Пропащие

      Они снова в Экзеси, на Свалке. Ржавые древние контейнеры-близнецы раскалились, щёлкают и пышут жаром. Пусть Вакса сидит на ковре у входа в их жилище. Никого нет, все ушли по делам, и неизвестно, сколько времени в запасе.       Она что-нибудь поджигает, как обычно. Кусок резины или пластмассы закипает в пламени, оплывает, над ним вьётся чёрный дым. Вёх подходит ближе. Вакса поднимает глаза. Вот-вот кивнёт, мол, чего надо? Но нет, она медленно встаёт на ноги. Глядит нахально и с вызовом, не отталкивает. Притягивает. Взгляд теплеет и впивается, как рыболовный крючок, который назад уже не вытянешь. Вакса берёт за руку, за кончики пальцев. Вёх в ответ не может сдержать улыбку. А думал, уже никто его не проймёт и не заставит смутиться. Что уж там, из него теперь искры сыплются! Вакса поворачивается ко входу и ведёт в глубину контейнеров, где родительская комната. Там совсем мало света, разложена постель. Настоящая постель с периной.       Вакса тянет ближе, кладёт руку Вёха себе на талию, склоняет голову вбок и целует. Пола под ногами больше нет, теперь это зыбучий песок, трясина, успевай только держать равновесие. Целовать — табу из табу даже для Змеёныша, это уже чувства, целовать себя он не позволял никогда и никому, но теперь все его принципы идут прахом, он охотно сдаёт последний рубеж.       Керосин и гарь, пропитавшие Ваксу, разрывают ноздри. Он готов толкнуть её на эту постель, завалиться сверху и тискать до синяков сквозь мягкую вытертую ткань одежды, ни к чему не прикасаясь голыми руками. Всё и так прекрасно чувствуется, особенно её грудь, безумно нежная, мягкая, как пух. Они просто играют, ничего такого. Просто сходят с ума, это можно.       Пока она не замирает и не говорит, глядя тяжело и дико:       — Давай.       И снова оба задыхаются, снова в висках гул крови, снова запах птичьих перьев от её волос.       А вот дальше всё становится как-то прохладнее. Без накала и трепета. Назад. Может, лучше пусть сама подойдёт? Одетая в совсем тонкое, просвечивающее, липнущее к влажной от мытья коже. Холодные капли на загорелых плечах…       Вёх еле успел дёрнуть покрывало на себя. Корн, вломившийся без предупреждения, этот вороватый жест не мог не раскусить и брезгливо выругался.       — Стучаться надо! — проворчал Змеёныш. — От испуга и расстройство нервное схватить можно!       — Нашёл время. Вставай давай, пора сваливать. Внизу уже все почти готовы.       Змеёныш вздохнул с сожалением. Комната, где он спал один, уже стала ему привычной. Сосновые черти с потолка больше не подглядывали, одиночество тоже рассосалось. А теперь снова неизвестно как, с кем и где придётся коротать дни и ночи. Он не стал терять времени. За несколько минут побросал пожитки в мешок, оделся и поплёлся вниз. Помогало проклятое самообладание. Наука жить так, чтобы не жить как хочется, и даже не показывать, что так тебе совсем не хочется жить.       Посреди двора стояла телега с натянутым на высокие обручи тентом. Циркачи окружили её, скептически разглядывая, и молчали. Было ещё совсем раннее утро, жилы тянуло от недосыпа, и каждое слово отдавалось лёгкой болью в голове, так что Вёх поморщился, как только Анна заговорила.       Хозяйка потирала руки:       — Здорово я придумала, а? Так вас никто не обнаружит.       — Солнце низко. Насквозь будет просвечивать, нас под тряпкой увидят, — сказала Вакса за всех.       — А вот и нет. Загляните внутрь, — махнула рукой Анна.       Инкриз отодвинул рукой ткань и охнул.       — Идея ясна. Вопрос только по исполнению. Почему не ворох соломы хотя бы?       — Ага. Чтобы туда вонзили штык?       — Нет, не надо, — скривился Инкриз.       — Тогда полезайте. Это самое безопасное.       Прощались быстро, но с тревогой, которую сложно скрыть. «Держись, держись!» — повторял Инкриз, обнимая Анну. Ей, пожалуй, тоже запас мужества не помешал бы.

***

      — Бог в помощь! — махнул рукой дозорный.       — И ты не хворай, Матео!       Старый возница остановил лошадей.       — К галингам? — спросили его.       — К ним самым. Вот, везу овсяный квас. Очень уж им понравился, ещё купили.       Егерь спешился и проговорил, подходя к телеге сзади:       — Не серчай, надолго не задержу. Сейчас всех проверяют, даже своих.       Он заглянул под тент, покрутил головой, осматривая бочки, и продолжил:       — Да уж, водой не нахлебаешься нынче. Хочется вкусного.       — Я бы тебе плеснул, да…       — Нет-нет, не открывай! — запротестовал дозорный. — Прокиснет. Жалобы пойдут.       — Это уж точно. Поехал я, бывай!       Лошади тронулись, и, чуть отъехав, старик проговорил через плечо:       — Эй, вы! Можно вылезать, если ещё кто-то живой остался.       Первыми выбили крышки Вёх и Тиса, за ними из своей бочки полез Инкриз, но застрял, потерял равновесие и рухнул на бок, сдавленно вскрикнув. Змеёныш не дал бочке вылететь на дорогу, прижал её к борту ногами.       — Что ж, — проговорил Инкриз, наконец оказавшись на свободе, — вы все можете ассистировать в фокусах с распиливанием ящика и всяческими исчезновениями. Чего не скажешь обо мне.       — Мысль на будущее, — пробормотал Вёх, устраиваясь поудобнее на досках. Тряска была такой, что хотелось в них вцепиться.       Маленькая прореха в тенте привлекла внимание Фринни. Она припала к дыре, разглядывая окрестности. Солнечный луч сделал её светлый глаз совсем прозрачным, рыбьим. Она задумчиво спросила:       — Как вы думаете, какая она, эта Лария Рав? Только бы суметь договориться с ней…       — Старая жаба, воняющая чесноком и кислятиной, как все эти святоши, — Вакса глянула исподлобья.       — Возможно, — согласился Инкриз. — Но мне хочется думать, что она войдёт в положение. Больше нам от неё ждать нечего.       — А вдруг совсем молодая? Чья-нибудь дочь, через которую можно продавить тех, кто там главный, — предположила Тиса.       Вёх, всё ещё впечатлённый ночными приключениями, представил себе Джиму в роли кормчей галингов. А что? Она упорная, неизбалованная, не бегает от трудностей. Но они наверняка сказали бы, что ей опыта не хватает и всякое такое.       Через полчаса телега остановилась. Старик ушёл и долго не возвращался — видимо, разговор вышел тяжёлый. Циркачи напряжённо ждали своей участи. Совсем не с руки было тогда выбираться и брести куда глаза глядят, да ещё на открытой местности, где каждого видно за милю. Но наконец возница явился с кем-то ещё и скомандовал:       — Вылезайте.       Только Инкриз почувствовал под ногами землю, тут же принялся отряхиваться и заговорил:       — Доброго вам дня, уважаемый! Мы приехали от Анны. Прекрасной женщины из Хопс. С нами случилась беда, и мы ищем помощи столь же благодетельной Ларии Рав.       Перед ним, скрестив на груди руки, стоял долговязый жилистый мужчина в странном сюртуке и чёрной пыльной шляпе, сильно потерявшей форму. Недоброе лицо с глубокими морщинами оставалось брезгливым и неподвижным.       Чтобы заполнить невыносимую тишину, Инкриз добродушно улыбнулся:       — Мы с ней не знакомы. Но, зная некоторые особенности вашего образа жизни, я полагаю, что многоуважаемая Лария уже на ногах и даже успела позавтракать, так что наш визит к сей великодушной даме…       — Лария Рав — это я, — не выдержал мужчина.       — Ах, вот как, — Инкриз стушевался. — Мы-то не привыкли к столь благочестивым именам… Записка! У меня есть записка.       Лария Рав забрал смятый бумажный треугольник из дрожащих пальцев Инкриза и развернул. Вёх, стоявший сбоку, смог различить пару слов:

      Казёл, помнеш как… хоть что-нибудь палезное…

случитцо то снису тебе бошку…

      На это кормчий ровным счётом никак не отреагировал, только кивнул и убрал записку в карман, продолжив беседу с Инкризом:       — Ты запачкан кровью божьего создания?       — Был запачкан, но благополучно отмылся. То есть, запачкан не в криминальном значении, а в самом что ни на есть бытовом. Так уж вышло. Я в жизни никого не резал, кроме ветчины да хлеба. И то, знаете ли, в лучшие времена!       — Что ты несёшь? — устало проговорил кормчий. — Какого хлеба? Если на плакатах в Грейс твоя рожа, а это точно твоя рожа, то на тебя спустили всех ищеек. Хочешь сказать, просто так, от скуки?       — По ошибке. Клянусь, по ошибке! Мне нечем доказать.       Тут взгляд Ларии упал на всех, кто стоял за спиной Инкриза. Кормчий подошёл ближе и стал рассматривать одного за другим. Казалось, чем больше он подмечает, тем больше морщин появляется на его и без того неровном лбу. Зато суровость вся испарилась.       Не прекращая изучать утренних гостей, он проговорил:       — Позапрошлой зимой Анна приютила наших младенцев. Мы не смогли бы их прокормить. Не знаю, что щёлкнуло в голове у этой дурной бабы. Впрочем, благодать и на животных снисходит. Я действительно стал её должником, — он глянул поверх очков.       — В чём бы там вы ни были замешаны, каждый заслуживает исправления. Тюрьма делает это грубо и без любви. Обитель Демиурга выше любого закона или приказа, так что вам повезло. Идёмте.       Непонятно было, радоваться теперь или пугаться угрозы исправлением. Вёх себя сильно бракованным не считал, да и остальных тоже. Ещё и «любовь» приплели. Не нравилось ему это слово, которым прикрывали всякие мерзости.       Козья тропа вилась по скале и заканчивалась на плато с полудохлой растительностью. Путь был коротким, но нелёгким, Вёх успел даже запыхаться, чего с ним давно не случалось на подъёмах. Наверху среди пустоши возвышалось несколько каменных зданий, оштукатуренных известью. Незатейливых, но больших, с деревянными пристройками. Лария открыл тяжёлую старую дверь одного из них и впустил всех внутрь.       — Я с моими жёнами живу на верхнем этаже. А дети здесь, внизу. Сейчас все в часовне, слушают проповедь.       Вёх окинул взглядом коридор, где очутился. Тоскливое местечко! Даже хуже школы, которую ему приходилось в детстве посещать. Ни тебе бумажных безделушек на досках, ни цветов в горшках. Голые стены, два ряда дверей и влажный каменный пол, источавший запах сырой глины.       — Старшие, поднимайтесь по лестнице и зайдите в первую комнату, — распорядился кормчий. — Я приду, как только побеседую с вашими детьми.       Инкриз и Фринни испуганно переглянулись и поплелись, куда было велено. Остальных отправили в одну из комнат, похожую на учебный класс, только очень маленький. Вмещал он всего пару шкафов с книгами и несколько письменных столов, за которыми все и расселись. Кормчий оперся одной рукой на пюпитр, стоявший у окна.       — Что вы знаете о нашем Демиурге? — вкрадчиво спросил Лария и глянул поверх очков.       Без строгости, но лучше бы с ней, потому что за безучастным лицом можно утаить какие угодно чувства.       — Ну, в общем, было много всяких богов, — решилась Тиса, — и среди них тот, кто умел создавать вселенные. Он насоздавал их много, хотел проверить, как там дела пойдут. А потом он умер, и всё осталось сделанным наперекосяк, поэтому мы страдаем.       «Осталось выяснить, откуда ты знаешь их постулаты», — поразился Вёх про себя.       Впрочем, Тиса всегда славилась тем, что знала много нужного и не очень.       — А как он умер? — вопрос был явно на засыпку.       — Они его убили из зависти, — теперь Деревяшка и вовсе ответила без промедления.       — Верно. И именно поэтому мы должны придерживаться его замысла. Пока живёт дело Демиурга, он жив через нас.       «Они решили, что в точности знают, какой был замысел у создателя. Вот именно они и никто больше. Живут, бедненькие, среди круглых дураков!» — усмехнулся Наг.       — Беста и фермеры преимущественно почитают богов-убийц. Поэтому мы стараемся не иметь с ними дел, пока можем. Однако они — тоже часть замысла. Мы должны быть терпимы к ним. Хорошо, — кивнул Лария, чуть смяв седую бороду, — самое главное вам известно. Я думал, будет сложнее. Тогда расскажу о наших правилах. Выполнять их обязательно. Помимо вас здесь живут и исправляются ещё двадцать юношей и девушек. Также в другом корпусе есть взрослые, старики и младенцы. Иногда вам придётся за ними ухаживать, но главная ваша задача — учиться. Запрещается запирать двери и появляться где-либо в неподобающем виде, даже в коридорах. Запрещается пить и есть вне столовой.       — Это ладно. Но вы же не разделите нас? — Вёх изобразил на лице настоящую трагедию, — Мы все родные. Даже в приюте не разделяют!       — Нет, но вы с девушками будете спать в разных комнатах.       — А можно тоже спросить? — встрял Корн, — Нас-то зачем исправлять?       — Юноша с чёрными губами, я бы на вашем месте помалкивал.       Еле заметная тёмная полоса не укрылась от глаз кормчего. Видимо, насмотрелся он уже на таких. Лучше бы Кукурузина не открывал рот.       — Вы теперь в хороших руках, — мягко закончил Лария. — Расходитесь по комнатам, одежду скоро принесут.       В помещении, где жили уже десятеро, Корну и Вёху определили свободную двухэтажную кровать. Вскоре им принесли типичные галингские вещи: приличные штаны без единой дыры и пижонские светлые рубашки. Несчастный Кукурузина был вынужден терпеть резь в подмышках и ходить, приподнимая руки, как пугало, потому что на его саженные плечи рубашки не нашлось.       Вёх затянул под воротником узкий галстук-боло, критически глянул на себя в небольшое зеркало у входа и резюмировал:       — Типичный извращенец.       — Почему извращенец-то? — буркнул Корн.       — Они хлыщи. Изо всех сил пытаются заштукатурить свои замашки, да только издалека всё ясно.       На общем обеде, куда всех согнали в полдень, началась молитва. Длилась она невероятно долго. Змеёныш слов не знал и только дивился тому, зачем тратить столько времени на проговаривание вслух чего-то там витиеватого. Почему не правил жизни в лютый мороз или поиска полезностей на свалках? Если бы все вот так выучили некоторые важные вещи, глядишь, больше народу выживало бы. Однако галинги редко терпели нужду. Может и существовала в их вере какая-то хитрость, способная выручать. Глупо недооценивать тех, кого не понимаешь.       Ребятам, присутствовавшим в столовой, было лет по шестнадцать-двадцать, как и девчонкам. Но если первые казались какими-то пришибленными, то вторые Вёху сразу понравились. Девочке нужно было натворить кучу интересного, чтобы её отправили на исправление. Они мало говорили, но часто бросали взгляды по сторонам и скрывали улыбки. Тиса и Вакса удивительно слились с новой компанией и абсолютно ничем не выделялись, тогда как Вёх с Корном торчали посреди ребят точно два сорняка в огороде. Змеёнышу казалось, даже совсем вылизанные они будут отличаться от прочих нахальными рожами.       И тут он понял: Корн, с которым они редко делали что-то вместе, теперь будет рядом постоянно. Они вроде как никогда не дружили, не только из-за Ваксы. Сталкивались только когда надо было что-нибудь спрятать от родителей или помочь им. Вёх не имел представления о том, как Корн к нему на самом деле относится, и старался в это не вникать. Зачем, если никаких проблем пока не появилось? Иногда казалось, Корн терпит его только ради общего спокойствия.       Если бы не кончилась молитва, у Змеёныша бы от волнения потемнело в глазах — столько неприятных мыслей завелось в его голове под чёткий речитатив воспитанников. Наконец все сели за еду. На тарелках было навалено нечто овощное, и это нечто тушили до полной потери съедобного вида. Ребята равнодушно заталкивали в себя обед, явно не приносивший им никакой радости. Вёх только усмехнулся: ишь, пусть скажут спасибо, что овощи настоящие, не сравнить с котяхами из жмыха пополам с сеном, которые в городе продают на одном прилавке с поддельным молоком. В худшие дни и такая кормёжка отлично съедалась. По крайней мере, у галингов было чем полакомиться.       Инкриз часто говорил, что светская беседа чудесно сближает и незнакомцев, и родных, с которыми не знаешь, как навести мосты, нужно только найти правильную тему. Вёх решил воспользоваться трюком и вполголоса поведал Кукурузине:       — Искал я тут, где хвост приподнять, и набрёл на уборную. Сразу обрадовался, что и двери есть, и перегородки. Да только… Ты же тоже это видел?       Корн подумал несколько секунд, хмыкнул и ответил:       — М-м-м. Зато в перегородке дыра в два кулака.       — Здесь, где все такие правильные! — Вёх злорадно оскалился.       — Дурацкий способ подглядывать. Тебя же моментально вычислят.       Святая простота. Нет, на просвещение Кукурузины касательно таких дыр Змеёныш точно не подписывался. Да и сам Корн точно не хочет такого знать. Зато Наг теперь ликовал и подбрасывал фантазии о том, кто именно проделал эти дыры. Он радостно приписывал демарш каждой постной роже по очереди и лично Ларии. Такое всегда помогает, если боишься окружения, в которое попал, или кого-нибудь определённого.       Но чем больше Вёх глазел по сторонам, тем меньше верил в обычные ужасы про наркотики в компоте, избиения и заталкивания в клетки. Нет, здесь этим не пахло. Никаких отглаженных воротничков, остервенелых взглядов, только тоска тяжело дышала в затылок. Отколотые краешки у тарелок, видавшие виды клеёнки на столах, полопавшиеся тут и там, синенькие выцветшие платья девочек… мило, но безжизненно. Впрочем, если дома из тебя ежедневно делают отбивную или тебя выворачивает в ломке после зелий всех мастей, то такой приют покажется курортом.       Закончив обед, воспитанники одновременно поднялись с мест и зашагали в сторону коридора. Все стекались в небольшой зал за одной из дверей. Стулья там стояли в круг, на них лежали одинаковые потрёпанные книги. На обложке крупными буквами значилось: «Петер Галинг. Мои беседы с создателем».       Поначалу Вёх обрадовался: новое чтение — и бесплатно! Он сел подальше, за чужие спины, устроился поудобнее и успел пробежать глазами пару страниц. Завязка была не самая толковая. Автор с кучей подробностей описывал своё детство в далёкой деревушке и всё давил на видения да фантазии: то он видел кого-то с крыльями, то с хвостами, слышал дивные голоса, которые давали странные советы относительно саженцев и лечения коров.       — Юноша!..       Вёх встрепенулся. Зачитавшись, он фривольно растёкся на стуле и не заметил, как Лария Рав накрыл его своей долговязой плотной тенью.       — Я жду, чтобы меня слушали, когда я стараюсь говорить. Это в твоих интересах.       — Простите, — Вёх весь подобрался. — Я всегда забываюсь, если удаётся сесть почитать.       — Стало быть, тебя увлекло. Что интересного ты успел узнать из этой книги? Из нашего досточтимого Петера Галинга?       — Да пока ничего дельного. Хотя… — он решил взять такой же дурацкий самодовольный тон, как у автора начатого им опуса. — Вспомнил, как мы однажды все вместе красили контейнер. Мне было лет десять. Кукурузине тоже около того, — Лария на этих словах склонил к плечу голову и стал внимательно слушать. — И вот мажем мы эту краску, а она страшно воняет. Отец сказал, так и должно быть. Через часик-другой я увидел прямо на липкой ещё стене мелкие цветы. Подумал: кто же их нарисовал? Вот это чудеса! Стал их закрашивать, а на месте старых новые расцветают. Ну, бросил я это дело. Пусть себе цветут. Смотрю на маму, а у мамы корона, да не на темечке, а над головой. Я ей и говорю: «Мама, откуда у тебя корона, как у тех нарисованных дамочек с твоих магических карт?!». А она мне отвечает: «Ты перегрелся что ли?». И тут Кукурузина, вот этот умник, взял и свалился в обморок. В общем, полдня ещё мы всякие такие чудеса наблюдали. Папа эту банку с краской убрал подальше, но мы всё равно иногда крышку открывали втихаря, дышали над ней и потом та-а-а-ко-о-о-о-е…       — Достаточно, — недовольно поджал губы кормчий. — Вы видели галлюцинации, а не видения.       — А как отличить? — устало пробормотал Корн.       — Очень просто. Демиург не говорит со всеми подряд. Его аудиенцию нужно заслужить праведной жизнью.       — Я просто рассудил: если всякие видения — это до того важно, что можно о них даже книжку написать, и её читать будут… — Вёх невинно уставился в потолок.       — Вот когда твою книжку будут читать целыми общинами, тогда и обсудим.       Никому не нравится, когда влезают в складное, отработанное представление, а каждый урок кормчего и каждая проповедь на площади и были этакими представлениями для хорошо подготовленной публики. Однако обрубил он Змеёныша без злобы. По крайней мере, не подал виду.       Без особых предисловий в конце урока кормчий перешёл к делам своего приюта. Он проверил журнал дежурств, раздал каждому задания на вечер. Праведный труд на рыбочистке достался, очевидно, самым дерзким: туда послали девчонку, цокнувшую и закатившую глаза, и пареньков, которым всё не сиделось на месте. Ещё нескольких отправили на ночное дежурство снаружи и в коридорах.       — Вам бы я советовал прочесть книгу Галинга до двухсотой страницы, потому что завтра я спрошу у вас содержание. Надеюсь, вы понимаете, что здесь не приветствуется невежество. Особенно в вопросе веры. Все должны чётко знать своё место в этом мире, — проговорил кормчий, глядя на циркачей.       Что ж, выходит, и адского труда никакого не будет. И деспота во главе семьи-секты тоже.       «А ещё здесь можно оставлять книги там, где их читаешь», — подумал Змеёныш, не любивший убирать их на место. Память нарисовала ему кресло в углу их пристанища на Свалке, пару ветхих романов в мягких обложках и синюю тетрадку.       Синюю тетрадку, оставленную там.       Кончики пальцев вмиг заледенели. Он тут же подумал, что взял её с собой. Взял и забыл, потому что не взять было бы слишком плохо.       Вёх выскочил в коридор и бросился к общей комнате сломя голову. Там выдрал из тумбочки свою торбу, заглянул в неё и порылся бы основательно, только вот рыться было особенно не в чем. Книжка, бутылки с керосином, старый тупой нож — вот и всё имущество, которое он сложил туда.       Корн за его спиной говорил какие-то слова, а у Змеёныша в голове со страшной скоростью, сливаясь в жуткий и отвратительный опус, проносились картинки из его воспоминаний. Он начал писать эту тетрадку, чтобы запомнить, сколько денег ему должен Тоби. И за какие услуги. Со временем записи стали обрастать шутливыми заметками, а заметки становились всё длиннее и подробнее. Вёх и сам не знал, зачем всё записывает. С другой стороны, такое никому не расскажешь даже за чашкой самого мутного и тёплого самогона.       Взволнованный Корн хорошенько тряхнул за плечо, и Вёх опомнился.       — Что случилось-то?       — Всё пропало, — сказал Змеёныш, зажал себе рот и сел на ближайшую койку.       — Нихрена не пропало, — хмыкнул Кукурузина, — потому что у нас нихрена и не было с роду.       Пришлось объяснить ему в самых общих чертах. Корн не слишком озадачился, как будто совсем не вник.       — Инкриза могут оправдать, потому что он не делал ничего. А я делал. И своей рукой всё записал.       — Ну, в первую очередь, огребёт Тоби. Это его лавочка.       — Тоби огребёт, да, — Змеёныш нервно затряс головой. — А потом натравит на меня парочку бандитов, подумав, что я его сдал. А сделать ничего будет нельзя, потому что я сам закон нарушил.       — Подожди, — выдохнул Корн. — Вот сколько тебе лет было тогда? Если меньше шестнадцати, то тебя судить не будут, а если больше, то могут посадить на пару лет.       — Анна говорит, мне за двадцать. Сам я в это не верю. Никаких бумаг у нас нет.       — И хорошо. Тебя нигде не отметили, когда ты родился. То есть официально ты — беста, они в документах себе любые цифры пишут.       — Вот и нет, — Вёх опустил глаза. — Сразу ясно, что они где-то спёрли у городских младенца… меня то бишь… и ждали, когда побольше мяса нагуляет.       — Я же говорю, официально. Но вообще-то вы с ними похожи.       — Нет. Это чушь.       Не то чтобы Вёх слышал это в первый раз, но он ненавидел, когда так говорили.       Мысли о том, где и у кого могла оказаться тетрадка, все переплелись между собой и окостенели. Не разделишь, чтобы додумать хоть одну. Да ещё и отвлечь было некому: воспитанники почти не разговаривали между собой, перед ужином снова долго и монотонно молились, снова ели в тишине. Они вели себя так, будто к ним никто не подселил двоих чужаков. Не чурались, но и не пытались заговорить без нужды. Немного оттягивало беспокойство задание, которое дал Лария. Правда, Корна оно быстро доконало: то ему было слишком темно, то он ничего не мог запомнить и застревал на одной жалкой строчке по нескольку минут. Вёха порядочно разозлили его вздохи, и он ловким ударом захлопнул книгу, которую Корн держал в руках. Пока тот не вскипел, Змеёныш сказал:       — Топай в постель. Для меня двести страниц — семечек горсть, я тебе их перескажу. Тут осталось-то немного.       Корн не сразу поверил своему счастью, начал судорожно искать страницу, где остановился, но, снова пробежав глазами тягучий, спутанный текст, спросил с недоверием:       — Правда, что ли?       — У меня хорошая память, не беспокойся.       Через несколько секунд зал опустел, и Вёх остался один. Он не горел желанием пересказывать с утра пораньше ту белиберду, которой начитался, просто хотел побыть один.       Уронить голову на холодный подоконник и кануть в невесёлые мысли.       «Это бесполезно, — услужливо отозвался Наг. — Даже Фринни со своими картами не сможет предсказать, как обернётся дело. Маловероятно, что облава прекратится сама собой. Свидетели-то были, но кто им поверит? И вообще, зачем они будут рисковать? Остаётся только прятаться. За убийство Инкриза могут вздёрнуть, а там накопится и твоих художеств в виде сообщничества и прочих похождений. Будем откровенны, долго ты в тюрьме живым и здоровым не протянешь. С другой стороны, ещё не вечер».       Далеко за полночь Вёх поплёлся в общую спальню. Его торба так и лежала на смятой койке. Он заглянул внутрь в тусклом лунном свете. Ничего не спёрли. Ощупал кровать — тоже без сюрпризов. Даже не напихали в подушку иголок. Змеёнышу самому стало смешно от того, что он на секунду расстроился. Очутился в новом обществе и, пожалуй, впервые не выхватил побоев или гадкой шуточки в первый день. Лишили заслуженного внимания!       — Что же вы такие варёные, а? Или вы замыслили серьёзную взбучку? — Еле слышно спросил он у сопевших сожителей, забираясь под одеяло.

***

      Утренний колокол загрохотал помятыми бронзовыми боками, и Вёх вскочил первым. В городах колокол всегда сообщал о большом пожаре, волках, надвигающейся буре и прочих нехороших явлениях. У галингов во дворе висел экземпляр поменьше набата, но как можно было привыкнуть к его жуткому звуку, Змеёныш себе слабо представлял.       Когда он уже начал застёгивать рубашку, то заметил, что Корн даже не пытается подняться. При этом его бока ходили ходуном — он уже не спал.       — Кочерыжка, слезай! — Вёх пошатал стойку кровати. — Лёг раньше меня, а опоздаем из-за тебя.       Корн перевернулся на другой бок, и стало ясно, почему из постели его вытащить так просто не удастся.       Бледный и весь в холодном поту, он смотрел бессмысленными крошечными зрачками, а губы стали ещё чернее, чем вчера.       — Это как так?! — Вёх подтянулся к нему, схватившись за изогнутую трубу изголовья. — У тебя что, запасы эльтая с собой были?       — Уже нет их, — еле ворочая языком, отозвался Корн.       — Паскуда! Хочешь отъехать, как твоя глупая подружка?       — Возможно.       — А о нас ты подумал, самоубийца хренов?! Маме нельзя волноваться!       Он медленно приподнялся, упираясь в постель дрожащей рукой, и проговорил:       — Я просто хочу уйти. Отсюда и вообще.       — И куда же?       — Куда глаза глядят.       Мутные, мёртвые глаза Кукурузины никуда толком не глядели.       — Чушь несёшь. Что теперь делать с тобой?       Дежурный с синей ленточкой на плече стоял у косяка двери и спокойно себе подслушивал. Когда Вёх кинул на него взгляд, он спросил:       — Идёте или нет? Нельзя оставаться здесь во время завтрака.       — Идём, дай минуту.       С горем пополам Корн оделся и зашагал в столовую. Его мутило от запаха еды в коридоре, и он еле плёлся, постоянно вытирая пот со лба.       Стоя слушать молитву он не смог, присел на край лавки, опустив голову. Вёх в этот момент заметил, что на раздаче среди гигантских кастрюль и клубов пара снуёт Фринни. Он незаметно улизнул сначала за квадратную колонну, потом в арку, ведущую на кухню, скрылся за стеной и очутился возле пустовавших раковин, где мыли посуду.             Фринни как раз через минуту понесла туда чан, весь ярко-рыжий от жира.                   Притаившийся в уголке Вёх напугал её, схватив за руку.       — Ай! Змеёныш! — тут же обрадовалась Фринни.       — А где Инкриз?       — Уехал с другими мужчинами охранять пастбище.       — Ему ружьё, что ли, дали?       — Да.       Вёх не смог сдержать смешок. Любое оружие в руках отца смотрелось игрушечным.       — Лишь бы догадался, с какого конца оно стреляет.       Фринни на это хохотнула. Она повернула ручку крана, но не стала занимать раковину.       — Умойся сейчас, а то потом не сможешь. Здесь какие-то странные порядки. Нигде невозможно нормально вымыться. Я спросила, почему так, а мне ответили, что достаточно стирать одежду. Потом сами удивляются, отчего у всех сыпь и расчёсы.       — Не подцепить бы чего… — проговорил Вёх, набирая воду в ладони.       — Как там Корн?       — Нормально, отлично, — Змеёныш отвечал, радуясь, что можно при этом закрывать лицо руками, — вчера читали допоздна.       — Рада слышать. Молитва вот-вот кончится, ступай.       Фринни притянула его к себе и поцеловала в висок на прощание.       Вёх осторожно вернулся на место, пытаясь делать шаги тогда, когда произносили какое-нибудь слово. Никто его отсутствия, похоже, не заметил.       Как только кончился завтрак, всех отправили на проповедь в часовню. Значит, прошли ровно сутки с того момента, как циркачи оказались в стенах приюта галингов, и пора было сделать выводы, чем и занялся по дороге Вёх.       Место казалось полностью безопасным. Если здесь давили и издевались, то только словами, но такое артистам нипочём. В них и бутылки не раз прилетали из толпы, да всё мимо, а уж сколько интересного они слышали в свой адрес!       Только вот быть всё время порознь не хотелось. В часовне можно было встать где угодно, и Змеёныш подобрался поближе к сёстрам.       — Ну как вы?       — Нормально, — пожала плечами Тиса, — только не дают ничем дельным заниматься. И Вакса не может ни черта запомнить из книги.       — Потому что я понять ни черта не могу, — заворчала Вакса. — Как можно помнить то, чего не понимаешь?!       — Тебе вкратце пересказать?       — Я не собираюсь ничего отвечать Ларии, пусть сам копается в своих сказках.       — Вакса, — без особой надежды проговорил Вёх, — ну не надо сейчас искать проблем! Корн ночью обожрался эльтая. И только идиот не заметит, что он обдолбанный до сих пор. Теперь ещё ты…       Она бросила короткий любопытный взгляд на Кукурузину и устало кивнула:       — Ладно, валяй. Только коротко.       Вошёл проповедник, все мигом смолкли. Пришлось говорить совсем тихо, прямо ей в ухо. Обкусанные губы иногда касались бархатной прохладной кожи завитков да ямок. И вместо всех важных слов, давно накипевших и рвавшихся наружу, приходилось пересказывать фантазии какого-то ненормального графомана, в которых голый мужик бегал по пустыне и разговаривал с пауками.       «Жалкий, трусливый мальчик, — дразнил Наг, — ты не осмелишься ей выговориться, а надо бы, но куда тебе!»       Вёх с ним почти согласился, стал сбиваться с мысли, но вдруг понял, что дело не в трусости. Он не хотел ничего говорить именно здесь и сейчас, в этом гулком сарае, стоя среди чужих.       Позже он рассмотрел священника получше и узнал. Это был тот самый, с площади, которому он сорвал проповедь. Ах, что это был за день! Тогда ещё не случилось ничего, и самой большой проблемой казалась жара.       С пересказом Вёх вполне справился и мог надеяться, что в голове у Ваксы задержалось хотя бы самое главное.       — О любви, любовь, любить… — склонял на все лады проповедник.       Речь его сливалась в слащавый, удушливый, как одеколон старухи, чад.       Под этакий аккомпанемент Вёх заработал премерзкое настроение, которое было уже ничем не перебить. Беги — не беги, а будешь встречать знакомые лица, и рано или поздно прямо перед носом появится сыщик. Или ещё хуже — тот всадник из Экзеси. Егерь без половины брови. Не забудешь такую рожу. С тех пор как мир превратился в занюханную деревушку, вся жизнь зациклилась и стала кусать себя за хвост. Даже пустячные дела имеют кучу последствий, не уйдёшь от них никуда. Проповедь тянулась и тянулась, почти пересеклась с обедом. Ноги гудели и плохо слушались, когда Вёх зашагал вместе со всеми назад.       Он с сожалением проводил взглядом сестёр и понял, как ему претит просто обмениваться взглядами за едой да стоять рядом на проповедях. Слишком много их связывало, слишком долго они находились вместе. Как щенки в коробке.       К вечеру Корн, очевидно, суицид решил отложить и стал приходить в себя, да только проблем с ним прибавилось.       Вёх всё-таки обнаружил интересную пропажу: кто-то подрезал из кармана штанов зажигалку Ваксы. Он понял это, когда пришли забирать вещи в стирку. Выпасть она никак не могла, карман был застёгнут на пуговицу. Пару раз Змеёныш выругался вслух. Корн со своей верхней кровати заинтересованно свесил кучерявую голову:       — Ты чего?       — Вот крысы, покопались в одежде!       — Спёрли что-то?       — Между прочим, да.       Почему-то Корн сразу взвился и помрачнел. Он подозвал дежурного:       — У нас тут вещь пропала, уважаемый товарищ надзиратель.       — Что за вещь?       Ох, нельзя было говорить! Но и замять уже не вышло бы. Вёх решил, что никто не сознается в краже, и сказал:       — Зажигалка. Металлическая.       Дежурный пожал плечами:       — Может, потерял?       — Нет, на полу не было.       Оглушительный свист заставил всех, кто находился в комнате, взбодриться. Корн спрыгнул на пол, закрыл дверь и подпёр её своей тушей.       — Значит так, наши вещи не трогать! Кто взял чужое — пускай отдаст.       Кукурузину потряхивало, зрачки так и остались крошечными. Никаких сомнений в том, что он твёрдо решил почесать кулаки, не осталось.       — Тут все в сборе?       — Да ладно, чёрт с ней, — попытался вмешаться Вёх, но напрасно, Корна неотвратимо несло на приключения.       — Брат говорит, вы у него зажигалку спёрли. Мы и так нищие. Вам не стыдно, ссыкуны?       Дежурный опасливо спрятал кисти рук в подмышки. Встревать не решался. Все остальные молчали.       — По-хорошему отдавайте, а то я рожу разобью первому, до кого дотянусь. Я не шучу.       Поскольку тишина и переглядки продолжились, Корн долго ждать не стал и схватил за шиворот парнишку, ниже его на полголовы.       — Будешь, значит, за всех отвечать! — рыкнул Кукурузина и толкнул того к стене.       У окна кто-то судорожно завозился, тихо заспорил, и наконец, ему протянули заветную металлическую коробочку. Корн не глядя схватил, но не только её, а руку и, каким-то неведомым движением зажав между пальцами мизинец отдававшего, выкрутил.       Такого вопля Вёх давно не слышал. Надо было как-то отвлечь озверевшего брата, но тут он заметил, что дежурный попятился в двери. Пришлось отловить его и обездвижить, схватив сзади за шею.       — Я тебя прирежу, если хоть кто-то узнает, — сказал Наг своим потусторонним просевшим голосом.       О, эта тварь всегда была убедительной в трудную минуту. Как бы тяжело с ним ни приходилось, Вёха частенько спасало только слияние. Вот и дежурный это оценил: попросил отпустить его и пообещал не открывать рта понапрасну. Аркан из стальных жил его выпустил, и он ещё долго обалдевший слонялся по комнате, не смея выйти, да всё косился на Вёха.       Корн самодовольно осмотрелся, смерил Змеёныша шальным взглядом и хохотнул:       — Ну мы с тобой и хулига-а-а-ны!       Пришлось криво улыбнуться и кивнуть ему в ответ, чтобы не нервировать.       Тут Корн присмотрелся и обнаружил, что зажигалка ему знакома. Маятник угроз качнулся в другую сторону.       — А она у тебя откуда? Это же Ваксы.       — Ну да. Вакса мне отдала, чтобы не потерять.       — Она её никогда никому не отдавала, — выговорил Корн медленно и чётко, — Даже прикурить. И вдруг — тебе? Чтобы не потерять?       — Помнишь, мы в Хопс… — замямлил Вёх в ответ, но договорить ему, конечно, не дали.       — Сдружились, да?       «Предатели!» — хотел он сказать на самом деле.       — Мы и не ссорились.       Держа между указательным и средним пальцем, Кукурузина протянул зажигалку.       — Извини, я не настолько тупой, — отозвался Вёх, скосив глаза на то, как поскуливающий паренёк пытается вправить себе мизинец.       Тогда Кукурузина зажигалку подкинул. Без подвоха. Так, чтобы можно было спокойно поймать, что и сделал Вёх.       — Значит, и это у меня тоже отобрали. И Ваксу тоже.       Было даже хорошо, что Корн сам всё понял. Меньше объяснять. Отпираться и вовсе не стоило ни секунды.       — Вы вроде разбежались. Точнее, ты. Ей аж до слёз хотелось всё вернуть как было, — Змеёныш старался говорить негромко, чтобы не баловать любопытных. — Но у тебя другой интерес появился.       Корн не ответил ничего, просто залез назад на свой второй ярус и затих.       На вечерние занятия он не пошёл, Вёху пришлось выдать Ларии полуправду про плохое самочувствие. Тот явно догадался обо всём. Небось, каждый месяц такие черноротые попадали на исправление.       С пересказом текста циркачи справились неплохо. Кормчему почти не пришлось их поправлять, только в мелочах. Дослушав, Лария не стал переходить ни к делам общины, ни к нравоучениям. Видно было, что и не планировал, на уме припас другое:       — Я заметил, что ребятам интереснее слушать ваши рассказы о жизни там, за стенами приюта. История про краску была забавной, — он даже растянул рот в полуулыбке, затем подщипнул над коленями брюки и опустился на стул рядом с циркачами. — Вспомните ещё что-нибудь?       — Вы серьёзно? — Тиса удивлённо опустила подбородок.       — Конечно.       Такой беспричинный интерес действует хуже, чем внезапная просьба рассказать анекдот. Все до единого вылетают из головы.       — Что-нибудь забавное или… — Вёх решил взять байки на себя, раз уж начал.       — Не обязательно, — помотал головой Лария. — Просто расскажите, как вам удавалось заработать на хлеб и куда вы прятались зимой.       Рассказ поначалу вышел сбивчивый, каждый тянул в свою сторону. Вспоминали, как ворошили Свалку и какие диковинки там находили, как на дальних переездах спали под открытым небом, как порой еле успевали добраться до зимнего бункера в Юстифи. Кормчий не перебивал, иногда только уточнял что-то. Не возмущался, когда Вакса крепким словцом вспоминала тех, кто пытался обмануть их — не заплатить или обокрасть.       Как же давно они выступили в первый раз! Порядка десяти лет назад. От самых первых дней, когда Фринни учила их держать равновесие и растягиваться, до последнего лета со всеми этими чёртовыми проблемами. Змеёныш многозначительно заглядывал в глаза сёстрам: понимают ли они, что нельзя похоронить всё это из-за чужой дурацкой ошибки? Понимали. Ещё как понимали. Грустно улыбались, даже когда вспоминали о плохом. О мелких трудностях, которые так и остались позади.       Только ближе к концу урока Вёх стал догадываться, к чему клонит Лария. Он как-то всё время выводил эту беседу на голод, усталость и скитания. Сам кормчий делал невозмутимую мину и невинно подкручивал кончик бороды, а вот воспитанники его переглядывались с мрачным видом, будто не понимали или не хотели понять, что не всё ценное можно потрогать руками. Точнее, самое ценное как раз-таки нельзя.       — А у вас, дорогие мои, — подытожил Лария для своей паствы, — кусок хлеба бывает на завтрак, обед и ужин ежедневно. Я уж не говорю о новой одежде и, самое важное, о миссии, о цели в жизни. Близится затмение. Мы должны встретить его во всеоружии. И не здесь, а далеко за нашими стенами. Готовы ли вы?       — Оно же вроде недавно было? — Тиса пожала плечами. — Нужно тогда запастись закопчёнными стёклышками. Если честно, это не очень интересное зрелище.       — Нет, я говорю не о солнце, — с очень озабоченным видом проговорил кормчий. — Но не будем раньше времени поднимать эту тему. Всё на сегодня. Спокойной ночи!