И тут она, сама от себя не ожидая, звонко запела: — А ну-ка, давай-ка, плясать выходи! — потянула руки к Динке, приглашая на танец. — Нет Дед Мороз, нет Дед Мороз, нет Дед Мороз, погоди! — Диана отняла руки от инструмента и, обхватив своими ладонями потеплевшие Светины, сделала несколько покачивающих движений. — Ждет моих подарочков ребятня, и тебе достанется от меня, — продолжила Сурганова, когда Арбенина опять заиграла. — Наконец сбываются все мечты, лучший мой подарочек — это ты! — совсем басовито пропела Диана и, подобравшись к Светке, мягко коснулась её губ своими. Сурганова, так желавшая этой близости, единственной, которая ей была сейчас позволена, никак не могла вместить все вожделение в несколько коротких мгновений. Она снова и снова захватывала язык Арбениной в нетерпеливый танец так, будто она прямо сейчас могла бы сорвать с себя многочисленные трубки и любить Динку на этом самом месте. Наконец Света сумела оторваться от заалевших губ и в них, ещё в удивлении приоткрые, пропихнула мандаринную дольку. — С Новым годом, Динечка! А мандарин тебе вместо шампанского. В качестве компенсации, — посмотрела задорно, игриво и засмеялась. На часах была полночь. Весь часовой пояс разом перешагивал рубеж между старым и новым годом. — С Новым годом, заяц! И первый в этом году мандариновый поцелуй. Света умоляюще попросила Динку лечь с ней рядом, чтобы она могла слышать стук её сердца, а Арбениной самой этого хотелось больше всего на свете. Она улеглась, носом утыкаясь в бок Сургановой на уровне груди, и обвила её исхудавший стан. — Светка... — ДианСергеевна? — шепчет её имя так, как может лишь она одна и перебирает между музыкальными пальцами её короткие пряди. — Я люблю тебя, — наполняя, впрыскивая в слова столько чувства, что хватило бы... Да, не важно. Ведь всё — только ей. — Люблю тебя. Тебя. Люблю. Сильно. Диана вдыхает её запах, тихо раскрывая ноздри, боясь нарушить едва ли спокойный сон. Нежная рука съехала с макушки. Света устала и быстро заснула. А Арбенина всё не могла насытиться этой ночью и безграничным счастьем от того, что Света ярко улыбалась.

***

Запястье сковала мертвенная хватка. Перед сонными глазами возникли белые костяшки. По ушам ударило горячее, шумное дыхание. — Динка... Динечка... — хватает ртом воздух. Диана чувствует, как пальцы впиваются в кожу, и значит, всё это — не страшный кошмар, а гремящая тьма реальности. Арбенина последний раз в безысходности озирается, кубарем скатывается с койки, вырывая руку из железной хватки. — Света! Света вжимается в подушку, мечется по ней. Короткая чёлка налипла на лоб, глаза зажмурены. Она тихо рычит, чтобы не закричать. Диана опирается на пол локтями и каждой клеткой осознает, какой она трус. Сейчас она позовёт врачей, и снова... снова обречет  маленького храброго человека на ужасные мучения. Губы предательски дрожат, а тело отказывается двигаться во власти страха. Так вот оно какое, новогоднее чудо! — с жестокой злостью проносятся мысли. Добрая, ласковая, смеющаяся, весёлая, храбрая, чуткая Света... Как искажены её светлые, ясные черты гримасой боли... Глаза застилает пелена трусливых слёз. Тех, которые о том, «почему она, а не я». Влетают белые халаты, спотыкаясь о её ноги, орут что-то ей и друг другу. Она видит, что Свету куда-то увозят. От неё. Нелепо подскакивает, несётся вслед за каталкой, кричит, рыдая: — Заяц, Света, Светик, Светка, Светуля, всё хорошо! Всё хорошо! Все будет хорошо! На секунду мутные стальные глаза открываются. Уголок истерзанных бледных губ пытается тянуться вверх, чтобы показать — «я готова ко всему». — Я здесь жду тебя, Сурганова! — в красных глазах твердая уверенность. — И без тебя никуда! Серые глаза закатываются, перед Арбениной закрывают двери, и она бьётся об них, как буйный зверь, постепенно оседая на пол. Глаза колет, но поток слёз не остановит даже самая мощная дамба. Стены здания и, кажется, просторы всего мира сотрясает безумный крик. И тишина потом такая, что девушке чудится, будто она просто оглохла. Это был не Светкин голос, не тот, который пел её громкие, пронзительные вокализы. Неужели этот Новый год ночью — только обнадеживающий, сладкий сон? Никто, кроме Светки Сургановой не сможет сказать ей правду. Выпрыгивающее сердце клокочет о том, как быстро она капитулировала. Готова сидеть здесь всю ночь и, хлюпая носом, жевать сопли. Ноги подворачиваются, как ватные, но Диана криво встаёт с четверенек. Плотно поджимает губы и трёт уже насквозь мокрым рукавом опухшие глаза. Одно она умела точно — держать слово. И никуда она не уйдёт, никто её не выгонит из-под этих дверей и даже не сможет выволочь отсюда силком, пока Света не покажется оттуда живой. Безальтернативно. Ведь на ещё кое-что она способна: верить и вселять веру в других сквозь миры и расстояния. И в Светку она верит больше всего на свете.