Esmu slinks

***

—Мр, мяв. Федор неосознанно поворачивает голову на звук. Дождь льет стеной, все вокруг размывается, контуры вещей потеряли свою четкость. Вода хлюпает в кроссовках, а на уме только одно "даже если заболею, дома не останусь ни за что". Это был вечер среды, очередной вечер осени, которая наполнила его жизнь чем-то новым и, наконец, чем-то относительно спокойным. –Привет. Ты чей? —Мяв. Пушистый, серый кот смотрел  умными глазами в ответ, позволяя себя гладить по влажной шерсти. Так Достоевский и сидел какое-то время, промокший до нитки и понимал, здесь, под навесом старого дома , в компании кота намного лучше, чем в собственной комнате. От этого осознания было немного грустно, но, тем не менее, ничего нельзя было сделать. Смирение с ситуацией облегчило его мысли. Раз изменить это нельзя, то пора отпустить ситуацию и учиться спокойно переносить все вот это. —Это тяжело, знаешь. —Мявп. —Я справлюсь? —Мрр. —Ладно, я постараюсь. Коты его успокаивали. Сколько он здесь находится, всегда зачем-то останавливался поговорить с ними, старался подкормить чем было. И мысленно называл это  кото-терапией. —Что ты здесь делаешь? Он вздрогнул, услышав этот голос. Медленно поднялся и развернулся лицом к тете. —Привет. Давай пакеты. Они оказались достаточно тяжёлыми, но не критично, критично было ее выражение на лице. —Ты что, гладишь этих плешивых переносчиков блох? Не тон был резким, а голос неприятным, все спокойствие и умиротворение в момент улетучились в никуда. —Я больше не буду. Извини, мам. Его слова явно удержали ее от желания пнуть промокшего кота. Каждый раз, слыша это обращение в свой адрес, она расцветала, становилась по странному воодушевленной.  Но Федор готов сказать что угодно, лишь бы она сменила свой гнев на милость, и, ради всего святого, котов не трогала. —Идём домой, ты, наверное, замёрзла? —Ах, да да, пошли, сейчас я сделаю нам чая. Федор невольно поморщился, отвернувшись. Ее чай пить было просто невозможно, так испортить напиток надо было уметь. —Кстати, папа приехал. Сказала она, открывая дверь тамбура. —А? Что? —Папа говорю приехал.  В голове резко оборвались все мысли. —Ах, папа, да... Полумрак подъезда, можно сказать, спас его, так как объяснить свое выражение лица было невозможно. Фраза, вкинутая в разговор между делом, вызывала животный ужас и панику, которую он пытался очень быстро подавить, но понял, что начинает задыхаться. Тот мужчина на фото. Моряк, родной отец его двоюродного брата. Это было не к добру. Это, походу, начало конца. —Ой, мам, я в школе две книги забыл, под партой, можно пойти забрать, мне они для уроков нужны? Голос звучал ровно, но внутри все дрожало от плохого предчувствия. Ему нужно оклематься от этой новости, морально приготовиться. Но этой возможности не предоставили.  —Нет, завтра заберёшь. И вот они переступают порог. —Мы дома! И вот они, собственно, дома. Из-за угла выходит мужчина, средней внешности с пивным пузом и мутными глазами, смотрящими как-то нехорошо. Такого взгляда хочется избегать, но Федор смотрит. Изучает. Мужчина кивает, проходя мимо в направлении кухни. —Угу. Сухо. Кратко. Непонятно. А чего он ожидал? Вероятно, чего-то более объемного или вместительного, но не угу. Они так всегда здороваются при разлуке в три месяца? Счастью тети не было предела. Такой радостной Федор ещё ее не видел. Что же. Единственное, что беспокоит, так это сломанный замок на двери. И то, что спать ночью он будет очень поверхностно.

***

Просыпаясь утром разбитым, нет, даже не разбитым, а убитым, но очень некстати воскресшим, Федор вытаскивает свое тело из кровати, всем существом оставшись лежать на месте. Вчерашняя прогулка под дождем дает о себе знать заложенным мозгом, а если точнее, то носом, хоть по ощущениям одно и то же. Состояние могло быть лучше, но он не смог нормально поспать, просыпался от каждого шороха в квартире. Глядя на этот кошмар, синяки под глазами, усталое лицо и покрасневший нос, Федор надеется прошмыгнуть в школу незамеченным. Что угодно, но не оставаться здесь. В тишине утра, пока солнце только начинает выглядывать, разжижая полумрак своим светом, он медленно одевается, терпя тошноту и легкое головокружение, непослушными пальцами завязывает кеды, вечно стоящие под кроватью, берет рюкзак и аккуратно, тихо, открывает окно. Каждый шорох вызывает дрожь, заставляет остановиться, замереть и нервно прислушиваться. Холодный воздух обдувает щеки, щекочет переносицу, ласково шепча успокаивающие слова, но он их не слышит, он слышит только свое оглушающе громкое сердцебиение и прерывистое дыхание. В клетке своего тела, в цепях своих переживаний, Достоевский выскальзывает на улицу, стараясь ими не греметь. Закрыв окно, он срывается на бег, который ему очень дорого обойдется.

***

-Ты весь горишь! -Нет. -Как это нет, Федя, ты чего? Что случилось? -У тебя руки холодные, вот и кажется, что я горячий. Коля медленно убирает руку со лба, и вмиг становится несколько зябко, даже холодно. Сильное желание потянуться за шершавой ладонью очень тяжело побороть, но он справится. Да. Голова очень тяжелая и он действительно не тянется, все гораздо хуже, он заваливается в сторону, как строение, потерявшее опору. Справился. Как же. -Федя! Коля ловит худое тело, прижимая к себе и становится так хорошо, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так они и стоят посреди парковой дорожки, среди жухлых, мокрых листьев, Федор утыкается лбом в чужую шею, буквально повиснув на сильных руках и слушает. Просто слушает и слышит дыхание, беспокойное, но сильное, старается дышать в такт. -Тебе нужно домой. -Нет. -Да! Черт, Федя. Его отрывают от себя, смотрят огромными, полными волнения глазами, на дне которых плещется что-то еще, что нельзя понять. Было совершенно непонятно, от чего он так переживает, ничего ведь не случилось. Приболел и только. Но взгляд и дрожь в пальцах говори о сильном переживании друга, который явно не готов отмахнуться с фразой "приболел". -Идем. Когда запястье оказалось в крепкой хватке пальце, Федор кое-что для себя уяснил.  Что-то очень постыдное, но такое честное. За этой спиной он пойдет куда угодно, за этого человека он сделает что угодно, даже если жизнь их раскидает по разным частям мира, ему ничего не останется, кроме как найти. Такое откровение обрушилось на него внезапно и слишком неожиданно, но за тот короткий срок их знакомства Достоевский ощущал привязанность. Но этого не должно было быть. Слабый мозг кричал. Вопил. Этого. Не. Должно. Было. Случится. Но оно случилось. Произошло. И теперь нужно либо смириться, либо научится с этим жить. С этим осознанием того, что ты не один. Что есть тот, кому можно довериться, на кого можно положиться. Федор вспомнил ту легенду, про связывающую людей красную нить. На секунду показалось, он ощущает ее  силу на себе. встряхнув головой, он попытался отогнать странные мысли. -Мы пришли. Ему было настолько все равно, или же настолько плохо, куда они идут, что, оказавшись в тепле, Достоевский сильно удивился. -Сейчас, потерпи немного. Коля аккуратно снял ветровку, расшнуровал кеды, стянул с плеч рюкзак и опять хотел было повести вглубь квартиры, но ноги Федора подкосились. Слабость пронзила все тело. Он уже приготовился ощутить всеми своими костями твердость пола, но, на удивление, этого не произошло. Гоголь успел подхватить. " Его руки оказывается очень сильные" невольная мысль приносит своеобразные, и какие-то непонятные эмоции, но там явно присутствует уважение. Вот так с лёгкостью нести кого-то. Достоевский поднимает взгляд и проваливается в черноту чужого взгляда, полного неприглядного мрака, от него исходит и угроза и решимость, но Федор не чувствует страха, только позволяет себе смотреть на эту другую сторону Гоголя. Ту самую, которую удалось заметить вечером, полным злобы, когда Гоголю пытались выколоть глаз. Достоевский неосознанно протягивает руку и прикасается кончиками пальцев к чужой, бледной щеке, гладит большим пальцем нижний край шрама и понимает- просто так ситуацию замять нельзя. Он даже не знает, как отреагировали родители Коли на происходящее, но, судя по всему, никак, раз даже в школу не заходили решать вопрос. Раз так, подобная реакция с их стороны говорила о многом. Например о том, что своего сына они не защищают, возможно даже, не хотят из-за его плохих поступков в прошлом. Это явно не первая стычка между ними. Что же было? —Федь? Достоевский вздрагивает всем телом и встречается с напряжённым взглядом напротив. Что же он делает? В конце то концов. Убрав руку, Федор сглатывает слюну, ощущая, насколько дерет горло. Это уже слишком, Коля может не так понять, а что понять, Федор сам себе объяснить не в состоянии, особенно сейчас. —Сильно болело? —Нет. —Это хорошо. —Да. Отвечает отстраненно, задумчиво, смотрит слишком внимательно в тусклые, уставшие глаза Федора. —Полежи немного, я сейчас. Гоголь аккуратно укладывает Федора на свою кровать и идёт искать нужные лекарства, по шкафам и тумбам. Все немного плывет, перед глазами, когда Коля возвращается с охапкой коробочек в руках и вываливает на тумбу. —Коль, я понял, все, иду домой, а ты давай на уроки, чтобы не ругались. Достоевский аккуратно поднимается, но от лёгкого точка в грудь сразу падает обратно. —Ага, далеко уйдешь. Ну ладно, сейчас я кое что намешаю и сядешь, герой недоделанный. —Погоди. У меня может быть отторжение на некоторые лекарства. —На сильные? —Да, мне обычно дают детскую дозу. —От этого плохо не станет. Тяжело вздохнув, Федор опять с горем пополам сел и попытался собрать мысли в кучу. —Коль, сейчас кто-то вернется домой? Глядя на нервные движения и чувствуя спешку, он понимал, что-то может произойти нечто подобное. —Может, моя мама, но я надеюсь нет. —Когда? —Через час. —Я уйду, не волнуйся. Гоголь поджал губы, но ничего не ответил, молча протянул стакан с лекарством. Оно оказалось достаточно горьким и каким-то неприятным, жгучим, но он все выпил, а после еще один стакан другого, кислого лекарства, какую-то таблетку и, ощущая себя напичканным до отвала, а также совершенно обессиленным, упал на подушку. —Спасибо. —Ну пожалуйста что ли. Так, в чем дело? —Ты о чем? —Почему ты заболел и не остался дома. —Аа, это, ну, промок, а не остался из-за папы. —Че? Откуда? Невольно прыснув, Федор рассказал о существовании названного отца и о том, что не хотел оставаться. Слушая все это, Коля становился все более хмурым, и это почему-то подняло настроение. —Извини что не подвёз тебя. —Нам совсем не по пути было, Коль, да и папа твой мне не очень нравится. Гоголь криво улыбнулся. Но ничего не ответил. Он вообще мало что сказал за это утро, хотя обычно его было не остановить. —Не волнуйся. Мне уже лучше. —А как он тебе, этот твой, дальний родственник. —Такое. Молчаливый, мутный очень. А глаза злые, внимательные, не знаю что думать. —Хм. —Да забей. Все хорошо. И Федор щёлкнул пальцами по Колиному носу, от чего тот слегка отшатнулся. —Я вижу, тебе действительно лучше. —Да, спасибо тебе. —Лежи ещё. Пойдем через пол часа. И он лежал так какое-то время, то и дело поглядывая на напряжённую позу друга, размышляя обо всем, что успело свалиться на его голову за последние сутки. и выводы были неутешительные.

***

Прошел ещё один месяц. Бесконечно длинный месяц в этой семье, выматывающий лучше, чем что либо другое. Он словно ходил по канату над пропастью. Один неверный шаг и ты падаешь во тьму. Хоть с дядей они не контактируют толком, все нутро вопило об опасности, но видимых причин не было от слова совсем. Он совершенно не может спать , от чего синяки под глазами увеличиваются в прогрессии, а учителя постоянно будят его на уроках и с каждым разом их терпение все меньше и меньше, а беспокойство Коли все больше и больше. Достоевский дома только ночует, питаясь чем попало и это также сказывается на самочувствии. Усталость и слабость в теле стали его верными друзьями, и даже лекарства, которые Гоголь то и дело пытается ему скормить, перестают действовать и Хоть как-то поднимать иммунитет. Поэтому перестав носить лекарства, он начинает носить еду, на этой основе у них и произошла первая серьезная ссора. —Да хватит! Хватит подкармливать меня как плешивую, бездомную псину. —Что? Я хочу помочь, Федя, ты выглядишь очень плохо. Это из-за дяди? Он тебе что-то сделал? Делает? В голосе лед, в глазах мрак, слишком часто за последнее время. Опять парк, опять утро. Безлюдно. Они стоят и зло смотрят друг на друга. Вернее сказать, Коля смотрел вначале шокировано и растерянно, а Федор стал очень рассерженным, стоило увидеть протянутый бутерброд. —Ты делаешь это из жалости! Перестань! —Ах из жалости?! Глаза Коли сужаются, а губы растягиваются в оскале. —Да, неужели эта благотворительность так тешит твое самолюбие? Николай буквально отшатывается, услышав настолько болезненные и кусающиеся слова. Они не только кусали, они вгрызались в плоть, откусывая куски с мясом, сосудами и сухожилиями, оставляя не раны, а кровавые отметки от тела. Он не знал, зачем говорит это. Но Фёдор чувствовал себя очень скверно, почему-то даже унижено. Неужели выглядит настолько паршиво, что Коля испытывает столько жалости к однокласснику. Было очень больно видеть себя таким и позволять видеть это ему. —Да как можешь ты говорить такое? Глухой шепот. Но Федор вдруг думает, что лучше бы он кричал. Коля разворачивается и стремительно уходит, а Федор думает, лучше бы он ударил. Сильно. До звонка в ушах и привкуса крови во рту. Но этот привкус уже во рту, в ногах слабость и он бы упал, если бы не рядом стоявшая лавочка. Да как так можно?! Как можно было столько всего наговорить лишнего и действительно болезненного? С каждым шагом, удавка на шее затягивается все больше, Федор понимает, что дышать становится очень трудно, даже больно, а паника подкатывает к горлу, вызывая тошноту. Но тот Гоголь останавливается, стоит так несколько секунд, а после резко разворачивается и идёт обратно. В глазах решимость и гнев, даже ярость. От него так и искрит этим невероятным светом и силой, и все вот это бьёт прицельно, без промаха. Коля стихия, ураган, который движется прямо на Достоевского. Достоевского, который наконец может сделать вдох. —Да пошел ты к черту! Вот что! Совсем больной?! Какая к херам благотворительность? Останавливается рядом, совсем близко, хватает за ворот и тянет на себя. —Еще раз подобную хуету мне скажешь, дам в зубы, ты меня понял? Федора в оцепенении смотрел в эти яркие глаза и пропадал с каждой секундой все сильнее, чувствуя, как конечная приближается все стремительнее. Коля его с силой встряхивает. —Я спрашиваю, ты понял? —Понял. —Хочу чтобы ты знал. — небольшая, последовавшая после этого пауза, обволакивала чем-то странным, значимым и тяжёлым. — Не смей отталкивать меня в сложную минуту, слышишь? Это важно, это действительно важно. Ты мало спишь, мало ешь, много переживаешь, думаешь, что железный? Федор слегка вздрогнул, когда чужие холодные пальцы отпустили ворот рубашки и приподняли его подбородок выше. —Прими пожалуйста помощь, я ничего не прошу в замен. Только хочу, чтобы тебе стало лучше, а то ходишь тут, как полу-труп, людей пугаешь. А ещё даже не студент на сессии. Последняя фраза была шуткой, но глаза были очень серьезными и сосредоточенными. —Я понял. Извини за те слова. —Ну все, хватит. Коля отпустил его и сделал шаг назад, но тут же смял пальцами рукав ветровки и потянул за собой, к выходу из парка. —И да, хватит кубы свои жрать. —хм. Я подумаю. —Я серьезно. —Ладно, постараюсь. —Ну постарайся, а то как потом целоваться будешь, с такими губами? —Что? —Хочешь про лоботомию расскажу. —Ну..давай . —Короче смотри. Ты же знаешь, что раньше с медициной было плохо? Особенно по части мозга и в тот период появилась такая новейшая техника по избавлению от проблем с головой. Так вот, будь то проявление характера, мигрени, проблемы с поведением у детей, всем поголовно делали эту операцию, в основном богатыми для неугодных или теми, кто верил в подобную чушь. Брали огромную спицу... Федор позволял себя тащить за рукав какое-то время, но вскоре это все надоело и он выдернул рукав, сжал холодные пальцы Гоголя, засунул их себе в карман ветровки, продолжая внимательно слушать как эту спицу вгоняли людям в голову и разрывали ткани мозга, делая их бытовыми инвалидами. Слушал и чувствовал, насколько тогда испугался тому, что Коля возьмёт и уйдет, не поймет, но нет, он понял. Достоевский больше не допустит подобного. Не может. Он понял, что не простит себе это.

***

К концу подходит второй месяц пребывания в их "доме" ещё одного человека. Федор относиться к дяде настороженно, тот же проявлял сплошное равнодушие. Но все равно, Достоевский не находит себе места. Он правда старается не грызть губы, правда пытается спать нормально и кушать, но каждый раз забывает о данных себе обещаниях, продолжая вредить своему организму. Получает ли его больное сознание от такого удовольствие? Возможно Читай также: селфхарм. Читай также: самоповреждение. Синяки на ногах ещё слегка алеют, все из-за того, что он продолжает надавливать пальцами те места, чувствуя ноющую боль. Из последние событий. Теперь в его кармане есть ключ от квартиры и скудные деньги на расходы. В ушах постоянно наушники с музыкой, а руки вечно холодные, даже если в помещении тепло. Его такой ритм угробит? Может быть. Но он цепляется за одного человека с разноцветными глазами, который не скрывает переживаний и это...греет. Действительно отдает непонятным теплом за ребрами, которого он так боится, но от которого не может отречься. Но никто не должен знать. И не узнает. Эту клятву себе он обязан выполнить.

***

—На что это похоже ? —Ну не знаю. На надгробие ? —Чтоо, какое ещё надгробие ? —Ну смотри, вот полукругом, а внизу трава. Федор обвел пальцем контур печенья, показывая, где и что находится. —Да ты шутишь , это похоже на яйцо, даже пасхальное, видишь рисунок? —Это больше надпись. Точно надгробие. —Тц, ладно, в пачке с детским печеньем оно точно кстати.  Гоголь Запрокинул голову и рассмеялся. Его улыбка была такая яркая, что хотелось зажмуриться или отвернуться, но Федор не мог прекратить смотреть на это восьмое чудо света. Он уже смирился, что болен из-за этой улыбки, она пропитывает его чем-то странным, вязким, обволакивает теплом. Кожу показывает от Колиного внимательно-теплого взгляда. Что с ним происходит в эти минуты вообще? —Ты, кстати, не против то задание  со мной сделать? Я вчера прикинул, что мы с тобой сможем такое забацать. Гоголь взмахнул руками и утки, преспокойно плавающие рядом,  кинулись врассыпную от неожиданности. —Есть идеи? —Конечно! Коля закинул в рот печенье и стал перечислять свои планы на их совместную работу, но некоторые слова были непонятны. Это не особо мешало Федору, по смыслу он вполне понимал о чем речь, отсеивая сложные или некорректные идеи, мысленно складировал хорошие. Утки вновь приблизились к мальчикам. Гоголь болтал ногами, жевал, кормил уток, рассказывал о работе, вплетая в речь кучу дополнительной информации, а Федор смотрел на все это и наслаждался. Наслаждался его присутствием, пытаясь оставить в памяти все улыбки, предназначенные исключительно для него, все слова и мысли, этот искренний блеск глаз, похожий на поверхность моря во время заката.  Достоевский прекрасно понимал, что если бы не Коля, он вполне мог сломаться, захлебнулся во мраке, который засасывал быстрее болота.  Его маленькое солнце. Оно греет. Оно рядом. Заслуживал ли он такое счастье? Федор не знал. Да и знать не хотел. Единственное, чего он так хотел, так это позволить себе чувствовать. Просто разрешить себе это.  Чем оно закончится  было неизвестно. Человеку не дано заглядывать в будущее, ему дано жить настоящим. Сидя с ним в парке, измотанный, уставший, Федор чувствовал себя лучше. Складывалось ощущение, что Коля делится с ним своей энергией, давая понять что он рядом и вместе они точно справятся. Осталось меньше месяца до отъезда дяди и он сможет немного расслабиться. Тревога уйдет, ее место займут мысли о учебе, приближающейся зиме и возможности починить замок на двери. Как бы там не казалось, дядя мог ему свернуть руки как кукольные, ведь слабым он не выглядел от слова совсем. Да и если замок, выбивать его будут громко, Федор проснется раньше. Ведь проснуться от того, что тебе чья-то сильная рука зажала рот, а ты ничего сделать не успеешь, это… попросту страшно. Даже представлять не хочется. Но он не может. Эти сцены как на повторе, все мелькают перед глазами. Достоевский мотнул головой, пытаясь отогнать плохие мысли, которые постоянно на подкорке его сознания.