Колода карт

Оками развернулся и пошел к выходу из бара. Все уставились на него, напрягаясь: они знали своего босса таким — сейчас он жаждал драки, хотя на счастье дрался редко. Оками закурил еще в пути, огонек сигареты вспыхнул на лестнице из подвала, а следом мелькнул другой. — Камо, не сейчас, — предупредил Оками брата и все же вышел на улицу — ему нужно было дышать чем-то кроме Азусы. Нужно было остыть. Оками зашел за угол и впечатал кулак в стену, разбивая костяшки в кровь, слизнул ее, но она не отрезвила, лишь опьянила сильнее. Оками не до конца понимал в чем причина столь бурной вспышки, но ударил еще раз, той же рукой, в мясо стирая костяшки о камень. Забавно, но сейчас он вовсе не чувствовал себя на семь лет старше Азусы. И это вообще-то было плохо — его руки не должны были быть в крови. Но у Оками были байкерские перчатки в багажнике мотоцикла. Он предпочитал небезопасный мотоцикл тачке, хотя тачка стояла тут же. К ней даже прилагались водитель и охранник — чин по чину. Оками вспомнил о Карино и возненавидел его сильнее. Настолько, что фантазии внутри теперь плыли в недружелюбном кровавом зареве. Это побуждало решать быстрее. То что не позволено было Оками — нельзя было ни-ко-му. И Оками набрал номер Иньцзы: — Инь, слушай мою команду… Оками отдельно ненавидел ждать, потому сразу предпочитал действовать — это приносило облегчение. А сейчас было можно: не ждать, не выслеживать, а просто охотиться. — Может быть, я сам приеду, — неожиданно закончил он.

***

Азуса смотрел в спину Оками и думал. Сейчас он не совсем понимал, к чему привели его слова. Точно не к тому, к чему они бы привели Кехея… но выходило, что Оками обиделся? Это здорово озадачило Азусу, но он лишь спрятался поглубже в пиджак. Оками был некрупным, но Азусе удалось сжаться так, что пиджак стал всем вокруг него. Так его приходилось придерживать, что мешало и чай попробовать, и есть, когда еда появится. Сендзаки отлично услышал брата и внял ему. От Оками даже пахло теперь опасностью, причем не обычной, а другой. Такой словно Оками хотел убивать. И лучше было не стоять у него на пути. Сендзаки хмыкнул и вернулся в бар, нашел Азусу взглядом и направился прямиком к нему. На языке вертелся вопрос: «И что же такое ты сказал ему?» — это и правда было интересно. Брат был словно выше их всех, он умел оставаться спокойным почти в любой ситуации, а тут так завелся… Азуса все-таки немного нарушил свой кокон, забирая салфетку и заучивая теперь номер. А потом к нему подошел Сендзаки. Он смотрел не слишком приветливо, но Азуса все равно не испугался, не занервничал даже. — У тебя необычный талант, — усмехнулся Сендзаки. Он готов был признать, что Азуса забрал пальму первенства — он бесил людей много-много лучше, чем Сендзаки. Хотя тот всегда считал себя мастером в этом деле. Сендзаки сел и уточнил все же: — Что ты ему сказал? Азуса задумался, проматывая разговор в голове: — Кажется, всего лишь «нет», — заключил он, тут же погружаясь в свои мысли. В то, что он сказал «нет», хотя не очень-то и хотел. И в то, что Оками его услышал, а Кехей не слышал никогда. Азуса не совсем их сравнивал, просто слова Оками пришлись куда-то, прозвучали почему-то так похоже. Оками пытался объяснить, он был мягче, но что-то в его предложении было такое неправильное… И все же хотелось спросить Сендзаки, когда Оками вернется, но Азуса не стал, просто повернул голову к дверям. — Ну… Мой братишка, кажется, впервые за всю… жизнь, услышал это слово. Я б на его месте тоже расстроился, — Сендзаки вытянул ноги под стол. — Но ты за ним не ходи, сейчас он опасен. Он вообще-то неприлично сдержанный, остынет и вернется. Раз не укатил на своем моте, то точно планирует вернуться. Азуса снова укутался в пиджак, пряча салфетку в карман. Номер он запомнил, но вот его бы для верности записал в заметки. Кехей не имел привычки постоянно мониторить переписку Азусы, в общем-то такое случилось всего раз, но Азуса запомнил и теперь ему казалось, что подобное может повториться в любой момент. — Сендзаки… — позвал Азуса. — Я пришел просто, чтобы рассказать. Если бы я стал искать тебя в школе, Кехей бы заметил. Он уже что-то там придумывает, даже не мониторит меня. Мне кажется, я почти уверен — он будет действовать через Татсуми. Только так тебя можно правда достать. Сендзаки старался не думать о Татсуми сейчас, хотя захотелось просто к нему пойти. Убедиться, что все хорошо. Сендзаки набрал сообщение: «Ты в порядке?» — и уставился в окошко чата. Татсуми ответил мгновенно: «Да. Я жду тебя… Очень сильно. Мне нужно… тебя.» Сендзаки сглотнул, мир перед глазами поплыл, сквозь него проступил образ Татсуми, который ждал. Сендзаки представлял его в одной только рубашке, расстегнутой, и это вышибало дух. «Я скоро… — пообещал Сендзаки. — Ты… я хочу фото.» Сендзаки уже вело, но пока он посмотрел на Азусу. — Я проверю, как Оками, и пришлю его обратно… — пообещал Сендзаки, поднимаясь, Азусе как раз принесли еду. Сендзаки хотел расспросить брата о том, какие новости принес Азуса. Хотел гарантий или… или украсть Татсуми немедленно — этой ночью. Брат нашелся в подворотне за углом, и теперь он просто курил в небо, выпуская огромные кольца дыма. В ответ на призыв Сендзаки Оками лишь усмехнулся страшной кривой усмешкой и ответил: — Карино больше никому не доставит неприятностей. Так что забей. — У тебя… — У меня, — подтвердил Оками, — у меня план. И ты мне подыграешь, но чуть позже, а пока… Иди, он же ждет. Все будет отлично, Камо. Ведь обо всем позабочусь я. — Только ты… должен вернуться туда, — Сендзаки мотнул головой в сторону входа в бар. — Пока Азуса не разочаровался в своих способностях гипнотизера или не проделал в нашей внутренней двери дырку, — Сендзаки фыркнул. Оками тряхнул волосами, от чего они лишь рассыпались сильнее. — Да ты просто гений маркетинга и рекламы, Камо, — усмешка Оками стала мягче. И, к удивлению Сендзаки, он и правда, без всяких дополнительных доводов и уточнений, пошел обратно. Сендзаки проводил брата взглядом, удерживая свист при себе, и открыл чат. Татсуми сделал это: прислал фото. И Сендзаки просто… побежал. Было не очень далеко, а запал его лишь рос. Оками шел спокойно и ровно, он оглядел Азусу, но свернул из прохода в сортир. Стоило привести себя в порядок и умыться. Перед делом нужно было сохранять холодную голову, но рядом с Азусой выдержка, очевидно, давала трещину. Азуса все же высвободил руки, оставляя пиджак лишь на плечах, ел он быстро, а за дверью смотрел внимательно, и когда Оками вернулся, моментально прожевал очередной кусок, сделал большой глоток, от которого чуть повело, и пошел следом. Общий туалет вызывал странные ассоциации, но Азуса все же толкнул дверь и вошел. Оками стоял у раковины, уже не умываясь, но стряхивая с рук капли, и Азуса смотрел на него. Он замер у входа, повернул голову, вдыхая запах Оками от пиджака, странно хотелось, чтобы он, этот запах, всегда был рядом. Хотя Кехей не перенес бы, даже начни Азуса просто использовать эту туалетную воду, а Оками бы точно и ее подарил. Оками увидел Азусу сначала в зеркале и поднял руку, бесконтрольно проводя по его отражению, а после тяжело вздохнул. Сдерживаться становилось все труднее. Оками даже подумал уже, что ему стоит отвезти Азусу в отель или домой. Куда угодно, но только не к себе. Оками точно знал, в чем смысл благородства, но у него оно было не очень качественным — Оками предпочитал ставить свое «хочу» вперед всего. И теперь отодвигать его было трудно, но было выбором. Оками хотел ставить вперед «хочу» Азусы и, обнаружив эту мысль, замер. «Охренеть,» — подумал он, поворачиваясь к Азусе — на свою беду. Теперь тот не был отражением — стал живым и близким. — Юя… — выдохнул Оками. — Стой на месте. Я… в шаге от того, чтобы сорваться. И потому, как честный человек, — голос прервался, но Оками точно знал, что должен сказать, — обязан посоветовать тебе держаться от меня подальше сейчас… Выметайся отсюда! — Оками вдруг повысил голос. — Не подходи, подожди в зале, я… еще не остыл. Это было не совсем так: Оками успел остыть и прийти в себя, но стоило Азусе войти — оказаться так близко, как внутри снова взорвалось пламя. Огненный шар рассыпался, и по всему телу плясали огоньки. Они жгли кожу изнутри, и даже воздух стал гуще и плотнее, горячее. Его жаркое марево текло вокруг, как кисель. — Хороший совет, наверное, — отозвался Азуса. — Но я редко следую советам. Он сделал пару шагов к Оками, дальше стоило скинуть пиджак, но Азуса не хотел с ним расставаться и рубашку расстегнуть тоже не мог за ее неимением, потому положил руку на пуговицу брюк. Оками проследил за жестом и понял, что будет. — Ты сумасшедший, Юя, — выдохнул он, шагая вперед и накрывая руку Азусы своей. И не смог удержаться: погладил член Азусы через брюки, вдруг понимая — он стоит. И, лаская его так, Оками коснулся пальцем губ Азусы, а потом, утопив руку в его волосах, лохматых и легких, пушистых, качнулся вперед и поцеловал. Расстояние между ними исчезло, и Оками теперь чувствовал легкую дрожь Азусы даже через одежду, а под пальцами на его затылке рождались и текли мурашки — Азуса был чувственным до головокружения, и голова кружилась. Оками целовал так, словно пробовал. А может, боялся напугать. Касался губ губами и языком, прикусывая чуть-чуть и лаская небо — ничего больше. Зато уже обнимал Азусу. Гладил по спине прямо через пиджак, но и это казалось ужасно полным и будоражащим. Азуса подался вперед, у него мелькнула мысль, что за этот поцелуй уже многого не жалко. Почти ничего. Он поднял руки, и пиджак, накинутый на плечи, упал, но теперь вместо него был сам Оками, и Азуса почти не пожалел, обхватывая его за шею, притягивая к себе. Это казалось простым, это было желанным. И неважным становилось все, что случится завтра. Оками отступил, утягивая Азусу за собой, вползая теперь под его футболку, он присел на край раковин, гладя Азусу все откровеннее, целуя теперь в шею, находя его пульс языком. Еще никогда не было так трудно остановиться, и Оками поцеловал снова, позволяя себе быть ярче, сходить с ума, прежде чем сказать: — Не здесь и не так, Юя. Оками хотел бы увезти Азусу домой — дождаться, но сейчас это показалось нереальным. Зато он подхватил его под задницу, усаживая на себя. Азуса был хрупким и, казалось, ничего не весил. — Лучше бы в спальню, но… Тут есть только кабинет, — оправдался Оками и понес Азусу прочь из туалета, свернул, выходя на лестницу вверх — только для персонала. Азуса собирался возразить, пойти сам, но не стал. Уступил, лишь обхватил Оками крепче, и руками, и ногами. Азуса и правда не боялся, просто хотел, чтобы это он решал, а не ему предлагали. В этом была ужасно важная разница. Азуса уткнулся Оками в шею, дыша его запахом, запоминая, отпуская все лишнее. И когда в комнате в кармане завибрировал телефон, Азуса достал его, почти отбрасывая прочь, и снова обнял. Теперь было не важно мама это или все же Кехей, потому что Азуса уже расстегивал рубашку Оками. Азуса становился лишь ближе и целовал в шею сам, еще пока они поднимались, а Оками шалел. Его накрывало Азусой, как морской волной — изумрудно-зеленой и сшибающей с ног. — Ты охренительный, — прошептал Оками, касаясь уха Азусы языком и дыша в него. Даже от дыхания на Азусе рождались мурашки. А то, как он отбросил телефон, почти не отвлекаясь, Оками оценил отдельно и потек пальцами по телу Азусы. Он хотел узнать его, хотел ласкать и гладить. Хотел утопить Азусу в удовольствии. Оками потянул с Азусы футболку, и тот ловко вынырнул из нее. Оками остановился на сосках, находя один пальцами, а второй накрывая ртом, свободной ладонью гладя Азусу по спине, между лопаток, обводя их, вниз, задевая ремень — под него, по копчику, нажимая там с небольшим усилием, чуть ниже и снова вверх. Оками хотел Азусу до звезд в глазах и легкой боли, но не хотел никуда торопиться. Азуса заслуживал выбора. Заслуживал права делать то, что хочет он сам. И хотеть не потому, что этого ждут. Его кожа была нежной, светлой, на такой легко должны были оставаться следы, и Оками был нежен. Он следовал за пальцами губами и даже не раздевал Азусу дальше, пока ему хватало и простора ласкать его через брюки. Это было остро и сквозило предвкушением большего для них обоих. Оками качнулся, целуя Азусу в закушенную губу, и тот приоткрыл рот, но Оками двинулся выше по щеке к векам. В действиях Оками не было ничего неприятного или даже жесткого, Азуса к такому совсем не привык. Такого с ним не бывало. Он не вспоминал о Кехее и не сравнивал, потому что происходящее было слишком важным и нужным. Желанным. Азуса никогда еще не хотел так. Просто по-человечески. Он распахнул на Оками рубашку и гладил его теперь торопливо, как-то бестолково. Азусе никогда не хотелось касаться так Кехея, хотя иногда он делал это, даже не по приказу, а просто… Но теперь все было другим. Азуса не понял даже, как под спиной оказалась мягкость дивана, а над ним жар Оками и его вес. Азуса знал, что может пережить очень многое, и страх бы точно не пришел к нему, но теперь не приходили и злость с безысходностью, зато восходили возбуждение и внезапное, такое странное желание остаться в этой нежности Оками и его запахе. Азуса обнимал, тянул на себя, плохо понимая, что делать, потому что Оками управлял. Не заставлял, не делал больно, но… ласкал? Азуса на то и рассчитывал, решаясь: когда он думал об Оками, он почему-то легко представлял себе, что с ним будет совсем не так, как с Кехеем. И утром в школе, когда Азуса фантазировал себе Оками, он даже выдал такие желанные для Кехея «да» и «еще». Теперь Азуса не говорил, но тихо стонал, вжимаясь, притягивая и безумно желая, но не умея нормально ответить. — Юя, — прошептал Оками, лаская языком ухо и все же расстегивая брюки Азусы. Глупо было спрашивать, хочет ли Юя — вроде бы очень уместно, но страшно напомнить что-то не то. Оками замечал следы на теле Азусы и зализывал их планомерно и своевольно — оставляя себе каждый кусочек тела Юи. Азуса был под Оками, и Оками хотел его все сильнее, но гораздо больше хотел, чтобы Азусе понравилось. Тот трепетал от прикосновений почти до дрожи, стискивал веки, но то и дело открывал глаза. И Оками целовал их, гладил Азусу по щеке, все откровеннее вползая языком в его рот. Азуса отвечал, втягивал в себя, становясь все более жадным, приподнимал бедра, вплавляясь в жесткую ширинку Оками. Азуса открывался ярко и отчаянно, а отвечал, на самом деле, ужасно несмело и неумело, так, словно никакого секса «до» у него ни разу не было, и разгорался. Оками любовался его сиянием, чувствовал его и впитывал порами, касаясь Азусы голой грудью. Рубашка бесполезно болталась, а соски задевали соски, и Оками хотелось стонать. Удовольствие было вызывающим, оно восходило. Расправившись с ширинкой, Оками сдвинул белье и накрыл член Азусы ладонью, гладя его нежно. Ничего не требуя, но запоминая, лаская, чуть сжимая, осторожно ведя вниз. И головка открылась ему сама. Оками приподнялся на руке, снова находя губы Азусы, проводя по головке пальцем, по кругу, спускаясь вниз по спирали, задевая уздечку. — Не думай, останься со мной, — прошептал Оками. Стоило бы напомнить Азусе о том, что он имеет право остановить в любой момент, о том, что он может решать, но Оками лишь чуть-чуть застонал сам, прямо в губы Азусы. Азусе казалось, что ничто уже не может подействовать так. Он привык, что боль и удовольствие связаны, что боль — это цена, а теперь… Азуса плыл в прикосновениях — снова и снова в этом чарующем запахе, его «не страх» сменился другим чувством, названия которому Азуса не знал. Но оно было восхитительным, огромным, теплым. — Масами, — прошептал Азуса, теряясь окончательно, сам находя губы Оками, целуя, выстанывая имя снова. Оками даже замер — тело его застыло от звука собственного имени, от того, как Юя его произносил, хотя целоваться они не перестали. Теперь Юя целовал сам, смелея прямо в процессе, и Оками, шалея от его губ и его языка, встречал его своим — ласкал. Оками потребовалось немного времени, чтобы отмереть, и теперь он обхватил член Азусы жестче, полнее, открывая головку полностью… и закрывая. Оками не наращивал темп, но движения стали полнее и объемнее, а собственная ширинка впивалась в член почти невыносимо. Но Оками не хотел ее расстегивать. Он собирался держать не себя, но член в узде. Он был уверен — Азусе хватит и рук, а самому Оками — оргазма Азусы. Потому что остальное — все же не здесь. Юя стоил много-много большего. И… его, видимо, первый нормальный раз не должен был случиться на пошлом кожаном диване в кабинете якудза. Просто Оками впервые не хватало воли — Азуса забирал ее всю. А Оками не мог ждать, но… мог не спешить и обещать. Это не было платой за его помощь, а просто было само по себе. Оками уже знал: его не просто зацепило, а заело. Он не врал себе в своих чувствах — сейчас все они были полны Юей. И от того, что тот был рядом чувства не уменьшались, а росли. — Охуенный, — выдохнул Оками Азусе в шею, припадая к бьющейся венке губами. Азуса не понимал, почему Оками медлит, эта мысль еще жила на грани уплывающего в оргазм сознания. Она тревожила, но была такой бесконечно пустой рядом со всем остальным. Азуса выгнулся, встречая движение Оками, застонал впервые за все время не ловя этот стон, а отдавая его, признаваясь им в своем удовольствии, утопая в руках Оками и его поцелуях. Это было невозможно. Невозможно, чтобы это просто было. Невозможно, что Азусе так хорошо и ни капли не больно. Невозможно, что Оками не хотел и не требовал больше. И так хотелось свернутся в его руках, остаться тут, чувствуя Оками над собой, чувствуя все удовольствие и все еще этот невероятный запах, который и сам, казалось, стал смыслом. Оками любовался оргазмом Азусы и его вот теперь дивной, настоящей расслабленностью. И улыбкой, не подступившей к губам, но замершей в углах устало закрывающихся глаз. Оками и правда было достаточно, тело его горело и трепетало, Оками почти кончал, явно пачкая изнутри брюки. — Я знаю, ты устал, — улыбнулся Оками, целуя Азусу в переносицу, — но нам нужно домой. Потерпи немного, Юя. Можешь уснуть в машине, потом я тебя отнесу, но до нее придется дойти. Если, конечно, ты не жаждешь покататься на мотоцикле. Оками уткнулся носом в волосы Азусы, вдыхая запах и, уже застегнув свою рубашку, принялся сам застегивать брюки Азусы, стараясь не касаться его слишком-то, но… все же немного касаясь. Азуса плохо различал слова сейчас, но послушно кивнул, обнимая Оками, не отпуская, утыкаясь в него. — Я могу тут остаться, — пробормотал Азуса. Оками касался, дышал, а мир уплывал, предательски исчезая. — Это не худшее место, где я оставался, — добавил Азуса. Истома мешала ему подумать о чем-то. Например, о том, как это будет завтра с Кехеем. Как мучительно станет быть с ним после того, как Оками согласился и был таким… Оками чуть потянул его, усаживая, и Азуса сфокусировал на нем взгляд. — Дойти до машины? — уточнил он. Оками кивнул, и Азуса поднялся. Это оказалось внезапно легко: тело не предавало, не ныло, полнилось сладкой слабостью, но в ней точно можно было идти хоть куда. Тут Азуса понял, что обычно ему было даже проще собираться — он мог заставить себя, преодолеть, а тут… Но Оками не смотрел на него, как на слабака, он протянул руку, и Азуса ухватился за нее, тут же прижимаясь к Оками, а тот обнял, чуть усмехаясь. — Идем, малыш… — Не зови меня так, — возразил Азуса, и Оками тихо рассмеялся, обнимая крепче. — Хорошо-хорошо. Идем.