Знаешь, твоему лицу подошла бы улыбка

Дождь. Серое небо, огромные лужи на дорогах и унылые лица прохожих. Джисон подпирает щёку рукой и глядит в окно, пока машина везет его в общежитие из аэропорта. Другой рукой он рисует незатейливые узоры на стекле, а из наушников льется тоскливая музыка. Это его настроение, его жизнь, и порой она кажется до ужаса скучной. Но это только иногда. Джисон привык к пустоте внутри, она уже не давит, а приятно растекается, заглушая боль и ненужные мысли. Джисон просто не помнит, как нужно радоваться, поэтому из хаотичных линий на окне вырисовываются грустные тающие высотки в необъятных лапах чудовища. Такси останавливается около многоэтажного здания общежития, и Джисон неторопливо вылезает из машины. У него не так много вещей — чемодан да рюкзак — поэтому он прощается с таксистом и скрывается за дверьми здания. Тепло мгновенно обдает его лицо. После пяти минут на улице Джисон заметно продрог, а толстовка оказывается бесполезным куском тряпки перед бушующем за окном ветром. Необычайно промозглая погода для начала марта в Южной Корее, но парень находит ее идеальной, особенно для своего настроения. Поздоровавшись с консьержем, старым мужчиной с редкими седыми волосами и излюбленными кардиганами на все случаи жизни, парень проходит в свою комнату. Второй год в университете обещает быть таким же, как первый, только добавится одна переменная — сосед. Джисон напрочь забыл его имя, да и не старался запомнить. Этот парень вроде не местный и учится точно не на факультете самого Джисона, так что его личность представляла не так много интереса. На двери висит табличка, и к фамилии «Хан» добавилась другая — «Ли». Джисон на мгновение задумался, почему к нему раньше никого не подселили, а потом отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. Ему незачем думать о разных «если», потому что есть только «сейчас». Дверь с легким скрипом отворилась, и Джисон со слабым наслаждением прислушался к этому звуку. Он полюбил свою маленькую комнату за год, проведенный в университете. Ему нравятся мелкие трещины в стенах и жидкие занавески, ничуть не скрывающие солнце по утрам. Парень просто любит безмятежность своего пространства, которое, к большому сожалению, теперь не только его. Тяжело вздохнув, Джисон проходит внутрь, готовясь встретить соседа. Ладно, это просто помеха, пыль в глаза, он справится. — Кто там? — послышался достаточно низкий голос с легкой хрипотцой, будто человек только встал с кровати. Джисон сразу вообразил студента, сидящего на протеине и проводящего свободные часы в качалке. Наверняка он с факультета спорта, тогда его пребывание в общежитии сведется до минимума, и Джисон сможет жить почти так же, как раньше. Наедине со своими хорошими мыслями. — Привет, я Хан Джисон, — поздоровался с пустотой парень, затаскивая свои вещи вглубь к спальным местам. Теперь на второй кровати аккуратными стопочками лежит чужая одежда, а на рабочем столе громоздятся чужие вещи, и даже в углу комнаты стоит чужой желтый чемодан. Джисон почти физически ощущает, как в его личное пространство влезают, как заставляют открыться, ведь теперь он не один, и сосед наверняка узнает больше, чем остальные. — О! Привет, а я Ли Феликс, точнее Ли Енбок, просто еще не привык к своему корейскому имени, — в комнату входит парень с волосами, выкрашенными в теплый блонд, отчего все помещение будто залило солнце. Он весь мягкий и плюшевый из-за толстовки, а огромные желтые тапочки забавно торчат из-под широких штанин. Енбок задорно улыбается, даже когда отворачивается, чтобы разобрать вещи. — Ммм, понятно, — Джисон мысленно стер тот образ, что мягким скетчем образовался в голове при звуке голоса соседа, а потом аккуратными линиями нарисовал новый. С миловидным личиком, худосочным телосложением, утопающем в мешковатой одежде, с тонкими чертами лица, будто кукольными, и яркой россыпью веснушек. А потом принялся за свои вещи, методично раскладывая их по ящикам, как привык. Он все еще в наушниках. — Я прибыл из Австралии, наконец смог сдать экзамен на знание языка и перевестись в корейский университет, — продолжает тараторить Енбок, казалось, не обращая никакого внимания на Джисона, который даже не обернулся. — Всегда мечтал здесь учиться, тут так красиво и живописно, а атмосфера совершенная иная, чем в Австралии! Джисон не разделяет восхищение соседа. Всегда мечтал тут учиться? Джисон с радостью променял бы университет на одиночество, только мама придет в ярость. Красиво и живописно? Джисон бы поспорил, показав пару грязных улочек, где ходишь не по асфальту, а по хрустящему мусору. Совершенно иная атмосфера? Джисон никогда не был заграницей, так что не может судить, но ему жутко хочется в горы. Там воздух чистый-чистый, и нет никого на мили вокруг. А вообще, Джисон хочет больше не бояться. Потом, после нескольких безрезультатных попыток завести непринужденную беседу, Енбок умолк, и остаток дня парни провели почти в полном молчании. Сосед доставал одну кулинарную книгу за другой, а Джисон с нарастающим ужасом смотрел, как комната превращается в обилие чужих вещей. Плакаты на стенах с неизвестными группами, умная колонка на тумбочке, множество странных свитеров и кофт, консоли для игры, которые даже подключить не к чему, и множество разноцветных милых вещиц. Джисон только и смог, что определить границы, дальше предпочел зарыться в свои мысли. В безопасные мысли, где есть место только его воображаемым мирам и легкой музыке, все еще текущей из наушников. Он достал блокнот и выплеснул туда все, накопившееся за день. А затем потекли учебные дни. Художественный факультет, как всегда шумный и яркий, тут и там мелькают цветастые макушки, неоднозначные, даже вызывающие наряды и огромные папки для холстов, которые студенты с замученными лицами таскают по лестницам. Джисон же, нацепив наушники и потуже завязав шнурки на кроссовках, старается огибать толпу. Он выучил, когда и в какое время лучше ходить по коридорам, сколько человек приходит в столовую на обед, и под каким деревом лучше есть в перерывах между парами. Джисон обезопасил свое личное пространство, этого более чем достаточно для успешного учебного года. Единственной помехой стал сосед. Енбок уже на второй день обучения начал таскать в комнату своих друзей, и Джисон в такие моменты спешно собирал вещи, чтобы убежать куда подальше. Ему гораздо больше нравится, когда этот улыбчивый паренек находился на кухне, принося сладости собственного производства, а не усаживает парочку студентов в комнате, наслаждаясь компьютерной игрой. Стало слишком шумно, слишком больно и неправильно, поэтому Джисон с нарастающим раздражением каждый раз уходит прочь. Он не может запретить Енбоку веселиться, но и терпеть шум тоже. Ему пришлось вновь искать укрытие, а набросок милого ангелочка в солнечном ободке сменился на шумного чертенка с маленькими заостренными резцами. Однажды Енбок притащил двоих парней на целый день, и Джисону ничего не оставалось, кроме как ошиваться в стенах университета. Утром можно сидеть в парке, но строго до обеда, пока толпа голодных и уставших студентов не хлынет на улицу, поэтому Джисон провел на одной из лавочек все свое свободное время, вырисовывая в блокноте монстров. Сейчас именно они окружили парня, они всегда были рядом, а все светлое и прекрасное рано или поздно становится темным и страшным. Так не проще ли сразу записать всех в демоны? Днем после трех столовая освободилась, и Джисон спешно покидает улицу, начавшую наполняться студентами. Уютный пейзаж с зеленеющей травой постепенно превращается в первый круг ада, где все шумят, смеются и жалуются на начало учебного года. Кто-то по дороге толкнул его в плечо, но даже не извинился. Не страшно. Джисон уже пририсовал ему рожки и мерзкие усики. Но только в голове, так ведь правильно. В столовой народ все убывает, а Джисон наконец может немного расслабиться, погрузившись в музыку. Сегодня он включил подборку мелодий для йоги, которую рекомендовала симпатичная девушка из рекламы. Не то чтобы она в его вкусе, но личико нельзя назвать дурным. По общепринятым меркам конечно же. Джисон не обладает каким-либо влечением к кому бы то ни было. Он не может. — Привет, — за столик напротив неожиданно садится какой-то парень с легкой улыбкой на губах и прищуренными глазами, будто выискивающими что-то. Его белоснежная рубашка с идеально выглаженным воротником слепит. — Я тут мимо проходил, а ты сидишь весь такой грустный, решил, что тебе не помешает компания. Джисон поднимает глаза от своих скетчей и презрительно осматривает незнакомца. Он тоже симпатичный, как та девушка из рекламы. Четко очерченные черты лица, аккуратная ямка над верхней губой и розовые, блестящие от помады, губы. Бесит. Бесит, что все вокруг такие идеальные, такие правильные, вплоть до кончика носа. И компания Джисону не нужна. Точно. — Отвянь, — бросает сквозь стиснутые зубы Джисон, возвращаясь к наброскам. Там, на страницах, впервые появились маленькие ушастые кролики. Парень особо не придает значение животным, только если они страшные и зубастые. Милые зверушки же совершенно не в его репертуаре. Это что-то должно значить. Тем временем незнакомец так и остался на месте, разложив свой ланчбокс, из которого ароматно пахло курицей в соусе терияки. Обычно грубые слова ранят людей, с них начинают беситься, и в конце концов кто бы то ни был уходит прочь. Но этот странный тип продолжает сидеть, болтая ногами под столом — это заметно по тому, как носки его ботинок то и дело задевают штанину Джисона. Бесит. — Я Ли Минхо, студент факультета программирования, — продолжает парень, не переставая улыбаться. Только его брови чуть свелись к переносице, будто он вот-вот чихнет. — Отвянь, — настойчивее требует Джисон, бросая испепеляющий взгляд на Минхо, и прибавляя звук на телефоне, чтобы музыка сильнее ударяла по барабанным перепонкам. Он не хочет знакомиться, и улыбчивый парень должен это усвоить, как остальные студенты. — Знаешь, твоему лицу подошла бы улыбка, — вдруг говорит Минхо после того, как перестает болтать ногами. Он чуть наклоняет голову в бок, щурясь еще сильнее, тем самым становясь похожим на любопытного кота или сову, которая заинтересовалась лакомством. Капелька соуса пристала к его правой руке, верно, пока тот открывал ланчбокс. Только тогда Джисон пораженно уставился на Минхо, всей душой недоумевая. Грифель его карандаша хрустит и ломается на двое, оставляя на скетче уродливое серое пятно. Джисон моргает раз, моргает два, но парень перед ним не растворяется, не превращается в пыль или витиеватые каракули на краю тетрадного листа. Минхо мило улыбается, заставляя все вокруг еле видно трепетать. Вот оно. Очарование. Джисон никогда не видел его, только слышал, как прекрасно и нежно. А еще коварно. Резко отпрянув и выскочив из-за стола, Джисон хватает блокнот с рюкзаком, а потом широкими шагами направляется прочь, дивясь собственному сердцу, которое отбивает чечетку за ребрами. Даже не попрощался. Даже не обернулся, чтобы еще раз испытать теплоту чужого взгляда. Через звук в наушниках Джисон услышал, как Минхо что-то прокричал ему вдогонку. Но Джисон уже далеко, он уже в безопасности. И всё же почему-то этот Ли Минхо никак не выходит из головы. Даже на парах, когда все сосредоточение Джисона сведено до белого листа бумаги и баночек с разноцветными красками. На серых скетчах внезапно появляется лицо с ухмылкой и лисьим прищуром, а за ним плотным столбцом читается слово «улыбнись». Или, случается, акварельные разводы приобретают нежно-бежевые оттенки, а в лицах героев угадываются чужие черты, которым не место в композиции. Минхо просачивается и в музыку, представляясь абстрактным образом, а потом хитро обретая форму с этими своими шоколадными волосами, как глазурь на пирожных Енбока. Он танцует по нотным строчкам, смеется и постоянно говорит: «твоему лицу подошла бы улыбка» —, а потом незаметно растворяется в мелодичном звуке, будто его и не было. Джисону кажется, что он медленно сходит с ума, как тогда, в детстве, когда слова окружающих ранили глубоко в сердце, и бессонница приходила все чаще. Это невыносимо. Парень силится понять, почему же, но не может. Возможно, все дело в этой странной фразе про улыбку? — Ты обмакиваешь кисть в белила уже пятый раз, придурок, — слышится голос Сынмина, который сидит рядом и размеренно постукивает ногой в так своей музыке. Однажды он предложил Джисону слушать плейлист вместе, но последовал отказ, и больше таких предложений не поступало. Удивительно понимающий человек, поэтому-то Джисон и сидит рядом с ним на всех предметах, которые у них пересекаются. Это доставляет нечто, похожее на комфорт. — На тебя когда-нибудь влияли слова так сильно, что ты не мог перестать думать о них? — неожиданно даже для самого себя спрашивает Джисон, когда наконец вынимает кисть из краски и начинает наносить ее тонким слоем на картину. Ему необходимо узнать, нормально ли это. — Ты че, влюбился? — прыскает Сынмин, явно не веря в такой исход. Да и никто не поверил бы, зная, какая сомнительная репутация у Джисона, вечно пропадающего в уединении с самим собой. — Просто ответь, — Джисон предпочитает пропустить мимо ушей странное изречение. Его никто не полюбит, это попросту невозможно. Он даже никому не интересен больше, чем недо друг. Даже Сынмину, который, вероятно, лишь по доброте душевной сидит рядом и терпит угрюмое лицо, втыкающее только в холст или в свой телефон. — Да, наверное, было. В детстве отец часто говорил, что я должен быть тем-то и вести себя так-то. Иногда чужие советы нужно отбрасывать, особенно, если не чувствуешь в них правильности, — Сынмин тоже возвращается к своей работе после минутных размышлений. Отчего-то его взгляд делается мрачноватым, и Джисон, чувствуя напряженную ноту, обозначает воображаемую точку в разговоре, полностью отвернувшись. «…не чувствуешь правильности…» Но Джисон не ощущает слова Минхо неправильными, наоборот, к ним почему-то хочется прислушаться. Это и пугает Джисона. Никогда еще чьи-то советы не вызывали такого сильного желания подчиниться. Не кататься кверху пузом, скуля, или слепо верить в чужую истину, а внимательно прислушиваться и делать выводы. Обычно подобное приводило к катастрофе, поэтому всякие желания слушать чье-либо мнение лучше оставить в стороне. Так безопаснее. Потом прозвонил противный звонок с пары, и студенты потекли из кабинета. Джисон уныло смотрит на свою картину, на которой за два часа появилось лишь несколько мазков краски, блеклыми линиями блестящие под лучами солнца. — Мда… — цокает Джисон на сие безобразие, и аккуратно вкладывает картину в папку. Сынмин рядом копошится в своих вещах, рассеянно глядя на рассыпанные по полу карандаши. Его профиль всегда впечатляет Джисона — пухлые губы и вздернутый к низу нос придают аристократичности. В голове уже давно лежит аккуратный набросок молодого принца с грубо обтесанной короной, подле которого кружат верные волки, скаля пасти, а за спиной простирается тысячная армия. Сынмин идеально вписывается в воображаемый мир Джисона, складываемый по кусочкам большую часть жизни, и это ощущается правильным. В реальной жизни может быть им не стать друзьями, но в голове все возможно. Задумчиво идя по коридорам, Джисон напрочь забывает смотреть по сторонам, и ощутимо врезается в дверной косяк на выходе к лестничной площадке. Телефон падает из рук, а папка улетает на несколько шагов вперед, пока парень коленями и ладонями ощущает твердость университетского пола. На руках наверняка появились мелкие царапины, а на ногах — синяки. — Воу, аккуратнее, дорогой, — кто-то дотрагивается до плеча Джисона, чуть сжимая, чтобы помочь подняться. — Пусти, — выворачивается из чужой хватки Джисон, а потом ловко подныривает под руку, чтобы добраться до папки. Там его рисунки. Его личные вещи. — У тебя шнурки развязались, — вновь кто-то подает голос, и Джисон, намереваясь высказать пару ласковых, оборачивается, чтобы встретиться с тем, кого совсем не ожидает увидеть — Ли Минхо. Минхо вновь улыбается, вновь болтает ногами. Одной. Руки в карманах зипки, небрежно расстегнутой, на футболке пятно от кетчупа, а в волосах застрял листик. Хочется вынуть его, а потом запустить пятерню в шоколадные волосы. Джисон мотает головой, с силой отворачиваясь, и направляется дальше, даже не попрощавшись и не поблагодарив. Снова. Ему нужно на воздух, нужно выкинуть наконец эти дурацкие мысли, можно даже окунуться головой в ледяную воду. Да, раньше это помогало. — Стой! — Минхо дергается за Джисоном, хватает его руку и одним рывком сажает на лестницу, больно ударяя парня копчиком, но не настолько, чтобы начать беспокоиться о состоянии задницы. А потом Минхо присаживается, и его длинные пальцы начинают завязывать шнурки. Медленно, будто нарочно тянет время. Джисон с приоткрытым ртом наблюдает за наглостью незнакомца и одновременно дивится, как такие руки принадлежат программисту, а не художнику. Гибкие, плавные, но вены ярко выделяются, будто картинке добавили резкости. Скетч Минхо больше не походит на хитрого лиса, Джисону он представляется смутным образом с более округлыми ушами и размером явно помельче. Что-то непонятное, но все так же коварное. — А если бы упал? Совсем не бережешь свое милое личико, дорогой, — бормочет Минхо, пока завязывает второй кроссовок. Дорогой… Это слово режет по ушам, но не лезвием, а чем-то похожим на тупо заточенный карандаш. Слово неправильное, однако ощущается нужным. Когда дело было сделано, Джисона поднимают за руку, отдергивая спереди задравшуюся футболку, и подают папку, которая опять валяется на полу. Минхо вводит в ступор всем, что говорит, и всем, что делает. Джисон знает — это неправильно, но сердцем ощущает противоречивую правильность. Так не может быть. Он не достоин. — Я не милый, — единственное, на что может возразить Джисон, пока тщетно пытается прийти к соглашению с сердцем, бушующим и кричащим о волнующих чувствах, таких новых и таких опасных. — А какой? — Минхо чуть наклоняет голову, как в прошлый раз, приобретая мягкость, коей не было ранее. Его метаморфозы поражают, потому был бы идеальным натурщиком — с каждой стороны он выглядит по-разному. То грубый с хитрецой в глазах, то нежный словно зефир, то задорный с легкой улыбкой на губах. У Джисона в голове все никак не может устояться определенный образ. — У меня посредственные черты лица, слишком пухлые щеки и маленькие губы. Я объективно некрасив, поэтому не могу быть милым, — объясняет Джисон теми фразами, которые давно запомнил, как заученное правило. Это уже не ранит, так, обычный факт, которым можно поделиться с другом, если бы он был. Ты некрасив. Ты смешон. Ты уродец. — А я мыслю необъективно, — улыбается Минхо, но глаза… Что-то в них изменилось. То ли зрачки дернулись от удара под дых, то ли брови напряженно нахмурились. Джисон научился замечать даже невидимую мимику, скрытую под маской лжи. — Здорово, — Джисон все же отрывается от разглядывания чужого лица и вновь силой заставляет себя уйти. Быстро спускаясь по ступенькам, он еще никогда в жизни так сильно не хотел вернуться или хотя бы обернуться, чтобы запечатлеть чужую красоту. Да, Минхо все же красив, и не просто красив по общепринятым меркам, а красив для Джисона. Это неправильно. К большому сожалению, теперь, как бы Джисон не старался прятаться, Минхо его находит. Он не заговаривает, а просто наблюдает, пока кто-нибудь из друзей не позовет на обед или прогуляться после пар. Минхо будто чувствует джисонову необходимость быть одному в толпе, потому старательно охраняет его спокойствие. Однажды какие-то парни хотели подсесть за столик к Джисону, явно специально, чтобы проучить подозрительного типа, но Минхо приветливо помахал рукой и пригласил за свой, где неизменными были двое — парень с лингвистического и еще один с художественного на курс старше Джисона. Они веселятся, смеются, травят шутки и выглядят совершенно нормально. Джисон завидует. Такими темпами незаметно подкрадывается конец весны, близятся выпускные экзамены, а вместе с тем предстоящие каникулы. Джисон не собирается уезжать на это время из общежития, так что радуется возможности проводить время в одиночестве. Он почти улыбается солнцу, свободно гуляющему по чистому небу, и мысли его так или иначе становятся более радостными. В один из таких дней Джисон решает посидеть в спортивном зале, где нет ни студентов, ни палящих лучей, хотя из-за огромных, от пола до потолка, окон светло и по-летнему приятно. Парень располагается на дальних трибунах, погружаясь в фантастический мир драконов. Разинутые зубастые рты, чешуйчатые спины и когтистые лапы появляются один за другим, превращая развороты скетчбука в обитель огненных тварей. Джисон покачивает головой в такт тихой музыке, а потому не замечает, как в зал кто-то заходит. Сначала ритмичный стук был принят за игру в баскетбол снаружи, на открытом поле, потом за начавшийся внезапно дождь. Только когда Джисон отрывается от почти завершенного разворота, видит его. Минхо танцует. Он не один — рядом сидят, тяжело дыша, двое. Тот самый парень с художественного факультета на курс старше в повязке для волос и Енбок в футболке излюбленного желтого цвета. Джисон удивленно вскидывает брови, глядя, как его сосед по комнате заливисто смеется и комментирует хореографию, пока Минхо по-доброму его журит, говоря, что у него мало опыта. Парни протанцевали недолго, либо же сам Джисон не заметил, как пролетело время, но начались сборы, и тихий наблюдатель еще больше съезжает вниз со своего места, прячась за рядом сидений перед собой. Он через маленькую щелочку видит, как Енбок, таща за рукав парня с художественного, выходит, встречаемый толпой симпатичных девчонок, должно быть, их поклонниц. Минхо же остается один. Он стоит с минуту около колонки с телефоном в руках, а потом, как только полилась песня, отходит на пару шагов назад и расслабленно встает посередине зала. Минхо глядит по сторонам, верно, в поиске посторонних, а потом, словно зачарованный, начинает танцевать. Не так, как до этого, а нежно и с упоением, будто в последний раз. Джисон еще никогда не видел, чтобы кто-то столь плавно двигался. Раз, и руки Минхо взлетают к потолку, словно ловят первые снежинки. Два, и его талия кружится сама по себе. Три, и внезапно повсюду вспыхивают искры, слепя и опьяняя. Джисон приподнимается, желая видеть больше, и завороженно наблюдает, как Минхо то опадает на пол, то поднимается, будто кто-то дергает за невидимые ниточки. Музыка — часть танца, а танец — часть музыки, и Минхо вливается в этот симбиоз, растворяясь в каждой из его частей. Он тут, но мыслями далеко-далеко, как бывает у Джисона, когда он рисует. Танец походит на мазки кистью, когда белый лист превращается в искусство, а значит, Минхо тоже художник, просто его инструмент — тело. Джисон никогда бы не поверил, что Минхо умеет танцевать. В его воображении программисты — черствые задроты с сомнительными туалетными шутейками. Минхо оказался не таким. Он то медленно огибает зал, играя пальцами в воздухе, то ускоряет темп, становясь подобно резкому ветру. Волшебно. Джисон поддается чуть вперед и тут же летит лицом вниз, перекувыркиваясь через ряд сидений впереди. Он и не заметил, как встал почти в полный рост, желая лицезреть неведомое доселе зрелище. Он был заворожен чужой красотой. — Ауч! — от неожиданности и прострелившей боли восклицает Джисон, потирая ушибленные места, а в это время музыка стихает, ритмичный топот ног прекращается, сменяясь постепенным приближением к упавшему. — Джисон-и? — протягивает Минхо, сразу же подбегая. Запах пота ударяет в нос, смешанный с парфюмом и чем-то сладковатым, будто парень перед танцем наелся чизкейков. Джисон не отвечает. Он поворачивается, встречаясь с карими глазами напротив, и в этот момент перестает иметь значение практически все, даже то, откуда Минхо узнал, что за рядом сидений находился именно Джисон. Дежавю ударяет похлеще падения. Почти два месяца молчания, и вот так нелепо они встречаются вновь. Джисон неуклюже распластался на полу с порванными на коленях штанами, а карандаш рядом разломался надвое, представляя собой печальное зрелище. Джисон точно уродец. — Давай помогу, — Минхо зачем-то поднимает Джисона под локоть, усаживает на один из стульев, даже футболку поправляет с аляповатым рисунком как тогда, на лестничной площадке. И за все это время ничего не говорит. Не упрекает, не называет неуклюжим и безмозглым, не ругает за порванную одежду и подглядывание. Минхо удивительно добрый. Точно ли это правильно? Джисон округлившимися глазами смотрит в ответ и ничего не говорит. Он не смеет даже ойкнуть лишний раз, когда чужая рука проходит по мелким поверхностным царапинкам. Ему страшно прогнать этого человека, разозлить до желания ударить. Почему-то хочется наблюдать, как кто-то заботится просто так. Заботится… О Джисоне уже давно никто не заботился. — Вот, ты уронил, — Минхо поднимает сначала разломанный карандаш, затем скетчбук, где разворот с драконами пыхтит дымом и разжигает страницы бесцветным огнем. — Вау, это очень красиво! Джисон не спешит забирать свое, он с удивительным наслаждением и ноткой смущения наблюдает, как кто-то любуется его творением. Раньше только преподаватели хвалили, и то не часто и с присущей надменностью. Теперь же ровесник замечает красоту джисонова мира. Ровесник не выбрасывает чувства в окно и не разрывает в клочья душу. Минхо искренне нравится. Это видно по блеску в глазах и очаровательной улыбке, тронувшей взволнованное лицо. — Могу я посмотреть еще? — Минхо не ждет, что ему ответят, достаточно одного неуверенного кивка, чтобы страницы зашелестели, возвращаясь к первому развороту. Сначала выглядывают высокие шпили замков, утопающие в печальном тумане; потом прекрасные девы роняют слезы над расшитыми шелком платьями и жемчужными украшениями; страницы с лесными зверушками в демонических формах; ангел, что продался дьяволу и стал чертом; лукавый лис, плутающий рядом с израненным уродливым эльфом; даже принц с изящным профилем в окружении волков. Страница за страницей раскрывается история, а Минхо любовно оглаживает каждый скетч, даже самый кривой, и комментирует. «Мне нравится, какой плавной вышла река». «У этого зайчика милые крылья». «Чешуя будто настоящая». Джисона хвалят. Хвалят его рисунки, хвалят мастерство, труд, потраченное время, хвалят даже воображение, которое нарисовало этот мир, руководствуясь чужими руками. Джисон хочет расплакаться прямо тут. — Ой, ты чего? Все еще больно? — Минхо отрывается от скетчбука, не брезгуя утирать слезы на щеках Джисона, и мило улыбается. Как всегда. — Нет, — отвечает Джисон, млея под мягкими прикосновениями пальцев. Он не должен так себя вести, не должен желать чужих объятий, но все равно хочет. Точно ли это неправильно? — Твой скетчбук похож на историю, личный дневник, — замечает Минхо, оглаживая последний разворот с драконами, будто эта страница хранит в себе какую-то тайну. — Странно, что ты позволил мне посмотреть. — Тогда странно и то, что ты позволил посмотреть свой танец, — Джисон нервно облизывает губы, старательно отслеживая чужую реакцию. Минхо лишь знающе улыбается и хмыкает, наконец вставая с корточек. Они показали друг другу свои миры, а заодно открылись и сами. Осознание этого отзывается легкой болью под ребрами Джисона, а потом растекается приятной негой. Оказалось, это вовсе не сложно. — Знаешь, ты мне так и не сказал своего имени, — вдруг переводит тему Минхо, перешагивая через ряд сидений, чтобы собрать джисонов рюкзак и валяющиеся на полу вещи — телефон, бутылку воды и опустевшую пачку из-под печенья. — Хан Джисон. Потом мелькает слабая улыбка, искреннее всех предыдущих, но ее никто не замечает, кроме солнечных лучей, что играют на пухлых щеках. А Минхо совершенно точно уже давно знает имя Джисона. Последующая неделя прошла в легкой эйфории и ожидании нового чуда. Джисон и сам не знает, почему ведет себя как конченный идиот, зависая в своих мыслях непозволительно долго, да и мысли эти совершенно иного толка. Раньше их затапливали воображаемые слезы и реки уныния, теперь же все чаще монстры превращаются в милых котят, а принцы больше не убивают принцесс во имя великого дела. Джисон перестает бояться так сильно, но все же остерегается толпы и чужих едких взглядов. Ему кажется, что кто-то прочтет его мысли и отругает за ложные надежды. Минхо совершенно точно не нужен Джисон. Лежа на кровати, Джисон задумчиво перебирает листы старых блокнотов и учебников по анатомии, снова думает о далеком. Он совершенно точно чувствует к Минхо симпатию, но она отличается от остальных. Енбок нравится своей беззаботностью и яркостью, но его не хочется обнять и почувствовать исходящего от него тепло. Сынмин нравится пониманием и реалистичным взглядом на жизнь, но с ним не хочется говорить о глубоком. С Минхо все по-другому. Он заново прокладывает дороги в неизвестное, толкает думать о том, о чем Джисон запретил себе уже очень давно. Это правильно или нет? — Слушай, не хочу мешать, но ты какой-то рассеянный последнее время, — Енбок бесшумно входит в комнату, Джисон даже не услышал шуршание его тапок и аромат только что испеченных брауни. — Ничего, все хорошо, — отмахивается Джисон, все еще сверля взглядом пятно на стене от какого-то соуса или бардовой краски. Он перестает постоянно дерзить и выкидывать едкие комментарии, будто буря и шторм, бушевавшие несколько лет кряду, наконец заканчиваются, уступая место легкому дождю и освежающему ветерку. Эта перемена пугает и одновременно с этим навевает позитивные мысли. Фигово. — Ла-а-адно, — протягивает Енбок, а потом возится на маленьком столике, который заменяет обеденный. Щелкает чайник, шуршит упаковка с салфетками и льется вода. Джисон прислушивается к этим обычным звукам и понимает, как привык к умеренному течению жизни, когда Енбок хозяйничает в их комнате, пока Джисон убивается о воображаемые барьеры в воображаемом мире. Точно ли Джисон шел в правильном направлении раньше? Может, стоило не слушать родителей, одноклассников и учителей, которые только и делали, что критиковали? Может тогда Джисон смог бы стать другим человеком? — Ты кого-то ждешь? — интересуется Джисон, садясь на кровати и убирая учебники в ящик. — Да, Чан сегодня придет, чтобы подтянуть меня по корейскому еще немного, а то я иногда путаюсь в кулинарных пособиях, — отвечает Енбок, перестав мурлыкать неизвестную мелодию себе под нос. — Можно мне с вами посидеть? — Джисон заламывает запястья и опускает голову вниз, когда оглушающая тишина следует за удивленным взглядом Енбока. Теперь отчетливо слышно, как бурлит чайник, готовый вот-вот вскипеть, как колышется занавеска от ветра из приоткрытого окна, как давит осознание собственного вопроса. Джисону очень хочется взять свои слова назад и спрятаться под одеялом, но все уже произошло, остается ждать приговора. — Конечно, что за вопрос! Я все ждал, когда ты к нам присоединишься. Чан чудесный парень — добрый, умный, заботливый. Ты обязательно с ним подружишься! — Енбок расцветает. Он не тараторил так быстро еще с начала учебного года, когда Джисон четко обозначил свои границы. Искренняя улыбка Енбока окрыляет. Она не будоражит все естество, как бывает с Минхо, но греет и дает надежду. Оказывается, не все люди злые. Потом стучится Чан, и приходит очередь Джисона удивленно вскидывать брови. Чан оказывается тем самым парнем, что зависает в столовой с Минхо. Большой нос и чуть кудрявые обгоревшие на солнце волосы ни с чем не перепутать. В голове Джисона он уже давно представляется властным лидером, повелителем драконов с очаровательными ямочками на щеках, которые поражают в самое сердце каждую даму, встретившуюся на пути. Но реальность разительно отличается. — Знакомься, Чан, это Джисон, он с художественного факультета и учится на иллюстратора, — представляет друга Енбок, непривычно широко улыбаясь и привставая на носочки. — А это, собственно, Чан с лингвистического факультета, изучает языки романской группы. — А мы вроде как знакомы уже, — подмигивает Чан, и это становится толчком к тому, чтобы проникнуться этим человеком еще больше. За столом в столовой он всегда первым спрашивает о делах, всегда шутит и поддерживает. Тут, на пороге маленькой комнаты, парень не теряет своего очарования, представая не только рыцарем, но и простым добрым человеком с огромным сердцем. Минхо невероятно повезло встретить Чана. Джисону тоже, наверное, чуть-чуть повезло, что он встретил Енбока. А еще ему немного повезло на обеде следующим днем. Чан не только здоровается, но и садится рядом с Джисоном, утягивая за собой двух неизменных друзей. Хенджин, парень с художественного, воодушевленно рассказывает об обучении, страшит новыми преподавателями и мечтает вскоре стать великим дизайнером, потому что его одежда будет не только эстетически красивой, но и практичной, не такой, как на подиумах. — Вот, это мой самый свежий эскиз. Думаю, поставить его главным в выпускной коллекции, — делится Хенджин, показывая на разворот маленького покоцанного блокнота. Должно быть, он служит для зарисовок мгновенных идей, приходящих как искры и сразу же растворяющихся в делах. Джисону это не знакомо, он спокойный, никуда не спешащий, однако глубоко внутри хочется быть чуточку взбалмошным и ярким. Возможно, когда-нибудь это желание сбудется. — Выглядит интересно, — качает головой Джисон, а сам смотрит дальше, сквозь эскиз, на Минхо, который с увлечением цепляет палочками лапшу и отправляет ее в рот, чтобы потом облизать тонкие губы и приняться за панчхан. Красивый. Минхо не портит даже соус в уголках губ и две скомканные грязные салфетки у подноса. Он особо не говорит, лишь иногда встревая в череду безудержных разговоров Хенджина, чтобы поддеть самолюбие друга. Великолепный. Это слово уже давно крутится на уме Джисона, но приходит только сейчас в полном его понимании. Красивый это только наружность, оболочка. Великолепный же сияет изнутри. Минхо именно такой. Если бы можно было разукрасить душу, то Джисон выбрал бы для Минхо нежно-розовый с робким блеском, потому что он добрый и дарит чувство комфорта. Наверное, это правильные мысли. Теперь обеды протекают в такой компании. Иногда присоединяется Енбок и рассказывает о новых дессертах в программе изучения, порой подсаживается Чонин, сосед Минхо по комнате, со своими сумасшедшими идеями вывести новую формулу в физике. И все они создают подобие дружбы. Подобие ли? Джисон не знает наверняка, потому что уже давно не чувствует себя комфортно в компании людей, которые поддерживают и слушают, даже если ты молчишь. Вернее, у Джисона попросту никогда не было шанса узнать, каково это чувство, и какими красками его можно изобразить. — Думаешь, это дружба? — однажды спрашивает Джисон у Сынмина, вновь сидя на паре по живописи. Все студенты завершают свои работы, вносят последние правки и прячутся за мольбертами от преподавателей, а Джисон расслаблен. Не отстранен от мира. Нет. Он просто плывет по течению, и ему это нравится так же, как изучать новую и яркую музыку, которой делятся друзья. — Да, такая же, как у нас, — отвечает Сынмин, сосредоточено глядя на свой холст, где красуется католическая церковь в роскошных яблочных садах. — У нас дружба? — Джисон чуть поворачивается к Сынмину, но ответного взгляда не ловит. — Да. А ты как думал? — Сынмин критическим взглядом осматривает холст, чуть прищурившись. Преподаватель сказал, что его картине не хватает живости. По мнению Джисона, картина вышла даже слишком живой, и правки ей не нужны. — Я… ммм… — заминается Джисон. Друг? Сынмин? Но они никогда не обозначали этот статус, не ходили вместе гулять, даже не зависали после пар хотя бы в библиотеке. Разве дружба бывает такой? — Думаешь, я с каждым такой понимающий и терпеливый? Если бы ты не был мне симпатичен, я бы даже рядом не сидел, — качает головой Сынмин, наконец обращая свой уставший взгляд на друга. Друга. Это слово въедается под кожу Джисона, оставляя жгучее клеймо. У него никогда еще не было давнего друга. — Логично, — стыдливо замечает Джисон, пряча глаза. Ему нужно закончить работу. Тем же днем, когда солнце начало заходить за горизонт, Джисон выходит на улицу, чтобы привести мысли в порядок. Они еще никогда не были столь запутанными и непонятными. То ли виноват Енбок, который заставлял выходить из комнаты в неучебные часы, то ли Минхо своим очарованием сбил с толку, а может, Сынмин наконец добился многозначительным молчанием нужного результата. Джисон не знает ответ на свой вопрос и еще на тысячу других, вихрем мчащихся по сознанию, удивительно свободному и легкому. На улице вечерний воздух треплет волосы, откидывая капюшон толстовки на спину. Холодный, с изморозью, он проникает глубоко в легкие, окутывая их непривычной свежестью. Джисон ежится, но все же садится на лавочку в дальней аллее, где вишни уже отцвели, уступая место молодым листочкам и несозревшим плодам. Наушники покоятся на плечах, легким грузом напоминая о прошлом. Раньше они спасали, теперь же хочется быть честным с самим собой. — Не замерз? — рядом садится Минхо. Это уже не пугает, наоборот, Джисон будто каждый раз ждет, когда он появится и согреет жгучей улыбкой. — Нет, — но пальцы ног вопреки своим словам, все же поджимает, ругаясь, что до сих пор не купил новые кеды, не порванные в районе пятки. — Чего сидишь? Может пойдем ко мне? Чонин на выходные уехал к родителям, моя комната полностью свободна, — спрашивает Минхо, еле шевеля губами, будто боится потревожить вечернюю тишину. — С каким цветом я у тебя ассоциируюсь? — Джисон все смотрит на темнеющее небо, на появляющиеся точки звезд, и не может выкинуть из головы краски. Они разные, от каждой исходит своя аура. Интересно, каким Минхо видит Джисона? — Что? — Минхо недоуменно хлопает глазами, повернувшись к собеседнику. — Ну, знаешь, ты у меня ассоциируешься с розовым. Таким нежным, как лепестки сакуры ранней весной. Ты такой же нереальный, будто далекий-далекий, но стоит протянуть руку, и уже тут, свернулся на ладони и мурчишь, — Джисон то сводит носки ботинок вместе, то разводит, тупо на них уставившись. Стыдно. Минхо рядом фыркает, легонько толкая его в плечо. — Это мило, дорогой, — последнее слово Минхо протягивает особенно долго и сладко, отчего по спине Джисона проходят мурашки. Это тоже больше не пугает, но вызывает мелкие разряды тока. — Я не художник, но если и представлять, то ты светло-зеленый, как листья этой самой сакуры или вишневого дерева. Не знаю почему, но от тебя веет мечтами, стремлением быть лучше, а зеленый… Зеленый это ты, — на последних словах голос Минхо дает петуха, и настает время фыркать Джисону. Менее уверенно и тихо, но это прогресс. — Да ну тебя, — Джисон в ответ легонько толкает, сомневаясь, что его слова — правда. Он не мечтает уже давно. — Эй, ты улыбнулся! — Минхо резко хватает Джисона за плечо и разворачивает к себе лицом. Его глаза сияют, а в темноте при свете фонаря это выглядит еще более живо, будто в зрачках пляшут огни. — Ты первый раз улыбнулся по-настоящему! Джисон ничего не отвечает, изумленно приоткрыв губы. Улыбку стерает, словно ее не было, и только Минхо да луна помнят. Точно ли он улыбался? Умеет ли Джисон улыбаться сейчас? Минхо не переставая смотрит на чужое лицо, любовно оглядывая обветренные губы, и кажется самым счастливым человеком на свете. Джисон вновь хочет расплакаться, но теперь сдерживает редкие слезы, боясь спугнуть того, кто с таким трепетом смотрит. Неужели это Джисон вызывает бурю эмоций в чужой душе, становясь для Минхо ярче звезд и нужнее воздуха? Бред. — Вообще-то, я улыбался и раньше, — буркает Джисон, не зная, куда деваться из крепкой хватки. Он млеет под чужими руками, но огонь все приливает к лицу, и парень не понимает, как это остановить. — Не верю, — Минхо наконец отпускает Джисона, смущенно потирая запястья и ладони. Его взгляд словно магнит из раза в раз возвращается к джисонову, но не задерживается дольше двух секунд. Джисон не считает, просто знает. — Мне не нравится говорить о том, почему я стал таким, поэтому… — внутри Джисона сгущаются тучи, грозясь пролиться ливнем. Невидимый барьер, старательно разрушаемый все это время, вновь воздвигается вокруг сердца. Джисон снова боится. — А я сбежал из дома, — прерывает мучительную паузу Минхо, беззаботно болтая ногами. — Родители были не в восторге от моих увлечений и очень разозлились, когда я заявил, что не стану врачом, как все в роду Ли. Знаешь, я очень долго прогибался под них, а потом просто захотел стать счастливым. Чан мне помог, — улыбка Минхо приобретает печальный оттенок, а погода, будто зная его состояние, посылает зябкий ветер. — Иногда человеку нужен человек, ведь так? Джисон не мог не согласиться, но и кивнуть был не в силах. Его опыт подсказывает совершенно иную истину. — Мне люди всю жизнь только все портили. Мои увлечения, мечты, душу… — с каждым словом голос Джисона становится тише, а последнее слово почти поглощает ветер. Парень не моргая смотрит пустым взглядом на сухой листик на тротуаре, следя за его слабыми попытками улететь прочь из лужи. Он наконец осознает истину в полной мере, и она нещадно топит на самое дно жестокой реальности. — Но это не значит, что абсолютно все люди плохие. Чан хороший, и Чонин тоже, хотя его иногда хочется придушить, как и Хенджина, — усмехается Минхо своим мыслям. Такой он греет лучше всего. — Наверное, у меня просто паршивое детство, — пожимает плечами Джисон. Он совершенно запутался и уже не уверен, что сам найдет выход. — Расскажешь? — с надеждой спрашивает Минхо, а Джисон поднимает на него глаза. Рассказать… Похоже, Джисон уже готов это сделать, сколь бы не отрицал обратное. Только Минхо, одному человеку во всей Вселенной. Джисон просто хочет поделиться своим грузом с кем-то. Он устал бояться. — Расскажу.

До университета Джисона.

— Джисон, это что такое?! — Хан Джиюн швыряет листок на стол Джисона, где девятилетний мальчик старательно выводил сочинение пару секунд назад. Ручка дрогнула, чернила оставили уродливую кляксу посреди листа. Придется переписывать. — Оценки, — Джисон мельком глядит на общий рейтинг успеваемости по школе, уже зная, рядом с какой цифрой стоит его имя, и тянется за новым листом для сочинения. — Оценки?! Это твое будущее и выглядит оно просто ужасно! — переходит на высокие ноты Джиюн, чуть не брызжа слюной. Ее лицо багровое, а сам Джисон сжимается под гневным взглядом матери. Он знает, что последует за раскатами грома. — Я исправлю, честно, — Джисон почти шепчет. Он думал, что второе место в списке с десятками учеников хорошо, но оказалось, этого недостаточно. Джисон оказался недостаточно умным. — Уж постарайся! Вечером отец поговорит с тобой, — на этой фразе Джиюн выходит из комнаты, громко хлопая дверью, а Джисон бледнеет. Отец поговорит… Отец не говорит, он даже не спрашивает. Отец без лишних слов достает тонкий прут, лежащий в ящике рабочего стола, и хлещет руки сына до кровавых дорожек на тыльной стороне ладони так, что приходится заклеивать пластырями или заматывать бинтами. Отец никогда не гладит по головке, не хвалит. Отец больно кусает обидными словами, даже злые дворовые собаки ангелы по сравнению с ним. — Отец, отец, отец… — дрожащим голосом повторяет Джисон вновь и вновь, съеживаясь на стуле. Сочинение больше не идет в руки, а глаза жжет несчастная бумажка с оценками. Второй среди ста школьников. Недостаточно хорошо. Тупой. Идиот. Обуза.

***

— Джисон, где ты был? — строгий голос преподавателя по математике пригвождает к месту. — Я… — Джисон не смеет ни глаз поднять, ни отойти на шаг назад, чтобы зловонное дыхание Пак Минджу не резало обоняние. — Что это? — преподаватель вздергивает руки мальчика, у которого до самых локтей красуются разноцветные пятна краски. Желтый от подсолнечных полей, красный от спелых ягод клубники и голубой от чистого неба без единого облачка. Даже низ белоснежной рубашки стал палитрой и источником вдохновения. — Это… краски? — Джисон уже знает, что будет дальше, знает, что родителям позвонят, знает, что дома его ждет тонкий прут, а в школе — стена позора. В душе все меньше надежды, а в легких — кислорода. — Краски? Что ты за ребенок такой тупой? Краски тебя не прокормят, поэтому вымойся и марш в класс, к стене. Сегодня будешь изучать материал стоя, я предупрежу учителя, — выплевывает Пак Минджу, мажа по мальчику брезгливым взглядом. Джисон тут же ощущает себя грязным и незначительным. Неправильным. Слишком много думает, много мечтает о запретном. Тупой, тупой, тупой. Бесконечный идиот, который кроме рисования ничего не умеет. Бездарность. Неправильный. Легкомысленный.

***

— Джисон, и на что ты надеялся? — одноклассники и мальчики постарше окружают Джисона плотным кольцом, не давая и шанса улизнуть. Все сильнее надвигаясь, толпа закрывает небо, гасит солнце. Джисон лежит на земле, его руки и лицо испачканы в собственной крови, а рядом валяется изорванная валентинка. Та девчонка, которой предназначалось пламенное красное сердце, стоит поодаль и смеется. Ее лицо искажает гримаса злорадства, а Джисон тонет. Он уже не плачет, слез больше нет, просто смотрит пустыми глазами на бывший объект симпатии и медленно умирает в душе. На языке отчетливо проступает вкус крови, а левый глаз медленно превращается в огромный опухший синяк. — Ты правда думал, что достоин ее? — насмехается все тот же парень, глумливо тыча в грудь, где ворот рубашки порвался, а верхние пуговицы укатились под чужие кроссовки. — Ты такой тупой, Хан Джисон, — подхватывает другой парень, выпрямляясь в полный рост и оставляя звонкую пощечину на лице жертвы. — Тэун, неси ведро. Джисон с опаской смотрит на высоченного худощавого парня, а потом переводит полный мольбы взгляд на ту девчонку. Минджи. Но в ее взгляде нет и капли сочувствия. Она смотрит, а глаза полыхают огнем. С этого момента Джисон понимает, что ни от кого в этой школе не дождется помощи. Ни от преподавателей, что вечно указывают мальчишке на его ошибки, ни от сверстников, злых и порочных детей. Джисон одинок, как последний сухой листик на осеннем дереве. — Сюда, Тэун, — вновь подает голос тот парень, что назвал Джисона тупым. — Ну что, уродец, готов получить наказание? Девчонки не для таких слабаков, как ты. А наша красавица Минджи достойна только самых лучших. Верно, Минджи? — Конечно, Дэгу-оппа, — протягивает противненьким голоском девчонка, которого Джисон не слышал до сих пор. Тупица… Минджи наверняка с самого начала была заодно с этими подхалимами и только для вида строила кукольные глазки. Была приманкой. Тоже дура. Тэун с громким хлопком ставит ведро, полное воды, на асфальт, а Дэгу тут же присаживается на корточки, чтобы издевательски потянуть голову Джисона за волосы назад. А Джисон и не сопротивляется, он устал. Он прячет глубоко внутри все свои чувства и просто ждет продолжения. Это срабатывает с отцом, значит, сработает и тут. Только скверное ощущение струек крови на руках, ногах и лице заставляют кожу покрываться мурашками, а синяки под рубашкой сказываются ноющей болью. — У-у-у-у-у, какой ты мерзкий, и щеки твои пухлые просто смерть, какие страшные, — встревает в разговор еще один парень. Или это тот, первый. Джисон уже не знает, он просто фокусируется на бледнеющем голубом небе, представляя, как парит меж облаков. Так проще. — Ты смотри, у нашего Джисон-и глаза скоро закатятся, как у больной псины, — неприятно тычет пальцем в область виска Тэун, после тошнотворно смеясь, что подхватывают и остальные мальчишки. Джисон еле сдерживает рвотный позыв, чтобы не показаться еще более отвратительным. — Все, хватит, давайте уже замочим эту сальную бошку, я смотреть больше на него не могу, — Дэгу резко запрокидывает голову Джисона еще выше, а потом с той же силой опускает вниз, на самое дно ведра, прежде сверкнув издевательским блеском глаз. А Джисон тонет, устремляясь глубже, в самый низ, где уже нет кубиков льда, больно впивающихся в лицо. И он уже не шестнадцатилетний подросток, а маленький мальчик, свернувшийся клубком в тщетных попытках защититься. Легкие жжет, глаза наверняка медленно покрываются паутинкой красных сосудов, но Джисон все ниже, все дальше от мира. Джисон тонет, а потому просто вырывает все провода, которые связывают его с реальностью, и погружается во тьму. Мерзкий. Не достойный. Уродливый.

Настоящие дни

Минхо молчит. Он смотрит себе под ноги, гоняя маленький камешек из стороны в сторону. Тот тихонько постукивает об асфальт, а потом скатывается в маленькую ямку, где благополучно и остается. Джисон тоже молчит. Но в его голове тысячи мыслей, предположений и страхов, которые роятся как пчелы, стараясь опередить друг друга. «Зачем я это рассказал»? «А если Минхо теперь тоже считает меня грязным и тупым идиотом»? «А если Минхо тоже начнет издеваться? Я этого просто не вынесу. Я спрыгну с крыши». «А если…» А если все хорошо? Но Джисон о последнем не думает. Он привык, что никому не нужен, и что в глазах каждого выглядит ужасным человеком. Так не проще ли сразу записаться в монстры? — Джисон-а… — Минхо кладет руку на чужое плечо, и Джисон дергается, будто не мягкие пальцы заскользили по кофте, а оголенные провода. — Не надо, — прерывает его Джисон, резко уворачиваясь от прикосновения. — Зря я тебе это рассказал. Зря доверил, зря открыл правду, зря вообще начал разговаривать. Все зря, понимаешь? Ты и так счел бы меня уродом. Рано или поздно это со всеми случается. Так не проще ли резко сдернуть пластырь? А в глазах Минхо пустота. Темнеющая и холодная, она окутывает каждый миллиметр радужки, становясь чернее зрачка. Минхо придвигается так резко, что Джисон не ожидает и лишь безрезультатно выставляет руки в протестующем жесте. Их просо прижимают к себе. А потом Минхо обнимает. Это объятие… Его не сравнить ни с чем. Ни с теплом догорающей свечи, ни с ласковыми лучами солнца. Объятия Минхо крепкие, нужные и одновременно нуждающиеся. Он как будто просит прощение. Но за что? Минхо ничего не сделал, чтобы быть прощенным. — Ох, Джисон-и, дорогой мой, — шепчет в самое ухо Минхо, опаляя нежную кожу горячим дыханием и сжимая в своих объятиях еще крепче, будто защищая от ветра. — Я не понимаю, что за ерунду ты несешь, но понимаю, почему. Я не брошу тебя, не разочаруюсь, не выкину в окно, если на то пошло, — Минхо еле слышно ухмыляется, отчего по плечу Джисона бегут мурашки. — Ты такой… такой удивительный, волшебный. Я даже не могу подобрать подходящих слов, представляешь? Минхо отодвигается от Джисона, на его глазах блестят слезы. Впервые за все время знакомства он плачет. Прозрачные бисеринки скатываются по мраморным от холода щекам, а потом исчезают под кожей. Завораживающе. — Я скажу это столько, сколько нужно. Хан Джисон, ты самый прекрасный, добрый и милый человек на свете. Я влюбился в тебя еще в прошлом году, но не смел подойти. Ты настолько необыкновенен, что я не мог портить твою кристальную чистоту. Понимаешь? — Минхо не спрашивает, он умоляет. Если бы ему позволила погода, он бы встал на колени и начал целовать ноги. Но на дорогах редкие лужи и промозглый ветер, потому Минхо просто берет джисоновы руки в свои и начинает медленно, еле касаясь губами, целовать костяшки пальцев. — Мне так жаль, что с тобой произошло все это. Джисон завороженно смотрит на свою кожу, на то, как вены под ней то исчезают под чуть суховатыми губами Минхо, то появляются, и не может пошевелиться. Его целуют. Не бьют, не топят, не швыряют об стенки. Целуют. А еще жалеют, сначала покачивая в своих объятиях, а потом неустанно покрывая поцелуями руки и говоря теплые слова еле слышным шепотом. Сердце екает, на секунду остановив свой ритм. — Чистоту… — повторяет Джисон, а потом ловит чужой взгляд, и в эту секунду происходит нечто волшебное. Это притяжение неизведанной природы тянет вперед, вычищая из разума все мысли. Джисон вроде как свободен. А потом Минхо делает все сам, будто прочтя еще не сформировавшиеся мысли. Вновь притягивает, вновь обнимает, но уже не просто. Его губы касаются джисоновых, заставляя верить, будто он не противный, будто его сладко целовать. Минхо правда этого хочет? Хочет. Минхо целует нежно, словно хрупкие цветочные лепестки. Он оглаживает скулы, щеки, шею и говорит этим больше, чем мог бы словами. Звезды перед глазами сияют ярче, а воздух будто искрится, настолько трепетное действо происходит между двумя парнями. — Видишь? Ты самый красивый человек на свете, — полушепотом произносит Минхо, а Джисон почему-то не хочет подвергать слова сомнению. Его любят. Его ценят. Его хочет самый красивый человек на свете несмотря на то, что так называют самого Джисона. Джисон знает, что объективно некрасив, но рядом с Минхо он чувствует себя божеством. А еще Джисон знает, какими красками сегодня изобразит Минхо, и в каком образе он наконец предстанет на бумажных листах. Он будет романтичным музыкантом, гуляющим по просторам и раздающим концерты, а на голове совершенно точно будет красоваться лента, придерживающая волосы, и неизменная гитара в руках позволит завораживать случайных путников музыкой. — Извините, молодые люди, но не могли бы вы встать, мне нужно подмести, — словно из воздуха перед парнями возникает дворник, мужчина пожилого возраста, который метлой указывает на лавочку. Его лицо искажает усталость, а на одежде виднеются пятна от травы. Джисон моментально заливается краской. — Ой, простите. И давно вы тут…? — Джисону не дают договорить. Минхо хватает его за руку, наскоро прощается с дворником, а потом несется в неизвестном направлении, смеясь как звонкий колокольчик среди ночной тиши. Джисону не важно, куда они бегут, потому что за руку его держит лучший человек на свете.

***

Солнце печет настолько сильно, что даже под кожей чувствуется его жар. Джисон распластался на полотенце, раскинув руки и ноги в позе звезды, наслаждаясь летом. Он давно хотел к побережью Желтого моря, и не важно, что сейчас в воду простым смертным не зайти — безлюдный, не обустроенный пляж кишит опасностями. Главное, что теперь парень может просто отдохнуть. Учеба закончилась, каникулы обещали быть длинными и наполненными прекрасными воспоминаниями. — Дорогой, тебя слишком много, — Минхо садится рядом, толкая левую часть Джисона от себя и убирая скетчбук с песка. В последнее время на его страницах полно солнца — песчаные берега, скалистые утесы и закаты слились в теплых красках, создавая атмосферу полную безграничного счастья. — Да, дорогой, пора бы тебе прибрать пятую точку, а то тут негде сесть, — Хенджин сидит рядом и лепит из песка пирожные разных форм и размеров. Енбок же над его ухом бормочет подсказки, как единственный кондитер в кругу друзей, нацепив аляповатую шляпу с чересчур широкими полями. — Отвянь, — буркает разморенный солнцем Джисон, не сдвинувшись и на миллиметр. Он чувствует, как по его телу течет нега, и не желает ее спугнуть лишними телодвижениями. Даже подгорающая спина не может заставить подняться, как бы не горела кожа. Джисону слишком хорошо. — Ах! Ты ранил меня в самое сердце своим словом! — Хенджин театрально вскидывает руку ко лбу. Иногда Джисон задумывается, почему его друг не пошел в актерский или не стал айдолом. У него отлично получается сеять драму. — Минхо-я, он опять задирается, — Джисон все-таки встает, но лишь для того, чтобы повалиться на плечо своего парня, который сосредоточенно раскладывает закуски на тарелках. — А еще он назвал меня «дорогим». Ему нельзя, — руки как бы невзначай обвивают талию любимого человека, притягивая еще ближе. — Не дуйся, — строго отвечает Минхо, не отвлекаясь от своего дела. Джисон с надутыми губами наблюдает, как руки парня то исчезают в рюкзаке, то появляются с новыми контейнерами или салфетками, и мечтает лишь о том, чтобы эти пальцы погладили по голове или прошлись по бокам. От одной только мысли бросает в жар похлеще, чем от солнца. И как бы Джисон не старался, Минхо не проявлял к нему достаточно много внимания. Он вообще на людях мало любезничает, и это нравится. Джисон приходит в восторг от того, насколько ласковым, словно котенок, становится рядом с ним его парень. Только наедине. Это не значит, что друзьям не достается даже улыбки, но сарказма и юмора в их разговорах куда больше, чем нежностей и обнимашек. — Наро-о-од, всем привет! — нараспев кричит приближающийся Чанбин. Он живет недалеко от Желтого моря и очень дружен с Чаном, поэтому на каникулы друзья решили наведаться в небольшую деревеньку и составить компанию улыбчивому парню. Чанбин, от одной только перспективы провести время в кругу друзей, старых и новых, протрещал по телефону весь вечер, восторженно захлебываясь идеями, чем бы интересным заняться. — Мы принесли газировку и пиво, — Чонин идет рядом, размахивая двумя пакетами и широко улыбаясь. Его лицо красное от солнца, а волосы треплет ветер, и издалека он походит на Минхо. Но у Минхо красивее душа. Джисон не знает, как описать это чувство, но когда он смотрит на Минхо, то хочет летать. Его окрыляет светлая аура, исходящая от парня. Она заставляет верить в лучшее, а потому делает краше самого Минхо, который и не подозревает, сколь невероятным предстает в чьем-то сердце. — О! Потом договорим, Хан Джисон, а я скоро, — Хенджин подскакивает и мчится навстречу друзьям, утягивая за собой Енбока, который только и успевает пискнуть. На песке так и осталась аляповатая шляпа и две пары очков. Чан и Сынмин веселятся недалеко в воде, наперегонки доплывая до буйков, а Джисон, каждый раз смотря на них, приходит в ужас. Он просто не может зайти так глубоко, не подумав о морских чудищах, поджидающих средь камней и густых водорослей. А еще там наверняка полно мусора. Брррр. — Все хорошо? — Минхо одной рукой за талию притягивает к себе Джисона, который уже успел потерять надежду на дневные ласки у берега моря, и быстро чмокает в щеку, тем самым заставляя своего парня залиться румянцем. — Теперь да, — Джисон улыбается, греясь в лучах любимого взгляда. Он по-прежнему многого боится — быть потерянным, брошенным, умереть в одиночестве и упустить из сердца Минхо. Но теперь рядом есть… друзья? Да, друзья. Настоящие, которые поддерживают и защищают, которые с тобой просто так, просто потому что ты есть. А еще есть Минхо. Минхо… Джисон до сих пор не верит, как ему повезло, а потому крепко цепляется за самого прекрасного человека на свете, боясь, что тот растворится, словно акварельная краска в воде. Чудесно. Возможно, скоро этот маленький мирок рухнет, но пока в нем есть Минхо, Джисон готов встречать испытание за испытанием с легкой улыбкой на губах и безграничным счастьем в груди, циркулирующем по телу словно кровь. Джисон больше не боится так сильно, он больше не уродливый, не бездарный и уж точно не тупой. Джисон — это Джисон, и ему просто нужен Минхо. Это правильно.