Достаточно

Карие глаза бездумно смотрели на погасший экран телефона. Его обладатель не смог бы с точностью сказать, сколько так пролежал. Взгляд его давно расфокусировался, не менялась только поза, в которой он находился всё это время. Стук сердца отдавался гулом в ушах, собственное дыхание звучало слишком громко. Звуки вокруг казались чем-то далёким, проникали в барабанные перепонки, но не могли заглушить тишину собственных мыслей. Они были настолько громкими, что Дазай едва ли мог заглушить их самостоятельно. Где-то на уровне грудной клетки ощущалась тупая боль, она давила, словно кто-то положил на рёбра бетонные блоки, и те сдавливали кости, не давая вздохнуть полной грудью. Сердцебиение в ушах становилось всё громче, отдавало в висках и казалось, что ещё немного — и придётся закрыть уши руками, но едва ли это поможет. Дазаю хочется остановить это прямо сейчас, вырвать сердце из грудной клетки, прекратить собственную жизнь, лишь бы больше не чувствовать этот гулкий звук собственного существования, который с каждым разом снова и снова напоминал ему, что с этой дырой в груди, что с этим липким и вязким чувством тупой боли – он всё ещё живёт. Что темнота, которая окутала его душу, сравнима с чёрной дырой, которая пожирает любой свет на полпути и втягивает в себя, не давая ему вырваться наружу и осветить самые тёмные и потаённые уголки чужой души. Эта чёрная дыра пожирала изнутри и его самого, безжалостно вырывая крупицы света, последние проблески, за которые только мог схватиться парень, чтобы не утонуть в кромешной тьме. Он всё ещё пялится в чёрный экран телефона, где слабо видно его собственное отражение. Его собственное лицо в этой непроглядной тьме. – Дазай! Чужой голос заглушает стук сердца, но он всё ещё давит на барабанные перепонки сильнее, чем резкий и громкий голос ненавистного соседа. Дазай отрывает взгляд от телефона и поворачивается на источник звука – рыжая макушка свисает со второго этажа кровати, недовольно разглядывая брюнета голубыми глазами. Вся та яркость, которую излучал его сосед, мгновенно поглощалась чёрной дырой в груди Осаму. Даже если он протянет руку к этому лучу света, всё мгновенно окрасится в чёрный, потому что в этом мире не существует такой силы, которая может противостоять чёрным дырам, и даже свет пропадает в них бесследно, уродливо искажаясь перед своей кончиной, давая людям увидеть, какие они, – чёрные дыры, – разрушительные. – Вытащи бананы из ушей, я несколько раз тебя звал, – висеть кверх ногами не очень удобно, но слезать ради короткой беседы Накахара не собирался. – Ты не скинул мне деньги за продукты. Не думай, что я забыл, так что пошевеливайся и переведи мне, что должен. «Вот что я хотел сделать. Точно», – проносится в голове Осаму. Кажется, для этого он достал телефон, но в итоге напрочь забыл. – Да-да, – Осаму машет рукой, жестом прося Накахару отстать. – Нельзя быть таким мелочным, Чуя. Девушки любят щедрых мужчин, ты за обед на свидании тоже деньги с дамы просить будешь? Накахара свесился с верхней полки чуть ниже, встрепенувшись и сделав еще более недовольное лицо. –Ты не на свидании и даже не девушка! Я тебе сразу сказал, что за свою еду ты мне скинешь деньги, хватит висеть на моей шее. Свою щедрость на кого-то вроде тебя я разбазаривать не собираюсь, так что соображай уже с переводом, – голова, а за ней и рыжий хвост, поднимаются вверх, скрываясь из виду, и матрас над Дазаем снова прогибается. Парень разблокировал телефон и открыл приложение банка. Пальцы сами собой набрали в поисковой строке «Слизняк», и ему высветился необходимый контакт. Дазай пару секунд посмотрел на номер телефона, а затем нажал на него, введя в строке переводов нужную сумму. Банк не выдает никаких предупреждений о том, что номер недействителен, и Дазай нажимает «отправить». Сверху раздается звук пришедшего сообщения и недовольное бурчание под нос, после чего звучит недовольное «наконец-то, спасибо». Номер Накахары остался прежним со средней школы. Дазай блокирует экран телефона и откладывает его в сторону, переворачиваясь на бок. Тусклые обои под светом одной лишь настольной лампы выглядят ещё печальнее, чем обычно. В нескольких местах можно разглядеть мелкие чёрные точки — видимо, дырки от кнопок, на которые когда-то что-то повесил один из бывших жильцов. Осаму думал купить журнал с порнографией и вырвать оттуда страницу с привлекательной девушкой, чтобы приклеить на стену и ещё сильнее пораздражать соседа, но так и не воплотил этот злостный план в жизнь. У Чуи вот тоже ничего не висело ни над кроватью, ни над столом, хотя Осаму прекрасно помнил, что в его подростковой комнате было достаточно плакатов. Когда разглядывание серой стены утомляет, брюнет прикрывает глаза, подминая под себя перед этим подушку.

***

Уроки в такую хорошую погоду казались ничем иным, как пыткой, но ещё меньше хотелось идти в такую погоду сразу после занятий домой, поэтому рыжеволосый бунтарь и спокойный брюнет медленно слонялись по улочкам вблизи школы, забредая в разные переулки или выходя на открытую местность, где росло много зелени и деревьев. Солнце пробивалось сквозь кроны зелёных деревьев, оставляя на асфальте причудливые узоры. Слабый ветерок иногда колыхал листья, и под его лёгкими порывами слегка склонялась высокая трава, по которой проводил рукой один из детей, пока медленно шёл за вторым, не понимая, отчего у того такой быстрый и бодрый шаг и что он вообще нашёл в подобного рода прогулках, ещё и настаивал на том, чтобы пойти с ним. Осаму мог бы просто поехать домой, пообедать, сделать уроки, в общем, провести свой день, как обычно, но этот рыжий бес постоянно талдычил о том, что хочет погулять после школы, что погода классная и что он хочет показать одно классное место Дазаю, о котором даже «овцы» не знают. Дазай заинтересовался только последним, потому что чужие секреты это всегда интересно. Знание – сила, но он так-то думал, что едва ли кто-то вроде Накахары может показать ему нечто стоящее. – Это чё? – Накахара приподнимает бровь, когда брюнет протягивает ему веник из нарванной травы. – Осока. Трава такая. – Зачем она мне? – Собаки едят её, чтобы лучше кальций усваивался, – начинает Дазай с совершенно спокойным выражением лица. – Может, если ты будешь пить больше молока и заедать его ей, тогда и процесс роста пойдёт, – пожимает он плечами. – Пошёл ты, – отчеканивает Накахара, раздражённо дёрнув плечами и ускоряя шаг. Дазай лишь ухмыляется на чужой ответ, мельком взглянув на собранную траву, и тоже ускоряет шаг, чтобы нагнать своего одноклассника. Школьная сумка уже тянет плечо, когда они проходят мимо жилого района и сворачивают на какую-то узкую улочку со ступеньками наверх. Лицо Дазая выражает неподдельную усталость, когда он смотрит на эту крутую лестницу в никуда, по которой уже начинает подниматься с невозмутимым видом Чуя, как обычно запихнув руки в карманы. – Куда мы идём, скажи в конце концов, – начинает недовольно Дазай, растягивая гласные. – Я устал, мне тяжело нести сумку, мы протащились через весь район, чтобы теперь идти по этим ступеням, а я даже не знаю, ради чего я трачу столько сил. – Парень тормозит у первой ступеньки, складывая руки на груди. – Эй! Ты меня слушаешь? Накахара заносит ногу, но не ставит её на ступеньку выше и поворачивается к Осаму, вытаскивая правую руку из кармана и протягивая её брюнету. Дазай, видя этот жест, недовольно отворачивается. – Не буду я тебя за руку брать! – Придурок, давай сумку. Шатен чуть медлит после чужого предложения, но, сведя брови вместе, фыркает и начинает подниматься под непонимающий взгляд рыжего. Они оба не отличались уступчивостью и были ужасно упрямы, так что не было ничего удивительного в том, что кто-то из них отказался от помощи другого. В конце концов, они ведь самые настоящие враги до гроба, а от врагов помощи не просят и не принимают. И всё же, для чего тогда Дазай начал ныть – загадка для Чуи, которую он пытался разгадать вплоть до последней ступеньки. Когда лестница осталась позади, а недовольно бубнящий что-то себе под нос Дазай стоял по левую руку от Чуи, рыжеволосый огляделся и указал пальцем в сторону узкого переулка, окружённого с двух сторон каменными стенами. – Нам туда, – только и произнёс он, тут же начиная двигаться в нужную сторону. Позади нехотя плёлся Дазай, проклиная себя за то, что согласился пойти просто из-за любопытства. Ещё пятнадцать минут пешком, и школьники наконец-то достигли цели: в конце тротуара находился старый заброшенный храм, совсем небольшой, построенный из деревянных досок, которые уже порядком обветшали и поросли плесенью. Алтарь выглядел ничуть не лучше всей постройки: ниточка от колокола была оторвана и слегка колыхалась на ветру, ванночка для омовения сгнила и развалилась, с ящика для подношений, как и со всего вокруг, слезла краска. Заброшенные здания всегда вызывали чувство пустоты, тоски и одиночества, несли в себе нечто загадочное, порой жуткое, и заброшенный храм не был исключением. Заросший травой и плесенью, окружённый сорняками и деревьями, скрытый от глаз окружающих, он стоял здесь долгие годы забытый и никому не нужный. Никто больше не поклонялся этому божеству, никто больше не верил в него и в его силу, а потому и храм, как вера людей, обветшал и разрушился. Чуя, немного постояв, двинулся вперёд по каменным плитам, частично ушедшим под землю и поросшим травой. Дазай, помешкав, направился следом. – Я слышал, что бывают забытые храмы, но никогда не видел их раньше, – шатен слегка повертел головой, пытаясь найти хоть какие-то указатели или надписи о том, в честь кого был возведён этот храм, но так ничего и не нашёл. – Так, зачем мы пришли сюда? – Ты когда-нибудь слышал про Арахабаки? Дазай нахмурился, пытаясь вспомнить школьную программу или дополнительную литературу, искал в подкорке сознания ответ, ведь не было бы такого вопроса, на который он не смог бы ответить, но, видимо, этому вопросу суждено было стать первым. Из-за затянувшегося молчания Накахара пришёл к выводу, что ответ собеседника — отрицательный. – Это бог силы и разрушений. Бог, несущий за собой лишь хаос и оставляющий после себя выжженную землю. Мне про него рассказывала бабушка, всякие старые легенды и тому подобное. И одна из них гласила, что люди поклонялись этому богу, потому что боялись его разрушительной силы, ведь он мог управлять даже самой гравитацией, и ради его милосердия приносили ему в жертву молодых мальчиков, младше нас. Но однажды во время жертвоприношения Арахабаки разгневался. Он вселился в мальчика, и жители деревни стали свидетелями невероятной силы, которая не оставила после себя ни одного живого человека и даже щепки от деревни. Всё исчезло вместе с куском земли, будто никогда и не стояло на том месте. Ни трупов людей, ни разрушенных зданий. Посреди этого пустого кратера лежал только мальчик, которого собирались принести в жертву. И вместе с этой деревней исчезли бы и люди, которые поклонялись этому божеству, но мальчик, в которого вселился Арахабаки, возвёл ему на возвышенности, недалеко от разрушенной деревни, храм и единственный навещал его до самой смерти. – В воздухе ненадолго повисла тишина, когда Чуя прекратил свой рассказ, расфокусированным зрением смотря куда-то в сторону. – Хочешь сказать, что район, построенный в низине, был построен на месте той деревни, а это тот самый храм, который построил тот жертвенный мальчик? – Дазай приподнимает бровь, и его вопрос звучит скептически. – Не хочу тебя расстраивать, но это всего лишь легенда, – он разводит руками, – а легенды придумывают, чтобы рассказывать их маленьким детям или недалёким взрослым. Наверняка этот храм просто забросили, потому что префектура пожалела финансировать какую-то халупку в богом забытом месте, а может, мало кто из местных вообще в курсе, что тут стоит храм, а те, кто в курсе, не в состоянии привести его в порядок в силу своего возраста. — Научись хотя бы иногда держать язык за зубами, — раздражённо бросает Чуя. — Рад ты этому или нет, мы тут не только из-за храма. Я не его хотел показать. — Парень наконец вытаскивает руки из карманов и обходит разрушенное здание, уходя вглубь кустарников. — Давай, шевелись. Дазай вздыхает, но идёт за одноклассником. Разворачиваться на финишной прямой не имело бы никакого смысла и все потраченные силы были бы потрачены впустую. Наконец, после недолгой борьбы с местной флорой, дети оказываются на небольшой поляне, со всех сторон ограждённой деревьями. За стволами не было видно зданий, хотя казалось, что отсюда должны быть видны крыши ближайших построек. Подобного рода место сильно выбивалось из колорита района, словно между этим полем и лесом школьники прошли через портал, отделяющий этот мир от города. Всё поле было усеяно полевыми цветами и густой травой по колено. В зарослях стрекотали кузнечики, и даже несколько бабочек кружились над полем, ища подходящий цветок, чтобы приземлиться. Чуть поодаль от того места, где они вышли, была плохо протоптанная тропинка, ведущая к трухлявой деревянной скамейке, которая выглядела так неорганично, что Дазай тут же пришёл к выводу, что её сюда принесли. – Я как-то гулял по округе и нашёл это место, – Чуя шагал в сторону скамейки, утаптывая уже примятую траву. – Мне показалось, что тут довольно классное местечко, так что я взял скамейку у храма и принёс её сюда, чтобы можно было просто посидеть в тишине. Дазай слушал чужую речь с небольшим удивлением, на время забыв и про тяжёлую сумку, и про усталость. Ему казалось, что кого-то вроде Чуи никогда не привлечёт цветочная поляна в глуши, потому что крутые парни, главари банд, таким не интересуются и вообще, пацану позорно сидеть и смотреть на бабочек посреди зелёной травы и деревьев. Первым на скамью садится Накахара. Она шатается под весом чужого тела, но держится, так что следом на неё аккуратно садится Дазай, скидывая с плеча школьную сумку, которая оттягивала его вниз ещё у подножья лестницы. Здесь действительно было тихо и спокойно, будто бы и не было за деревьями никакого города и будто бы во всём мире совсем не осталось людей, только два школьника, сидящие на старой деревянной скамье. Ветер покачивал колосьями осоки, проносился над поляной, слегка ероша волосы мальчишек, и терялся в кронах деревьев. На голубом небосводе плавно проплывали облака. Это место – тихое, едва различимое, словно находящиеся за воротами в иной мир, где, кроме ветра и шелеста листьев, – ни звука. – Почему ты решил меня сюда привести? – Никто из «овец» бы не оценил это место, – голос Чуи звучал непревычно спокойно. – Может, притащили бы сюда ещё друзей, выпивку, курили бы здесь и раскидывали мусор, но суть этого места именно в том, что оно выглядит таким нетронутым людьми и цивилизацией. Как будто ты где-то в деревне из той легенды. Дазай то рассматривал лицо говорящего, то переводил взгляд на поляну. Чуя что-то недоговаривал, и Осаму пытался понять, что именно. Шатен наблюдал за порхающей недалеко от них голубой бабочкой, которая никак не могла приземлиться на качающийся от ветра цветок, и ответ, словно собеседник умел читать мысли, сам прозвучал через некоторое время. –Ещё это напоминает мне о деревне, где жила бабушка, – голос Чуи впервые смягчился. В нём были нотки ностальгии и даже грусти, которые рыжеволосый пытался скрыть за ровным и спокойным тоном. – Там было такое же поле, только гораздо больше. Нечто странное пробралось в грудь Осаму, лёгкое, как бабочка, такое же кроткое и осторожное, как весенний ветер, колыхнуло струны его души почти невесомо и оставило после себя мелкую рябь, как листок сакуры, упавший в воду. Это непонятное и ранее неведомое чувство посетило его сразу после сказанных Чуей слов. С Осаму никогда не делились чем-то сокровенным. Будь то место или воспоминание. Он не был частью чьей-то жизни и никогда не хотел ею становиться, не желал делить ни с кем горе и радость, а своё сокровенное прятал в самых отдалённых уголках души, где было темно и тихо, как на дне морском, куда никогда не проникали лучи солнца. Он похоронил их там, чтобы никому не открывать и самому лишний раз на них не натыкаться. И не было в нём желания взять и вывернуть внезапно душу наизнанку, выплеснуть все чувства, что копились в маленьком теле годами. Не хотелось вдруг откровенничать и открываться на трухлявой скамье посреди цветочного поля. Он наконец-то понял, зачем его сюда привели. С ним хотели поделиться. Чем-то дорогим, что греет душу и навевает тоску, нечто, что доверить можно единицам. Поэтому Осаму тихо принял чужие слова и опустил их на дно своего сознания, где, как он считал, им и место. Потому что просто не знал, что с ними делать. «Всё, что я не хочу терять, я в конце концов теряю».