Почему не китайцы?

Какой родитель не хочет, чтобы его чадо однажды стало драконом. — Вот так, — мама улыбнулась, так тепло и ласково, и Саске почувствовал её теплые руки, заботливо порхавшие вокруг его шеи. Аккуратно подвернув воротник, Микото встала позади сына и приобняла его за плечи. — А теперь поблагодари и попрощайся. — Сэнкс. Бай, — шмыгнул носом Саске. Ему едва исполнилось пять лет, и тот незнакомый язык с его чудны́ми значками-буквами, изучать который он начал совсем недавно, пока что казался настоящей трудноразрешимой загадкой. В руках Саске сжимал свёрток с крекерами и исподлобья разглядывал полное в морщинах лицо тётушки Уручи — та принесла подарок по случаю успешного окончания первого музыкального класса. Микото чуть разочарованно вздохнула и, наклонившись к сыну, шепнула у него над ухом: — Саске, давай, как вы учили. «Благодарю вас за доброту и желаю хорошего дня»… Саске, правда, так и хранил молчание, словно от стеснения набрал в рот воды. Лучисто улыбнувшись, тётушка потрепала его по макушке. Тот зажмурился, пока чужая рука ерошила его волосы. — Не переживай, Микото-чан, — сказала Уручи-сан. — Всему своё время. Он ещё заговорит. Вы с Фугаку-сама и слова поперёк сказать не успеете. Саске подумал тогда, что тётушка имела в виду кого-то другого, но почему-то это её «он заговорит» накрепко врезалось в память и обросло ореолом продолжений. «Заговорит, ох как заговорит!» — было сказано о нём и как будто не о нём одновременно. Саске не подозревал, что те слова окажутся почти что пророческими. Ведь его судьба, по сути, была предопределена с самого начала. Он всегда знал, что его ожидало впереди. Что фирме во главе с отцом он не нужен, что дипломатов в клане и без него как грязи. Что рано или поздно ему придёт пора проститься с домом, родной страной, родителями и кошкой, чтобы после только раз в год приезжать на каникулы или в отпуск. Саске, как и брату, предрекали большое будущее, которое он видел перед собой так ясно и отчётливо, словно обладал даром предсказания. И он ждал этого будущего, готовился к нему. Был на него настроен и не представлял иного. Он и думать забыл, что нечто в этом мире способно его омрачить, вмешаться извне, изменить ход предначертанного. Забыл о том, кто день за днём отравлял его существование дома и этим же, кажется, грозил теперь и здесь. После того, как Итачи уехал, Саске ещё долго не мог вздохнуть спокойно. По какой-то причине они не ладили с глубокого детства — всю осознанную жизнь Саске казалось, будто он живёт под гнётом старшего брата. Этот гнёт разъедал его, просачивался внутрь сознания, вгрызался в самое его существо. Оно чревоточило, трескалось и крошилось, медленно, капля за каплей, но неуклонно, пока тогда, в конце марта, окончательно не вспыхнуло и не разразилось сокрушительной бурей. Эта буря расстроила все планы. Смела собой чувства, надежды и радость приближения нового витка жизни, и это — в самом начале цветения сакуры… Превратила лучшую пору года в из раза в раз повторяющийся кошмар. Думая об этом, Саске не мог вспоминать тех дней без содрогания. Тогда, пять лет назад, он впервые узнал, что Итачи мог пойти на нечто, и это «нечто» было куда хуже пощёчин в целях воспитания. Сегодня Саске вновь был вынужден вспомнить об этом. Вспомнить, что его брат умел кусаться, и кусался он по-настоящему, болюче, как те дикие ласки, что по весне прибегали из лесополосы и грызли покрышки у отцовских машин. Итачи по натуре был хищником. Встретившись с ним спустя столько времени, Саске лишний раз уверился, что натура эта, по-видимому, всё ещё неподвластна ничему в этом мире. По шершавой стене общажной комнаты сонно ползли неровные полосы; бледно-белая, как в больнице, вся в щербинах, эта стена словно впивалась в глаза своей однотонностью. Лёжа на кровати, Саске отрешённо смотрел на — и при этом как будто сквозь неё; его туманный взор блуждал по углам комнаты, пока, наконец, не замер в одной точке на этой проклятой стене. Может, можно было бы завесить её плакатами или ещё какой-нибудь разноцветной ерундой, чтобы избавиться от этой унылой белизны тусклой краски, но сейчас Саске всё казалось таким бессмысленным. Он и раньше был не охотник до пестроты — а сейчас и подавно. Временами вид стены мерк — Саске опускал веки и смотрел на неё через ресницы. Иссиня-чёрные волосы сползали со лба, лезли в глаза и уши. Тело уже давно закостенело, но Саске продолжал лежать в одной позе — на боку со свисающей с матраса рукой и поджатыми ногами. Он потерял счёт времени, не знал, какой сегодня день, и даже не помнил точно, спал ли вообще этой ночью. Страх, взвившийся тем злополучным утром, постепенно улёгся, как пуганый факелом зверь, неохотно отступил и скрылся во мраке сознания, чтобы однажды, вероятно, появиться вновь. Страх отступил, и на его месте осталась только боль. Боль и зубодробительные воспоминания, которым Саске как ни хотел, но по-прежнему не мог сопротивляться. «Подожди, что ты делаешь?! Не приближайся ко мне!» «Слова уже ничего не изменят». «Прекрати это! Зачем ты…» «Затем, что я хочу проверить свои силы. Хочу понять, насколько далеко могу зайти». Саске против воли судорожно вздрагивал, и вид стены перед глазами подёргивался мутной рябью. Картины прошлого размывало, и они пропадали, точно вспугнутые птицы. Но не уходили из мыслей, оставляя вместе с собой одну только боль. Эта боль была невыносима; она была гораздо сильнее, чем могли причинить даже удары ротанговых палок. Саске изо всех сил старался забыть эту боль; но невольно снова и снова вспоминал Итачи, вспоминал его таким, каким запомнил перед самым отъездом. Саске не мог поверить, что спустя столько лет его брат, кажется, всё ещё оставался прежним. «Я тебя ненавижу». Какие жестокие слова, но с какой же ядовитой искренностью они были сказаны. Саске и сам подивился тому, что выпалил их без доли сомнений. Может быть, потому, что демонизировать Итачи было проще, чем копаться в первопричинах его поступков. Может, им всё-таки стоило поговорить. Ведь Итачи хотел объясниться. Хотя что бы он ему сказал? «Йо, я такой же, как и раньше, презираю тебя и пекусь лишь о собственном благополучии. Для меня ты никто, и если я захочу, то сделаю с тобой всё, что угодно, так что лучше бы тебе сидеть тише воды, раз уж мы оказались под одной крышей». Саске был готов ударить эту дурацкую стену кулаками от отчаяния, он молотил бы по ней снова и снова, если бы только у него остались силы. Чёртов Итачи. Чёртов, чёртов, чёртов старший брат. Саске понятия не имел, что ему теперь делать. Не хотел даже забивать себе этим голову. Шикамару сказал бы: закрой глаза, сделай вид, что ничего не произошло. Притворись, чёрт подери, сингулярной мерой. Если бы только Шикамару мог знать… Если бы он мог знать. Неожиданно по кровати разнеслось гудение. Саске моргнул и повёл головой. Телефон, который в исступлении был заброшен им куда-то за матрас, сейчас лежал с той стороны постели и отчаянно вибрировал. «Сакура?..» Саске перекатился на одеяле и стал водить рукой между стеной и матрасом в попытке найти гудящий мобильный. Вытащив его, пальцем смахнул по экрану. Панель уведомлений, казалось, была забита до отказа; в самом верху светились извещения о десяти пропущенных и шестидесяти с лишним сообщениях в диалоге с Сакурой, следом шла парочка не блещущих содержанием смс от Узумаки, который по одной ему известной причине упорно бойкотировал пользование «лайном». Электронная почта ломилась от писем из миграционной службы и страховой, которые независимо друг от друга информировали о готовности документов. Саске, уже не находя в себе воли чертыхаться, одно за другим свайпал виджеты уведомлений. Реклама, инста, Х, ранее известный как Твиттер, прочие соцсети, трекеры здоровья, в срочном порядке предупреждавшие о просроченной необходимости попить, поспать и сделать дыхательные упражнения (хотя вполне вероятно, что искусственным интеллектом умных часов состояние Саске уже давно классифицировалось, как непригодное для существования). Последним оставалось одно из напоминаний, которые он ставил себе сам, чтобы не забывать о важных встречах и дедлайнах, вечно вылетавших из головы. А, вот оно что. Оказывается, сегодня был день, на который неделей назад Саске зарезервировал сеанс в музыкальном центре. Ему выдали окно в четыре часа вечера; значит, сегодня была среда. И третий день, как он не выходил из комнаты. А ему казалось, что прошли все полгода. Освободив экран от уведомлений, Саске улёгся на спину и посмотрел в потолок. Идти или не идти в универ? Когда он рыскал по сайту центра, им словно двигала неясная охота до ностальгии. Желание вновь попробовать то, к чему он не прикасался лет с четырнадцати. Но сейчас собираться и тащиться в музыкальный центр казалось непреодолимым испытанием, а мысли в голове были такими тяжёлыми, что впору стало бы и вовсе отказаться от этой дурацкой затеи. Но с другой стороны, когда ещё он сможет найти то утешение в музыке, которого ему так не хватало, как не в минуты душевной слабости? Бросив телефон на кровать, Саске поднялся, переоделся и, захватив ключи с кампусной картой, в первый раз за последнее время вышел из комнаты. Потом быстро зашнуровал кроссовки и, выскочив на лестницу, торопливо сбежал по ступеням, пока его не заметил кто-нибудь из соседей. Саске ещё не знал, что Итачи в это время был дома и в этот момент как раз шёл из кухни к себе с чашкой свежезаваренной лапши. Заметив брата, Итачи нахмурился и на всякий случай решил повременить с ужином. Потом накинул парку и, переобувшись, покинул квартиру следом. Возможно, точки касания, о которых говорил тогда Шикамару, ещё действительно можно было отыскать.

***

Саске на электричке добрался до станции университета; взошёл на широкий мост по ступеням и неспешно побрёл вдоль него, не глядя по сторонам и совершенно не замечая восхищённых взглядов, которыми порой провожали его фигуру прохожие. Почти модельная внешность и привитая с детства манера держаться выгодно отличали его даже среди таких же приезжих, каким являлся он сам. Этот вид было просто невозможно не выхватить из толпы глазами. Публика, что двигалась от универа навстречу, казалась на порядок пестрее — и разнилась от строгих интеллигентов в деловых костюмах до настоящих фриков с ирокезами кислотно-зелёного цвета. В какой-то момент из немногочисленного потока людей вынырнул незнакомый мужик в засаленной майке, шортах до колена и сланцах на босу ногу при теперешних плюс девяти на улице. В руке он держал сумку для покупок, в которой болтались пустые пластиковые бутылки. Прошуршав этой сумкой мимо Учихи, мужичок устремился в сторону университетского центра — как Саске предположил — сдавать залог в ближайшем продуктовом, чтобы выручить скудную мелочь на пропитание (неопрятная одежда и седые космы с бородой делали его слишком уж похожим на бездомного). Презрительно щёлкнув языком, Саске нахмурился, но уверенно продолжил путь. Он был уже почти у цели. Музыкальный центр за это время нисколько не изменился. Ну, может быть, разве что наклеенные на стёкла плакаты кое-где обновили, да и только. Саске нерешительно зашёл в холл, отметился у стойки регистрации, показав штрих-код брони в телефоне, и по указателям стал искать нужное помещение. Оное нашлось быстро; войдя туда, Саске с удивлением обнаружил, что зал находился как будто на самой глубине здания — здесь было сумрачно и снаружи для сохранения чистоты акустики не доносилось ни звука. Если бы не реи на потолке и не тонкие прямоугольники окон под потолком, из которых виднелся кусок университетской библиотеки, Саске подумал бы, что оказался под толщей воды. Как и ожидалось, зал пустовал, и впереди был примерно час с небольшим, чтобы попрактиковаться в игре на фортепиано. Оно, кстати, располагалось тут же, блестя под тусклыми лучами одинокого прожектора гладкой чёрной поверхностью. Саске осторожно провёл пальцами по крышке из бука и приподнял её; потом отрегулировал освещение, чтобы было хорошо видно клавиши. Опустился на банкетку и, затаив дыхание, положил ладони на клавиатуру. Как же давно он не играл… И, вероятно, даже и не приехал бы сюда, если бы не Сакура, которая своей болтовнёй разбудила в нём робкое любопытство. Получится ли сыграть теперь? Пожалуй, что да, ведь моторика, разработанная годами, по-прежнему была с ним. Прилипчивая песенка, ставшая когда-то первой сыгранной мелодией, непосредственно пронеслась по воздуху, точно переживала второе рождение. Саске вступал неторопливо — сначала только правой рукой, затем обеими. Пальцы ещё помнили правильное расположение клавиш; кисти рук то с силой напрягались, ударяя по ним, то расслаблялись, сбавляя темп и выдерживая такт. Глаза машинально отсчитывали восемь клавиш октавы; до — слева от двух чёрных, си — справа от трёх. Затем шла смена тональности, добавление диезов и понижение бемолями. Простенькая последовательность на пару тактов зазвучала полнее и насыщеннее, и на губах Саске скользнула полуулыбка. Он чувствовал, что порядок аккордов, отложившихся в его памяти, был правильным, и тонко поставленный слух его в этом не обманывал. Саске опустил ладони, стряхивая с пальцев непривычное напряжение. На одних только глупых песенках сейчас останавливаться явно не следовало. Не таким человеком считал себя Учиха Саске, чтобы ограничиваться этими детсадовскими комбинациями. Первый этап был позади, так что теперь самая пора двигаться дальше и перейти к чему-то более интересному. Что там бренчал тогда Итачи на своём синтезаторе? Кажется, какую-то слащавую мелодию из саундтрека? Почему бы ею и не продолжить. Саске встряхнулся и вновь занёс ладони над клавиатурой. Вроде, квадрат начинался так: левая рука в ми-бемоле, затем — мажорный аккорд си и ре в басовом ключе… Правая рука в верхней октаве на соль и си-бемоле… Потом фа… Отлично. Дальше пальцы сами знали, как им двигаться. Сначала одна ладонь, затем другая, потом — обе вместе, и так — четыре раза. Саске с удовлетворением отстранился от клавиш. Да, он всё ещё помнил постановку аккордов во вступлении. Отсюда было уже проще. Вторая часть куплета доигралась сама собой. Трудности начинались в переходе к сильному припеву; его комбинация состояла из пяти аккордов, и последний из них начисто выветрился из памяти. Сосредоточенно нахмурив лоб, Саске пытался ощупью подобрать правильный тон. Си-минор? Попробовать в малом септаккорде и снова уйти в бемоль… Но левая рука в это время играла си, ля и соль в нижней октаве, их звучание не гармонировало… Он попробовал ещё несколько нот. Капризная мелодия упрямо не хотела ложиться на рисунок клавиш. Чуть выше, чуть ниже… И всё равно всё сбивалось и звучало фальшиво. В чём же дело? Саске положил руки на колени, придирчиво разглядывая на клавиатуру перед собой, точно видел ту впервые. После долгого перерыва от игры на фортепиано сухожилия в ладонях неприятно тянуло и покалывало. И ведь так, чёрт возьми, было всегда… Саске стиснул зубы, снова и снова пытаясь вызвать нужный рисунок в памяти. Он досадовал на себя и свою забывчивость, но нужный аккорд всё так же не всплывал в уме. Перед глазами стоял лишь эпизод из детства — и почему-то затмевал собой все тщетные попытки нырнуть в глубины воспоминаний. Они с Итачи сидели каждый на своём дзабутоне в детской поместья. — …Джирайя-сенсей сегодня снова жаловался на вас из-за того, что вы поссорились на занятии. Что случилось? — Микото, красивая стройная женщина с глубокими чёрными глазами, строгим взглядом обвела понурившихся сыновей. Итачи сидел перед ней на пятках, Саске, бывший младше его вдвое, — со скрещёнными впереди ногами; при этом оба хмуро смотрели в противоположные стороны и никто не торопился отвечать первым. Мать, вздохнув, повернулась к старшему сыну. — Итачи? Тот едва заметно сжал сложенные на коленях кулаки. — Он опять забрал мои ноты… Микото перевела взгляд и укоризненно качнула головой. — Саске, зачем ты забрал его ноты? Тот надулся, по-прежнему глядя в сторону. — Ани-чан не хотел играть со мной… — Дурак! — шикнул на него Итачи. — Как я буду играть с тобой, если у меня нет нот? — Ты умеешь играть и без нот! — не удержался Саске. Мама устало коснулась ладонью переносицы. — Саске, ты же знаешь, что без нот играть очень сложно, — терпеливо начала она, вновь поворачиваясь к обиженному сыну. — Нужно набраться опыта, чтобы… — Но он правда умеет! Умеет, как в комиксах… На непроницаемом лице Итачи застыло вдруг такое выражение, словно его только что оскорбили самым унизительным образом. Вздрогнув, он поспешно отвернулся. — Вовсе нет. — А вот и да! В глазах Саске светилось искреннее непонимание. Он прекрасно знал, что Итачи с рождения был наделён той особой, сверхчеловеческой чуткостью, которую наследовали многие в клане. Он часто играл на слух, не сверяясь с этими странными закорючками на бумаге, и, если после занятия ещё оставалось время, охотно задерживался у клавишных и, подобно героине той древней, как мир, дзёсэй-манги, свободно импровизировал. Мало кто из домашних об этом догадывался, но Саске, обучаясь вместе с ним, был уверен: Итачи на самом деле гораздо талантливее, чем хотел казаться, — и потому по-детски беззлобно ему завидовал. Микото чуть повысила голос. — Саске, — осадила она младшего мягко, но требовательно, и тот послушно затих, уткнув взгляд в подушку, на которой сидел. Саске слишком любил и уважал мать, чтобы открыто ей перечить. — Хватит. Вы братья, негоже вам так себя вести. Итачи, ноты… — У меня их нет, — прошелестел тот, даже не шелохнувшись. Микото вновь посмотрела на Саске, и он невольно вжал голову в плечи. Тон матери не терпел возражений. — Верни их немедленно. Саске покорно поднялся с подушки. И почему именно ему всегда за всё доставалось?.. Поджав губы, он нехотя поплёлся к столу. Потом порылся в ящике и, достав бумаги с нотным станом, вернулся обратно. Протянул их брату, держа обеими руками и склонил голову. Итачи нерешительно забрал бумаги. — Спасибо… — пробормотал он, избегая смотреть Саске в глаза. Тот неуверенно взглянул на мать и, заметив, как её бледное лицо расцвело улыбкой, неожиданно приободрился и снова уселся на дзабутон. — А теперь мы поиграем вместе? — с надеждой спросил он у Итачи. Брат молчал, и тогда Саске повернулся к Микото. — Мама, можно мы с Итачи поиграем вместе? Та кивнула. — Можно. Сегодня после ужина сыграйте нам с папой «Четыре сезона» Накады, давненько мы её не слушали, — с этими словами мама посмотрела на насупившегося Итачи. — Хорошо, Итачи? — Тот безо всякой охоты кивнул; вид у него всё ещё был такой, словно ему объявили наказание. Микото приподняла тонкие брови. — Что такое? Ты не хочешь играть с Саске? Итачи помедлил, не решаясь отвечать сгоряча. Саске смотрел на него выжидающе и неосознанно беспокоился — что-то он сейчас скажет?.. Брат, тем временем, осторожно поднял глаза на мать. Так пронзительно умели глядеть вокруг только взрослые; взор Итачи скрывал в себе что-то, похожее на настоящую мудрость. Почему-то он сам тогда больше казался умудрённым опытом человеком, заключённым в тело десятилетнего, нежели обычным ребёнком. — Саске играет по-своему, — сдержанно ответил ани, и Саске почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. — Он вылетает из ритма, не соблюдает регистры. Нам трудно подстроиться друг под друга. Микото опустила веки; затем подвинулась ближе к Итачи и ободряюще положила ладонь ему на макушку. — Итачи, Саске твой младший брат. Покажи ему, как правильно держать ритм, и он не будет мешать. Итачи понуро смотрел на руки. — Бесполезно. Он не чувствует музыки. Только играет по памяти… — Даже самой маленькой в мире скрипочке нужны слушатели, — вдруг задумчиво протянула Микото. Затем ласково погладила сына по волосам. — Я понимаю, что вы с Саске играете по-разному. Ему, в отличие от тебя, пока ещё рано переходить к чему-то сложному. Но Саске только недавно начал учиться. Не отворачивайся от него так скоро. Итачи с мгновение помолчал, пронизывая Микото насквозь этим пристальным взглядом умных глаз, после чего склонил голову. — Хорошо, — и хотя согласие на его языке прозвучало уверенно, и он, и мама знали, что слова её он не считал убедительными. Саске не подозревал, но Микото никогда не имела и капли влияния на старшего сына. Никто в целом мире не имел, если так подумать. Впрочем, тогда Саске не было до того никакого дела. Он лишь просиял в ликовании и с детской наивностью взмахнул руками. — Ур-ра! Микото улыбнулась, щуря глаза. — И больше не ссорьтесь, — назидательно предупредила она. — Что нужно сделать, когда мы больше друг на друга не в обиде? Итачи без труда догадался, к чему клонит мать, и отвёл взгляд. Саске какое-то время раздумывал, но потом его вдруг осенило: — Печать примирения! Микото удовлетворённо прикрыла глаза. — Точно, — сказала она, после чего снова посмотрела на сыновей и взглядом указала на пространство между подушками на полу, будто безмолвно давала им разрешение приступать. Саске нерешительно повернулся к брату. Сердце, кажется, трепыхалось подобно пойманному в силки зверьку, когда он повёл вперёд ладонью с вытянутыми указательным и средним пальцами, — легендарным знаком примирения, символизировавшим окончание всех ссор и разладов. Итачи с пару секунд неотрывно глядел на руку отото перед собой — будто колебался перед тем, чтобы пожать её в ответ. На то имелись объективные причины: во всяком случае, дружеские узы скрепляли подобным образом только детсадовцы, а Итачи через два года готовился перейти в среднюю школу. Неуверенно покосившись на мать и прочитав одобрение в её чёрных глазах, он порывисто выдохнул и протянул руку навстречу Саске. Их пальцы сомкнулись в печати примирения. Сначала легко и невесомо, но уже через секунду — прочно и крепко, словно на все времена. Саске неотрывно смотрел на их сцепленные вместе руки; должно быть, в его детском уме этот наивный жест представлялся чем-то настолько же значительным, как обряд посвящения в самураи. Он чувствовал тепло ладони брата и воображал, как в этой печати словно возрождается что-то важное, что-то особенное, что-то, чего не дано было понять тем, кого не связывало кровное родство. И невольно представлял себе, каким же знаменательным становилось само примирение, скреплённое этой печатью. Оно длилось недолго — буквально пару мгновений, однако и их хватило для того, чтобы в душе Саске откликнулось вооодушевление. Итачи отнял ладонь первым и немедленно развернулся на дзабутоне; нотные листы зашуршали в его руках. Микото выглядела довольной. Когда братья снова обернулись к матери, она медленно склонила голову. — Вот так. А теперь давайте я вас обниму, вы у меня большие умнички! — и она крепко-крепко обняла детей со всей полнотой материнской любви. Тепло этих объятий, сквозь годы пронесённое памятью, вмиг рассеялось при звуке случайно зажатого фальшивого аккорда. Саске вновь вернулся в сумрачный зал музыкального центра из глубин воспоминаний, забывшись в которых, неосознанно коснулся клавиш. Он попытался восстановить нотную схему ещё раз. Потом ещё и ещё. Пробовал звучание до тех пор, пока ему не стало казаться, что с каждым новым проигрышем мотив начал звучать всё менее стройно. Ни одна из исполненных нот не вливалась в мелодию красиво. И тогда веяние прошлого снова захлестнуло неотвратимостью: если Итачи не изменился с тех пор, должен ли был он, Саске?.. Проклятый рисунок не складывался. Даже сейчас, спустя столько лет, этот пресловутый фристайл никак ему не давался. Потеряв терпение, Саске опустил руки и возвёл глаза к потолку, отсутствующим взглядом заскользив по деревянным балкам. Что ж, возможно, кому-то в этом мире сейчас наверняка приходилось гораздо хуже. Но разве он сам себя от этого чувствовал легко? А ведь их предшественники слыли такими значимыми людьми… Хикаку, Сецуна, потом Кагами — все они жизнь положили, лишь бы только привести клан к процветанию. И даже на музыкальном поприще с этой целью добивались невероятных успехов: занимали почётные положения, собирали изысканную публику, приходили на поклон к самому Императору, и даже игру их в своё время транслировал Фуджи-ТВ на всю страну… Нда, по сравнению с этим ерундовина, над которой пыхтел сейчас Саске, совсем не казалась такой уж великой! Впрочем, что зря сокрушаться; Итачи с его врождённым чутьём ему всё равно было не перещеголять. В конце концов, Саске был вынужден принять поражение. Достал телефон с намерением поискать табулатуры в Интернете, раз уж на память больше рассчитывать не приходилось, а подобрать на слух не удавалось ничего. Жалкое читерство, конечно, но что он мог поделать? Открыть страницу поисковика казалось гораздо проще, чем ждать, пока над головой раздастся глас небес и решит проблему… — После фа си-бемоль и мажорное трезвучие с фа-диезом, — Саске аж подпрыгнул от неожиданности. Из полумрака зала не торопясь вышел Итачи, по привычке держа руку в расстёгнутом вырезе парки. На лице его было написано невозмутимое спокойствие. — И регистр пониже. Звучишь хуже резаной кабарги. Саске растерянно заморгал. Он так удивился появлению брата, что даже не успел этим испугаться. — Откуда ты…? — Решил убедиться, что мой брат не пошёл кидаться с моста под поезд, — беспечно бросил тот, подходя ближе. Саске смерил его холодно-настороженным взглядом. По какой бы причине этот доходяга здесь ни оказался, оставаться с ним один на один в пустом помещении — особенно после всего того, что случилось парой дней ранее, — было откровенно стрёмно. — Убедился? — кисло спросил он Итачи. — Можешь идти. — Попозже. Здесь не так уж скучно, — старший Учиха усмехнулся и, расстегнув куртку до конца, опустил руки на клавиши фортепиано. По всему казалось, сейчас оно интересовало его гораздо больше, чем младший брат, и Саске мысленно всё же заставил себя остаться на месте. — Глянь, — ани сыграл несколько тактов. Звук получался ровный и тягучий, словно варенье из юдзу. — Вот так. Левой рукой можно перескочить с соль сразу на ми-бемоль, если лень часто менять аккорды; будет звучать отрывисто, но поживее. Саске с недоверием наблюдал за пальцами брата, что ловко перемещались по клавиатуре. Итачи и впрямь играл талантливо, без малейшей задержки между переходами. Впрочем, такой, как он, всё по жизни делал идеально. Нет, лучше, чем идеально; и, к неудовольствию Саске, этого нельзя было не признать. — Хм, — он отодвинул Итачи от фортепиано, как только тот закончил, и рискнул воспроизвести припев самостоятельно. Значит, тот пятый аккорд — снова си-бемоль? И тональность пониже… Воздух повторно огласила та же комбинация, и Саске воодушевлённо посмотрел на клавиши. Потом обернулся к брату. Звучание выходило гладким, без единой фальшивой ноты. — И правда лучше. — А я о чём. Итачи, одной рукой придерживая куртку, что так и норовила соскользнуть с плеча, молча наблюдал за его игрой. Саске, поглощённый мыслями о прошлом, так и не смог распознать, о чём тот думал, и в конце концов счёл бесполезным прогонять его совсем; к тому же, он прекрасно знал, что Итачи никуда не уйдёт не по своей воле. А раз не уйдёт — почему бы ему не оказать младшему брату услугу? Раз уж с детства так повелось. — Мгм, — Саске замялся, именно в тот момент не зная, как выразить свои мысли, но Итачи почему-то понял его и без слов. — Подыграть? — А ты можешь? — Разумеется, — Итачи ушёл куда-то вглубь зала, после чего вернулся с деревянным стулом наперевес. Поставил справа от банкетки, потом бросил куртку куда-то за фортепиано и сел за клавиши. Повернулся к отото, щуря чёрные глаза. — Ну что, погнали? В этом взгляде Саске увидел вызов, который принял безоговорочно. — Погнали. И они начали играть. Аккорды вступления для левой и правой рук располагались очень близко, почти на верхней границе среднего регистра, и чтобы сыграть их, Саске волей-неволей нужно было залезть на сторону брата. Не чувствуя ни капли смущения, Итачи одной рукой взял короткое переливчатое трезвучие, тут же саккомпанировавшее ему в высокой октаве. Удивительно, но даже спустя столько лет эти когда-то выверенные движения не утрачивали синхронности и по-прежнему выдерживали ритм. За вступлением шёл первый куплет, и здесь уже каждый играл на своей половине. Клавиатура инструмента словно превратилась в поле музыкального сражения, где каждый удар по клавишам был до предельного отточен и слаженно звучал в отведённом ему такте. Теперь Итачи брал аккорды и левой ладонью; это была в полном смысле слова игра в четыре руки, и, чтобы не разрушать плавную линию ритма, Саске только и успевал, что переставлять пальцы на клавишах, и иногда слабо хмурился, чувствуя, как предплечьем слегка касался Итачи. Припев вышел объёмным, чувственным. Как будто слова, составлявшие название песни, ожили и заструились в пыльном воздухе зала, озвученные перебором на клавишах. «Ты чувствуешь любовь этой ночью? Она там, где мы есть». Саске правда что-то чувствовал. Не любовь, но нечто фантомное и очень близкое к ней, как ментальное единение, неосязаемую связь с братом, который, как и прежде, складно играл по нотам, совершенно не нуждаясь в них. Саске ненароком покосился в сторону Итачи; тот выглядел так, словно находился в одном ему видимом мире: взгляд блуждал где-то далеко, лицо было расслабленно, и только тонкие губы временами подрагивали, — Итачи всегда неосознанно поджимал их, когда играл на слух. Невольно задумавшись, Саске в следующем такте убрал правую руку с небольшим опозданием. В конце третьей четверти припева Итачи должен был поставить пальцы на те же клавиши, и ладони братьев непроизвольно коснулись друг друга. Саске вздрогнул и вновь смутился, переходя ко второму куплету, но Итачи невозмутимо продолжал играть, едва ли удостоив отото взглядом. Он редко замечал такие мелочи, когда был увлечён исполнением, и Саске, которому сама мысль о пускай даже и нечаянном прикосновении к Итачи внушала тревожное отторжение, всё-таки убедил себя, что волнения излишни. Второй припев сыграли зеркально первому, хотя Итачи по обыкновению едва не отошёл в вольную аранжировку. Просто Саске начал с си-бемоля, неотступно следуя схеме в голове вопреки тому, что здесь порядок аккордов допускал лёгкую вариацию, а после так оно и пошло-поехало по накатанной. Концовка получилась сглаженной и мелодично затихла в звонком арпеджио. — Ха, надо же, — Саске убрал руки с клавиатуры и потёр шею, разминая затёкшие мышцы. Он искренне не представлял, что всё ещё мог сыграть настолько сносно после долгого перерыва. — Не так уж плохо. — Давно не играл? Саске нахмурился, отводя взгляд. — С тех пор, как ты уехал… Итачи приподнял брови. Затем тоже отвернулся в попытке скрыть невольное смущение. — Вот как, — с мгновение помолчав, он спросил как будто лишь с тем, чтобы отвлечь внимание: — Сыграем ещё что-нибудь? — М, давай, — Саске, помедлив, кивнул. — Предложения? — Как насчёт той корейской? Самой последней. — Корейской? — Саске задумался, припоминая. Корейцев они одно время играли очень часто, и во многом потому, что многие кейпоп-композиции отличались чётким однотипным построением. Через их исполнение легко было оттачивать чувство ритма. — Ты про ту, где… — он многозначительно щёлкнул пальцами. — Ага, — Итачи улыбнулся. — Но там же… — Неосознанно напрягшись, Саске зачесал волосы с чёлки. Некоторые верхние аккорды той песни было сподручнее играть правой ладонью, отчего руки аккомпаниаторов перекрещивались чаще среднего. Он ещё не решил, стоило ли идти на такие жертвы ради прыжка в омут ностальгии. — Что? — непринуждённо поинтересовался Итачи, и Саске так и не узнал, была ли насмешливая невинность его тона на самом деле искренней. — Ничего, — только опять шмыгнул носом, глядя на брата из-под угрюмо сведённых бровей. — Тогда вступай. Новая мелодия шла гораздо торопливее и бодрее первой, потому требовала мастерства на быстрых переходах. Наскоро прокрутив в уме первые аккорды, Саске решительно преодолел вступление, пока Итачи вторил ему в верхнем регистре. Звук получался обрывистый, но стремительный, и ладони двигались в такте, копируя друг друга до малейшего изгиба пальцев. Саске мимоходом посмотрел на брата; тот перехватил его взгляд и коротко усмехнулся. Однако где-то на половине вступления Итачи неожиданно прекратил играть. Саске, с головой погружённый в волны звучания, с раздражением развернулся. — Ну и чего ты остановился? — Ты отдавил мне ногу… — Чего?! Какого… — Саске непонимающе опустил голову, заглядывая под клавиатуру. Потом в смятении застыл, увидев, что правым кроссовком действительно жал на демпферную педаль поверх ботинка Итачи. — Я сейчас жму педаль, — заявил тот. Саске лихорадочно убрал ногу, в уме уже на чём свет стоял проклиная ани. — С хера ли ты, если в этом месте всегда я её нажимал? — Я думал, ты забыл. — Ничего я не забыл! — Ладно, — Итачи с категорическим видом поставил ладони на клавиши. — Давай с самого начала. Саске закатил глаза, но возмущаться не стал. Со второго раза проиграть вступление удалось успешно, без перебоев и путаницы в педалях. На куплете начался первый перекрёст. Саске невольно задержал дыхание, когда рука брата легла поверх его предплечья. Итачи, казалось, по-прежнему не замечал, что загонял отото в неловкое положение. Безмятежно улыбаясь, он начал в такт постукивать костяшками пальцев по корпусу фортепиано. — Что ты делаешь? — буркнул Саске, стараясь не отвлекаться от быстрых переходов. — Мы не на выпускном концерте, хватит выпендриваться. — Здесь слишком классный ритм, — отозвался Итачи, и тот цокнул, вновь поймав на себе его насмешливый взгляд. Впрочем, теперь мелодия без преувеличения звучала лучше. Ритмичные постукивания о корпус добавляли ей полноты. — Просто не могу удержаться. Саске вздохнул, выгибая брови в негласном «серьёзно?..», но не успел он толком рассердиться, как Итачи переменил положение рук, отчего внутри перестука мелькнула пауза. — Подхватишь, — непринуждённо огорошил он брата, и лицо Саске тотчас переменилось. — Я?! Каким… — Быстрее, сейчас махнёмся. Я возьму твой ля-мажор. Саске пропустил один такт и, поднырнув ладонью под руку Итачи, всё-таки небрежно ударил по корпусу. Как бы тот ни позёрствовал, фоновый стук удачно вписывался в мотив песни. Дальше снова играли внахлёст, и Саске даже приноровился сходу брать нужные аккорды, пока на паре квадратов приходилось делить клавиатуру на две части. Итачи переставлял пальцы в третьей октаве почти молниеносно, — переходы, доставшиеся ему, были одними из самых трудных. Несмотря на это, исполнял он их с такой лёгкостью, что Саске, раз глянув в его сторону, невольно задержался взглядом на расслабленных пальцах с чёрными ногтями. Итачи играл самозабвенно, так, как будто ничего и никого в мире не существовало, кроме их двоих, пианино и этой музыки, что упорядоченной спиралью взвивалась под потолок зала. Итачи жал по клавишам, не напрягаясь ни единым нервом, но притом — с полной отдачей, и ничто, казалось, не могло его остановить. Если бы внезапно началось землетрясение или над городом завыла бы сирена, если бы свет вырубили или у него пошла бы кровь носом, да даже если бы на клавиатуру фортепиано из ниоткуда полилась бы вдруг чёрная краска, — Саске был уверен, Итачи не прекратил бы играть и тогда. Он действительно чувствовал музыку. В его исполнении она звучала естественно, словно они с ней были едины, и, раз осознав это, Саске поймал себя на мысли, что почти что им залюбовался. Потом встряхнулся и в попытке отвлечься ладонью провёл в нисходящем портаменто, — в этот же момент Итачи, игравший одной рукой, зачем-то стал щёлкать пальцами второй. — Саске, поддержи, — пропел он, почти смеясь, и Саске, который с непривычки едва мог угнаться за живостью этого темпа, против воли скрипнул зубами. — Чего?! Я не успею!.. — Успеешь. Я перехвачу, — и Итачи решительно взял нижний аккорд, позволяя брату на время освободить руки. Саске, которому только и оставалось, что следовать такту, торопливо щёлкнул пальцами. В первый раз он немного поспешил, зато во второй попал точно в ритм. Итачи ободряюще ему улыбнулся, и они снова поменялись. За припевом шло лирическое затухание. Здесь игра шла порознь, без суеты, нот почти не было слышно, и Саске вновь отважился исподволь посмотреть на брата. Тот ответил ему взглядом, который, как машина времени, вернул его на десять лет назад, в ту далёкую пору, когда они ещё детьми учились у Джирайи и, кажется, были довольны своей жизнью и друг другом. Во всяком случае, так когда-то считал Саске, для которого Итачи однажды представлял недостижимый идеал во всех сферах и проявлениях. Неужели сейчас он утратил этот идеал навсегда? Не может быть такого, что теперь ему не на кого равняться… Резкое глиссандо рывком вернуло Саске из мира грёз в необъяснимую реальность, в которой два брата, которые давно уже не считали себя родными, вместе играли на фортепиано. И дальше — снова дерзкий припев, бойкий и неуловимый, щелчки пальцами и порывистая смена ладоней, а затем — финальный штрих в ре-мажоре. Саске посмотрел на клавиши перед собой. Глаза его изнутри осветились чем-то похожим на торжество. — Офигеть… — выдавил он и в упоении повернулся к Итачи. Тот смотрел на него так, как довольный кот смотрит на мышку в когтях. — Сыграем… сыграем ещё? Итачи слегка оторопел от этого требовательного тона; отото так и горел. Казалось, ему на всё было плевать, ностальгия охватила его целиком, и единственное, чего сейчас хотелось, — так это играть дальше. Играть без остановок, играть в миноре и мажоре, играть быстро, играть медленно, пробовать новые рисунки и переходы, менять тональности нажатием педалей, исполнять те и эти последовательности, вспомнить, наконец, то, что он так глубоко похоронил в своей памяти на долгие годы. И снова насладиться этим непередаваемым ощущением игры рука об руку с братом. Ведь когда-то он так это любил… Итачи усмехнулся опять. — Ну давай сыграем. — Главную тему из «Игры Престолов», — без предисловий объявил Саске, и ани недоверчиво приподнял брови. — Из «Игры Престолов»?.. Ты всё ещё любишь этот… — Какая тебе разница? — вспыхнул Саске. — Просто сыграй её со мной. И посмотрел на брата теми же круглыми бездонными глазами, которыми когда-то разжалобил Шикамару. Итачи нервно сглотнул. Чёрт возьми, да для таких глаз — хоть все саундтреки из всех восьми сезонов, зачем ограничиваться чем-то одним?.. Саске оставался неисправим. Из раза в раз прибегая к этой мордашке, он добивался своего, надо сказать, почти всегда, — и теперь даже Итачи, вероятно, постепенно начинал подпадать под её действие. Ощутив, как кровь приливает к щекам, он для вида стал ломаться. — Я… Я плохо её помню. Не уверен, что смогу не сбиться. — Зачем тебе помнить, — насупился Саске. Потом отвернулся и, словно что-то вспомнив, в сторону проговорил: — И так ведь будешь играть на слух, как эта… Нодаме. Итачи отвернулся, пряча за волосами само собой порозовевшее лицо. — Кантабиле? — Саске кивнул, и он, обхватив себя за локти, медленно и глубоко втянул носом воздух. Кто-то снова перечитал доисторической манги… — Хорошо. Сыграем, но при условии — потом сразу домой. Так и не поужинал из-за тебя… — Из-за меня? — отото прищурился, подперев щёку рукой, и осторожно провёл указательным пальцем по клавишам. Итачи напрягся, когда намёк в собственных словах запоздало стал ему ясен. — Ты этого не слышал, — сказал он и поставил ладони на клавиатуру. — Начнём? — Ага. А вскоре после того высокие стены зала огласила главная тема из «Игры Престолов»…