Пантеон (dark academia)

VIII. Забвение Суббота, утро, 3 июня 1989. Альберт не мог представить, что вечер у Деборы в компании Чарли (обычно всегда приятной) и время, проведенное вне одинокой (затерянной и оторванной от классического студенческого мира) кельи превратится в нечто подобное… Вроде как вечеринки нужны для того, чтобы развеселиться, не так ли? А тут душераздирающие тайны, обвинения и подозрения — полный комплект. Уж лучше бы он никуда не пошел, а ночевал у себя… Утро скрадывало непонимание и боль, все-таки ему удалось заснуть где-то с наступлением рассвета, но лучше назвать это беспамятством, полным отрубом, изнеможением, забвением. Ничего ему не снилось (ну, он просто не помнил, — вы знаете про эти короткие и длинные фазы сна), одна сплошная чернота. Такой вот компенсаторный механизм — реакция, когда вечно дрыгающееся и мечущееся тело и управляющий им разум (а иногда (у кого-то часто) и нет), решают взять обоюдный тайм-аут, дабы никто не пострадал. Как-то так, но более заумно, это объясняла академический психолог — мисс Холлингуорт, посещение которой по мнению Эбби оказалось пустой тратой времени. Она назначила пять сеансов — на три Эбби сходил, последние два прогулял, ссылаясь на то, что экзамены на носу, учеба в разгаре, а он уже в норме (ложь, разумеется). Сквозь пелену бессознательного (еще похмелье ведь) прорывалась реальность, но пока перед ним плыла такая картина: психолог за прогулы ее записей решила устроить групповую терапию… — Привет, меня зовут Эбби. Я новенький! — «В вашем дурдоме» — последнее — не вслух, как вы догадались. — Привет, Эбби. Хор голосов зомби смолк, консультантка открыла рот: — Что у тебя случилось, Эбби? — Холлингуорт демонстрировала собравшимся радушие, совершала плавные раскрытые жесты, принимала многообразие расслабленных поз, будто сидела не на жестком ученическом стуле, а на троне. — Да как бы сказать покороче? — Парень почесал затылок. — Мы здесь для того, чтобы слушать. — Я потерял двоих самых близких людей… И если мой дядя Бен умер от болезни, о которой я ни капли не знал, пока торчал в вашем проклятом городишке Крипстоун-Крик, то мой сосед по комнате, Артур… Его убили, вырезали ему сердце, выкачали из него кровь, сунули в тачку и столкнули ту с моста в реку… Да вы же, блядь, читали в газетах и видели по ящику, чего вы так на меня смотрите? — Нет, так дело не пойдет! — Психолог ощерилась, зашипела, расщепленный надвое язык множество раз попробовал воздух на вкус. Эбби отшатнулся, завидев невероятные и противоестественные изменения. — Какого?! Но это еще не конец! Волосы мисс Холлингуорт зашевелились (у него же — дыбом встали), выбились толстыми прядями, превратились в змей (таких же шипящих, брызжущих ядом), дама извивалась, сбрасывала одежды и кожу, линяла, ее покровы (тканевые и телесные) лопнули, под ними зеленела чешуя. Чудовище высилось во всей грозной красе, а глаза сверкали золотом. Живые мертвецы — опустошенные сосуды — кинулись врассыпную, закрывая глаза ладонями. Эбби вскочил со стула, но остался стоять, хотел бежать, но не мог — ноги вросли в пол. Он не успел ничего сделать, даже закрыться рукой, чтобы не смотреть в эти чарующие очи — две желтых луны. Он обратился в камень. Задыхаясь от наваждения, он проснулся. Глаза слезились, пошевелиться больно, ощущения, прямо скажем, отвратительные. Еще и холодно… До чего же холодно! Он весь замерз… Неужели паралич? А, стоп, без паники, Талли стянул с него одеяло. Исправив эту несправедливость, Эбби закутался как следует, дабы немного согреться. Дурной сон канул в Лету, а вот не менее абсурдная и ужасная повседневность — тут как тут. Ну, здравствуй! Талли сладко спал рядышком. Эбби изучил приятеля: разметавшиеся в разные стороны волнистые локоны выглядели куда светлее, чем черничное белье (оно оказалось не абсолютно черным), под тонкой кожей век с синими прожилками венок шевелились глазные яблоки, розовые губы — самое яркое в его внешности, кривились в десятке каких-то слишком уж довольных усмешек. «Ты погляди, как сладко и безмятежно дрыхнет в одной кровати с убийцей, маньяком и психопатом! Даже и будить не хочется, — Он мысленно хохотнул, — а взять и придушить за вчерашнее!» Но быстро сменил гнев на милость. Чарли ведь его друг, а он уже потерял одного… Скажи ему нечто подобное Артур, если бы Торндайк погиб, Альберт точно так же бы орал и на него… Он глянул на рамку… Артур махал ему рукой: Привет, Эбби! Как твое ничего? «Я жив, уже хоть что-то. Верно, Артур? Следовательно, я еще могу…» Тебе все по плечу, приятель! Ты молодец, я порой тебе поражаюсь, правда-правда! «Спасибо…» Эбби мог кое-что сделать. Дебора права. Отправиться домой к Марлоу — из разряда фантастики, но он вполне способен взять у секретаря их адрес и выслать фотографию почтой. Тогда ты больше меня не увидишь. У них и без того полно моих фоток… Сохрани ее, не отдавай… Лик Артура преобразился — теперь не такой уж и радостный, Эбби заметил в нем и усталость, и какую-то тоску, будто запечатленный момент на бумаге с его победой — ничто. «Так лучше, Артур. Это правильно. А ты навсегда останешься в моей памяти». Артур промолчал. Эбби вздохнул и снова посмотрел на Чарли — тот что-то забормотал сквозь сон и начал крутиться. «Ладно. Кое-что я все-таки узнал от него… Он просто считал, что я обязан это услышать. И лучше уж от Чарли, чем от кого-то еще. Вот только… И как мне теперь с этим жить?» Эбби поворочался в постели, глянул на часы: из-за проникшего в комнату солнечного света время вообще не разглядеть! То ли восемь, то ли девять… Тело еще желало понежиться и поваляться, но разум Эбби уже встрепенулся — разрабатывал некий план вот такого содержания: нужно встать, пока Чарли видит эротические сны, пойти к Деб и поговорить с ней о вчерашнем тет-а-тет. Только он собирался незаметно выскользнуть с кровати, как в дверь постучали, тут же раздался голос Деборы Флетчер: — Как спалось, мои голубки? Надеюсь, кровать не сильно скрипела от ваших утех? Я могу войти? Или вы там все еще… Ах-ха-ха-ха-ха! И, разумеется, Чарли проснулся! Ну вот! — Мама, я сегодня не пойду в школу! — крикнул ей Чарли и (будто гимнаст какой) к-а-а-а-к вскочил, вытянулся во весь рост, прыгая на кровати. Эбби, как-то гневно выдохнув и фыркнув одновременно, звук получился вроде: «А-хры-пхы-хф-пх!», отвел взгляд от его утреннего стояка. Но Чарли, конечно, такое не смущало, он как бешеный ребенок скакал себе и скакал. Прыг-скок! Вверх-вниз! Ноги-руки! Вжух! Голова от него шла кругом, будто и он к нему присоединился в нелепом баловстве и ребячестве. Или уже и вся комната ходила ходуном? О, нет! «А вдруг начнет биться подушками? Блин, не хотелось бы получить по гудящей голове!» — Эбби отодвинулся от него подальше, почти слез с кровати, а та из-за дуракаваляния Торндайка начала дико скрипеть! Треск, скрип, цик, скрип, цик, треск! — Ах, Дебора! Ах! Ох! Присоединяйся к нам, конечно же мы не одеты! Абсолютно голые! — отвечал ей безумец Талли. — Фу! Я пошла пить кофе. Клининговая служба приедет минут через двадцать, до этого вам нужно прибрать, э-э-э, некоторый мусор: трусы с люстр, презервативы из раковины в кухне и блевотину в коридоре! — Ты издеваешься? Она издевается? — Талли повернулся к Эбби, тот уже встал и, несколько покачиваясь (коктейль с аспирином ему помог, но все равно самочувствие — так себе), принялся натягивать штаны, чтобы теперь уже его друг не заприметил его утреннюю эрекцию — нормальная мужская физиология — нормальной мужской физиологией, но ведь засранец не упустит возможности отпустить какую-нибудь замусоленную сальную пошлость. А Эбби сейчас точно не до шуток! Разговор с Деборой тоже откладывается… — Ты можешь еще полежать, если хочешь, — непринужденно и даже как-то с заботой предложил Эбби, управившись с брюками и ремнем, рассчитывая, что Талли полежит в комнате и не станет вертеться голодным котом возле ног. — Отдыхай, пока отдыхается! Но, как назло, тут его ждало поражение. — Мне просто необходим кофе, Эбби, мой дорогой друг, а затем чай с сахаром… И еще, хм… скажем, мясное, сытное, жирное. — Он уже жевал какие-то конфеты и что-то еще из съестного, оставшегося на тахте и в пакете. — Ладно, и я бы не отказался перекусить. Как спалось? — Прекрасно, а тебе? — Честно? — Никак иначе! — Талли принялся одеваться, поправил волосы, а потом повалился на кровать, лег на живот и качал ногами, тер глаза и зевал. Спать хотел все-таки! — Плохо мне спалось, — без утайки ответил Альберт. — Я храплю и пинаюсь? — Хуже. Собираешь сплетни и говоришь мне всякие гадости. — А, ты про это… — Он как будто и не помнил вчерашнюю (весьма жестокую по отношению к Эбби) беседу. «И чего врать-то, м?» — Эбби исподлобья глянул на него. Мы оба вчера перепили… И вся эта трагедия… Мне жаль. Без обид, Эб? — Я не злюсь… — О! А ночью я бы так не сказал… Как ты орал, Андерсон! И видел бы ты себя со стороны, ух! Я уж думал конец мне, — задушишь или ударишь чем-нибудь по голове. «Помнит ведь все, поганец!» — Ты хотел помочь мне. — Да! А ты поможешь мне… — Талли снова привязался с просьбой дать ему незавершенные картины из-под кисти Эбби, ведь сие для дела — приятного и полезного, так они смогут ненавязчиво вывести хитрую обманщицу Джоконду на чистую воду. Но Альберт не хотел и слушать… Только не после всего, что тут у них произошло. Если Талли притворялся, якобы не помнил их вчерашний разговор про Пантеон, Джо, заговоры и смерть Артура, то Эбби хотел бы дейстивтельно выбросить его из головы. Забыть и больше никогда не возвращаться к подобным обсуждениям. Он не желал в это погружаться, участвовать в нелепом расследовании детектива Торндайка: бежать в архивы, рыться там в рассыпающихся бумагах, слепнуть перед проектором с микрофишами — в поиске какой-то газетной статьи с 1889 по 1989 год, искать знаки и тайные проходы, которые открываются из-за повернутого кронштейна светильника или нажатия до-ре-ми-до-ре-до на клавишах сломанного пианино в темном углу, и ведут в логово древнего культа… Никто и ничто не ответит на главный вопрос, который его терзает — «За что?», а главное — найденные ответы не вернут Артура. Пусть этим занимается полиция… А он, если потребуется, даст правдивые показания, скажет, что в прошлый раз находился в состоянии шока и не совсем понимал, что говорит и делает. Он готов понести ответ и за ложь, если эти отговорки не сработают. Ведь он действительно может помочь, потому что знает, с кем тогда собирался встретиться его несчастный друг. Эбби Андерсон не последний человек из знакомых Артура Дугласа Марлоу, который видел его перед смертью. *** Парни привели себя в порядок (таинственная дверь прямо в спальне вела в будуар императрицы — смежную с туалетом шикарную ванную) и оставили комнату, а Эбби чуть не оставил рамку (он вообще отличался невнимательностью и растерянностью, а теперь и подавно). Но есть же Чарли, великолепный и замечательный Чарли, который всегда напомнит тебе обо всем на свете: о несвежем дыхании со смесью перегара (щедро поделился половинкой пластинки Wrigley’s), утраченной пуговице (напомнил, что к тканевому ярлыку на изнаночной стороне пришиты запасные), ужасном внешнем виде (Спасибо, а то Эбби не знал!), украденной у великих «Лобстеров Тюдоров», а днесь забытой драгоценности (А вот тут действительно тысяча благодарностей!). Даже пожертвовал пакет, где хранились его съестные припасы (за ненадобностью, а не от щедрости, ведь конфеты, орешки, чипсы и прочая ерунда уже съедены). Эбби надеялся, что не выглядит каким-то преступником, похитителем картины, которую он украдкой выносит из дома Деборы. Но тут Чарли обратил на это внимание: — Выглядишь, будто что-то спер, Эб. Эх, не бывать тебе преступником, сразу себя выдашь. — Так и есть, ты прекрасно знаешь, откуда я ее, э-э-э, взял. А пару часов назад ты, между прочим, обвинял меня в весьма тяжких преступлениях… — А где все? — Чарли заозирался, открыл пару дверей — там никого не оказалось. — Мы тут одни? — Ну, Деб еще, — напомнил Эбби. — Не знаю, откровенно говоря… — Тогда привилегированные делегаты отправляются на кухню! — Чарли двинул по коридору, Эбби, накинув пиджак на пакет, — хвостиком за ним. — Мне необходим кофе! — еще раз сказал он, точно это зависело от непутевого Эбби, который почему-то до сих пор не догадался подать напиток в постель своему господину. Дебору они обнаружили за чтением «Крипстоун Уикли». Она моментально припрятала выпуск среди разношерстной стопки журналов (состоящий из The American Magazine, Vogue, National Geographic и уже довольно пожелтевших давнишних газет), едва услышав (А с Чарли это пропустить попросту нельзя!) приближение парней. Напрашивался простой вывод, что это мог быть тот злополучный выпуск с отвратительнейшими подробностями о гибели Артура, о котором и толковал Торндайк. Эбби сделал вид, что ничего не заметил. Дебора — мол, занята румяным панкейком. «Она точно нас слышала, не весь разговор, но, вероятно, многое», — беспокоился Андерсон. Без Чарли он бы набрался смелости спросить. Или бы Деб первой начала очередной тяжкий разговор… Только сейчас ему не хотелось снова потрошить контейнер разума, где давно следовало провести уборку, в довесок — Торндайк учинил там полный раздрай подобным вмешательством. — Привет, — одновременно воскликнули парни, — еще раз! Она кивнула, никаких колкостей больше отпускать не стала. Эбби с облегчением выдохнул, ведь Флетчер и Талли — TNT и кнопка, Зевс и Тифон, Достоевский и Тургенев, — выбирайте и решайте — who is who. Деб сидела за кофейным столиком в домашнем шелковом халате, брюки — обязательный элемент ее одежды даже для сна, разумеется. Эбби задумался о том, что девушка, скорее всего, переняла любовь к мужскому крою благодаря матери — успешной дамы, помогающей тем, кому повезло не столь сильно. Эбби видел их вместе лишь раз в начале учебного года, тогда еще ни он, ни Чарли не познакомились с Деборой. Но отчего-то ему казалось, что и миссис Флетчер явно предпочитала брючные костюмы, а не случайно оказалась в таковом, провожая дочь в академию. Позже он узнал, что мать Деборы занималась всяческой благотворительностью и поддержкой различных общественных движений ущемленных в правах и свободах американцев и не только. А вдруг дело не в матери, а как раз в отце Деборы? Ее родители развелись почти сразу же, папу маленькая Деб посещала два раза в год, братьев у девушки нет, посему и удивляться не стоит, что она выбрала для себя такой образ. Компенсировала ли она так отсутствие мужчин в их семье? Это пришло к ней по наитию или из-за родителей? Семья и ее значение… А как на него повлияли равнодушные Андерсоны? А участливые дядя Бен и Дункан? Хотел ли он походить на них: на тех или на других, на всех сразу? Есть ли у него выбор? Дан ли иной путь? Он пока не знал… Могли бы Чарли и Дебора — такие яркие, изумительные, неординарные и столь разные — ему с этим помочь? Это возвращало его к попыткам самоосознания и поиска хотя бы сугубо внешней реализации. Ведь он никак не пытался выделяться, наоборот: ему хотелось оставаться незамеченным, обычным, нормальным, чтобы никто не клеил на него ярлыков, не сравнивал и не оценивал. К каким-то субкультурам Эбби тоже не принадлежал, он и представить себя не мог в рваном жилете с кучей нашивок и значков, в кожаных штанах и сапогах со шпорами, разъезжающим на байке и орущим песни KISS. Нормальность — совершенная, абсолютная и до дикости скучная — вот его кредо. И поддерживать ее удавалось довольно долго, всю жизнь. Никакой фирменной фишки Эбби Андерсона до сих пор не существовало, чтобы кто-то мог сказать: «Конечно! Я знаю этого чувака, потому что он…» Что, он? Кто он? Но ведь и у Артура не имелось никаких таких особенностей, но при этом — он само великолепие! И на кого и хотелось походить — так на него… До сих пор… А что теперь? Но все меняется… Каждый из них уже не тот, что вчера. Даже место их сбора, эта столовая — едва вот-вот выглядящая темной, мрачной, нелепой в сочетании цветов сангрии и спелой оливы, неудобной в убранстве — как ни крути, где над гармонией минимализма превалировал заковыристый антиквариат, среди которого резвились пьяные тела, оставившие ум где-то в академии — преобразилась в этот самый миг. Даже нечто статичное, завершенное и сформированное, без человеческого участия, стало краше и лучше. И все, что потребовалось, лишь изменение собственного восприятия, взгляд под иным углом, удачно пойманный момент. Не подобное ли желал показать каждый художник, найдя то самое мгновение, перенеся его на полотно, оставляя нам послание? Пусть мы увидим посыл не сразу, может потребоваться год или многие века, чтобы мы поняли — в чем важность. А она проста: вот же, она перед тобой — здесь и сейчас. Свет, проникающий из высоких арочных окон, разлился по полу эдакими овальными озерами, тень крон каштанов — карпы, лениво плавающие в неглубоком пруду. С улицы сквозь распахнутые рамы доносилось лишь щебетание птиц, никакого напоминания о городе и его звуках: ни людских голосов, ни шумной возни или рыка моторов — машин, мотоциклов, мопедов… Эбби казалось, что он даже улавливал звуки колыхания листвы. Такое прекрасное утро! И Деб — застывшая статуя — сверкающая, переливающаяся, сотканная из света и сигаретного дыма. Как-то раньше ему не доводилось думать так о ней, теперь же Эбби видел не заядлую грубиянку и тусовщицу, а несколько утомленную девушку, наслаждающуюся покоем и тишиной, этим потрясающим утром, наполненным теплом и светом. Даже Чарли угомонился: сел, мечтательно вперился в потолок, держа крепко сцепленными пальцами одно колено, откинул голову назад, дышал с удовольствием — ровно, мерно, спокойно. — Ну что, по чашечке кофе, — предложила мисс Флетчер. Статуя ожила, она могла говорить! — и отрабатываем мое гостеприимство? — А тут не так уж грязно. — Чарли осмотрелся, радуясь, что особо долго возиться с помощью в уборке им не придется. — И где та самая блевотина, бюстгальтеры по всему дому и прочие последствия ночных шалостей? — Я пошутила. Предметы белья остались на владельцах. Это приличный дом, Талли. И я уже кое-что убрала. — Девушка указала на черные пластиковые мешки в холле — настолько огромные, даже труп туда поместится, их они и напоминали — сваленные в кучу тела. А вот про трупы Эбби думать вовсе не хотелось. Он поморгал, отгоняя видения прямиком из вульгарного старого ужастика, взялся за кофейник, сосредоточился на мыслях о свете и тепле. Есть только они. Куря и завтракая, они провели довольно много времени. Никакие уборщики через обещанные двадцать минут не явились, прошел уже чуть ли не час. — И где твои работнички, Деб? — поинтересовался Талли, рассчитывая, что те вот-вот заявятся, а ему ничего делать не придется. — Скоро придут, наверное. Я просто так сказала, мол, они на подходе, чтобы вы побыстрее собрались. — Заскучала без нас, подружка? А где остальные ребята? Тут никого не осталось? — Кто-то ушел еще вчера, другие до того, как вы соизволили пробудиться, господин Талли-Торндайк. Дела их звали, не то что некоторых… — У нас, вообще-то, есть планы: важные и сверхсекретные! — Эбби догадался, что он снова толкует про расследование о Пантеоне, замотал головой, призывая его остановиться. — Ты помяни мои слова, когда все раскроется, ты обалдеешь! — Не забывайте про экзамены, блестящие детективы… — Она сунула им в руки швабры, щетки и совки, которые достала из небольшого чулана. — Я в таком не участвую! — выпалил Эбби. — Ты про уборку или о нашем деле?! — ворчал Чарли. Эбби не ответил, принялся подметать пол, собирая всяческий сор в кучку. — Вот так это делается, — Чарли раскрутил черенок как мастер бодзюцу — японского ведения боя с посохами. — Дебора, тащи сюда пакет! Чарли смахнул щеткой барахло со столешницы: бумажные стаканы и тарелки, пластиковые столовые приборы, остатки еды, обрывки всяческих упаковок и бутылки — направились в глотку мусорного пакета, который держала Деб, стоящая на другом конце стола; черный монстр все с удовольствием проглотил, раздувшись до невероятных размеров. — Есть чему поучиться, — похвалил Эбби. — Со мной не пропадешь! — Чарли носился по комнате, побеждая мусор. Наведение порядка настолько поглотило троицу, что каждый попросту запамятовал про вызванных уборщиков. Они походили на детей: прикалывались, смеялись, трепались о сущей ерунде. Трели дверного звонка вернули всех в чувство. — До чего же противный звук! — негодовал Чарли. Пока Деб шла открывать, уборщики не сдавались в попытке дозвониться до, стоит полагать, параллельного мира. Наконец все смолкло. — Не говори ей, — шепнул Эбби другу, когда они собирались покинуть апартаменты, — не впутывай в это. Мы и сами еще толком ничего не поняли. Мне нужно время, Чарли. Слышишь, да? И если я решусь, то сам ей расскажу. — Не парься, Андерсон! — как-то уж весьма ненадежно отвечал Талли. — Спасибо за тусу, подруга! А теперь нас ждут новые горизонты! — Чарли приобнял Деб, наблюдая, как мужчина и женщина в синих спецовках завозят пластиковую тележку с уборочным инвентарем и всяческими моющими средствами. — Пока, Деб! — сказал Эбби. А его Дебора уже обняла сама. — Увидимся в понедельник! — Дверь закрылась. Подошвы туфель оксфордов стучали по ступеням, парни неслись навстречу… Скрип. И оба остановились, чуть не сбив с ног девушку. Она подпрыгнула, взвизгнула, отскочила будто маленький резиновый мячик. — А, Линда! — воскликнул Чарли. — Привет! Ну и напугала ты нас! Что ты тут делаешь? Ну что ж, теперь хотя бы Эбби знал имя девушки, которая его вчера поцеловала. — Я кое-что потеряла. Вот, зашла поискать, — пояснила любительница поэзии, — думаю, все-таки я оставила кое-что именно здесь. Если вы подождете меня, мы могли бы… — Мы очень торопимся, моя дорогая… — отмахивался от нее Чарли. — Увидимся в кампусе в будни, ага? — Мы подождем, — прервал его Эбби. — Я недолго! — Девушка побежала вверх по лестнице. — И что это такое, Андерсон? Нам надо найти, — он понизил голос, — информацию про… — Я не хочу ничего делать. — Талли округлил глаза, открыл в удивлении рот, подбирая слова. — Хватит с меня! Чарли, я просто хочу немного забыться, нормальным способом, а не напиваясь до беспамятства, пройтись с тем, кто не станет двадцать четыре на семь давить на больное место… — Эбби сунул руку в карман и нащупал там какой-то бумажный комок. Интересно, что это? На деньги не похоже… Бумага начала мокнуть от влажного и теплого касания пальцев… Тонкая, шершавая… Кусок газеты? Но что он делает в его кармане? Деб подсунула, когда столь долго прощалась и обнимала? Или кто-то еще, ранее? — Что там такое? — Чарли, само собой, заметил — с его другом что-то не так. — Не знаю, нашел бумажку в кармане… — Эбби вытащил сложенную в несколько раз газетную вырезку. — Мусор какой-то, наверное, механически положил в… Эй! Чарли уже выхватил у него кусок бумаги, развернул, пробежался глазами и вернул не слишком аккуратно вырванный клочок другу со словами: — Ты встрял, Эбби… — Что? — Альберт не верил глазам. Он смотрел на черно-белое фото: на нем Артур обнимал другого парня; он прекрасно знал, — кого. — Тут особо ничего не видно, — подметил Талли, он перегнулся через плечо Эбби, чтобы еще раз получше разглядеть изображение. — Как раз наоборот… — Эбби казалось, что он вполне себе узнаваем, хоть виднелась часть его лица (кто-то заснял их сбоку). — Даже если никто не смотрел на меня в упор, как ты сейчас, и не подозревал о моем существовании… Эх, теперь же много ума не требуется, чтобы сообразить — кто на снимке. — Но кто мог вас заснять? — Не знаю. Я видел какую-то вспышку, но подумал — ну, дальний свет фар или типа того, все-таки станция. — Ты прочел? Литеры — будто бы вырезанное из кусочков бессвязное послание или текст на незнакомом языке — только-только встали в нужном порядке, обрели смысл. Заголовок гласил: Убийца студента из CCAA — кто же он? Что еще скрывается за трагедией: зависть, ревность, ненависть? Кто видел жертву последней? Подробности ужасающего преступления читайте на странице… Начиналась статья со слов о сексуальной распущенности и явно выдуманной (хотя как знать?) статистики о случаях насилия среди сексуальных меньшинств и по отношению к ним. Потом шли (под стать заголовку) притянутые за уши теории прямиком из дешевого грязного детектива в мягкой обложке. — Что за херня? — Написано: фотография прислана анонимным свидетелем. — Чарли ткнул в неровный край в конце статьи. — Я же говорил тебе, Эбби, говорил, разве нет? И вот, пожалуйста! — Чарли всерьез переживал не меньше, только тогда Эбби не мог этого понять. — Полиция точно этим заинтересуется… — И ты видел статью вчера? — У Эбби ушла земля из-под ног. Он боялся, что обнаружит в колонках свое имя, но его лишь нарекли «Последним видевшим жертву». — И все остальные? — Нет! Я бы тебе сказал… Где ты вообще ее взял? — Не знаю! Кто-то мне подсунул… — Флетчер? — Без понятия, Чарли! Какая разница, ведь это уже в газете… — Да, да, ты прав. — Талли почесал подбородок. — Вот же гадство, Эбби… От подобного клейма так просто… Погоди, нам надо скупить все газеты… — У него уже моментально созрел план — безумный, бессмысленный, но Чарли постоянно легко и незамедлительно принимал решения — так и сейчас. — Или вот, погоди… Кто написал эту статейку? Ага, некий Э. Паркер… Или некая. Наведаемся в редакцию и… — Спасибо, Чарли, за твою участливость… Но она уже вышла вчера… — Эбби вздохнул. — Слишком поздно. И нам это не остановить. Я пойду, не стоит тебе находиться рядом со мной… — Я не верю… Ты же мне вчера все рассказал, Эб? — Почти. — Эбби изучал носки туфель, каждое отверстие в светло-коричневой коже и их совокупность, образующую орнаментальный узор, — лишь бы не смотреть на Чарли. Почему он вообще все еще стоит здесь? А почему Чарли по-прежнему рядом с ним? В кадр с его расставленными (прилипшими к мостовой) стопами вторглась темно-синяя обувь, ее узор, фактура — Талли-Торндайк так близко, теперь композиция уравновешена, только ее нужно перевернуть — синее, темное, насыщенное перетянуло взгляд, а он, повинуясь цветовой уловке (неужели?!), поднял глаза на Чарли. — Почти?! Андерсон! Между вами действительно что-то… — А вот и я! — Сжимая в руках маленькую записную книжку, появилась Линда. Ее клетчатая юбка крутанулась, грудь вздымалась от спешки под кремовой полупрозрачной блузой с купированным жабо. — Что стряслось? — с кристально чистой наивностью, на которую только способна, спросила она, увидев мрачные лица парней. — Прости, Линда, у меня появились неотложные дела. — Эбби поспешил прочь, спрятав клочок газеты с глаз долой. — И куда ты собрался?! — кричал ему Торндайк. Линда удивленно хлопала глазами. — Живот у него заболел, сама понимаешь, как прихватит после пьянки, если намешать всякое, — оправдал друга Чарли. — Ладно, еще увидимся! Он без меня никак не справится… Пожалуй, провожу его в медпункт! Торндайк погнался за Эбби Андерсоном. Линда Тинсли пожала плечами и направилась в «Хамнет», радуясь погожему деньку и тому, что вернула блокнотик со стихами. А Эбби Андерсон… Хм, странный он. Все, что не происходит — к лучшему! Да, пожалуй, стоит просто выбросить его из головы.