Телохранитель для гения

***ТОГДА***

Детский дом «Радуга».

      Урок русского языка. В помещении стоит тишина. Лишь только нарушают её звуки переворачивания листов и быстрое черкание на них слов, перерастающих в предложения — все дети увлечённо пишут сочинение на очередную глупую тему. Во всяком случае «глупой» её считал сам Серёжа, потому что никогда этого не понимал. Его внимание больше привлекала многообразная и обширная информация о новых технологиях и инновациях. Или уроки ИЗО, где наконец-то можно порисовать. И, конечно же, искусство, во всех его проявлениях. Всё это было в разы лучше, чем клишированное «Как вы провели лето?». В детдоме-то? Ха, то еще разнообразие, ничего не скажешь. Разумовский уже тогда разительно отличался от сверстников не только увлечениями, но и взглядами на жизнь, ибо был более психологически зрел, из-за чего стал изгоем для всех и, как любят говорить старшие, «шибко умным».       Наконец, закончив то, на что хватило его фантазии, чтобы наиболее «красочно» описать свои абсолютно такие же, как и в прошлом году, летние каникулы в детдоме, Серёжа взял свою любимую тетрадь, которая была заполнена различными рисунками на страницах, и стал делать штрихи, уже мысленно прикинув, что хочет нарисовать на этот раз.       Слишком увлёкшись, он продолжал делать наброски и уже принялся за прорисовку, не сразу услышав, как к нему подбежала учительница, которая заметила, что тот занят посторонними для её урока делами.       — Так, Разумовский! — раздался вскрик прямо над ухом Сережи — Ты почему вместо того, чтобы сочинение писать, какие-то каляки-маляки рисуешь?! — учительница резко отобрала его тетрадку с рисунками.       — Мариванна, отдайте! Просто я уже все написал… — пытался оправдаться Разумовский, неловко протянув руку за тетрадью, чтобы вернуть своё сокровище назад.       Учительница принялась разглядывать Серёжу, переводя взгляд то на него, то на его рисунок, и безудержно закипая от гнева.       — ЧТООО?! АХ ТЫ ПОГАНЕЦ МЕЛКИЙ! Вы только посмотрите на этого паршивца! Десять лет сопляку, а он уже голых баб рисует! Я так и знала, что ты извращенец какой! — учительница, не желая ничего слушать из оправданий и продолжая гнуть свое, оглядела класс и чуть ли не каждому в лицо начала трясти рисунком Сережи, заставляя того всё больше краснеть от наговора и такого всеобщего позора.       — Но это… «Венера» Боттичелли… — сдерживая слёзы, дрожащим тихим голосом проговорил Разумовский, зная, что его, в общем-то, всё равно не слушают.       — Нет, он ещё врёт и отпирается! «Батичели», ишь ты! Слово-то какое выдумал. «Батичели»… Хреначели! Два тебе, Разумовский! — поставив на этом препирательстве жирную «точку», Мариванна кинула Серёже обратно его тетрадь с «Венерой» и, усевшись за учительский стол, показательно вывела в журнале «2» напротив его фамилии.       Через несколько минут урок закончился, и Разумовский, не торопясь, собрал вещи в рюкзак, потянув его за собственноручно сделанную радужную фенечку вместо ручки, которую сплёл сам, не определившись с цветом и посчитав радугу наиболее подходящим себе колоритом. Единственное яркое пятно среди всех.       Все дети уже вышли из кабинета и разбежались кто куда: кто на перемену, кто в столовую, а кто прогуляться несколько минут перед следующим уроком. Разумовский, тихо плетясь позади этого всего шумного скопления, глотал слёзы, что вырывались наружу от обиды, но стараясь слишком не распускать нюни, ведь уже 10 лет — взрослый мальчик. Тем более, когда ты изгой, не слишком хотелось бы показывать еще больше своих слабостей. Не то, чтобы Серёжа к этому не привык и обращал внимание, но зачем лишний раз давать повод для издевательств и глумления над ним?..       И вот он, задумавшись, не сразу заметил, как кто-то окликнул его справа:       — Эй! Подожди.       Разумовский не представлял: кто это мог быть? Да и голос был малознакомым, хотя это явно его одноклассник, без вариантов. Так почему же он его не узнал?       «Возможно, он молчалив, в отличие от других придурков в группе, вот поэтому-то и не узнал» — рассудил про себя рыжик.       Наконец обернувшись, он узнал в окликнувшем и вправду своего одноклассника, который совсем недавно перевелся к ним.       — Покажешь?       Серёжа нахмурился от такого вопроса, думая прикинуться либо «дурачком», либо язвительно спросить «что тебе там показать?», особенно после случившегося в классе. Чтобы кто-то ещё решил так поиздеваться над ним? Нет уж. Лучше он «атакует» первым. Но делать этого Серёже не хотелось, поэтому он, молча развернувшись, ещё угрюмее продолжил свой путь, но этот не отставал, но и не напирал.       Пройдя несколько метров в полной тишине и выйдя на улицу, Разумовский сел на скамейку у стадиона и выдохнул, тут же поджав по-детски губы, уставился во всю на преследователя не в силах больше сдерживаться от своих эмоций.       — Что тебе нужно от меня?! Если это все Пашка тебя подговорил, то так и передай — я не боюсь ни его, ни его угроз, ни тебя! — под конец голос сорвался на крик и глаза снова наполнились слезами, которые Серёжа все равно упорно сдерживал и не давал тем пролиться.       Новенький удивлённо посмотрел на это рыжее почти плачущее бедствие, которое село прямо на солнечную сторону, став воплощением пламени, и невольно залип. Залип на всём: на голубых глазах, что как бескрайний океан, на пламенных волосах, что так красочно играют бликами на солнце, на этих милых веснушках, на… всём.       «Красивый…» — по-детски наивно и чисто пролетело в его мыслях.       Сережа, продолжая тихо всхлипывать, пытался привлечь внимание и вынудить ответить хоть что-то этого зануду, что привязался к нему. Не видит? Ему, итак, плохо. Так ведь ещё и молчит да стоит над душой. Встал тут именно в этот момент, как истукан, когда от него ждут ответа. Черноволосый, не понимая, о чем тот говорит, тяжело выдохнул, как будто на него разом свалилось всё бремя этого мира, и принялся отвечать Сереже, пока тот созрел хоть на какой-то разговор и не смотался с истерикой куда подальше.       — Слушай, я без понятия кто такой этот «Пашка», о котором ты говоришь, а также, почему ты так реагируешь на тех, кто хочет просто посмотреть твои рисунки. Но мне твоя «Венера» показалась явно интереснее той фигни, что нас заставили писать.       Разумовский, изменившись в лице, но, не расслабляясь до конца, в упор посмотрел на него.       «Хм, ладно, хоть кто-то считает также. Видимо у молчуна-то есть вкус» — подумал Серёжа.       — Так значит, ты… просто посмотреть хочешь?       — Ну да. Я с самого начала это и сказал.       — А на уроке не насмотрелся, когда училка трясла тетрадью на всю классную комнату? — проскакивающая язва от детской обиды сама собой нашла выход и сорвалась на первом попавшемся человеке.       Но тут же понимая, что ведет себя слишком «по-детски», выдохнул и, всё же открыв рюкзак, передал тетрадь с рисунками, наблюдая за реакцией с долей интереса и паники. Он ведь не привык делиться своим творчеством.       Тот, недолго листая, задерживал взгляд почти на каждом рисунке, пусть и внешне выдавая эмоций чуть больше, чем камень. Оценив всё про себя, он вернул тетрадь ее владельцу.       Серёжа, не сдержавшись, всё же спросил:       — И что скажешь? — произнёс он вслух, а про себя добавил: «Любопытно же, посторонний взгляд на твое творение, пусть и явно от не разбирающегося в искусстве человека».       Желающих посмотреть его рисунки было немного, а откровенно говоря, — никого. Все к нему старались не приближаться, чтобы не задирали другие, «более крутые», дети, которые не водятся с «изгоями». Да и он слишком выделялся во всём из-за чего прослыл «странным».       — Неплохо, даже красиво.       Вот и весь ответ. Непонятный, как и сам паренёк напротив.       — Может быть… — собравшись, Серёжа уже намеревался уходить, но тот продолжил разговор — поднатаскаешь меня в этом твоём искусстве? Мне это интересно, да от учителей совсем всё непонятно и неинтересно.       Серёжа немного удивленно и недоверчиво глянул на него после такой открытости.       — Какая мне с этого польза? — фыркнул и закусил губу Серёжа, упрямо глядя в глаза напротив.       Тут же как по заказу в Разумовского прилетел, на его счастье, волейбольный, а не баскетбольный мяч, и раздался звонкий детский смех.       — Ахаха, Разумовский, ты такая яркая мишень, что мяч прямо так и летит в тебя! — насмехается Никита и ему вторит смех его товарищей. Отвратительный гадкий смех.       Сережа, ухватившись за голову и пытаясь сфокусировать взгляд перед собой, сдерживает вновь выступившие слёзы и злится на ситуацию, как вдруг слышит те же смешки, а потом сразу же крики в духе «А ты кто ещё такой? Дружок его чтоль? Ты что, его собачонка?», после чего ещё и крики боли…и, наконец, затишье.       Тут Разумовский, наконец, решил неспешно поднять взгляд. Да уж, видок у черноволосого был явно похуже, чем минутами ранее. Да и разбитая губа, и костяшки на руках саднили и кровоточили. Но в сравнении с теми, кого он побил, выглядел даже очень ничего. Никита с дружками спешили удалиться с поля зрения, держась за носы, то ли ябедничать, чтобы этим двоим попало за драку, то ли просто к себе «зализывать раны», при этом крича, как злодеи, классические фразы в жанрах «я вам еще покажу!» и «вы пожалеете!».       — Так вот, ты спрашивал про выгоду — проговорил новичок, переводя весь фокус на себя при этом сжимая и разжимая саднящий кулак — я буду тебя защищать — закончив предложение и не высказывая боли, будто вся та кровь всего лишь нарисованная, как грим, он взглянул на Серёжу.       И не было в его взгляде чего-то превосходящего или надменного, только сталь и искренность верного пса.       Разумовский долго смотрел на него в ответ, не веря в такое предложение, которое было больше похоже на утверждение. С чего бы вообще такое дружелюбие и преданность, если они даже незнакомы толком? Но на памяти Сережи — это первый человек, который не насмехается над ним — раз, и два — проявляет какой-то интерес к его творчеству. Серёжа молча достал из рюкзака аптечку и, обработав его раны, встал со скамьи, обдумывая. А после протянул руку для рукопожатия, помня, как это делают обычно взрослые.       — Сергей Разумовский.       — Олег Волков — ответил новоиспеченный защитник и пожал протянутую руку.       Сережа развернулся, считая знакомство согласием на его предложение, пусть и не признаваясь даже себе, что ему нужен защитник или какой-то там телохранитель, и отправился на следующий урок. А Олег, что-то для себя мысленно решив, взял у Разумовского его рюкзак и отправился следом.