Все псы попадают в рай

      Хан, широко шагая по слегка потрескавшемуся от тяжести снующей везде толпы тротуару и невольно тихонько шмыгая заложенным носом, что прекрасно заглушалось плотной чёрной маской, сжимает в руках ручку пакета, в отместку на такое наглое действие злостно шумно проскрипевшего. Его, мало того что и четыре упаковки рамёна, и две пары небольших упаковок ягодного йогурта, и коробка яиц тянут одновременно вниз, так некоторые очень вредные Джисоны вместо того, чтобы, как нормальные люди, взять второй пакет, к слову, свёрнутый аккуратно в кармашке, решают дотащить всё в одном, строя надежды на крепкость полиэтилена, при том ещё и впихнув дополнительно туда выпрошенную Хёнджином тройку крупных горстей винограда, ведь "сейчас он самый спелый, ну Джисонни, ну пожалуйста!", и двух здоровенных коробок с тасик с сосновым ароматом. Почему же две, вам наверное интересно?        А всё просто: "кажется, тот активный мальчишка — брат преподавателя Ли, нужно и ему купить печенек, пусть покушает". И Джисон бы, в самом деле, ничего ему не покупал, хоть, конечно, всё ещё не даёт тому проклятых кличек для краткости и не злится, но осадочек на душе остался ой какой нескромный, однако, сложив два плюс два (вторым "слагаемым" оказался факт праздника в доме Ли (с другой стороны Хан не знает, живут ли они вместе или порознь, он просто предположил, что Феликс в одиночку бы и ночи не пережил судя по поведению (он думает, тот ромашкой засохнет от одиночества)), а это добавило вполне крупный грузик на чаше весов с жестяной табличкой "нужно"), Хан принял решение купить-таки младшему Ли дополнительную коробочку.        Он на кассе эти жалкие двадцать две тысячи вон, как от сердца, отрывал, пусть его собственных была лишь половина (цена одной коробки; для себя отметил, что платит он конкретно за ту, которая отправится в руки лектора, а не его взбалмошному братцу, — так было проще с деньгами расставаться).        Ну да ладно, решение он в любом случае уже принял. Это произошло ночью: часов до трёх Джисон всё ворочался, то кутаясь с головой под одеяло, прячась от собственных мыслей-монстров, то наоборот сбегал от них же из-под покрывала, разглядывая довольно старую царапину на потолке. Хан помнит, как в одну из ночёвок Хёнджина с друзьями, шумной компанией, жадной до двадцатипятипроцентного соджу, ночевал в кладовой среди пыльной мебели и раскиданных всюду старых фантиков. Видимо в детстве Хван имел особенность прятаться здесь от взрослых с конфетами. Младший тогда и не знал, что Джисон был в квартире, да и было ему уже явно не до этого — он был пьян и весел. Хан, только заслышав горланившую песенки женских поп-групп братию, стал метаться по дому, ища себе место, в которое хмельное маленькое общество уж точно не полезет. Взгляд пал на этот самый старый чулан, где он, благо, успел скрыться от глаз недображников.        Место, конечно, действительно оказалось для них недоступным, однако от запаха спиртного Джисона это не спасло, вызывая одну лишь панику, перекрывавшую способность рассуждать логически. Ведь сознание подсказывало, нет, оно утверждало: Хан прячется не от выпивших студентов — он скрывается от Него. Только вот охотник уже заряжает ружьё, прятки — так прятки, Джисон сам выбрал свою судьбу, он обязан ей подчиниться. Выбрал смерть в пыльном углу, выбрал задохнуться в собачьей шерсти? Так повинуйся своей же бескрайней детской глупости, жди выстрела в лоб, Хан Джисон. Открой дверь, Он чувствует запах алой пыльцы на твоих руках, Он слышит, как ты сам состригаешь стебельки хиганбан, Он слышит хруст твоей затвердевшей от душевных шрамов кожи. Он слышит тебя.        Джисон с ужасом встряхнул головой, ведь то, что он вспомнил, явно совершенно не сходилось с простым желанием уснуть, перед тем крепко задумавшись о каких-либо лёгких, незатейливых вещах, которые пришедшие мысли точно не напоминали. Откуда же всё-таки взялась эта царапина?        После грузной ночи, полной всяких безумных идей и планов по побегу из чёртовой кладовки (как и предположил пьяный Хёнджин, только зайдя в квартиру и не обнаружив там друга), ведь в ней душок соджу лишь больше концентрировался с каждой пробежавшей минуткой, а сам Хан начинал "пьянеть" от него, видя мелькающие перед глазами спешные галлюцинации об аэропорте, о пачках крупных купюр, перемотанных часть дратвой, часть канцелярскими резинками, о чувстве вечного изнуряющего голода, о Нём. Эта ночь, казалось, вернула его на сезон назад, в момент принятия иного решения, подобным образом же связанного с принятием мыслей и решений об опасном побеге. Только тогда, три месяца назад, решение было мало того что рискованней, так ещё и кардинальней в десятки тысяч раз. Перебраться в другую страну — крайне серьёзное действие, означающее либо фатальнейшую в жизни ошибку, либо самый правильный джисонов выбор, но каждый из вариантов угрожал практически неминуемой, грозной и мучительной смертью, нависающей над бедным парнем, нервозно оглядывающимся до сих пор, что вошло в "неправильную" для здорового общества привычку.        Поборов, пусть и далеко не до конца, — он надеялся, что само пройдёт, стоит ему выйти из чулана, — к утру гадкое ощущение преследования и погони, непонятно откуда взявшееся (вероятно, из-за тревоги за свою жалкую подсобную жизнь маленькой крысы, с какой он себя сравнил в приступе очередной паники, предполагая, что теперь обречён питаться остатками сваленных в скромную горку дитём-Хёнджином конфет по скончание его недолгих оставшихся дней (людей, находящихся под действием панических атак, пожалуй, можно по праву считать самыми беспомощными детьми, боящимися пойти за стаканом воды на кухню посреди ночи, лишь бы не дать подкроватному монстру ухватить их за крохотную пятку)), Хан вышел к Хёнджину, с чётко заметным и различимым видом человека в похмелье выпровождающему друзей из квартиры, немало испугавшемуся появившегося из воздуха за спиной "призрака!" Джисона. После любезной пробежки "приведения" за невыдуманными таблетками от тошноты и головной боли, кончившимися ещё в прошлую такую "вечеринку", потому как тогда Хван не выставил компанию за дверь, а раздал им собственные же лекарства, Хёнджин начал свой рассказ.        Они в ту ночь решили поиграть в "правду или действие", что уже намекало на плохой конец их несчастной короткой игривой жизни, однако никто этого ощущения то ли не заметил, то ли все его дружно проигнорировали. Так вот: один из парней, едва ли не самый безрассудный и неуправляемый человек из всех, встреченных Ханом, предложил девушке, уже чуть более адекватной, но при хоть капле алкоголя, даже низкоградусного, становившейся не менее безбашенной, залезть на плечи кого-нибудь из остальных. Та не растерялась и, не убирая из рук острого универсального крючка-открывашки (только она вообще умела им нормально пользоваться в силу своей опытности, заработанной у бабушки в деревне), которым секунду назад вскрывала ещё одну бутылку, с ловкостью запрыгнула на плечи своего парня, как Джисон давно понял по их извечно грязным разговорам за стенкой, вызывающим у него только тошноту и отвращение. Естественно, потолок оказался в этой ситуации "жертвой обстоятельств".        Но это всё тоже не так важно. Уснул он тогда уже под утро, под рассветные лучи солнца, бьющиеся в окно сквозь плотно задёрнутые шторы, с позицией "откупиться от приставаний Ли Феликса коробкой тасик", крепкой и нерушимой.        Данная миссия не задалась с самого её первого появления: как он будет отдавать печенье Феликсу завтра, если он даже его не купил, а ближайший магазин откроется лишь после начала пар? Да и к тому же, проблем создавало ещё то, что первые две лекции — пластическая анатомия. Если пропускать одну, то на вторую можно даже не являться: как Джисон понял, на последующей после теории паре проходит практика по усвоенному материалу. Хан просто не перенесёт того стыда и сложности собственных попыток сделать человека в необычной позе не похожим на кривой одинокий кактус где-то в Техасе. Он экзамен-то едва сдал, а там даже людей в списке обязательных вступительных испытаний не было: фрукты да холодный бетон с тряпками. Он множество раз слышал, что в большинстве училищ нужно, помимо его принятых натюрмортов, сдавать ещё и академический рисунок головы со всеми мельчайшими подробностями, так похожую ведь, а что в случае опыта Джисона в этой степи? Два жалких рисунка из второго класса: портрет матери, сделанный на уроке изобразительного искусства, и он сам с Хёнджином за ручку, страшно-смешно лыбящиеся с листа. Не густо, не правда ли?        Вторая пара кончается в пятнадцать минут третьего, начало третьей в три, сразу за обеденным перерывом. Магазин откроет свои двери в час дня. У него предостаточно времени на манёвр, а также зародилась отмазка — проспал. Сам он, конечно, на такое не способен, но точно знает одного соню, уже пропускавшего таким образом не две — целых три! — пары, едва не опоздав на следующую. Хван Хёнджин. Человек, которого не добудишься. Да хоть стреляй при нём по банкам с камешками на дне — будет дрыхнуть, как убитый, словно бы пристрелил ты его, а вовсе не очередную измятую, сплошь усеянную отверстиями содовую с начинкой из резиновых пуль и гальки.        Вот и время Джисон успешно утвердил — пойдёт в два часа, чтобы, не дай бог, с печеньем ничего не стряслось за время его путешествия до академии. Осталось лишь пройти по небольшому плану.       Этап первый — сборы. Он, пожалуй, что полностью поддаётся простейшей логике, был наилегчайшим и самым быстрым — Джисон проснулся, Джисон оделся, Джисон ушёл. Ничего особенного, ничего того, за что можно было бы зацепиться и рассказать.        Этап второй — выход в люди. А вот он, между прочим, очень отличился своей нелепой бессовестной неудачей. Выполнен был лишь только со второй же попытки, соответствующей номеру пункта (Джисону что, на следующем придётся застрять трижды?). Отчего же так получилось? Да, всё вновь не так уж и заковыристо, однако всё-таки слегка поинтересней.       Хан, натягивая на лицо чёрную маску, болезненно жмурясь и шипя, стоило лишь немного коснуться задней части ушей (он совершенно точно тогда не ошибся, предположив, что едва ли не стёр их в труху в том месте, что скоро, явно, свершится, иначе бы судьба на это ему активно не намекала), смотрелся в зеркало поправляя чёлку, которую дома, для удобства, убирал за уши, а перед уходом, ну или перед появлением в квартире друзей Хвана, чтобы, если таки пересечётся с ними, то хотя бы будет неразличим за волосами, всегда ерошил её перед глазами, перекрывая вид и себе, и заодно скрывая его на себя окружающим. Не очень, естественно, удобно, но что уж поделать, ежели ему так проще живётся. Маска на месте, чёлка на месте, всё на месте. Настрой не на месте.        Ему будто что-то шептало на ухо: "не ходи, Джисон", "это опасно, Джисон", "что-то обязательно случиться, Джисон". Только что конкретно случиться, сознание упёрто решало скрыть, по-партизански стойко молча.        Раз уж оно игнорирует Хана, то почему Хан не может игнорировать его в ответ? Это несправедливо! Плевать ему с высокой колокольни на все эти глупые предчувствия! Сколько раз они уже не сбывались, а Джисон потом долго жалел о том, что их выслушал и подчинялся? И все разы абсолютно зря. Ему надоело.        Ещё раз спешно окинув себя тревожно-внимательным взглядом в зеркале, выискивая какие-либо несостыковки с привычным образом (всё же вдруг то чувство подвоха не лжёт?), однако, таких не найдя, достал из кармана ключи с брелком, изображающим голубя мира. Ему такой Хёнджин подарил. Джисон и сам не знает для чего, просто в какой-то момент Хван вручил ему эту пластиковую птичку с веточкой. Хотя, если честно, Хан догадывается, что тот попробовал додуматься до причины его зашуганности, а после, смирившись, решил утешить Джисона таким подарком. Так, вероятно, было со всеми от него презентами: с пусанской чайкой, с пушистым цыплёнком, с плюшевым медвежонком. Хан, конечно, не против такой от Хёнджина своеобразной заботы, но тот факт, что он настойчиво пытался разглядеть в тайне мудрёную джисонову предысторию, ужасно парня пугал, заставляя покрываться табунами мчащихся непонятно куда мурашек.        Ключи прозвенели у двери, Джисон, перед тем, как открыть дверь, проверил наличие у себя в другом кармане купюр, к которым всё ещё по виду не привык, а оттого уже случалось их забывать дома в бессознательной надежде, что иная банкнота в кармане завалялась. Обнаружив таковые, воны, он со спокойной душой приоткрыл дверь, для начала выглядывая из-за неё, осматривая лестничную клетку. Это стало не самой приятной, но всё-таки привычкой, надоедливой и отчего-то кажущейся полезной. Может быть, она такой и была.        Поначалу Хан никого не заметил, до ушей доносились только слабые шаркающие звуки внизу, сразу после шумного грохота магнитной двери, раздавшего эхом по всему подъезду. Но минула секунда, и послышался смутно знакомый голос, ярко проскандировавший "кто последний — будет мыть посуду!", а затем топот нескольких явно человек моментально заполнил все пролёты, отдаваясь каким-то жутко раздражающим нервы звоном даже на его далёком четвёртом этаже. Джисон со страху замер на месте, боясь хоть шелохнуться, будто так его будет трудней заметить. Он словно от какого-то гризли прятался, притворившись мёртвым (скорее уж восковой неаппетитной фигурой или холодной глиняной скульптурой), о чём читал в одну крайне скучную ночь в большой русской статье какого-то журнала для домохозяек, по неизвестным причинам оказавшихся посреди дремучего леса, с переводчиком. К сожалению, люди куда более жестоки, чем любые животные, а оттого схема эта не сработает, что осознал Хан, уже замечая лестнице краем глаза увлечённого догонялками Ли Феликса, а за ним его старшего брата (по предположениям Хёнджина) и ещё одного парня, того же возраста на вид, в открытую мальчишке поддававшихся. Пока не стало хуже, Джисон хлопнул дверью, прячась за ней, как за каменной стеной, будто она способна выдержать натиск двоих крепких (за исключением, конечно, Феликса) парней. Стоп, о чём он только думает? Он им и даром не сдался, чего уж выламывать запертую дверь. Дурак-дураком, Хан Джисон.        А всё-таки паника не переставала отступать, когда Джисон, будто прямо у себя под ухом услышал их весёлые разговоры, заглушаемые дверью. Разумеется, Феликс "победил" старших товарищей, а посудой, по всей видимости, займётся незнакомый Хану парень. Они назвали его Чан. По фамилии? Странно.        Джисон стал вглядываться в глазок, выискивая хоть намёк на угрозу собственной безопасности, ведь дома он один (Хван давно в академии), помочь себе сам явно не сможет. На этаже, заливисто смеясь и вставляя какие-то свои комментарии, раззадоривавшие их ещё пуще прежнего, стояли трое: Феликс в праздничном колпаке, какие выдают несовершеннолетним именинникам в соседнем кафе; Минхо, держащий в руках верёвочку с летающим чёрным шариком, на котором белым маркером было выведено "Феликсу, самому яркому солнцу из всех, 16 лет!" и Чан (а всё-таки Хан не понимает, почему они зовут его неформально, но по фамилии), сложив уверенно руки, наигранно дулся, что уборку записали на него, хотя, судя по виду, он так и планировал.       Кажется, им в соседнюю от хёнджиновой квартиру. Подождите, кто-то из них сосед Джисона? Это каким образом получилось? И кто?        Девяносто пятая квартира. Вечно тихие соседи. Хан сомневается, что тут могут жить шумные Ли, приверженцы ярких шуточных перепалок. Значит этот "Чан". Ну, значит, он хотя бы спокойный. Уже хорошо.

✘︎ ✘︎ ✘︎

       Обратно плёлся Джисон уже без приключений, если таковым нельзя считать его вечные метания между "отдать сейчас" или "отдать в академии", разумеется. Лидировало, что неимоверно удивительно, "…сейчас", пока он ещё смел и способен это сделать. Позже он себя вряд ли заставит, скинув все обязанности на Хвана. Ну а что? Он и без того над собой огромное усилие сделал, отправившись в абсолютно всегда полный покупателями магазин. А у Хёнджина завтра с лёгкостью выйдет отдать тасик братьям: у него по четвергам две пары пластической анатомии (это Джисон запомнил ещё со времён "правления и господства" профессора Кена в этой аудитории).        Нужно будет сходить всё же на рисунок и живопись, не может же Хан пропускать всю учебную жизнь, верно? Наверное… Он и сам, по правде говоря, не знает, ведь контролировать свой панический ужас при всякой мысли о взаимодействии с обществом он не способен, а кого-то, кто мог бы ему помогать это преодолевать, рядом нет и никогда не будет. Не найдётся во всём мире и одного целиком доброго человека, способного оказать безвозмездную помощь, так ещё и не единожды. Мир жесток, мир несправедлив, но он так устроен, и нужно просто с этим смириться.        К тому же, Джисон и сам бы этому самому "доброму" не доверился. Он знает, кто такие люди. Он знает, как лицемерны их внутренние сущности. Он знает, какие добрые люди изнутри.        За подобными выразительными потоками мыслей Хан и не заметил, как подошёл к дому, а должного решения так и не принял. Идти ему к Феликсу, не идти ли? Да чёрт с ним! Сходит один разок, а потом и носом не сунется!        Время побежало слишком быстро! Слишком! А сердцебиение словно старалась угнаться за ним, начиная с давлением резать сердце от собственной скорости, вызывая колющую боль при каждом сокращении. Каждый шаг отдавался дрожью, каждый вдох отдавался цветочным кашлем. Глаза бегали по пролёту, ища хоть одну зацепку. Джисон хотел упасть с лестницы и, наконец, разбиться, подобно фарфоровой вазе. Почему он весь потрескался, но ещё не раскололся?        Стук. Дважды стук. Сердце стучит также. Ещё один нервный стук. Дважды стук.        Зачем Джисон вообще пришёл? Что сможет пробубнить, если практически не видит? Что он скажет, когда будет падать в обморок? Что он скажет, когда осыпется цветами перед ногами Феликса?        Приглушённый звон ключей. Щелчок двери. Перед Ханом оказывается Ли Феликс, обрадованно вздыхающий и улыбающийся. Колпака он не снял, а наоборот дополнил композицию: теперь на макушке красовался ещё и ободок с белоснежными кошачьими ушками, украшенными позвякивающими бубенчиками и чёрными в белый горошек бантиками.        — Ты пришёл, хён! — счастливо воскликнул Феликс, широко раскрывая карие глазки, сейчас закрытые сверкающими искорками.        — С д-днём рожд-дения…        Неловкую тишину разбавил третий человек, вышедший из-за угла с противнем, на котором в два ряда (пока всего лишь в два ряда, поправим) выдавлено тесто, напоминая по форме кроликов и собак или, может, волков. Второе предположение было сделано сразу после того, как Джисон различил на Чане волчьи острые ушки.        — Феликс, куда ты делся? Нужно сначала закончить… — он прервался, увидев "гостя". — Ах, ты наверное от Хёнджина, да? Он сказал тебе, где я живу, чтобы передать Минхо печенье? Я прав? — а это он откуда знает? Он, конечно, не до конца верно всё понял, но Хана пугает даже такая точность…        Да и он его спас. У Джисона, в конце концов, не было до того оправдания.        — Д-да.        — Точно! Джисон-хён, знакомься, это Чан-хён! Самый мягкий и пушистый волчонок!        — Ну, Феликс, ты чего, — по-детски наивно смутился названный, отворачиваясь с яркой умилённой улыбкой, продавливающей на щёчках ямочки.        Из глубины квартиры послышался крик, такой же крайне знакомый. Это был преподаватель Ли.        — Эй вы, олухи! Вы там долго прохлаждаться будете? Сейчас всё к чертям собачьим сгорит!        — В общем, д-держите! — Джисон, протянув вперёд две коробки, вынесенные из-за спины, спешно ретировался мимо собственной же квартиры-укрытия вниз по лестнице. Позади он слышал чёткое задорное удивление и "спасибо", а затем и захлопнувшуюся дверь после быстрого приближения громкого высокого голоса Минхо.        Хан не спешил возвращаться к себе домой, боясь и шелохнуться не так, мало ли они услышат его и вернуться. Глупость своих мыслей и идей сейчас он осознавал совершенно полностью, в особенности то, что так есть огромнейшая вероятность пересечься с кем-то из других соседей. Но ещё лучше он понимал, что быть замеченным и разоблачённым, как их сосед, в сотни раз хуже, нежели просто встретить подростков, идущих гостить и "делать домашку" к другу, или мужчину, у которого наметилось свидание со здешней девушкой.       Хан переборол-таки в себе страх быть увиденным, со скоростью пули влетев к себе в квартиру, тяжело дыша и ещё долго прислоняясь спиной ко входной толстой двери.        Нет, он не пойдёт сегодня в академию, только не сегодня.        И это вполне нормальное решение, ведь часом позже он согнётся в ужасающей фантомной боли в боку, вызванной излишне частым за последние дни стрессом, слыша за тонкой стенкой весёлый хохот и поздравления.