Дом, в котором их нет.

      Воробей потеряла Музыканта почти сразу. Было у её подруги такое необычное свойство — растворяться, причём не только среди людей. Её спокойно можно было не заметить в пустой комнате, пока она не начинала говорить, её неожиданные появления — как будто из пола выросла или из стены вышла, — заставляли Цветика оглушительно взвизгивать на ультразвуковых интонациях, а Тощую испуганно вздрагивать, роняя то, что было в руках и в пределах досягаемости. При мысли об этом вышагивающая бодрым маршем Воробей усмехнулась. Нервные же у неё соседки…       В отличие от Музыканта, ноги несли её как положено и куда надо, поэтому девушка, насвистывая лишь одной ей знакомый мотив, уверенно шла в четвёртую. Они не обговаривали заранее с Музыкантом место, куда отправятся, но нужно ли это было? Обе девушки знали, что очень хотят оказаться там. «Надеюсь, по дороге Музычку не сцапает какой-нибудь Эльф или такие же извращенцы», — подумала Воробей, вспоминая платье своей подруги. Мысли о её безопасности были лишними — Музыкант, конечно, девушка красивая, но парней наверняка привлечёт проверенный вариант, который точно раздвинет между ними ноги — то есть Габи. Хотя кто знает? Эльфа же привлекла эдакая девушка-загадка, а он вообще Фазан, так что, быть может, кому-то ещё приглянётся высокая красотка в вечернем платье.       В Доме было шумно и суетливо. Практически везде, куда ни падал глаз, хихикали две-три девчонки в окружении Крыс или Псов или сновали только-только образовавшиеся парочки. Таких Воробей замечала сразу. Девушка — в самом лучшем платьице, стрелки до висков, ресницы слипшиеся, с комками туши — её явно наносили в несколько слоёв, чтобы подчеркнуть взгляд. На неподвижном веке — маленькие тёмные пятнышки той самой туши, которые девушка не успела стереть слюнявой ватной палочкой. Она идёт, краснея и украдкой пытаясь взять своего избранного за руку. Сам избранный — Крыса с перемазанным тональником лицом, тщетно скрывающий прыщи или Пёс, в ярком свитере, с залаченной укладкой и в ошейнике, — делают вид, что не рады таким приливам нежности, но в тайне наслаждаются, ловя завистливые взгляды состайников. На ближайшем лестничном пролёте парочка замедлится, а потом и вовсе остановится. Расстояние между ними мгновенно сократится. При первых же приближающихся шагах они отпрянут друг от друга, но мокрые припухшие губы и стыдливый взгляд, отведённый в сторону, выдаст их проходившему мимо с головой. Воробей, как раз бесшумно взлетающая по лестнице, замерла и усмехнулась, слыша звуки влажных, неумелых поцелуев, а потом с диким гоготом побежала, топая, как стадо слонов, как раз мимо пытавшейся ненадолго уединиться парочки. Никто ей ничего не сказал, но девушка спиной почувствовала два прожигающих взгляда, проклинающих её за испорченный момент. Воробушек коснулась булавки, закреплённой на подоле майки — хорошее средство от сглаза, а главное — проверенное!       При взгляде на стены коридоров, так хорошо знакомые, но давно забытые и казавшиеся ненастоящими из-за лезущих друг на друга надписей и рисунков, на Воробья нахлынуло тоскливо-приятное чувство. Такое возникает, когда, будучи уже взрослым, перебираешь детские игрушки и вспоминаешь, как играл с ними когда-то. По крайней мере, так считала Воробей. Ей не с чем было сравнивать. Игрушек у неё в детстве не было. Тех игрушек, при взгляде на которые должно возникать то самое светлое и грустное чувство, а не злость вперемешку с раздражением и досадой.       Слышались голоса — тихие, громкие, шепчущие и лепечущие, рассказывающие, пересказывающие, вопрошающие. Тонкие, писклявые, грубые, хриплые. Смех — натянутый, искренний, истеричный, нервный и делано-кокетливый, смех до кашля, до слёз. Возгласы, фразы, крики, песни, напевы, свист, маты, стихи — корявые, хромающие, не дружащие с рифмой или красивые, мелодичные, завораживающие. Шорох шин, стук костылей, негромкие переговоры или горячие споры, цокот каблучков, скрип кроссовок или шарканье кед с подмятыми задниками. Чавканье жвачкой, орущая из наушников музыка, бесконечное пшиканье с разных сторон — лаков, духов, одеколонов. Барабанная дробь — пальцами по стенам и подоконникам, чирканье зажигалок, бряканье браслетов на девичьих запястьях, отдышки, звон — чоканье кружками, отбивание неизестного миру ритма на оконном стекле или разбившаяся глиняная фигурка-свисток в виде птички, следом — разочарованный стон, но тут же хлопки, улюлюканье и бодрые выкрики: «На счастье!». Рвущаяся бумага с очередным текстом признания, который адресат никогда не прочитает, чпокающий звук открывающихся флаконов — помады, туши, духов. Нож по штукатурке — вырезание кривых инициалов. Зевки, плевки, сморкание и кашель. Хлопки дверей, пинки о стены, хруст пальцев, шей и колен. Коридоры были заполнены звуками, они даже сами ими были. Звуками и надписями, пузырящимися на стенах. Звуки были везде, Дом буквально состоял из них. Они обволакивали, окружая, создавая вокруг тебя кокон. Наверное, Музыкант бы давно сошла с ума и в панике вытащила слуховой аппарат, но Воробью нравилась такая атмосфера, весь этот шум. Для неё это было символом жизни. И, возможно, её смыслом, ведь там звуки не любили.       Особенно громкие.       Особенно в таком количестве.       Особенно от неё.       Воробей слишком хорошо помнила детство, оттого, уже будучи в осознанном возрасте, так возненавидела его. Не будь у неё воспоминаний, связанных с той, с теми и с там, ей было бы легче погружаться в ностальгические грёзы о ранних этапах своей жизни и видеть с ними сны. Но воспоминания были, поэтому «грёзы» превратились в «тяжкий груз Воробьиных извилин», а сны стали кошмарами, заставляющими девушку с криком просыпаться по ночам, тревожа соседок. И сейчас вышагивающую по цветным коридорам Воробья, как бы сильно она этого не хотела, вновь затянуло в пучину этих воспоминаний.

***

      С той Воробей жила девять лет. Раньше был ещё он, но с ним она жила до пяти с половиной. Потом он почему-то ушёл, но маленькая Воробушек помнила, как накануне вечером, перед днём, когда он, на прощанье потрепав её по волосам и смазано чмокнув в щёку, загрузил чемодан в багажник, сел в такси и уехал, на небольшой кухоньке разразился скандал. Та кричала, причём очень громко. В будущем эти крики станут одним из немногих звуков, которые той будут нравиться. Он же сначала говорил спокойно, потому что не любил кричать сам, но больше всего не любил, когда кричать начинала та — а делала она это в то время слишком часто. Слишком часто для того, чтобы её можно было слушать. Слишком часто для того, чтобы с ней можно было поговорить. Слишком часто для того, чтобы это можно было терпеть. И он терпел, терпел семь долгих лет, но в тот вечер не выдержал и сорвался, перекрикивая её и стуча кулаком по столу. Затаившаяся на втором этаже Воробушек не верила, что такие звуки издаёт он. Нет, только не он, не тот, кто так ласково улыбался ей, не тот, чьи руки были тёплыми, а объятия — защищающими, чья спина была такая большая и удобная для редкого катания, нет, эти звуки принадлежат той, но не ему!       Но в тот вчере кричали оба. Воробей не вникала в слова, ей были важны интонации — злые, грубые, истеричные. Но пару слов девчушка разобрала. «Другая», «беременна», «сын», «развод». Из двух ртов лился нескончаемый поток оскорблений и обвинений. Та даже ревела, но не от горя, а от ярости. Звон разбившейся тарелки. Перевёрнутый стол. Упавший стул. Треск дерева. Проклятья и угрозы. При громком топоте в сторону лестницы Воробей бесшумно прошмыгнула к себе в комнату и быстро нырнула под одеяло, стараясь успокоить бешено колотившееся сердце. Спали они тогда порознь, она — в их спальне на втором этаже, он — на диване в разгромленной кухне. А утром он сказал, что не может так жить, поэтому уезжает. Воробушек этого тогда не поняла — как это он может уехать и жить где-то там, где нет их с этой? Да, она не подарок, но они так часто ссорились, что для Воробушка это стало нормой. Она даже начала считать их скандалы традицией.       Девушка помнила, как в нелепой застиранной пижаме с Микки Маусом стояла на деревянном, в три ступеньки и местами прогнившем крыльце и сонно потирала глаза. — Папочка? Мы куда-то едем? — детский голосок звучал тихо, фраза закончилась зевком. Заспанные глазки смотрели на чемодан. — Не совсем, малыш, — его голос стёрся из памяти. Каким он был? Низким и бархатистым или грубым? Воробей не знала, она помнила только слова, сказанные в то летнее прохладное утро. — Папе нужно уехать по делам.       Девочка недоумённо похлопала глазами. Та стояла на кухне, у окна, и курила сигарету, демонстративно не смотря на него. — А это надолго? — голос прозвучал грустно. — Боюсь, что да. Но ты не переживай. Папа обязательно приедет и заберёт тебя. Ты же хочешь этого? — Да! Да! — малышка запрыгала, хлопая в ладоши. — Хочу с папой, хочу с папой!       Он улыбнулся. К дому подъехало такси. Его рука ласково прошлась по взъерошенным после сна волосам, а губы почти невесомо коснулись нежной детской щеки. — Ты только подожди немного. Папа обязательно вернётся за тобой.       Воробей махала ручкой, пока его в неизвестном направлении увозила машина. Она не видела, но он не махал в ответ. Только смотрел, задумчиво и грустно, пока маленький силуэт на крыльце не пропал за поворотом.       После того утра жизнь Воробья круто изменилась. Та стала раздражительней и остро реагировала на любой звук, издаваемый Воробьём. Сначала просто кричала, но в один день ей на глаза попался ремень, и с тех пор крики заменились шлепками, но не пропали совсем. Свой голос той нравился с любой интонацией. — Мамочка, за что? — хныкала девочка, стоя в углу и чувствуя, как горит мягкое место — то, к которому приложился ремень. — Ты слишком сильно шумела. Знаешь, что я это не люблю, а всё равно продолжаешь! А сейчас перестань ныть и отвернись. Ты наказана.       Однако ни ремни, ни пинки, ни оплевухи и тем более стояние в углах не усмирили Воробушка. Она была очень активной и шумной девочкой. Той это не нравилось. Казалось, что ей в принципе не нравилась Воробей.       «Но такого не может быть! Она моя мама!»       Спустя полгода в их доме стали появляться они. Разные дядьки, всучивающие в детские руки конфеты и шоколад, а затем под заливистый хохот той уходящие с ней наверх. Там они что-то делали — Воробушек не знала, она слышала только странные ахи и скрипы. Эти звуки той были по душе, именно поэтому этих в её жизни и их доме становилось всё больше.       Воробей даже не пыталась никого из этих запомнить. Они не задерживались надолго, а те, что пытались, исчезали в двух случаях — либо когда узнавали о существовании Воробья, либо когда та, срываясь, начинала бить девочку ремнём по рукам у них на глазах. Эти срывы, ксати, происходили всё чаще и чаще, но ту это не смущало. Бывало, что после очередного ушедшего она, сидя на кухне, курила, неотрывно смотря в одну точку. Воробей, тихонько шмыгая носом, переминалась с ноги на ногу в углу, аккуратно дуя на горевшие от ударов запястья. — Ты слишком громко топала. Знаешь, что мне такое не нравится, и всё равно топаешь! Вся в отца. Он тоже любил делать то, что я не выносила. Это он уговорил оставить тебя, а теперь слинял. Кобелина.       Что такое «кобелина», Воробушек не знала, но чувствовала, что это что-то нехорошее. Подобные слова всегда слетали с уст той в одной и той же обстановке — этот ушёл, Воробей в углу, она с сигаретой за столом. Ещё та иногда говорила странные вещи, такие, которые мамы не должны говорить своим детям. — Лучше бы я тебя не рожала. Ты мне испортила жизнь. Ни один мужчина из-за тебя со мной не остаётся! Ни один!       Сигарета впечатывалась в пепельницу. Стул с шумом отодвигался, эта уходила наверх, а Воробушек продолжала стоять в углу, отсчитывая минуты.       «Мама, что ты такое говоришь? Я же твоя дочка, я люблю тебя несмотря на то, что ты часто делаешь мне больно. Тогда почему ты говоришь такие ужасные вещи?»       Спустя год к ним впервые приехал он. Воробей была несказанно рада. Она бегала по комнате в одном сандалике, запихивая вещи в маленький рюкзачок и периодически выглядывая в окно, чтобы увидеть его, стоящего чуть поотдаль от дома и машущего ей с улицы.       «Вернулся! Вернулся, как и обещал! Он заберёт меня!»       На улицу Воробей выбежала раздетая. Август встретил её холодным ветром и охапкой опавших листьев, брошенных в лицо, но девочке было плевать, потому что она бежала в его объятия.       Тепло сильных рук. Забытое и приятное. Она нежилась и чуть ли не мурлыкала. — Привет-привет, малыш! Извини, что долго не приезжал, столько дел было. Как ты?       Ей было всё равно, что у него за дела, ведь сейчас он тут, улыбается и смотрит на неё добрыми глазами, смотрит так, как никогда не смотрела и вряд ли посмотрит та. Воробей тараторит обо всём на свете, носясь вокруг него, а он слушает, продолжая улыбаться. Затем хмурится, замечая синяки на ногах и руках. — Малыш, погоди, подойди сюда. Это мама сделала? — Это я упала с дерева в прошлый вторник, царапина больша-ая была! А это я споткнулась, когда выбегала из дома. Представляешь, увидела белого голубя, такого красивого! Хотела посмотреть поближе, но упала, а он испугался и улетел. — Ну ты и озорная у меня. А это? — А это мама. Она так ругается, когда я играю дома, поэтому я стараюсь играть на улице, но она всё равно злится. А ещё злится, когда от неё уходят дяденьки. Говорит, что это из-за меня, но я ничего не делаю, правда-правда!       Он сухо поджал губы и посмотрел на дом. В окне кухни угадывался её силуэт с сигаретой. — Точно, я совсем забыл. Смотри, что папа привёз тебе. Нравится?       Шорох пакета, и в руки Воробушка легла красивая кукла в платье с рюшами. Белые локоны, длинные ресницы и розовые щёчки. Настоящая принцесса. — Какая красивая! Она теперь моя? — Да, малыш. Поиграй с ней пока, а папа немного поговорит с мамой.       Он неторопливо прошёл к крыльцу и скрылся в доме. Воробушек вальсировала с новой куклой. Мысленно она была на балу в огромном зале, и к ней вот-вот должен был подойти прекрасный принц, чтобы пригласить на танец.       Принцессе нужна была корона. У Воробья она была — вырезанная из бумаги и хранящася под подушкой. Девочка подбежала к дому и бесшумно открыла дверь, протискиваясь в прихожую. Она просто незаметно поднимется к себе и возьмёт корону для куклы. Никто её не увидит.       Рядом с кухней девочка невольно замерла. Они разговаривали. Он был зол. — Неужели ты действительно начала бить ребёнка только за то, что она играется, как и полагается детям в её возрасте? — Мой дом — мои правила. Меня раздражают её глупые и громкие игры. — Опомнись, Марта! Она познаёт мир, ей семь лет! — Если тебя что-то не устраивает — забирай её и вали к своей нынешней. Я эти детские выходки, как и её саму, терпеть не намерена. Она портит мне жизнь. — Это ты ей жизнь портишь, ты! — Повторяю: не нравится — забирай и вали! Я всё сказала.       Усталый вздох и молчание. Воробей затаилась. Спину оттягивал рюкзачок. Не желая слушать дальше, она тихо прошмыгнула на улицу и отбежала подальше, делая вид, что всё так же увлечена новой куклой.       Он вышел спустя десять минут, устало потирая лицо. Воробушек тут же кинулась к нему. — Пап, а ты меня покатаешь на спине? Покатаешь? — В другой раз, малыш, хорошо? Папа устал.       Он заметил небольшой рюкзачок. — А что это у тебя там такое? — Это мои вещи. Ты же говорил в тот раз, что заберёшь меня, вот я и подготовилась!       На лице Воробушка сияет довольная улыбка. С его же лица улыбка спала. — Малыш, — он присел на корточки и заглянул ей в глаза, — папа не может тебя сейчас забрать. — Ты обещал! — губки дрожат, на глаза наворачиваются слёзы. — В тот раз ты пообещал! — Я помню, малыш. Просто в этом году ты идёшь в школу. Мама уже подала документы. Папа заберёт тебя чуть позже, хорошо?       Грустные детские глаза. Мужские ладони стирают слёзы с девичьих щёчек. — Ну-ну, не плачь. Во второй класс ты пойдёшь уже в новой школе. — И буду жить с тобой? — жалобный детский взгляд, полный надежды. — Да.       Приехавшее такси. Поцелуй в макушку. Детская ладонь, прощально машущая машине вслед.       В течение этого года он приехал ещё три раза. Три извинения и упоминания о «делах». Три новые куклы. Три разговора с той. Три обещания. Три прощальных взмаха рукой.       Эти приходили в дом ежедневно. Никто из них больше не пытался остаться насовсем. Та начала пить что-то мутное, противно пахнущее и делавшее её ещё раздражительнее. После этого напитка Воробью доставалось просто за то, что она попадалась той на глаза. Иногда за то, что она просто существовала. В дальнейшем первая причина, по которой та бралась за ремень, исчезла. Осталась только вторая.       Во второй класс Воробей пошла в прежней школе. Но она ждала его и верила, что когда-нибудь уедет с ним. Ей было всё равно, что там у него за дела. Главное, что он помнил о ней и обещал забрать. И заберёт.       На втором году обучения в школе он приехал целых пять раз. После первого Воробей перестала ждать его. Это случилось потому, что, увидя новые синяки, он не пошёл к той, как делал это раньше. Он просто натянуто улыбнулся и погладил Воробья по плечу. — Всё бегаешь и падаешь, да, малыш? Какая ты у меня озорная. Точно, совсем забыл! Смотри, что папа привёз тебе. Нравится?       Четвёртая кукла. Очередная принцесса. Но Воробей уже не вальсирует и не устраивает во сне чаепития. Ей снится ремень и скрученная газета — ещё одно орудие, которым та хлестала дочь.       В тот день она не махала ему вслед. Ей было всё равно, какие у него дела, раз он опять уехал, бросив её здесь, с той.       «Почему ты уезжаешь? Ты знаешь, что эти синяки от мамы. Так почему ты снова оставляешь меня с ней?»       В школе на Воробья начали жаловаться. «Способная девочка, но чересчур активная. Я бы даже сказала, слишком активная для своего возраста». За это она получала двадать ударов газетой по шее, пятнадцать ремнём и час стояла в углу, глотая слёзы и уча уроки. Плакать тихо и не шмыгать носом девочка тоже быстро научилась, ровно как и бесшумно передвигаться. Достаточно было один раз получить скалкой по ногам.       Хорошо, что всего лишь один.       Такси у дома. Мужской силуэт, приветливо машущий и зазывающий к себе. Воробей нехотя натягивает кофту и штаны. Пятая кукла. Поглаживание по голове. Он уже не обещает, что заберёт её. Даже если бы пообещал — она бы не поверила. — С днём рождения, малыш! Вот тебе небольшой подарочек.       Жемчужное ожерелье. Бусины из пластика. Такие легко можно разгрызть.       Он протянул руку, чтобы погладить Воробья на прощание, но та увернулась. — Спасибо. Мне всё нравится. Я пойду, уроки надо доделать.       Он удивился, но обрадовался. «Ты ж моя умничка». Хлопок дверцы машины. Воробей не стала ждать, пока она скроется за поворотом. Она развернулась и пошла домой.       Ожерелье в тот же вечер полетело в мусорку. Девочка стояла в углу. Щёку жгло от сильной пощёчины, икры болели от ударов ремня. Сегодня она подралась с мальчиком, который донимал самую слабую одноклассницу. Но у учителей была своя версия произошедшего. «Она у вас какая-то буйная! Ударила в нос самого прилежного ученика, у него кровь пошла! Всё из-за того, что он не дал ей списать. Примите меры!»       Меры приняты. У той подход к воспитанию никак не поменялся.       Две новых куклы. При вручении каждой Воробей даже не улыбалась. Она не была рада ни ему, ни его подаркам.       «Почему? Почему ты опять уезжаешь, зная, что она делает со мной? Почему не забрал меня тогда и почему не делаешь этого сейчас? Почему?»       Дожидаться, пока он уедет, Воробей не стала. Просто ушла, сказав, что сильно устала. Дома её ждали двадцать ударов ремнём, затрещина, от которой голова мотнулась вперёд-назад, и два часа стояния в углу с учебником математики. В этот день она сбежала с последнего урока, потому что не подготовилась к контрольной. Проходили деление столбиком.       Та привела домой очередного этого. Они начали сношаться прямо на кухонном диване, ещё тогда, когда до конца наказания оставалось полчаса. Воробушек, не выдержав, убежала к себе и спряталась под кровать, зажимая руками уши. После ухода того она получила за то, что ушла из угла раньше времени.       Семь кукол в ряд сидели на полке. Воробей не знала, почему не выкинула их. В душе ей по-прежнему хотелось быть принцессой и вальсировать с принцем, который непременно заберёт её в своё далёкое-далёкое царство, где девочке не будут снится ремни, газеты, скрученные «морковкой» полотенца и женские руки, не дающие ничего, кроме боли. Но на деле она была драчливой и активной третьеклассницей. Воробью было девять.       Один раз вечером, стоя в углу и читая учебник, Воробушек решилась задать один давно мучивший её вопрос. Та уже выпроводила своего этого и была в относительно неплохом расположении духа. — Мам, можно спросить? — Ты наказана. Не разговаривай и учи уроки. — Мамочка, пожалуйста, только один вопросик! — Ладно. Спрашивай. — Почему папа не забрал меня? Он же обещал, ещё в тот день, когда уезжал от нас. Так почему он просто приезжает, но не забирает меня? Он передумал?       Раздался хохот, который Воробей запомнила на всю жизнь. Визгливый, истеричный и злобный, он словно расплавленным железом втёк девочке в уши и засел глубоко в сознании, всплывая в памяти во время кошмаров. — Передумал? Передумал?! Да ты и не была ему нужна. Этот кобель завёл себе на стороне другую семью, у него сейчас есть сын. А все эти сказочки про то, что рано или поздно он тебя заберёт, нужны были для того, чтобы ты первое время не грустила. Но я не думала, что до сих пор в них веришь! — Я не верю. Я просто… Просто… — Просто подумала, что рано или поздно он все равно приедет за тобой? Ха! Ты ему и нахрен не упёрлась. Была бы нужна — забрал сразу.       Слова обжигали, в горле стоял ком. Воробушек быстро заморгала, стараясь не заплакать, потому что знала, что по-тихому не получится. — Полчаса дополнительного стояния за разговоры. А потом дуй к себе и не высовывайся. Ко мне придут гости.       Уже у себя в комнате Воробушек радовалась, что стоны той такие громкие и она не слышит приглушённых рыданий. Уснула девочка в обнимку с мокрой подушкой. Ей снилась семья отца и он сам. Теперь он перестал быть тем и стал просто им, отцом. Воробей перестала возлагать на него надежды. Наверное, она даже перестала его любить.       Семь кукол торчали из мусорного бака. Восьмая пока что была в протянутых мужских руках. — Малыш, а почему принцессы на помойке? Это мама сделала?       Воробья передёрнуло от обращения и от его приторно-ласкового тона. Он заехал к ней с утра и даже предложил подвезти до школы. Теперь у него своя машина. — Нет, — она выхватила куклу у него из рук и швырнула в бак, хорошенько примяв кулаком. — Это я сделала.       Его лицо выразило искреннее недоумение. — Малыш, но зачем? Это же подарки… Я так старался, выбирал… — Не нужны мне твои подарки. И ты не нужен. Вали к своей семье и своему сыну. А до школы я дойду сама.       Воробей обогнула отца по широкой дуге и быстро зашагала. Он нагнал её через пару метров и схватил за плечо. — Малыш, что с тобой? Почему ты так разговариваешь? Я что-то сделал?       Девочка пнула его в щиколотку. Не больно, но ощутимо. — Сделал! — она стиснула кулачки и вскинула на него сверкающие от слёз злые глаза. — Заставил маму меня родить, а сам ушёл и не забрал меня! Ты знал, что она меня бьёт, но всё равно ничего не делал!       И Воробей, резко развернувшись, побежала по дорожке. Затем, остановившись, обернулась и прокричала: — И я тебе больше не малыш! Мне девять!       Отец стоял и смотрел на быстро удаляющуюся маленькую фигурку с потёртым рюкзаком за спиной. Затем устало протёр лицо, сел в машину и уехал.       В тот день Воробей подралась с пятиклассником. Она не помнила причину — может, её и не было, — зато в памяти чётко отпечаталось ощущение его живота под девичьим коленом, его щёк под её кулачками, а после — его жёсткие волосы, которые Воробей крепко стискивала, и два вырывающихся запястья за тощей мальчишеской спиной. Девчонка держала пятиклассника крепко, чтобы он ни в коем случае не смог вытащить голову из унитаза, в который она его разъярённо макала. — Кобелина! Кобелина! Кобелина! — визжала Воробей при каждом разе, когда лицо парнишки снова погружалось в воду.       С той встретились уже у директора. Воробей нахохлилась и сидела, облизывая саднившие костяшки пальцев. Принцессы не дерутся, но победа над пятиклассником, который был на голову выше девочки, ей понравилась. Думая над этим, Воробей пропустила мимо ушей разговор взрослых. Помнила, что из кабинета директора эта тащила её за запястье, больно впиваясь ногтями в кожу. — Нахалка! Опозорила меня перед всей школой! Знаешь, что я это не люблю, и всей равно продолжаешь позорить! Я тебе устрою! Я тебе тако-ое дома устрою — мало не покажется!       И не показалось, хотя Воробью в принципе никогда не казалось мало. В ту ночь она засыпала со следами кровавых соплей под носом, горящим телом и следом от окурка на запястье. Спина саднила. Ноги болели. Эта специально целилась пряжкой от ремня, чтобы было больнее.       Снились Воробью скалки, газеты, скрученные «морковкой» полотенца, ремни, тапочки, поварёшки, толстые книги, скакалки и сигареты — всё, чем сегодня к ней приложилась та. Только во сне она не пряталась от этих вещей, как в каждом своём кошмаре, а била эту, нанося ей удары по лицу, по спине, по ногам и рукам — по всем частям тела, которые эта никогда не оставляла без внимания. Она корчилась от боли и плакала, но Воробей не останавливалась и постоянно ударяла, ударяла, ударяла…       Всю ночь с лица девочки не сходила довольная, отчасти маниакальная улыбка.       А на следующий день эта сказала ей собирать вещи. Воробей не задавала вопросов, и уже через час с дорожной сумкой и рюкзаком она и эта тряслись в автобусе. Девочка не спрашивала, куда они едут. Даже если эта сейчас высадит её на отшибе города и уйдёт — ей будет всё равно. Наверное, Воробей даже обрадуется.       Автобусов было два, причём второй ехал дольше. Та взяла с собой только пакет, в котором лежали какие-то бумаги. Из кармана замшевого пиджака у неё торчал белый уголок конверта. Потом они долго шли пешком. Воробей сдувала с глаз чёлку и вытирала лоб. Ей было жарко.       Внезапно перед ними выросло здание. Оно не приближалось, как другие, делавшись больше с каждым шагом. Оно словно возникло из воздуха, появилось, окружённое с двух сторон пустотой. Воробей остановилась и вскинула голову.       Дом. Какой-то серый дом.       Эта взглянула на табличку над дверью. Кивнув самой себе, она повернулась к Воробью. — Жди здесь. Я скоро вернусь.       Затем поднялась на крыльцо и позвонила. Ждать пришлось недолго. Замок щёлкнул, кто-то, невидимый снаружи, разрешил этой войти, и она скрылась. Дверь захлопнулась, Воробей осталась одна.       Она присела на ступеньку, закинув ноги на свою сумку, и подняла лицо к небу. Ей было всё равно, что это за место. Если эта оставит Воробья здесь, она будет рада. Даже, наверное, счастлива. Руки и ноги всё ещё болели, ожёг от окурка неприятно щипал под пластырем.       Эта вышла спустя полчаса. Вместе с ней был какой-то мужчина с синими глазами и серыми волосами. Он что-то говорил той, а она кивала, хотя лицо было рассеянным. Не слушала.       Она ушла, ни слова не сказав Воробью и не попрощавшись. Почему-то девочка была уверена, что больше её не увидит. По крайней мере, ей этого очень хотелось. Когда силуэт этой скрылся, мужчина подошёл к Воробью и улыбнулся. Улыбка у него была приятная, и Воробушек просто не могла не улыбнуться в ответ. — Пойдём, — он взял её сумку в одну руку, а вторую протянул девочке, помогая встать. Воробей решила, что не будет ничего плохого, если она пойдёт за ним. В конце концов, эта ушла, ничего не объяснив, так что другого выхода не оставалось.       Мужчина придержал дверь, пропуская Воробья вперёд, а сам вошёл следом. Дверь захлопнулась.

***

      Воробей опомнилась только тогда, когда с удивлением осознала, что стоит перед дверью с меловой четвёркой посередине. Удивлённо поморгав, она уставилась на свои ноги. — Молодцы! — похвалила она их. — Я всегда знала, что на вас можно положиться!       В отличие от Музыканта, Воробей не переживала, что они — слово отдалось нежностью в сердце, — её забудут. Она вообще не думала об этом. Как можно забыть старого друга? Правильно, никак. Даже если это вовсе не друг, а самая настоящая подруга, хотя такое определие девушке не нравилось. Рождает у нездоровых людей нездоровые ассоциации.       Набрав в грудь побольше воздуха, Воробей толкнула дверь. Она не боялась их — снова теплота и нежность, — увидеть, не боялась заново с ними знакомиться (конечно, спустя столько лет! Мало ли интересы поменялись, да и вообще разное в жизни бывает). Единственное, чего она боялась и что приследовало её в кошамарах — эта с ремнём наперевес и тот омерзительный хохот. Воробей надеялась, что она последует примеру отца и никогда больше не появится в её жизни. А то вдруг перемкнёт на старости лет, захочет дочку повидать…       Отец, кстати, в Дом ни разу не явился. И девушка надеялась, что никогда не явится.