Esmu slinks

—Он че, реально волосы отхуярил? Федор демонстративно закатил глаза. Дазай уже не в первый раз действует на нервы этим вопросом, пытаясь доказать, что это магия Фотошопа. —Ладно, я понял, но поверю только тогда , когда в живую увижу. —Скажи лучше, что там с Йосано? —А что мне за это будет? —Могу отдать свой торт. Дазай вздохнул, покосился на блюдечко в руках собеседника, и перестал на какое-то время увиливать от вопросов. –Нет, благодарю. –Ну так что там? — Самоубийство.— Федор коротко прыснул, испытывая смешанные эмоции на счёт этого события. —Это что, она тебя переплюнула? — Он состроил удивлённое лицо.– Честно, я думал ты первый коньки отбросишь. —Фу , какой ты грубый. Они сидели у Дазая в гостиной, на пушистом ковре и пили чай. —По сравнению с Чуей, я сама доброта. —Как добрался? — Маршрутка забита была, сомнительное удовольствие. Ещё и женщина впереди сидела, кашляла сильно... Надеюсь не заражусь. —М. Странно что забита, сегодня выходной. Та не заболеешь ты, сейчас промывать спиртом будем. —Может и не заболею. —Может. Комната опять погрузилась в тишину, которую разбавлял звук фильтра в аквариуме. Каждый думал о своем. Достоевский лениво ковырял десертной вилочкой кусок слишком сладкого торта и блуждал взглядом в пространстве. Шкаф, письменный стол, ковер, пестрая рыбка, книжная полка, сетка трещин на экране телефона, блестящая как паутина на солнце, внимательный взгляд Дазая... —Я уверен, что она это подстроила. —Мг. Да, сделала вид что сбросилась с крыши, взяв совершенно другую девушку. Никто в этом месеве разбираться не будет. Да и записка... —Разве твой отец не захочет удостовериться, его ли это дочь? —Думаю, он тоже знает, что Акико жива. —Федь, а каково быть отцом, чьи дети не воспринимают твою фамилию и меняют в паспорте на другие ? —Вот у него и спроси. Я то откуда знаю? —Думаешь, он тоже приедет? —Ага. —Ну вот, а торт сегодня доедать будем . —Новый купишь. —А почему я ? Достоевский промолчал. Чай обжигал горло, спускаясь в грудную клетку шаром тепла. Делая чай сильно горячим, а после пить, даже не дожидаясь остывания, Федор испытывал садистское наслаждение. Или же просто хотел почувствовать себя согретым. Или сожженым. Изнутри. Да , Акико Йосано его кровинушка. Они с ней очень похожи. Но разрез глаз Федора от матери, а сестра, наоборот, позаимствовала у отца. — Ах, как же я не хочу этого!– Сокрушался Дазай, упав на ковер и резко опустив пятки с глухим стуком. —Ты о чем? –Федор наконец закончил выковыривать начинку из своего десерта и равнодушно глянул на собеседника. —Она по нашу душу прийдёт. —Почему по нашу? По мою. И опять тишина. Достоевский пустыми глазами следил за колыханием подола штор, пребывая глубоко в своих мыслях. —Напомни, а каким местом Гоголь связан с ней? —А ты не знаешь? —Догадываюсь. —Если я расскажу, тебе будет неинтересно следить за происходящим. Сохраняй последовательность в своём повествовании и не забегай вперёд, Дазай. Да и к тому же не совсем с ней. —Это было что-то типо подсказки ? —Возможно. В ответ лишь обижено фыркнули. Вдруг, раздался звонок в дверь. —Оп! Да начнется веселуха. Забинтованный рывком поднялся с пола и ускакал в прихожую. Теперь уже Достоевский растянулся в лежачем положении. Если бы облака не состояли из тумана, он уверен, на ощупь те оказались, как этот ковер, занимающий семьдесят процентов паркета. Такой мягкий. Хотелось лежать и лежать, целую вечность. Уснуть и больше не просыпаться. —Чего это ты разлёгся? Над лежавшим склонилось две головы. Одна рыжая, вторая каштановая. —Вставай. Отмечаем конец семестра ! Чуя поднял в верх пакет. Звякнули бутылки. Да, они пережили это полугодие, и синяки под глазами уже не выглядят, как две бездонные ямы, про которые поговаривают ,,если долго смотреть в бездну, бездна начнет смотреть в ответ". —Вот, ты понимаешь, Фееедя, —Начал Дазай, доставая звенящие бутылки из пакета.— чтобы чай был вкуснее, в него надо добавить капельку коньяка. —А чай, нахуй не добавлять. –Закончил Чуя. Достоевский с тихим смехом встал, разминая ноги. Они наконец смогли собраться и перевести дух. Обсудить последние события и обговорить некоторые детали. И, естественно, центром всего этого является один очень неоднозначный кадр. –Значит, ты не успел его перехватить? –Конец фразы Дазая отметил хлопок пробки. –Неа. Они меня опередили.–Федор подставил свой стакан.– Но ты мог сказать раньше о ее самоубийстве, знаешь ли. –Да ладно тебе. Считай, я ему помог. –Ну да. Всего-то отсрочил этот пиздец.–Отозвался Чуя, разбавляя крепкий алкоголь соком. –Ты что делаешь? –Хочу растянуть удовольствие адекватной беседы, перед тем, как нас унесет. –Та не страдай фигнёй. С таким стажем от одной бутылки ничего не будет. Дазай забрал упаковку, закрутил крышку и закинул куда-то за кресло. У Чуи был взгляд, что-то из рубрики "Я тебе эту одну бутылку кое-куда сейчас засуну." , Так что Федору ничего не оставалось, кроме как увести разговор со скользкой дорожки. –Давайте лучше думать, на что рассчитывать дальше. Когда Коля все вспомнит, а это будет происходить постепенно, по мере убывания таблеток в пачке, случится срыв... –Ставлю сотку, что его крик ты услышишь из своей квартиры. Хоть Дазай и шутил, бликов в, практически, черных глазах не было. –...Ну так вот, случится срыв, и есть вероятность повреждения мозга. Короче говоря- он сойдёт с ума. В гостиной повисла тишина. Каждый обдумывал эти слова. Достоевский уставился на аквариум в который раз за вечер, отмечая успокоительное воздействие на свой мозг, этих бездумно плавающих созданий. –Есть вероятность, что он останется в здравом рассудке? –Чуя, задавший этот вопрос, закатал рукава толстовки и опять наполнил стаканы. –Он есть. Необходимо слезать с препаратов постепенно, скажем, не три таблетки в день, а две, потом одну. Но это тяжело и я не знаю как ему сказать. –Просто скажи. Он все равно не помнит ни шиша. Вопросы на "так надо" придумать сложно, но можно, конечно, но ты не ведись. Дазай в два глотка опустошил содержимое , но хуже разговаривать не стал, как бывало последнее время на их культурных поседелках посиделках с чашечкой чего-нибудь покрепче. –Боюсь, другого выхода нет. А что насчёт Ёсано- ждём с нетерпением. Пусть разбавит наши скудные деньки. Они чокнулись. –Та, справимся. Надо же с чего-то начинать. Чууууя , а когда приедет пицца? Через час и трёх бутылок, Федор понял, что больше они разговаривать не смогут. По крайней мере адекватно. –Меня раздражает то, как ты растягиваешь мое имя, Дазай! Хватит уже.–Накахара пригрозил длинным пальцем, слегка завалившись на бок. –О нет, я и забыл, что ты быстро пьянеешь! Федя, мы теряем бойца! Бинтованый вскочил, но тот же свалился обратно, драматично приложив тыльную сторону ладони к лицу и хватаясь за плече Достоевского. –О Боже. Федор снова глянул на прозрачную воду, "встретившись взглядом" с маленькой рыбкой, силясь найти в стеклянной коробке то вечное успокоение, к которому стремился.

***

—Твоим новогодним подарком будет похороны папы! Надеюсь ты рад. "Ну Пиздец.. приехали " первая мысль, которая пронеслась в голове Гоголя перед тем, как он улыбнулся в ответ. —Его разве уже не похоронили, мам? Удивлённое лицо женщины только в мемы вставлять. —Секунду. И она вышла из кухни, где сидел и пил чай Николай, для нескольких супер важных звоночков. Да, он сам узнавал и решал этот вопрос с фирмой отца, которые все спонсировали. На ,,торжестве,, были только сын умершего и Федор, за компанию. Все его знакомые не смогли явиться из-за работы, родственников не осталось, чему Гоголь был малость поражен, ну, а Кристину никто и не думал приглашать. В голове промелькнул момент : "—Угадайте что в черном ящике ! —Коль, ты принимал таблетки ? Лицо священника тоже могло стать популярным в мире стикерпаков. " Они все сделали с Федей за час, организация всех моментов заняла ещё меньше времени. Так что сейчас им прийдется придумать новый подарок. В целом все вышло достаточно странно и непривычно. Не по людски, как говорят. После аварии тело сожгли для захоронения , вот почему Кристина не волновалась о том, что хоронить будет нечего, но сообщить об этом Гоголя никто, как видно, не планировал. Его новые опекуны явно на приколе. Тяжело вздохнув, Коля потёр двумя пальцами переносицу. Все происходящее сейчас смысла не имело. Он очутился не на своем месте, раньше было по другому, это ему удалось понять и без помощи Федора. Как реагировать на происходящее непонятно. Непонятно и то, что с этим делать. Гоголь иногда задавал вопросы о своих увлечениях, предпочтениях, жизни, статусе в обществе, на которые мог ответить только он– Достоевский. Кристина так и не вернулась на кухню, чем и воспользовался Николай. Убрал со стола, накинул куртку и вышел. В нос ударил морозный воздух, заставляя поежиться. Недалеко отсюда стоит библиотека. В ее сторону и направляется Коля, петляя между домов, ставшими за короткий срок такими родными. В начале недели выпал снег, так что эта серость преобразилась. Во многих окнах мигали огоньки гирлянд, что навевало новогоднее настроение. Под ногами шумно хрустела зимняя подстилка, обнимающая почву. Красота. Гоголь начал постоянно пропадать в библиотеке. Такой холодной, но, в то же время, очень уютной. Его обнимал запах книг и их содержимое разных историй, благодаря которым ему удавалось убежать из этой реальности. Да, именно убежать, ведь пребывание дома превратилось в пытку. Отчим никак не мог устроится на работу, из-за чего Кристина начала терять терпение и давить морально. Энергетика в доме стала хуже, чем где-либо. Ладно, так ещё можно потерпеть. Но нет. Все стало в разы хуже, как только отчим пристрастился к алкоголю. Сначала это было незаметно, понемногу. А после, с каждым днём все хуже и хуже. Это подобно снежному кому, чем дальше катится, тем больше проблема, если не остановить вовремя. А тут даже останавливать некому. Гоголь после больницы сильно похудел. Руку выше локтя почти можно обхватить пальцами. Так что против отчима выступать будет в будущем неразумно. А что насчёт Кристины... У Николая складывается впечатление, что она ведёт себя так специально. Давит на отчима, постоянно недовольна, упрекает, принимает все в штыки. Губит, просто губит. А когда Николай заводил разговоры на эту тему- активно выставляла себя жертвой ситуации, так что даже сказать нечего. Увы, но он ничего сделать не сможет, только уйти, да подальше. Серое здание библиотеки уже маячило впереди, как тут раздался звонок. На экране высветился контакт Достоевского, который был добавлен после их первой встречи в новой жизни. –Алло. –Коля привет. Я еду домой, надо встретиться. Ты где сейчас? Надеюсь не сильно занят? –Ам, стою возле библиотеки. Той, что недалеко от дома. –Понял. Тогда жди. И связь оборвалась. Федор. Федор Достоевский. Коля тупо смотрел в потухший экран и представлял себе его. Черные волосы, глаза, в которые смотришь и чувствуешь мурашки вдоль позвоночника, искусанные губы, красивые руки с тонкими и длинными пальцами... Гоголь давно понял, что влип. Больница с препаратами так повлияла, или ещё до последних событий с ним такое происходило? Он не знал. Но говорить о своих чувствах не планировал, ведь очень боялся наткнуться на глухую стену, вместо взаимности. Боялся вызвать отвращение своим признанием и сломать это хрупкое, что есть между ними, доверие. Николай зашагал обратно, но немного левее, чтобы выйти прямо к дому Федора. Почему Коля сидел днями в библиотеке, а не у своего товарища дома? Все предельно просто. Не хотел в критический момент, когда помощь действительно будет необходима, чтобы его не пустили на порог. Бывают люди крайне надоедливые, также бываю люди, не переносящие этих надоедливых от слова совсем. Он уверен, что Федор из второй группы. Да и найти альтернативу для себя, не быть зависимым от другого- дорого стоит. Снег хрустел под ногами, которые порядком замёрзли за каких-то минут двадцать. Но вот и дом, на шестом этаже которого горит свет. Николай ввел код, открывающий дверь без ключа и нырнул в подъезд. Внутри мигала лампа. Без ветра многим теплее. Уже больше по привычке, чем по собственному желанию Коля поднимался по лестнице. Всё-таки он приходил сюда по приглашению, которых было вполне достаточно, чтобы даже не вспомнить про лифт. –Привет. Дверь открыл Федор, со слегка красными щеками. Значит и сам только зашёл. –Утро доброе. Яркую улыбку Николая хозяин квартиры не увидел, так как уже ретировался на кухню. –О чем ты хотел поговорить? –Гоголь окинул взглядом уютную кухню, стол, на котором уже красовались две чашки и заварник и Федора. –Садись. –Ага. О! У тебя такой прикольный кактус. Из-за отодвинутой шторы выглядывал зелёный, с белыми иголками цветок. –Да, это твой подарок. Кстати, когда ты был в больнице, он стал выглядеть как-то неважно, но сейчас намного лучше. –Я? Здорово. Будем считать, что у нас с ним ментальная связь. И Николай улыбнулся своим мыслям. –Безусловно. Это... о чем я хотел поговорить? Сколько у тебя ещё таблеток? –Половина где-то. А что? Коля удобно устроится за столом и отпил чая идеальной температуры. –Смотри. Твоих родителей явно не будет возможности купить тебе новые, так что необходимо их по максимуму растянуть. –Он говорил мягко, прощупывая почву.– Это что-то на подобии наркотика, так что будут ломки, но не переживай, если отказаться от них не сразу, а постепенно, эффект будет не таким. –Оу.. –Да , оу. Тебя пичкали не самыми легальными препаратами. Мое дело предложить самый безопасный способ. –Хорошо, я понял. Тогда, пора переходить с двух на одну? –С двух? Ты же должен был принимать три. –Помнишь, ты рассказывал, что их нельзя купить в простой аптеке, или через интернет, так вот, я принял меры. –И как ты? –Не очень. За последнее время ему действительно было хуже контролировать беспричинное желание смеяться в неподходящий момент, или лишняя наблюдательность, от которой голова по вечерам гудит, подобно улью. –Может параллельно начать принимать успокоительные? Гоголь кивнул. –Может. Румянец с щек Достоевского все не сходил. Наверное, был на улице дольше обычного.

***

Прошла неделя. Неделя, в течении которой его мозг медленно умирал. Но если посмотреть с другой стороны- это не гибель, это воскрешение. Воскрешение воспоминаний. Снизив дозу на две таблетки, вместо трёх, он начал тонуть в себе. Эмоции захватывали, причиняли боль, их нельзя было контролировать. Зависимость- штука страшная, и недостаток этой, одной таблеткой удавалось перекрыть лишь книгами– его новой зависимостью. Все те чувства и эмоции, которые душили с каждым днём все сильнее, все туже сжимали горло, он перенаправлял на создание миров, существующих на страницах, между строк, в его душе. Но этого было недостаточно. Недостаточно. Недостаточно! Грохот. По руке течет теплая жидкость. Кровь. Костяшки переливались осколками зеркала, застрявшими в коже. Тусклый свет отражался в его бешеных глазах. Грудная клетка поднимается и опускается рвано. Но главное одно- он не видит своего отражения. Что послужило такому поступку причиной? Все из-за очередного кошмара, после которого бешено колотиться сердце, зрачки- две бездонные ямы, руки дрожат и все в таком роде. Ему конкретно влетит за зеркало, но Гоголь увидел свою семилетнюю копию, так что тело среагировали раньше, чем мозг . Появившиеся галлюцинации, не самый лучший компаньон на вечер, но с ними ничего нельзя было поделать. На белую раковину падали красные капли, образуя разводы. Под пальцами хрустнули осколки, когда он провел подушечками по эпицентру трещин. Несколько кусочков со стуком упали близко к сливу. –Вот же блядство. Николай наконец пришел в себя и молча рассматривал руку, с которой вниз стекала кровь по руке к локтю, пачкая завёрнутые рукава старой рубашки в клетку. Холодная вода смывала ее, превращая кричаще красный в нежно розовый. Аккуратно вытащив застрявшие глубоко осколки Гоголь забинтовал руку и встряхнул головой, от чего непослушные волосы пришли в ещё больший беспорядок. Лучшим вариантом будет- исчезнуть из этой квартиры на несколько дней. Ночевать может как в подъезде, так и у Федора, а вот днем его с распростёртыми объятиями ждёт библиотека.

***

Три дня спустя, Николай вернулся домой под вечер. Зеркало сняли, но нового не было. Кристина угрюмо и боязливо покосилась на своего сына, а отчим молча ел подгорелый тост. Никто из жильцов этой квартиры так и не поднял тему разбитого предмета ванной комнаты.

***

" Квадратная комната, минимум мебели. Огромное, круглое зеркало, от которого не убежать. Свое отражение Гоголь видит из любого угла. Он медленно приближается и разглядывает себя. Тишина давит. В груди тяжело. Николай щелкает пальцами, но звука нет. Хлопает в ладоши- ничего. Он оглох? Паника обрушилась сверху, как боченок с ледяной водой, кусочки льда остаются в волосах, медленно таят. Дышать чертовски трудно. В комнате, что удивительно, нет ни окон, ни дверей, ни звука, полный вакуум. Вдруг поверхность пошла рябью, изображение исказилось. В отражении он, но в то же время не он. Только сейчас Николай осознает- тут от семилетнем возрасте, смотрит на себя но другого. У двойника другой наряд, наряд клоуна. Длинные волосы, заплетённые в косу, штаны в полоску,цилиндр, плащ, перчатки и хищный оскал. В вакууме вдруг появился звук. Отражение отозвалось. –Ух ты! Кого я вижу! Ты наконец движешься, ступаешь на путь свободы! АХАХАХА! Слова оглушали, эхо отбивалось от стен, создавая наслоение голосов. Гоголь закрыл уши ладонями и осознал одну вещь- голос раздается в его голове. Вокруг по прежнему оглушающая тишина. –Сколько же ты прятался от себя, своих воспоминаний?! Можешь не стараться!одет бы ты не оказался, мой голос тебя достанет! Ведь он -твой. АХАХААХААА здорово я придумал?! Семилетний Николай упал на колени перед своим отражением, которое жило своей жизнью, активно двигалось, пару раз, за несколько минут, становилось на руки и обратно. –Не переживай! Скоро я доберусь до тебя! И Коля по ту сторону зеркала ударил двумя маленькими ладошками о поверхность. Пошла широкая трещина. Безумная улыбка стала шире. Казалось, что мальчик в отражении не хочет выбраться на волю, а хочет достать и вытащить из клетки второго, такого же мальчика, который забери в пространстве без дверей и окон. Вдруг, после второго удара и новой трещины, все перед глазами потемнело. Он падал в темноте. Все внутри заледенело, а в ушах гремел смех ребенка, явно безумного. Звон стекла раздался откуда-то сверху, даже показалось , что вслед за ним сыпятся осколки. Судорожный вздох. Вокруг уже не так темно, свет уличного фонаря тусклый, но и его вполне достаточно, чтобы панический страх отступил. Несильное потрескивание в ушах, как после выключения старого телевизора, начало отступать, на смену появился скрип. И стон. –Блять. Сначала тихо, но с каждой секундой все громче из соседней комнаты доносились стоны, шумное дыхание и скрип кровати. Последовали хлопки потной плоти о плоть. "Ахх" "Аааах" Гоголь поднял слабые, невероятно тяжёлые руки к ушам, затыкая их. Со лба скатилась капля холодного пота. Онемение потихоньку уходило из тела, на смену ему пришла злость. –Как же я вас ненавижу. Эти ахи и вздохи Коля слышал практически каждую ночь. Как же громко они занимались любовью. Волна омерзения жгла также сильно. Николай встал с кровати, но ноги подогнулись и он чуть не упал. Равновесие удалось удержать, благодаря спинке кровати и своей хорошей реакции. Быстренько натянув штаны и свитер, ему удалось выудить из-под кровати коробку с обувью и обуться. Куртку, увы, хранить в шкафу не было возможности, хотя он пытался. Одежды и так мало, а отсутствие целого одного предмета, заметили сразу же. Так что только кроссовки. Гоголь открыл окно, за которым не было сетки, и сел на подоконник, свесив ноги. Правая рука держит оконную раму, а левая уже ухватилась за прутья соседского балкона. Аккуратно передвигаясь ниже, на следующий, он морально готовился к прыжку, ведь самый нижний балкон застеклён, и важно было не свернуть себе ногу по неосторожности. Раздался хруст. Ветка, которую он зацепил прыгая, сломалась, упав черным пятном в сугроб. Гоголь успел сгруппироваться, так что выйти в окно удалось без лишних переключений на свою седую голову. Правая, перебинтованная рука, крепко прижата к груди. Вытерев от снега и ржавой крошки ладонь левой, он почувствовал дуновение зимнего ветра, трепавшего одежду и волосы, но ощущение холода как рукой отшибло. Была большая вероятность заболеть, но Коле параллельно, самое главное- проветриться после сна и убрать неприятные воспоминания, оставшиеся после пробуждения. На снег выпало что-то из кармана. Это был черный перманентный маркер. –Занятно. Изо рта вырвалось облачко пара, растворившись в ночи, как и тихий шепот. "Люблю Достоевского" Эта фраза теперь ещё долго будет красоваться на стенке старого, пятиэтажного дома. Николай закрыл фломастер и мысленно прикинул расстояние до дома Федора. Пятнадцать минут- если неспешно и пешком. Значит он сможет за шесть, но бегом. И, сорвавшись с места, Коля побежал, только пятки засверкали. С каждым шагом только хруст подминаемых снега и листьев с веточками. Нос замёрз, легкие жгло, пальцы ног покалывало. Да, выйти зимой без куртки, шапки и нормальной зимней обуви, то ещё удовольствие, но именно в этот момент, во время быстрого бега по пустынным улицам, когда холодный ветер так и хочет столкнуть в сугроб, он почувствовал себя живым. Он почувствовал себя собой.

***

Это стало невыносимым. Чувства... Чувства убивали все, тот остаток здравого смысла исчез совсем. Он резал пальцы о страницы- Федор клеил на них пластыри. Он падал, раздирая ладони и колени - Федор промывал раны и все аккуратно бинтовал. Он получал удары от пьяного отчима- Федор прикладывал к синякам и кровоподтёкам замороженные пельмени. Везде был этот Достоевский. В душе, в уме, на каждом заборе, лавочке, гладкой поверхности было написана его фамилия черным маркером, ножом по коже, выжжено на подкормке сознания. Этот человек начал появляться даже в ночных кошмарах, безмолвной тенью следя из-за угла. В повседневности Николай всеми фибрами души жаждал увидеть, услышать, почувствовать прикосновения взглядом или холодными пальцами к себе. Холодными пальцами Федора. Иногда он наносит себе увечья специально, ради новых прикосновений. Чтобы найти повод зайти на чашечку этого великолепного чая. Гоголь подсел на что-то большее, чем какие-то лекарства. На что-то посильнее. Намного. Слишком много...

***

Он бежит. Сердце стучит о ребра с невероятной силой, стараясь выломать их и жить своей собственной жизнью. Устало взаперти сидеть, бедное. Вот и он устал. Николаю крайне надоело видеть разные сны, после которых захлёбывается воздухом, а после слышать скрип этой древней кровати, которая так громко бьётся об стену. Рано или поздно, его выходы на мороз без куртки закончатся крайне плачевно, но ему очень похер. Максимально. Гоголь споткнулся и чуть не встретил носом гравий, смешанный со снегом и стеклом от разбитой бутылки. Вместо этого пострадали руки. Боль разрядом проникла в мозг, вызвав сильную отдачу в висках, он поднял ладони, обречённо наблюдая за алеющими пальцами в который раз за эту неделю. Подул голодный ветер, а он, как заворожённый, стоял в потёртых джинсах, свитере и кроссовках, наблюдая за стекающими каплями и ощущая пульсацию разорванных тканей. –Вот и повод. Его лицо исказила безумная улыбочка. Нет, споткнуться в его планы не входило, но он уже ассоциировал любую боль с Достоевским.

***

Дверь открыл сонный Федор. Был час ночи как никак. –Проходи. Хриплый голос вызвал у Гоголя, пачкающего пол своей кровью, волну мурашек вдоль позвоночника. –Спасай, Федь. Кухня встретила своим идеальным порядком, Достоевский по привычке сначала поставил на огонь чайник, принес аптечку и настольную лампу, которая дарила какую-то особую долю уюта. –Ну и как так получилось? –Упал. Из раны аккуратными движениями вынимали осколки, протирали кровь, обрабатывали и прятали белыми бинтами от посторонних глаз. На пальцах шершавые пластыри. –Мне пора брать отдельную плату за работу врачём. –Сыграй мне, Федь. Их взгляды встретились. –Пожалуйста. –Ты же не отстанешь, да? Отрицательное покачивание головой стало тому подтверждением. –Ладно. После чая. Гоголь засиял, если к нему ещё можно было применить это слово, и сам начал заваривать напиток, как это происходило множество раз раньше, только руками Федора. Через минут двадцать, они устроились в гостиной, полностью впитавшей обоями запах старых книг, собранных из разных уголков города, как сокровища или коллекцию, обладающую душой. Посередине комнаты устроился красивый, музыкальный инструмент, на крышке которого играли блики. Лампу Достоевский не включал, как и светильник. В такие ночи, он предпочитал свечи, их танцующие огоньки, завораживающие своими движениями, освещающие потрёпанные корешки книг. Гоголь пристроился на полу, возле ног пианиста и внимательно стал наблюдать за тонкими, изящными пальцами, которые начали перебирать клавиши, создавая мелодию, создавая жизнь. Сначала медленно, но с каждым нажатием все проникновенней, мелодия шла от души, созданная не наработанными движениями мозга, а велением сердца. Грустная, одинокая, она заполнила всю комнату. Слушая такую игру, теряешь ощущение времени и своего существования, ты просто растворяешься. Федор закрыл глаза, полностью отдаваясь своему делу, пальцы ловко, невероятно плавно скользили, создавая чистый звук. Вопрос, зародившийся на мгновение, умер в голове у Николая, так и не успев увидеть этот мир. Стало так легко и свободно в грудной клетке... Ощущение тяжести груза испарилось, принося очищение. По щекам катились горячие слезы, которые он не способен остановить. Коля чувствовал себя, как на службе в церкви, где добрый, все знающий мужчина, говорит о любви Бога к тебе, ребёнку, которым ты являешься в глубине души абсолютно всегда, при любом возрасте, о защите от всего. И ты ощущаешь такое невероятное спокойствие, такую сильную благодарность за все, что слезы текут этими накопленными эмоциями, которым наконец дали возможность уйти... Мелодия прекратилась. –Думаю, на сегодня достаточно. Мягкий, как бархат, голос Федора разбудил. Холодная рука аккуратно опустилась на белую макушку гостя, который стал стирать влажные дорожки со своих щек. –Теперь пора спать. Коля устало кивнул.

***

Дни сменялись ночами, кошмары были пунктуальней 90% людей на этой планете, а вот скрипы кровати из соседней комнаты стали все реже, и реже, пока не исчезли совсем. Кристина пропала с радаров. Исчезла. Записок нет, звоночков тоже, ведь ее телефон остался лежать на столе в спальне, только несколько элементов одежды испарились вместе с ней, как и сумочка из крокодиловой кожи. Такое стечение обстоятельств не улыбалось совсем. Если эта женщина решила уйти из семьи таким образом- то Коле пиздец. Остаться один на один с отчимом, жизненно небезопасно. Тут даже бегство по балконам не поможет. Но это ещё пол беды. То, что он заваливался в квартиру бухой- ничто, по сравнению с пьянками, которые стали обычной рутиной. Только эти пьянки начались у них в доме.

***

"Его шаги по стеклу были слышны за километр отсюда. Вокруг ничего, кроме черных, сухих деревьев, которые переплетали свои черные пальцы над белокурой головой Гоголя. Он понимал что спит, но это осознание не делало кульбиты сердца медленными, а дыхание спокойнее. Слева, черным силуэтом, за ним следовал Достоевский. Он, как молчаливый наблюдатель, всегда стоял по левую руку, только вот если повернуть голову, фантом исчезает, появляясь сзади, или в том месте, где его невозможно увидеть, только почувствовать. Коля ненавидел Федора в своих сновидениях. Хотел схватить, повалить на землю и избивать, до потери пульса. Не своего. Во снах этого человека он терпеть не мог, пытался догнать, но сделать этого никак не мог. А вот после пробуждения... После пробуждения хотелось касаться, целовать, смотреть в эти фиалковые глаза и утопать. Сердце жаждало чего-то большего. С каждым разом всё больше и больше. /Хруст./ Николай резко повернулся на звук. Сзади никого не оказалось. Вскоре шорох впереди. Но и там, как ни странно, пусто. Звенящая тишина сдавливала череп, ребра, разум, заставляя пуститься наутёк от этого неизвестного, этого пугающе бестелесного. Вдруг нога зацепилась за корень, который с шумом сломался из-за дряхлости, и Коля упал, правда ощущение боли от падения не наступило, ведь он провалился под землю с громким криком." –Хватит орать. Стук в дверь, явно ногой, стал причиной пробуждения. Пьяный голос отчима стал первым, что услышал Гоголь. Вслед за ним, с кухни, послышались голоса ещё двух человек, раздающих советы по снятию двери с петель. Ручка провернулась, ее с силой дёрнули в сторону коридора. И тут Коля понял- пора делать ноги. Он не знал, что с ним могут сделать три, в стельку пьяных мужика, и узнавать не хотел. Последнее время, круг этих пьянчуг цеплялся к слегка отросшими волосам, стоило появиться в поле зрения хоть на минуту. Так что Николай подорвался с постели и с глухим стуком шмякнулся на пол, мыслями будучи уже очень далеко отсюда. –Да оставь ты его, пусть спит. И ручка перестала дёргаться вверх и вниз, наконец замерев. Этому облегчению не было предела, но уснуть Коля уже не смог, вместо погружения в сон,отдал предпочтение потрёпанной книге в шкафу, спрятанную между несколькими свитерами. На данный момент его целью было прочитать все, что только удастся найти в библиотеке. Ведь, когда у тебя есть цель, у тебя есть и полноценная жизнь. Так что, он примостился на кровати, в ворохе одеял,под светом лампы. Рассвет встретили перелистывание страниц в маленькой комнате и громкий храп на кухне.

***

–Доброе утро. Коля переступил бутылку, лежащую на полу. –Мг... За столом развалился отчим, пуская слюни на поверхность. Вонь стояла отвратительная. –Что-то слышно про Крист...про маму? Он вовремя прикусил язык. Они не любили, когда вместо"мамы" или "папы" шло обращение по именам. –Мммм...Нет. Мужчина протёр лицо ладонью, наконец просыпаясь. –Понятно. Гоголь ставил чайник на плиту, параллельно доставая упаковку самого дешёвого чая, который заменял ему завтрак. Спал он обычно в шортах по колено и свободной футболке, так что сейчас было холодно в ноги. –Будешь чай? Коля опять остановил себя, от обращения на "вы". Всё-таки этот человек был ему чужим. Человек, который очень не хочет быть чужим. Опять с окна подул ветер и Коля поёжился. –Холодно, да? Лёгкая улыбка, с которой он повернулся к отчиму, угасла. От этого взгляда, такого отвратительно жадного, такого томного, невероятно похотливого, пробивал мороз по коже. Тошнота подступила к горлу Коля почувствовал дрожь в руках. Ложка выскользнула из пальцев, со звоном ударившись о столешницу. На Колю ещё никогда не смотрели как...как на кусок мяса. Захотелось спрятаться, прикрыть открытые участки тела. Но не следовало делать лишних движений. Он это понимал на подсознательном уровне. –Ну, я пойду, пожалуй. С нейтральным выражением лица, Гоголь отвернулся, плавным движением выключая плиту и непринужденно вышел в коридор. Исчезнув с поля зрения мужчины, Коля в два шага оказался за порогом своей комнатушки и уже закрывал замок, когда услышал приближающиеся шаги. Так быстро, он ещё никогда не одевался. Скинув шорты, натянув штаны и свитер поверх измятой футболки, он нагнулся за кроссовками. –Коленька, может, поговорим? Что, что, а говорить с ещё пьяным человеком, который взглядом тебя раздел, буквально минуту назад, не очень хотелось. Резко открыв окно, Гоголь схватился за прутья соседского балкона, но из-за волнения немного не рассчитал и соскользнул вниз. Руки обожгло. Двигаться дальше в ускоренном темпе подсказала жалобно скрипнувшая дверь, которую начали выламывать. Коля искренне надеялся, что успеет слезть, прежде, чем это увидят посторонние или отчим. Он то сможет с лестницы быстро спуститься, это вам не по балконам лазать. Наконец второй этаж и первокурсник встречается взглядом со старой бабушкой за прозрачной дверью, которая от такого вида уронила бутылку с водой. –Извините.– Бесшумно произнес Коля и спрыгнул на землю. Возможно, до пребывания в больнице, он занимался профессиональным видом спорта. Ибо как объяснить то, что он до сих пор ничего не свернул. Тело само чувствовало, как реагировать на физические нагрузки и сгруппироваться. Оказавшись на улице, Николай сорвался во всю прыть. Ноги несли его быстрее ветра. Возможно, удалось добежать не за шесть минут, а даже меньше, так как дом уже маячил перед глазами.

***

При виде такого знакомого, спокойного лица, хотелось плакать, но слез не было. Сонный Федор, как обычно открыл дверь, пропуская внутрь. –Опять всю ночь читал? –Что у тебя случилось? Обычно в течении дня ты не приходишь. –Эх, долгая история. Гоголь с лёгкой улыбкой отмахнулся, получая недовольный взгляд в ответ. Ну что поделать? Он опять хотел играть на публику. –Или ты рассказываешь, или идёшь домой. Николай на миг замер. Это первый раз, когда ему указали на дверь, за все время. Достоевский хоть и помогал, но цена гостеприимность - абсолютно все подробности в жизни, изменение состояния и так далее. Утаить ещё ничего не вышло. –Думаю, отчим хочет меня. –Всмысле, хочет? Гоголь резко развернулся. На губах та же улыбочка, что и раньше, но в глазах яростный блеск. –Хочет в постели, вместо жены. Не думаю , что он был бы против разнообразить свои будни, чем-нибудь новым. Спокойный голос, язык тела, и улыбка никак не считались со взглядом разноцветных глаз. Что-то безумное промелькнуло на дне зениц. –Идем. Федор бесшумно переступил порог ближайшей комнаты, а именно- спальни. Отодвинув несколько шухлядок и, наконец, достал что-то со дна одной из них. –Вот.– Холодные пальцы аккуратно подняли перебинтованную руку, и вложили в нее лёгкий предмет. –Положи так, чтобы смог достать в любую секунду. Надеюсь, мне не надо подсказывать, куда именно? –Нет, я понял. Спасибо. –Николай молча рассматривал вещь, перебивая где-то очень глубоко в своих мыслях. –Таблетки заканчиваются. Пора переходить на одну. –Ты уверен? –Скажи мне одно, Достоевский.–Федор невольно напрягся. Очень непривычно слышать свою фамилию из этих уст.– Я тебе нужен для какой-то цели. Так готов ли ты терпеть некоторые неудобства, для ее исполнения? –Нужен для цели? Нет, я , как твой друг, хочу помочь. –Ты не ответил на вопрос. –Мне нечего на него ответить. Они молча смотрели друг на друга. На стене тикали часы. В груди Николая было так пусто... –Ты мне нужен, чтобы пережить этот период. Выражение лица Гоголя в миг изменилось до неузнаваемости. Взгляд теперь полон скорби и надежды, неуверенная улыбка на губах. Это несколько озадачило. –Что ты имеешь в виду? –Если ты действительно очень ценишь меня, как друга, помоги перебить приступы чем-то другим. –Скажи прямо. Федор начинал догадаться, а вместе с тем- терять терпение. –Ах! Федя! Единственное, что заставляет меня забыть обо всем на свете... Гоголь приложил обе руки к сердцу и начал, как белый лепесток вишнёвого дерева, порхать вокруг остолбеневшего Достоевского, который невольно начал кусать губы. –...это поцелуи! Закончил фразу он, стоя лицом к товарищу. Этот пьянящий взгляд смотрел в самую душу. Обжигающе горячий. –Коль, я -верующий. –Непоколебимо ответил Федор, глубоко и устало вздохнув. Зачем делать из себя понимающего, если это не поможет? –Тебе не надо испытывать эмоций во время поцелуя. Просто целуешь, и все. –Звонко вещал Гоголь.–Если это не дойдет до твоей души, то и не считается грехом. –Это не так работает... –Я сойду с ума, если не отвлекусь. Книги меня не спасают больше, пожалуйста! –Коль, я не могу... –Это лёгкие касания, поцелуи в щеку, ничего серьезного. Федор с силой потёр переносицу. –Смотри, для меня это, в первую очередь, противно. Во вторую- я ненавижу прикосновения. В третью, ты можешь найти себе кто-то другого для подобных вещей. –Даже, если ты представишь, что это касался ребенок, а поцелуи будут совсем невесомыми? –Да. Гоголь в мгновение посерел, поник и опустил голову. Выглядело это максимально драматично. –Ну , ладно. Теперь можешь идти в библиотеку. Гоголь выглядел так, словно весь его мир в одно мгновение рухнул. Но Федору было как-то не до этого. Проводив гостя за дверь, он тщательно вымыл руки и стал обдумывать ситуацию.

***

Коля оказался один. Ветер сильно выл, без куртки как-то холодно, но домой возвращаться желания не было по понятной причине. Щиколотки утопали в снегу, он шел напролом к зданию библиотеки, полностью игнорируя протоптанную тропинку в двадцати метрах от него. Добравшись наконец, первокурсник не застал за письменным столом никого, да и в целом сегодня посетителей нет, так что он сразу побрел к лабиринтам из стеллажей с желанием затеряться. Внутри было намного теплее, так что Гоголь скинул кроссовки и уселся со сборником детективов прям на пыльные доски пола. Он хотел забыться с помощью чтива. Уйти в личный, воображаемый мир, подальше от проблем и себя самого, а в первую очередь, своих чувств, которые переполняли настолько, что готовы сожрать паразитическими червями изнутри. Челка падала на лицо, непослушные пряди щекотали шею. Мозг все никак не хотел отложить мысли о проблеме насущной в сторону. Перед глазами постоянно появлялся сосредоточенный человек с черными, как смоль волосами, кусающий тонкие губы. Но Коле тоже очень хотелось эти губы укусить. Аккуратно, очень нежно, игриво. Из кармана, дрожащими пальцами, Николай достает черный маркер и пишет до боли знакомые слова на полу, возле ножки тяжёлого шкафа с книгами. Только к двум словам прибавилось ещё одно. "Безумно". –Вот именно. Безумно. Вторя надписи, он произносит непослушными губами эти слова. Совсем тихо. Руки начинают дрожать сильнее, маркер с глухим стуком падает. Рядом колпачок. Дышать становиться тяжелее. Как и соображать. "Мне противно тебя целовать" произносит стоящий напротив человек и тут же исчезает, появляясь справа, и, с презрением, окидывает взглядом фиалковых глаз. "Была какая-то лилия с таким же цветом...или другой цветок... гибрид..." Калейдоскоп мыслей оглушил. Обрывки маячили перед глазами и в голове. Гоголь закрыл рот руками, чтобы не закричать. "Это пройдет. Это пройдёт." Как мантру повторял он. Такое своеобразное заклинание для самого себя. Все ведь проходит? Ничего не вечно, верно? Значит и это пройдет. Обязательно. Руки нажимают сильнее, так, что губы болят, но если отпустить – наружу выйдет либо громкий хохот, либо крик боли. Он не знал наперед, чего ожидать сейчас. Слишком быстро покидая свое пристанище, Коля забыл там свое единственное спасение - таблетку. Но ничего, все пройдет . Пройдет. Пройдет ... Вдруг, краем глаза удалось уловить металлический блеск . Лезвие, которое ему вложил в руку Достоевский, сейчас лежало недалеко на полу. Дрожащей рукой, Николай поднял его и с силой провел по тыльной стороне ладони, которая всё ещё зажимала рот. Хлынула кровь, боль проникла по нервным окончаниям прямо в мозг, перекрывая приступ. Мокрое лезвие выскользнули из испачканных пальцев. Коля наконец смог глотнуть воздуха. Тяжёлое дыхание не было громким, так как он боялся быть услышанным персоналом библиотеки. Кровь не было видно на темном полу, она просачивалась в щели, пропадая из виду. Штаны он тоже немного запачкал, но видно не будет, ведь они тоже по случаю оказались темные. Пострадал лишь свитер, рукав которого окрасило бордовое пятно. Рана пульсировала, голова тоже. Лишь на лице играла улыбка. Он стеклянными глазами смотрел в никуда и лишь одна мысль заполнила разум. "Есть повод зайти к Федору"