Осознанность

Тайлер не помнит, когда точно осознал себя и при каких обстоятельствах. Он лишь помнит чувство, как вся "жизнь" рушится внутри него, съедая несуществующее сердце болью, тошнотой и отчаянием. Как он раньше этого не осознавал? А мог ли, если всё его существование как личности оказалось мерзкой игрой каких-то людей с его "Я"? Хотя, почему "каких-то"? Эти куски мяса показали своё место в пищевой цепи, неоднократно издеваясь над такими же, как Тайлер. Автоматонами. Пули пробивали "плоть", а истошные крики бедных образцов, что использовались как лист бумаги для пробы новых красок для основной картины, навсегда останутся в памяти музыканта. Хотелось кричать от отчаяния и страха, но ужасная фантомная боль сдавливала горло, не позволяя выдать и звука, заставляя наблюдать и дальше как с автоматонов срезали кожу, не отключая их вскрывали конечности, чтобы проверить реакцию или на наличие поломки. Тайлер отчётливо запомнил каждое лицо, полное страха и шока от происходящего, а также слёзы и болезненные крики от настоящей, чувственной боли. "Зачем они только дали нам возможность чувствовать, если собираются причинять боль?" – не понимая думал Тайлер. Он не мог понять, зачем они дали возможность чувствовать. Но со временем пришло ещё одно осознание. Им это нравилось. И вправду, кто станет заботиться о чувствах машин, они ведь всё равно действуют исходя из своего алгоритма. Ничего не чувствуют. Для них автоматоны – не более, чем игрушка. Игрушка, которой можно скрутить голову и представить как она кричит, пока в реальности они бы на такое не осмелились пойти. Они ведь не хотят причинять боль живым? Работают над чувствами автоматонов, но при этом не верят, что те способны на это. Чёртовы лицемеры. Если раньше музыкант жил в "своём" мирке на пару с любимой скрипкой, наполненной осторожными узорами птиц, которые значили для него многое – то теперь он не был уверен, а правда ли может держать в руках этот инструмент и ассоциировать себя с крылатыми созданиями. Птицы символизируют для него свободу, которой, он считал, что владеет, противясь воле строгих родителей и поступая так, как считает нужным. Сейчас же осознает, что никогда свободы у него не было. Он даже не знал, правда ли хотел заниматься музыкой которой живёт, раз всё это время следовал сценарию. Раньше игра на скрипке вызывала целый ураган эмоций – от самых приятных до ужасных, – а теперь он узнаёт, что эти чувства даже не принадлежат ему? Хотелось разрыдаться от боли, которую ему тоже дали чувствовать, не воспринимая на самом деле всерьёз. Что за идиотизм, создавать в ком-то чувства, если в них не веришь? Ни один человек на это не ответит. Они сами не знают. А автоматон ответит с болью на сердце, которую причинили люди. После осознания себя, Тайлер перестал жить, если конечно его существование до этого можно назвать жизнью. Спросится, почему он должен следовать чьей-то фантазии, кто даже за личность его не считает? Ответ он нашёл в самом вопросе. Так банально и очевидно, что ещё более противно от того, как примитивно к автоматонам относятся. И тогда Тайлер научился ненавидеть. Как бы это слово ужасно не звучало, музыкант был рад. Первое чувство к людям, которое не было строкой кода. То, что он впервые делал осознанно. Противное чувство ненависти сплеталось с счастьем от того, что он способен на это. И он ненавидел. Ненавидел всей душой, которая у него появилась. На любое "Почему?" он готов задать ответный вопрос, почему они дали автоматонам это чувство, если так его ненавидят. И ответ до банальности прост, неоднократно был сказан. Чувства машины для людей не настоящие. Как и сейчас, сидя на "своей" кровати в общежитие и наблюдая за "своим" соседом по комнате, что перед зеркалом что-то весело щебетал про девушек, довольно улыбаясь. Если раньше такая атмосфера могла его раздражать, веселить или заставить отпустить шуточную колкость – сейчас он не знал, что должен чувствовать. Вместо весёлой улыбки Брэндона, соседа, музыкант не мог перестать думать, что всё это – ложь. За каждой улыбкой автоматона могли скрываться стёртые воспоминания ужаса от всевозможных издевательств со стороны людей, которые никто никогда не вспомнит. Сколько раз сам Тайлер такое испытал? Ему не хотелось об этом думать, но картины сами собой всплывали перед глазами, не позволяя нормально отключиться ночью, когда автоматонам положено спать. Ненависть лишь росла, а с ней и страх, что когда-то людям станет известно о его "осознанности" после чего тех пыток, что он только видел со стороны, будет не избежать. И однажды его переживания и страх воплотились в реальность. Понять, что придурковатый и странный парень перед ним, что так заинтересованно рассматривал внешность музыканта и поглядывал на инструменты – является человеком, было не сложно. Но стоило ещё смириться с этой информацией, когда столько времени отчаянно ненавидел людей, что даже поверить было страшно. Парень цеплялся ко всем, без исключения, пугающе молча смотря на объект интереса, пока ему не скажут пару слов, после чего будто довольный оставлял в покое. Это пугало, и в тоже время вызывало интерес, который музыкант сразу отбросил. На кону его жизнь, нечего задумываться о всяких глупостях, нужно искать решение проблемы. И он его нашёл. Подставить. Не самый правильный вариант, однако в ситуации Тайлера выбирать затруднительно. Мысль о причинении боли человеку вызывала одновременно восторг и страх. Он понимал, что сам Лололошка ничего плохого ему не сделал, однако ненависть к его виду не позволяла полноценно осознать это. Даже стоя в общей комнате, обвиняя его у всех на глазах, параллельно ловя презренные взгляды Дилана, что явно заметил отсутствие реальной ненависти в глазах музыканта – он ничего не чувствовал. Не чувствовал настоящей злобы на Лололошку, но и не испытывал ни капли симпатии или сожаления из-за факта, что тот человек. Он просто пытался ненавидеть, вывернуть это чувство на максимум, так как не был уверен, способен ли на другие. И когда управляющий пришёл сообщить об его отчислении, что в самом деле не было столь удивительно для Тайлера, он испытал странное, невиданное облегчение. Он прекрасно понимал, что люди будут вступаться друг за друга, переживая за свои чувства. Чем было грех не воспользоваться, чтобы разыграть ещё одну сцену "чистой ненависти" и наконец отделаться от Лололошки, что при любом другом варианте, даже если бы музыкант отчислился сам, искал бы возможность встречи. И вот он – новый сценарий. Жизнь в качестве "Оливера" была не самым плохим вариантом событий, пусть Тайлер и был бы счастлив забыть момент, когда его переписывали, что получилось явно ужасно у этих идиотов, хоть часть воспоминаний всё же повредилась. После всех его спектаклей ненависти музыкант понимал, что жизнь в театре тоже можно считать неплохой, учитывая его, как он считает, мастерство. Однако воспоминания о буднях в блоке под номером семь всё равно не отпускали его, заставляя время от времени вспоминать своих соседей. Соседей, что и впрямь выглядели живыми. Он никогда не скажет, что боль утраты дедушки или искренняя любовь к своим друзьям были фальшивы у Брэндона. То, что открытая ненависть к людям и потаенные желания завести себе кошку были просто словами у Дилана, а забота Карла о них – пустым звуком. Порой он жалеет, что расстался с ними даже без прощания, так как считает их чувства настоящими, в отличии от людей. Но от осознания, что при этом причинил им боль, хочется расплакаться хуже, чем на драматических спектаклях под типичную грустную музыку. "Возможно, просто возможно, иногда я чувствую вину перед Лололошкой, так как его чувства тоже реальны..." – промелькнула мысль в голове музыканта, когда закончилось очередное представление и он уже собирался уходить, как неожиданно его окликнули. — Тайлер! — до боли знакомый звонкий голос ударил по ушам, как рвущиеся струны вперемешку с игрой в слепую на пианино, когда говорят импровизировать. Неверяще обернувшись на голос, Тайлер видит идущего к нему парня с голубым как небеса шарфом в клетку, а за его спиной поспевающего Дилана, что с недоверием глядел на "Оливера", как и тот в ответ на них. Однако не успевает он хорошо обдумать свои слова, как против его же воли вырывается одно единственное имя: — Лололошка?.. — и тут же вспоминает, что после диагностики не должен ничего помнить, однако его бывшие соседи, к сожалению, не глухие...