Парадокс

Чхве Мун Хи (Айс). Когда мне было тринадцать, я впервые спросил у матери: как она поняла, что любит отца? Его самого я не помнил, он погиб давно, но, возможно, это было и к лучшему. Меньше воспоминаний — меньше боли. Мы тогда шли из магазина пешком. Светило солнце, а мои руки оттягивали сумки с продуктами. Я помню ее удивление. Меньше всего ожидаешь услышать подобное от того, чей портрет украшает школьную сводку нарушений порядка почти каждую неделю. — Ты в кого-то влюблен? — осторожно спросила мама. На тот момент я не был. Но разве можно сказать точно, если даже не знаешь, что это за чувство? — Я думаю, что пока не решил, — ответил я, носом ботинка подковырнув ком земли и подбросив, словно мяч. Мама улыбнулась и ответила: — Когда будешь, ты не станешь сомневаться ни на секунду. Тогда и узнаешь, что это она или он. Ты просто почувствуешь. Сердцем. Я хмыкнул. — Похоже на сопливую романтическую хрень. — Мун Хи! Я прищурил глаза, посмотрев на нее искоса. — Любовь — это прекрасно. Хотя иногда больно. — В этот миг в ее взгляде мелькнула та самая грусть, что была почти привычной. Она возникала каждый раз, когда кто-то ненароком упоминал о прошлом. — Иногда любовь не оставляет выбора, как произошло со мной и твоим отцом. А иногда это выбор. Порой самый сложный в жизни. — Не понимаю, о чем ты, — сморщился я. Самый сложный выбор, что мне предстоял в ближайшие сутки, — решить, стоит ли Юна из параллели разбитого носа. Потому что ее парень учился в десятом, и если я хотел с ней встретиться, то пришлось бы чем-то пожертвовать. — Настанет время, и ты поймешь. И вот я смотрел на приглашение из Парижа, в этот миг абсолютно точно понимая, что означали тогда мамины слова. «Сможешь ли ты отказаться от собственного счастья, чтобы сделать другого человека счастливым?» — Я не могу поверить! — расхаживая из стороны в сторону, возмущалась Джи Вон. — Они оплатили мое обучение! Они... Да как они могли! И швырнула в мою сторону распечатанный договор. — Но разве ты не этого хотела? — осторожно спросил я, покрываясь холодным потом. — Да, но... — Она уселась на кровать, закрыв лицо руками. — Они знали. Знали все эти месяцы, что я только об этой стажировке и мечтаю, и были против. А теперь согласились. Знаешь почему? Я приподнял брови, ожидая. — Потому что поняли: так нас проще всего разлучить. Им плевать на мой мечты. Не узнай они, что мы вместе, ничего этого бы не было! — Джи Вон... — Я пододвинул ее к себе, обнимая. — Но хуже всего даже не это. — Она расплакалась, вытирая кончик мокрого носа о мою шею. — Хуже всего то, что я действительно хочу поехать. Вот оно, то самое признание, которого я подсознательно ждал, хотя и до смерти боялся. Учебный год закончился, и будущее уже нависло над нашими головами, с каждым днем все сильнее придавливая к земле и вынуждая делать тот самый выбор. Просить Джи Вон остаться — своими руками лишить ее возможности жить так, как ей хочется. А разве не свободу я сам ценил больше всего в жизни, каждый раз отказываясь от предложений Хвана? Поехать за ней в Париж — добровольно надеть наручники. Иностранные языки мне давались плохо. Какую жизнь я смогу ей там предложить, заранее зная, что буду не в состоянии даже элементарно нас обеспечить? И я ответил: — Думаю, ты уже приняла решение. Джи Вон всхлипнула. — Но мы же справимся? Правда, Мун? У нас же выйдет? — Конечно, справимся! — заверил я, понимая, что у нас не будет ни единого шанса. Судя по слезам, что Джи Вон лила на мою майку, она это тоже прекрасно понимала. С тех пор, с отъезда Чон, прошло три недели. Город, о котором она столько лет мечтала, принял ее с распростертыми объятиями. Вот на одном из фото она трудится с другими учениками в мастерской. Рядом портняжный манекен, на его шее сантиметровая лента. Джи Вон улыбается в камеру. Она счастлива. Следующее фото — на занятиях в классе. На столах разложены тетради и учебники. А позади какой-то тощий француз. Его волосы завиваются, словно он все утро провел на пляже, на руках куча браслетов, а на шее какая-то дрянь, похожая на подвешенную на шнурок улитку. Вряд ли стоило к нему ревновать, но каждый раз, когда бы я ни открывал это фото, мне хотелось кого-нибудь хорошенько отделать. Но я честно старался гнать эти мысли прочь. Хван: Надо поговорить. Я собираюсь выкинуть самую безумную вещь в своей жизни и хочу, чтобы ты сказал мне, что я поступаю правильно. Брат: Ты поступаешь правильно! Хван: Ты даже не выслушал! Я усмехнулся и собрался набрать его номер, но телефон зазвонил раньше. — Чхве Мун Хи? — спросил незнакомый голос. — Да, это я. Поправив очки, я приоткрыл калитку дома. — Я звоню из клиники по поводу вашей записи. Первый прием назначен на вторник. Вам удобно? — Подождите. Это какая-то ошибка. Пару недель назад я отказался от операции. У вас устаревшие данные. — Нет, — ответила девушка, — судя по звуку, полистав страницы. — Вчера пришло подтверждение оплаты. В полном объеме. «Хван, чтоб тебя!» — У меня едва не вырвалось слово покрепче. «Хочу, чтобы ты сказал мне, что я поступаю правильно». «Сейчас я тебе все скажу!» — подумал я и попросил администратора повисеть на линии. В трубке раздались гудки, а потом привычное недовольное «Да» Хвана. Но что-то сказать я ему не дал. — Слушай, мы с тобой нормально, по-мужски договаривались. Так какого хрена мне звонят из больницы? — разозлился я. — Я просил тебя не лезть? — Мун, ты что, пьяный? — Я говорил, чтобы ты угомонился? Мне не нужны твои деньги. — Иди проспись, ладно? А завтра поговорим. И он положил трубку, автоматом перебросив меня на другой звонок. — Могу я узнать фамилию оплатившего? — спросил я у все еще ожидающего администратора. — Да, конечно, одну минуту. К этому моменту я уже пересек задний двор и открыл дверь. Стянул кроссовки, прижимая носками пятку, а очки бросил на трюмо. Из кухни пахло чем-то горелым. — Мам! — позвал я, потому что на нее это было катастрофически не похоже, зашел на кухню и замер. — Молодой человек, — раздался из телефона голос, но я уже ничего не слышал. — Джи Вон... — произнесли мы одновременно со специалистом клиники. — Имя оплатившего — Чон Джи Вон. Она стояла рядом с мамой, в одном из ее фартуков, собрав длинные волосы в пучок на макушке. Одна щека вымазана в муке, а выбившаяся прядь прилипла к шее. Мы замерли, глядя друг на друга. — О, вот и Мун, — обернулась мама и полотенцем стерла с лица Джи Вон белое пятно. — Милый, а ты в курсе, что твоя девушка совершенно не умеет готовить? Я ошарашенно покачал головой. Хотя прекрасно знал, что еще месяц назад она даже газ зажечь была не в состоянии. — Что ты здесь делаешь? Быстро сообразив, что к чему, мама заспешила в магазин, утащив с собой Ханну, которая, услышав мой голос, тут же выскочила из комнаты, намереваясь поучаствовать в разговоре. Я закрыл за ними дверь и прислонился к ней спиной. — Разве ты не должна сейчас быть в Париже? — Я забрала оплату, — тихо ответила Джи Вон, каждым словом все глубже врываясь в мое сердце. — А как же подготовка к неделе моды? Разве ты не должна быть там? — Ты, наверное, забыл, — непривычным тоном ответила она. — Если Чон Джи Вон что-то решила, ничто в этом мире не сможет ее остановить. «Там» мне больше не подходит. Потому что «там» нет тебя. Я замер, не в состоянии поверить в случившееся. — Знаешь, говорят, некоторые смотрят на мир сквозь розовые очки. Так вот, Чхве, ты смотришь сквозь черные. Причем не только буквально. — Она подошла ближе и, обвив мою шею руками, заглянула в глаза. А потом прошептала: — Я решила, что пора с этим заканчивать. *** Ли Феликс Ёнбок. За всю свою жизнь я любил лишь двух парней, негласно делящих фамилию — Пак-Хван. Дон Хён был первым. Первым мальчиком, взявшим меня за руку. Тем, с кем случился мой самый первый поцелуй, поселивший внутри первых трепещущих бабочек. Отдельное место в моем сердце всегда будет принадлежать только ему, и неважно, насколько наивными и невинными были наши отношения. Я любил его. Я люблю его. Я буду любить. Хёнджин же... Я никогда не хотел считать его вторым. Потому что это слово предполагает второе место, второй номер в сердце. А это не так. Мне нравится называть его последним. Особенно с некоторых пор. — Чонин, я предупредил насчет вечеринок, — пригрозил Хёнджин, протягивая ему стопку разноцветных карточек. Теперь к ним добавилась белая. Приятно осознавать, что я тоже приложил к этому руку. Хёнджин очень переживал, что Чонин не справится с возложенными на него обязанностями, но я видел — с появлением в жизни хоть какого-то смысла он повзрослел. Стал ответственным, собранным и серьезным. Боже, кого я обманываю... Это ведь Чонин! — И только попробуй изгадить бассейн! Я клянусь... Запихнув карточки в карман, Чонин заливисто рассмеялся. — Хёнджин, время, — поторопил я. — У нас электротехника, и лучше бы нам не опаздывать. — Да, сейчас. — Он еще раз одернул Чонина. — Я не шучу. Мне предлагают грант в магистратуре, и если я узнаю, что тут творится беспредел, я предложением воспользуюсь. — Да нормально все будет, иди уже! — успокоил его Чонин, похлопав по плечу, но тут же отодвинулся, рассматривая. — Боже, как непривычно видеть тебя таким. Я улыбнулся, обвил руками шею Хёнджина и замер так на секунду, прижавшись щекой. — До вечера. Люблю тебя, — шепнул он и, улыбнувшись, поцеловал. Я взлохматил его чёрные, теперь короткие, волосы, запуская в них пальцы. Быть может, у нас никогда не было так, как у нормальных людей, — ни романтичных свиданий, ни робких взглядов, сплетенных в случайном касании. Даже наш первый поцелуи случился, когда все почти пошло прахом. Но разве у меня был хоть один шанс не влюбиться? Так оглушительно и резко нырнуть в это чувство, наплевав на предрассудки, и остаться в нем навсегда, на всю жизнь, а лучше сразу на парочку вечностей. Конечно же, нет. — Если возникнут проблемы, передай от меня привет профессору, — прошептал он, впечатываясь напоследок в мои губы еще одним поцелуем, наполненным беспредельной нежностью. А еще любовью. — Давайте быстрее, — потянул за локоть Чонин, отрывая меня от Хёнджина. И мы заспешили в академию. Пара уже началась, и шла перекличка. Стараясь двигаться так, чтобы поменьше шуметь, я осторожно приоткрыл дверь, собираясь остаться незамеченным, но не вышло. — Ян, — произнес лектор. — Здесь! — выкрикнул Чонин из-за моего плеча. Он ввалился в аудиторию следом, толкнув меня, словно винную пробку из горлышка. — Да уж, ничего не меняется. Что у вас сегодня стряслось, Чонин? — Ничего особенного. Как обычно, пришлось спасать мир, а мой белый конь снова на штраф-стоянке. Да, и вы просто еще не в курсе, что это место ждут большие перемены. Не особо впечатлившийся лектор флегматично приподнял брови и перевел взгляд на меня. — Феликс? — Простите. — Я пристыженно опустил глаза. — Ладно, садитесь на места. Чхве…, — продолжилась перекличка. — Со... Мое сердце на секунду запнулось, пропустив удар. Обычно в этом месте находилась другая фамилия — моего друга, но сегодня его с нами не было. После случившегося он выбыл. Тихо и ни с кем не прощаясь. С тех пор я о нем ничего не слышал, но благодаря Сонхуну научился отпускать. Не только из своей жизни, но и из сердца. И да, я все еще верю в людей. Каждый раз вспоминая о нем, желаю ему добра и надеюсь, что он все-таки отыскал среди темноты ту самую, верную дорогу. Стараясь не привлекать внимания, мы с Чонином поднимались по ступенькам аудитории. — Слушание по делу Бён Хо на завтра назначили, — шепнул он. Бёна задержали для дачи показаний в той же кутерьме, что и нас с Хёнджином. Шутка ли, но в пылу потасовки он привлек внимание одной из полицейских собак, и при обыске у него обнаружили пятнадцать таблеток экстази, а после, в машине, еще полсотни. Когда Хёнджин узнал, зашелся таким истерическим смехом, что даже мне стало жутко. — Как и всегда, он откупится. — Хёнджин прокашлялся, успокоившись минут через пятнадцать. Он два года собирал доказательства, что именно люди Хо толкали в академии легкие наркотики, а тот в итоге попался сам. И, боюсь, эта история еще не окончена. — Вон там свободно, — пихнул меня локтем Ян. — Эй, подвинься! — Ну надо же! У нас что, новенький? — произнес лектор. — Забавно. Хван. — Чонин, ты мне ногу сейчас отдавишь, — прошипел я. — Хван! — чуть громче повторил лектор. Я обернулся и, вдруг полностью осознав, озарился самой яркой улыбкой. Солнце, как его ни переименовывай, все равно рвалось наружу. — Здесь! Приспустив очки, профессор спросил: — Напомните, разве не вы подходили ко мне год назад, чтобы узнать об одном из наших студентов? Весьма выдающемся, надо сказать. Я улыбнулся. — Ну как, узнали? — Даже больше, чем мог мечтать. Он рассмеялся, впервые на моей памяти. Покачал головой и, вернув очки обратно на переносицу, едва слышно ухмыльнулся: — Хван неистребим. И я не мог с ним не согласиться. Хёнджин ушел, но его дело, правила и принципы продолжали жить. Жить в нас. Потому что все начатое Хваном никогда не заканчивается. Наверное, в этом и заключен главный парадокс.