Цвет, у которого нет названия

Наверное, это была судьба. Бабочка на другом конце земли взмахнула крыльями, и звезды выстроились ровно таким образом, чтобы именно возле Джисона было свободное место, когда в дверях аудитории возник самый красивый человек, которого он когда-либо видел. Даже когда их взгляды пересеклись, Джисон так и не смог заставить себя вежливо отвести глаза. — Если у меня кимчи застряло в зубах, — сказал прекрасный незнакомец, непринужденно опускаясь на пустующий стул рядом с Джисоном, — то я пойду вытащу, потом зайду обратно, и сделаем вид, что ты просто был поражен моей красотой. Он произнес это так беззаботно, что Джисон даже не смутился оттого, что его поймали. — Меня зовут Джисон, и я поражен твоей красотой, — ответил он, подстраиваясь под его веселый тон. — Теперь я твой новый лучший друг.

***

Однажды Минхо спросил, почему всё-таки Джисон так пялился на него в первый день, и Джисон честно признался: потому что ты светился. Почему-то Минхо единственный, кто светится. Иногда это становится почти невыносимо, и Джисон не может удержать зрительный контакт. Иногда, наоборот, тихое свечение притягивает его, как мотылька, и ему хочется смотреть, и смотреть, и смотреть. Конечно, этот свет существует только в его голове. Проецирующая эмоционально-цветовая синестезия. Солидное название, вечная головная боль — временами в прямом смысле. Чужие лица рождают в мозгу круговорот иллюзорных цветных пятен, каждая смена выражения приносит новые оттенки. Но светится почему-то только Минхо. Как художник я даже немного тебе завидую, говорил Хёнджин, его сосед по комнате. Может быть, ты и не рисовал бы тогда, если бы эта дребедень всё время маячила у тебя в голове, пожимал плечами Джисон. Ему самому всегда больше нравилась музыка.

***

— Хёнджин, вот ты художник. Ты мне скажи: как называется цвет, средний между розовым и зеленым? — Если их смешать? Коричневый, — ответил Хёнджин, не отрываясь от телефона. — Нет, я знаю, как выглядит коричневый цвет, — Джисон нахмурился. Он точно видел этот цвет, чистый, насыщенный, не то зеленый, не то розовый, просто не мог вспомнить, как он называется. Возможно, что-то пропустил на уроках рисования в школе. — Зависит от оттенка и насыщенности, конечно, может получиться что-то ближе к оливковому, или к охре, или даже к серому… Ни одно из этих названий и близко не описывало то, что видел Джисон. — Так и знал, что ты ничего не понимаешь в цветах, — вынес он свой вердикт, и Хёнджин смерил его долгим пыльно-синим взглядом: — Золотце, я художник, а не психиатр. Джисон швырнул в него подушкой, но промахнулся, и подушка осталась лежать на полу, а он сам — на жестком казенном матрасе. Хёнджин благородно сделал вид, что ничего не произошло: — Возьми краски и убедись сам, — предложил он. — А ещё лучше — не приближайся к моим краскам и расскажи, как продвигается твой микстейп. Удар ниже пояса. Джисону захотелось зарыться лицом в подушку, но за ней бы пришлось вставать с кровати. — Лучше бы ты спросил про сессию, — простонал он. — Настолько плохо? — Если я собираюсь идти со своей музыкой к Чану, мне нужно что-то покруче, но я застрял. Ноль вдохновения. — Ты мог бы пойти с тем, что есть, и попросить совета. — Абсолютно нет. — Джисон замотал головой, не желая принимать от Хёнджина никаких рациональных предложений. — У него таких и без меня очередь. Я должен выделиться. А теперь кинь мне, пожалуйста, обратно подушку, мне нужно во что-то поплакать.

***

Джисон не помнил, когда он впервые увидел цвет, которому не смог найти названия. Может быть, когда они с Минхо договорились устроить ночь кино, пока его сосед по комнате уехал к родителям, но Джисон был так измотан после сессии, что вырубился в первые десять минут, прислонившись к плечу Минхо. Когда он проснулся, то обнаружил, что лежит головой на подушке, накрытый пледом, а фильм так и стоит на паузе в самом начале. Джисон начал было извиняться, но Минхо только махнул рукой, и его улыбка отозвалась в голове зелено-розовой вспышкой. Это же не последняя ночь кино, пояснил Минхо серьезным тоном, но если ты умрешь от недосыпа, она станет последней. Может быть, когда они гуляли по парку холодным февральским вечером и навстречу им вышел пушистый серый кот с проницательными желтыми глазами. Джисон тогда снял перчатку, чтобы погладить его, а потом расчихался и долго отогревал ладонь в кармане Минхо, потому что, как гласит известная пословица, в чужом кармане всегда теплее. Нет такой пословицы, возразил Минхо, но Джисона это не обескуражило: теперь есть, парировал он, известная тебе. Глядя на смеющегося Минхо, он снова увидел розово-зеленые искорки. Может быть, когда после долгого учебного дня Минхо без предупреждения потащил Джисона на Сеульскую башню. Два акрофоба, на вершине они вцепились друг в друга, как дурачки, а потом неловко расцепились, постеснявшись, что их примут за парочку. У подножия башни расстилалось море городских огней, но Джисон смотрел на то, как светится Минхо, потому что смотреть вниз было слишком страшно. Фотография, сделанная в тот вечер в фотобудке, до сих пор лежит у Джисона в кошельке, хотя камера, конечно, не смогла передать цвет, который он видел.

***

Это Хёнджин ему сказал: у нашей танцевальной команды скоро отчетный концерт, ну, как отчетный, промежуточный, но ты же всё равно придешь посмотреть на нас с Минхо, он же наверняка тебя первый позвал? — и его фиолетовое недоумение расплылось яркой кляксой, когда выяснилось, что Минхо-то как раз ни о каком концерте Джисону не говорил и не приглашал. Слегка кольнула обида, но мало ли, почему не позвал: может, решил, что ему будет неинтересно, может, просто замотался. И Джисон, конечно, пришел, хотя и чувствовал себя немного не в своей тарелке, хотя, казалось бы, что тут такого. Хёнджин тоже его друг. Когда Минхо вышел на сцену, всё остальное исчезло и другие танцоры исчезли, оставшись лишь блеклыми цветовыми пятнами на фоне. Джисон знал, что Минхо занимается танцами и что для него это серьезно, но никогда не видел, как он танцует. Если в обычной жизни его сломанное воображение рисовало тихий белый свет, то сейчас ему казалось, что он смотрит на открытый огонь. На лесной пожар. На раскаленную лаву. Он сам не понял, почему сбежал, как только стихла музыка, не задержавшись даже поздравить Хёнджина, который тоже выступил, как всегда, блестяще — это Джисон даже в своем трансе не мог не признать. Испугался, может быть, что сделает какую-нибудь глупость. Например, бросится Минхо на шею у всех на глазах. Огненные вспышки сверкали у него перед глазами, когда он взял блокнот и ручку.

***

Иногда Джисону становилось любопытно, какого цвета его взгляд, когда он смотрит на Минхо. Может быть, алый, как стучащая в висках кровь, как отчаянное желание. Может быть, розовый, как лепестки вишни, расцветающей по весне под окнами общежития, как безграничная нежность. Может быть, золотистый, как солнечный луч, в котором танцуют пылинки, как тихое восхищение. Может быть, салатовый, как упрямая молодая трава, пробивающаяся через асфальт, как отчаянная надежда. Может быть, индиго, как глубокий омут, как тоска о несбыточном. Когда Сольюн смотрит на Минхо, ее щеки наливаются румянцем, а взгляд горит маджентой. Она подошла к ним в кафетерии, к груди прижата пачка распечаток: — Минхо-оппа! Я принесла конспекты. У Джисона нет ни одной причины не любить Сольюн, ему просто не нравится маджента — слишком кричащий цвет — и то, как она вспыхнула ещё ярче, когда Минхо случайно коснулся ее руки, забирая бумаги. Просто утомительно за этим наблюдать. Джисон уставился в тарелку, чтобы не видеть выражения лица Минхо. — Позови ее уже на свидание, — сказал он, когда Сольюн отошла, всё ещё не поднимая взгляд. — Ты ведь ей нравишься.

***

Когда Джисон прикреплял файл к сообщению, у него дрожали руки. Ты не поверишь, ответил ему Чан, я ведь и так думал с тобой связаться, я же тут людей для одного проекта ищу, видел ссылку на твой SoundCloud в чате, неплохо, и по треку, который ты скинул — есть потенциал, слушай, если хочешь, помогу с аранжировкой и с записью нормальной. Теперь Джисон чувствовал себя одновременно счастливым и несчастным. Счастливым, потому что вечерами пропадал у Чана в студии. Настоящая, хоть и маленькая, отдельная студия, где можно было спокойно записывать вокал, не потратив на это всю стипендию, казалась ему страной чудес. У самого Джисона был только ноутбук и простенькая миди-клавиатура на двадцать пять нот, которая и так занимала слишком много места на столе, ещё и Хёнджин периодически начинал драматично жаловаться, если он ночью слишком энергично стучал по клавишам, как будто бы сам не провонял скипидаром всю мебель. Несчастным, потому что Минхо вечерами пропадал на тренировках, и когда они наконец находили время пересечься вне учебной аудитории, даже его привычное белоснежное сияние казалось более тусклым, как лампочка, которая светит через грязное матовое стекло. Устаю сильно, пояснял он без особой убедительности в голосе. Лезть не в свое дело Джисону не хотелось, но ощущение, что красная ниточка между ними ослабевает, его не отпускало. Чтобы не тосковать, оставалось только работать ещё больше.

***

Последний кусочек пазла встал на место непредвиденно. Чан прислал финальный вариант аранжировки того самого трека — про раскаленную лаву, и лесной пожар, и всепоглощающую любовь — и Джисон, гордый собой, не смог удержаться от того, чтобы включить его Минхо, как только они нашли время остаться в общежитии вдвоем. Он смотрел на обманчиво нейтральное выражение лица Минхо, а перед глазами у него стоял серый цвет, унылый и мрачный, как склизкая ноябрьская грязь. Отчаянным усилием воли Джисон подавил желание немедленно выключить песню, удалить ее с жесткого диска навсегда и написать Чану, что он уходит в буддийские монахи. Минхо никогда не слушал его треки с таким серым выражением лица, даже откровенно неудачные, за которые Джисону по прошествии месяцев было стыдно. Может быть, дело и не в песне. Может быть, дело в нем самом. Джисон закрыл глаза. — Это очень красиво, — сказал Минхо негромко, когда наступила тишина, и неожиданно добавил с незнакомой Джисону интонацией: — Я думаю, что человек… — он осекся. — Если есть человек, которому ты посвятил этот текст, он будет очень счастлив услышать эту песню. Или не будет, подумал Джисон. — Это ты, — вырвалось у него против воли. — Я? — переспросил Минхо. На слух уловить его настроение было невозможно, а под зажмуренными веками расплывались бензиновые пятна. — Неважно. Не знаю, зачем я это сказал. Извини. Я же видел, что тебе не понравилось. — Ты написал эту песню для меня? Терять уже было нечего, и Джисон кивнул, надеясь, что прямо сейчас пол под ним разверзнется и он провалится куда-нибудь в Австралию. Теплые пальцы коснулись его щеки. — Эй, — услышал он. — Мне понравилось. Только посмотри на меня. Это просто невежливо, говорить такие вещи с закрытыми глазами. Джисон неуверенно приоткрыл глаза и вдруг понял, что серости больше нет — только свет, такой яркий, что рефлекторно он чуть не зажмурился ещё раз, даже понимая, что это всего лишь его собственное воображение. — Мне правда понравилось, — повторил Минхо. — Я напишу тебе ещё, если ты позовешь меня на свидание, — выпалил Джисон, и улыбка Минхо засияла, как розово-зеленый фейерверк.