театр тьмы

Окошки — Август пришёл домой

С самого детства Мона была очень застенчивым ребёнком. Родители познакомили её с фразой «привет, давай дружить», но, что дальше делать, никто не объяснил. Что значит дружба девочка поняла, оказавшись не в группе, а среди Скарамуччи и Чайлда. Они являются её самыми близкими людьми, помимо родителей. Мона добра ко всем, она старается быть такой, какой её привыкли или же хотят видеть. Она не любит мешаться или быть другой, не такой, как все. Бунтарства в ней не хватает, Скарамучча и Аякс постоянно вытворяют что-то непонятное, за гранью всего. В глубине души ей тоже всегда хотелось быть такой, но не получалось. — Мона, Мона, чёрт тебя дери! Слушай, нам нужно на сцену! Выходи, вставай! — дрожащим голосом Чайлд рвётся к девушке, что забилась в угол на полу. — Нет! Нет! Нет! Я всё порчу! Уходите! Без меня будет лучше! Я всё завалю, и вы будете несчастны! Вы же так хотели стать популярными, а... я буду только мешаться! — шатенка хнычет, закрывая глаза руками, слёзы стирают весь макияж, оставляя за собой лишь её настоящую. — Идите... идите... прошу... Скарамучча легонько толкает рыжего: — Отойди, дай я с ней поговорю, — он усаживается на корточки перед девушкой и разворачивается напоследок к другу. — Скажи Итэру, чтобы пока устроил разогрев своей песней, что написал на днях, и помоги ему. — Но... — Дай мне семь минут, мы сейчас придём. Аякс уходит, оставляя обеспокоенный взгляд на Моне, и томно вздыхает. Брюнет оборачивается к девушке. — Мона, ты кто? Барабанщица. Твоя задача заключается в чём? Девушка убирает руки от лица, Куникидзуши всегда заставляет смотреть ему в глаза, в любых ситуациях. — Задавать ритм всей песне, — глаза краснеют от попавшей в глаза туши. — Но я не смогу! Я всё испорчу... — Нет, Мона, не испортишь. Ты ни разу не сбивалась в начале песни. Ты тренировалась ночи напролёт, чтобы не запороть всё, и это дало свои плоды. Ты... наша гордость. Пороть любит только Чайлд — ему запрещено, и он это знает, но всё равно продолжает совершать ошибки, а знаешь почему? Потому что ошибаются все и это не страшно. Даже когда ты на основной позиции, где казалось бы ошибки недопустимы, но я. Я, Куникидзуши Скарамучча, разрешаю тебе совершать ошибок столько, сколько тебе захочется. Да пусть в нас хоть мусором начнут кидаться. Ты находишься за нашими спинами, ты всегда под нашей защитой. Поняла? — парень поднимает лицо подруги за подбородок и всматривается в её тёмные заплывшие глаза, а после улыбается. — Не поправляй макияж, выглядит очень атмосферно. Ты шикарна. Такая, какая ты есть. А Моне и ответить-то нечего, она, что есть силы, опускает взгляд и сглатывает накатившие слёзы. Пускай и с многим она не согласна, но осознание, что подвести никого не хочет, внезапно приходит.

***

Стоя перед зеркалом, я делаю порез и ещё один, и ещё один. Лицо напротив вызывает лишь отвращение. «Ну почему ты такая толстая?» «Ты глупая, почему одни тройки приносишь? Вы что? Опять играть пришли?» «Могла бы и лучше...» «Вас разве отпустили так рано?» «Ну и зачем тебе эти барабаны? Мальчикам эти развлечения оставь, бери и иди уроки учи!» Барабаны позволили Моне отпустить злость, накопившуюся за все эти годы на свою родную бабушку. Она пилила её до тех пор, пока сама Мегистус не съехала учиться. Она так и не смогла полностью принять своё тело, но смогла принять свои увлечения и принципы. Скарамучча помог в выборе одежды, Чайлд в том, чтобы понять: мир не чёрно-белый и не плоский. Пускай и ссорились они много, но и столько же тепла и любви было.

***

— Мона, ты, наше начало и конец, а потому не смей даже отворачиваться, не смей мне говорить, что всё потеряно, даже, если мир рухнет на глазах. Смотри в мои глаза. Пока в них ничего не сломалось, всё живо и мы живы. Ты веришь? — Я верю... я верю... Темнота слов поглощает, заставляя думать, что это навсегда. Навсегда ли? Здесь так пусто. Шатенка проходит по скользкой плитке к гостиной. Пахнет пирожками, а на телевизоре, как всегда, глупые люди говорят глупые вещи. На диване сидят мама и папа, бабушка за компьютером смотрит погоду на выходные, а к ногам бежит большая собака. И лишь рот открывается, чтобы сказать долгожданное: «Я дома!», как глаза раскрываются будто в моментном моргании. Пусто. Пустой потолок, пустые стены и лишь одно постоянно — гитара возле стены. Я так и не научилась петь. Я так и не научилась летать... Я так и не научилась...