Когда умирают ангелы

Шум целой толпы людей, пытающихся выбраться из поезда первыми, толкающихся сумками и чемоданами, так сильно давил на еще сонного Скарамуччу, что он с трудом сдерживался, чтобы не рявкнуть на случайного прохожего. Улица встретила громким звуком уезжающего от соседней платформы поезда и морозным ветром.  Дело близилось к зиме, так что Скарамучча с замиранием сердца ждал, когда же вместо дождя с неба упадут первые снежинки. Он верил, что Кадзуха сможет увидеть их в этом году…  Из состояния легкого «опьянения» после короткого сна Скарамуччу вывел голос Яэ Мико. Она в шубе, красивых сапожках на каблуках, с как всегда идеальной укладкой не стала дожидаться инициативы сына и обняла его покрепче, прижимая к себе и гладя темную голову.  Скарамучча уже давно был выше, чем Мико, но она так и продолжала обнимать его как маленького ребенка. — Привет,- тихо сказал он, когда мама отстранилась и глянула на него счастливыми, искрящимися глазами.   Даже когда Мико продолжала натягивать на себя сдержанную улыбку, по ее глазам все было слишком хорошо понятно. — Я так соскучилась… поехали домой. Столько всего хочу рассказать.  Мико повела Скарамуччу к машине, прекрасно видя, что он был в состоянии легкой растерянности. Помимо того, что он проспал весь путь до родного города, теперь, находясь здесь, ему стало совершенно непонятно, что же он чувствовал.  Скарамучча был очень рад видеть Мико, очень рад. Его окутывало чувство ностальгии, пока он оглядывал вокзал, вспоминая, как Яэ посадила его на поезд в первый раз, чтобы подать документы в университет, как ново было это чувство, как приятно было осознавать, что в жизни все не только менялось, но и налаживалось.  Приятные воспоминания покинули голову, как только они выехали с территории вокзала, а Скарамучча, сидя в машине на переднем сиденьи рядом с Мико, разглядывал до боли знакомые улочки. В теплой машине слышался только приглушенный звук включенной Мико джазовой песни. Легкий аромат елочки у переднего стекла возвращал Скарамуччу в детство, в подростковое время.  Мико как будто чувствовала, что ему нужно было время. Она тихонько подпевала на английском, давая Скарамучче окончательно проснуться и немного прийти в себя.   Да вот только разве можно было прийти в себя в таком месте? В таком состоянии?  Перед ним мелькали знакомые места, отсвечивали от стекла и больно били по глазам яркие подсветки, слишком сильно выделяющиеся в темноте вечера. Скарамучча полностью уткнулся щекой в стекло, чувствуя приятную, одновременно колющую прохладу. Взгляд сам собой сделался слегка грустным, тяжелым.   Это было самым настоящим актом мазохизма. Скарамучча понимал, что навеваемые этими местами воспоминания больно впивались в самое сердце, но просто не мог отвести взгляд.  Глубоко в душе казалось, что Мико рядом не было, безопасной машины не было, что Скарамучча снова остался один против всего мира, против единственного родного человека, против всего того, что происходило с ним так долго… Он попытался проморгаться, чтобы не погрузиться в это слишком сильно, но было поздно. — Куникудзуши!   Перед лицом мальчика пролетела рукописная, сотни раз перечитанная и заученная почти наизусть книга. Дзуши в страхе, не ощущая ни времени, ни пространства, дернулся к ней, понимая прекрасно: если не поймает, станет еще хуже.  Тремор в хрупких руках усилился после того, как тяжелая книга была поймана. Дзуши поднял напуганный, полный отчаяния взгляд на маму… Она стояла в нескольких метрах от него, сидящего на табуретке посреди комнаты, полной людей. С десяток их, усевшихся по сторонам от Дзуши, наблюдали за этой картиной.  Наказанием. Или, как говорили там, искуплением грехов.  Духовный наставник (по крайней мере, именно так называли все мужчину, который стал основателем секты) смотрел на Дзуши, возвышаясь над ним и буквально сверля грозным взглядом. Темные брови, опущенные так низко, что становилось до мурашек жутко, нахмурились еще сильнее, когда Дзуши вновь не смог проронить ни слова.  Он помнил каждую морщину на этом лице. Не мог забыть человека, к которому впервые пришла его мать. После трехчасового разговора с которым она вышла совершенно другой. Дзуши не знал: был ли это гипноз или реальное вмешательство высших сил, но с того дня жизнь кардинально поменялась.  В ней не осталось ничего кроме жертв, бедности, терпения, подчинения и наказаний… нескончаемой череды наказаний. Дзуши уже и забыл, когда в последний раз просыпался без страха и желания снова как можно скорее уснуть на подольше.   Он, самый младший, оттого и самый грешный, как говорили остальные «прихожане» и, конечно же, духовный наставник, был козлом отпущения. Родная мать считала его обузой и стыдилась, а ведь он просто был ребенком, таким же, как и все.  Дзуши не смел отвести взгляд, знал, что это ничем хорошим не кончится, когда низкий мужской голос повторил свой приказ. Он звучал как звон колоколов средь бела дня. — Покайся, сын мой. Вынеси грехи на свет, раздели их с братьями и сестрами, дабы всевышний мог покарать тебя и сделать твои одежды вновь чистыми.  Нижняя губы предательски задрожала, но Дзуши прикусил ее, последний раз глядя на мать. Испуганный, совершенно потерянный взгляд ребенка не смутил ее, хотя он до последнего надеялся, что вот прямо сейчас все изменится, чары спадут и мама спасет.   Но этого не произошло. Как и все предыдущие разы. — Я каюсь за то, что впускал в разум грешные помыслы и возжелал их так, будто тьма есть свет, а свет есть тьма.   Стандартная «исповедь», которую он так же, как и текста «священных» писаний, написанных непосредственно духовным наставником, непонятно по какому шаблону, была заучена практически наизусть. Разумеется, этот грех не был единственным, что совершал Дзуши, но именно за него здесь полагалось самое постыдное и серьезное наказание.  И ведь из-за чего? Из-за того, что у двенадцатилетнего здорового мальчика подростка, как и у всех сверстников, случались поллюции? Да разве можно было за это так серьезно карать? Разве сны, посылаемые извне могли быть поводом для того, чтобы над ним сейчас так издевались?   Духовный наставник выпрямился, кивая и оглядывая остальных участников сия процесса серьезным взглядом. Он искал в их глазах уверенность, и она там была. Конечно, ведь чем еще могли заниматься взрослые «духовно преисполненные» люди, как не издевательством над подростком?   И Дзуши знал, что его ждало, знал и поглядывал на окно. Второй этаж частного дома в каком-то захолустье… интересно, что бы случилось, если б он выпрыгнул? Сбежал ото всех? Но Дзуши никогда не решался.  А вот десяток взрослых людей, которые его окружали, наоборот, был настроен очень решительно.  — Всевышний услышал твое покаяние. Теперь он хочет, чтобы ты запомнил этот урок и впредь не предавался греху.  Дзуши закрыл глаза от бессилия. Хотелось, словно малое дитя, поверить в то, что если ты никого не видишь, то и тебя не видят. Но спрятаться от кары было невозможно.  Самое страшное, что Дзуши не знал, что же это был за всевышний и за что он обращался с ним так жестоко? Уже спустя время, пытаясь найти ответы на вопросы, Скарамучча поймет, что ни одна признанная религия ни разу не исповедовала того, что слышал он про высшие силы здесь, в секте.  Но сейчас Дзуши не мог этого знать. Текста рукописных книг было пропитаны нравоучениями и самыми мерзкими описаниями всех возможных наказаний за грехи. Это была особенность духовного наставника: озабоченность самыми неприятными темами, связанными с человеком и его телом.  Звуки шагов, бьющихся друг о друга розг прочно въелись в сознание Дзуши, так что он мог и не открывать глаза: и так знал, что его ждало. Порка до синяков, кровоподтеков на местах с самой нежной кожей выбивала из Дзуши все: и плохое, и хорошее.  Стыд, перемешанный со страхом, одолевал не переставая. Дзуши не понимал, чем заслужил это? За что его вынуждали принимать такое постыдное и болезненное наказание? За что после этого отправляли на двухдневное заключение в сырой и маленькой каморке темного подвала без еды, воды и любых других базовых удобств?   Дзуши не понимал, почему получал наказание за «греховные мысли», когда сам же духовный наставник, оставаясь с ним наедине за пианино, трогал его, гладил шею, приказывал снимать рубашку и брюки, смотрел самым мерзким, отвратительным взглядом, от которого Дзуши хотелось отмыться. В голове не сходились эти вещи, а он продолжал огребать за любую оплошность, даже за то, что совершенно не контролировал.    Изнеможденный после двухдневной пытки замкнутым пространством Дзуши, наконец, оказался в своей комнате. Точнее… в том, что от нее осталось. Пыльная кровать и письменный стол не были теми вещами, которых было бы достаточно, чтобы сказать, что в этой комнате действительно жил ребенок. Даже шкаф и большая часть одежды из него были отданы на благо секты.  У Дзуши не было ничего, что напоминало бы ему о том, что он все еще был человеком, личностью, кем-то большим, чем роботом, который наизусть заучивал трактаты, выходящие из уст сектантов. Но даже почти пустая комната была лучше, чем подвал в доме духовного наставника.  Дзуши упал на кровать совершенно без сил. Все тело ныло от синяков и ран, оставленных совсем недавно. Во рту все еще было сухо, хотя мать и позволила сыну выпить пару глотков прохладной воды.   Разумеется, этого было недостаточно, и Дзуши ждал завтрашнего утра, чтобы ему наконец-то разрешили съесть овсяную кашу на завтрак. Она, на воде и без каких-либо специй, обычно доводила до тошноты, но сейчас Дзуши мечтал о ней так, будто никогда в жизни ничего вкуснее не ел.  Еще сильнее он ждал, когда же мать снова начнет с ним говорить, когда перестанет наказывать еще и полным игнорированием, когда поймет, что Дзуши уже понес свое наказание и заслуживает что-то кроме холодного, совершенно без эмоционального взгляда.  Зато сейчас в абсолютной тишине и темноте Дзуши наконец-то смог немножко расслабиться. Он свернулся в клубочек на кровати, с трудом заворачивая себя в одеяло. Делать это, испытывая стреляющую по всему телу боль, было тяжело, но засыпать без одеяла было еще хуже.  Дзуши еще пару секунд смотрел в стену, а потом тихонько расплакался, пряча всхлипы в ладони и сжимаясь еще сильнее.   Он так хотел верить, что однажды настанет тот день, когда он наконец-то обретет свободу… — Эй…  Скарамучча не нашел в себе силы, чтобы обернуться, когда услышал голос Мико за спиной.   Даже приехав в квартиру, с которой было связано много хороших или хотя бы нейтральных воспоминаний о юности, Скарамучча все еще не мог прийти в себя. Мико пыталась завязать разговор, но он все никак не двигался, совсем не получался.   Выдерживать давление всех этих воспоминаний Скарамучче становилось невыносимо, так что он отпросился покурить на балкон. Морозный ветер и никотин отвлекали, а вид с балкона снова возвращал. Это был замкнутый круг и, возможно, если бы Мико не попыталась вывести Скарамуччу из этого состояния, он так и остался бы стоять здесь, пока сигареты не кончились. — Сыночек…- женщина подошла к нему со спины, обнимая изящными руками за напряженные плечи.  Скарамучча прикрыл глаза, тяжело вздыхая.  «Сыночек»… Как же тепло становилось на сердце от этого слова. Что-то схожее с мурчащим и нежным «котенок» от Кадзухи. — Пойдем внутрь,- Мико сказала мягко, но уверенно, замечая, что рука, крепко сжимающая сигарету, слегка тряслась, даже несмотря на то, что локтем стояла на подоконнике. — Докурю и приду,- Скарамучча попытался ответить спокойно, но в конце голос перешел в шепот.  Он слишком давно здесь не был, так что все самые темные воспоминания лезли из глубин сознания, отравляя все то хорошее, что хранил Скарамучча внутри. Мико понимала, что на трезвую голову с этим он не справится, так что предложила не раздумывая. — Пойдем налью тебе виски. Выпьем, расслабишься.  Скарамучча повернулся к Мико, замечая выражение легкого беспокойства на ее лице. Он уж точно не хотел быть причиной этой эмоции. — Давно не пил. Думал, так потихоньку совсем брошу.   Мико окинула уставшего Скарамуччу взглядом и спросила так уверенно, что показалось, будто и не спросила вовсе, а утвердила. — Но это не нет? — Пошли.  Скарамучча кивнул, понимая, что без спиртного, правда, не сможет. Он мог справиться со многими вещами и трудностями, но не с этим. Слишком слаб Скарамучча был перед воспоминаниями из детства, будто бы каждый раз возвращался в тот возраст и чувствовал себя совершенно беспомощным.  Полстакана виски Скарамучча осушил за раз, понимая, что сильно его даже в отопляемой кухне не возьмет. Но это было даже хорошо. Скарамучча не хотел пьянеть, лишь немножко притупить все чувства, чтобы наконец-то расслабиться.  — Давай, раз тебе тяжело отвлечься, ты мне что-нибудь расскажешь, а я послушаю,- Мико покрутила в руках стакан, выжидающе глядя на уставшего Скарамуччу.  Причем непонятно было, почему он выглядел таким уставшим. То ли из-за событий жизни, то ли из-за всех этих навязчивых мыслей, которые буквально взрывали голову. — Новый год планируем потихоньку… поедем компанией, как в Ли Юэ жили и Розалину с Люмин и ее парнем захватим,- начал он спокойно, покручивая граненый стакан, разглядывая переливающиеся на свету узоры. — Ты мне так про ту поездку почти ничего и не рассказывал,- подметила Мико, подаваясь чуть ближе и складывая руки на столе. — Да что рассказывать?- Скарамучча вздохнул,- съездили, фотки поделали, я Кадзухе признался…  Взгляд парня сам собой вернулся к Мико, чтобы увидеть ее реакцию. — Да. Это ты рассказывал,- она усмехнулась мягко, на уголках губ заиграла светлая улыбка,- как он? Как у вас все, в целом?   Скарамучча хмыкнул, но не смог скрыть ответной улыбки, которая появилась как только мысли переключились с детства на Кадзуху. Именно с ним ассоциировалось ощущение комфорта, укутанности в теплое одеяло и стопроцентной безопасности. — Все прекрасно… много времени проводим вместе. А так он…- тень грусти и боли легла на до этого светящееся лицо Скарамуччи,- хуже. Ему становится хуже. Не хочу это обсуждать, прости.  Он помотал головой, понимая, что если сейчас продолжит, окончательно рассыпется, и виски уже не поможет. Радовало лишь одно: возможно выпитый алкоголь хорошенько разморит организм, и получится уснуть без снотворного. По крайней мере, Скарамучча очень надеялся на это. — Хорошо,- Мико понимающе кивнула и снова улыбнулась, чтобы поддержать и без того загруженного сына,- я рада, что у вас все хорошо.  Скарамучча усмехнулся, и этот звук согрел сердце Яэ. Она понимала, как тяжело ему давались поездки в родной город, так что не винила его за закрытость и некоторую тяжесть. Мико, как и любая друга любящая мать, желала счастья Скарамучче. Даже если это счастье потихоньку умирало в соседнем городе… — Как шапочка поживает? Моя схема подошла?- переводить тему Мико не хотелось, так что она продолжала спрашивать про Кадзуху, но уже чуть менее очевидно.  Скарамучча кивнул, облокачиваясь всем телом на стенку справа от себя. Именно с Мико началась его любовь к вязанию. Женщина и сама любила иногда сесть и спокойно повязать в тишине и уюте. Это успокаивало и дарило невероятный прилив бодрости и счастья.  Метод расслабления передался по наследству Скарамучче, так что, когда ему понадобилась схема для красивой, плотно связанной шапки, он обратился именно к Мико. — Да, все отлично. Думаю, через пару дней уже довяжу и подарю. А то он и так только с больничного, пусть вот греется и меня вспоминает.   Мико кивнула, отпивая всего один глоточек и расслабляясь. Держать разговор в нужном русле было не так сложно, особенно когда дело касалось Скарамуччи. Отводить его от напрягающих мыслей и занимать разговорами о чем-то другом было не так уж и сложно.  Уже через минут десять после начала разговора Скарамучча успокоился и позволил себе отдохнуть и спокойно поболтать с мамой. Ему интересно было вникать в особенности ее работы, слушать про деятельность издательства и его развитие.  Скарамучча видел, как у Мико горели глаза, когда она рассказывала про новых инвесторов и их вклад. Пусть многие слова, вылетающие из ее уст, так и оставались для парня непонятными терминами, он все равно полностью разделял ее радость. В этом заключалась особенность эмпатии Скарамуччи. На полную она проявлялась лишь с теми, кого он считал очень близкими.   К концу разговора Мико была уже достаточно пьяна, так что попросила перенести дальнейший диалог и истории Скарамуччи на завтра, на что парень не стал перечить. Он сам не сказать, чтобы сильно опьянел. У него была своеобразная устойчивость к алкоголю, так что до состояния полного транса его было довести не так уж и просто.    Диван в гостиной у Мико был гораздо более удобным, чем кровать в общежитии, так что Скарамучча сразу смог комфортно устроиться и хотел было закрыть глаза, как в голове снова стали проноситься всякие тревожные мысли. Ему было противопоказано оставаться наедине с собой в такие моменты, так что Кадзухе, который уже пожелал «доброй ночи», пришлось отвечать на внезапный ночной звонок. — Привет. — Привет, котеночек,- послышался из динамика сонный, уставший, но очень счастливый голос,- почему не спишь? Что-то случилось?  — Не могу уснуть один тут. Ты сильно спать хочешь?  Кадзуха перевернулся на спину, чтобы точно не уснуть и, протерев глаза, не очень честно, но ответил: — Нет.  — Я надену наушники… можешь рассказывать мне что-нибудь, пока я не усну?..  Скара очень бы хотел избавить Кадзуху от этих действий и позволить ему спокойно поспать, но он понимал, что пить снотворное после виски было плохой идеей, так что просто не мог иначе.  — Конечно,- Кадзуха удобнее устроился на подушке в положении полусидя и, взяв с тумбы электронную книгу, которую, к слову, ему тоже предоставили по просьбе прям здесь, в клинике, открыл какой-то детективный роман.  Под спокойный и размеренный, мурлыкающий и приятно ласкающий слух голос Кадзухи засыпать было в разы проще. Скара крепко обнял одеяло, представляя на его месте любимого парня, и наконец-то смог спокойно уснуть…