In smoky silence

      Горячие красные щёки и вовсе не от мороза — одна из причин, по которым Клоринда выливает на себя половину флакона тональника и пудрой сверху присыпает, не заботясь о появлении прыщей и всех возможных высыпаний, что пойдут по лицу вместе с неконтролируемым слюноотделением и литрами соплей из носа из-за дурацкой аллергии на весну и хорошее настроение всех вокруг.       Весна — пора не любви, а лютой ненависти к грязным лужам и обнаглевшим водителям, по чьей милости с белой блузки на постоянке льются потоки воды, превратив ткань в бесформенное, неудобно обтянувшее ледяным мокрым материалом, неприятное серое нечто — половую тряпку.       Вдобавок к куче мурашек вдоль позвоночника и испорченному настроению с сорванным охрипшим голосом по вине тех же самых «ебанутых водил с купленными правами на чёртовых тарантайках», одному из которых — третьему за последнюю апрельскую неделю — Клоринда почти выцарапала глаза и отгрызла половину руки безо всяких сожалений.       Потому что нечего тянуться к её пятой точке и просить номерок телефона, а затем в порыве опущенного на дно самой глубокой впадины мира эго из-за отказа поделиться нужной информацией назвать «девушкой лёгкого поведения».       И нарваться на тяжёлую артиллерию и одну из причин, почему без Ризли куда-либо опасно идти, ибо существует огромный шанс нарваться на идиотов, не понимающих с первого раза «нет, я знакомиться не намерена», «номер телефона кому попало не даю» и «не исчезнешь с поля зрения — я оторву тебе яйца и запихаю в глотку», сопровождаемых стиснутыми кулаками и острыми ноготками, вцепиться которыми в лицо очень даже не жалко.       Точнее — на разбитый нос, такой же кривой, как столбцы диаграмм в дипломной работе, пару «ласковых» и «поучительных» лекций от Ризли, в чьём взгляде порой демонов больше, чем в Преисподней, что даже страшно, и такой же смачный, как плевок в душу от научного руководителя, посмевшего обесценить большую половину с таким трудом собранного со страниц методичек разной степени давности материала, удар в челюсть.       Клоринда думать не хочет, сколько зубов в процессе было выбито и как скоро такие люди поймут элементарные правила поведения в приличном обществе, в котором не принято тискать за выдающиеся части тела при отсутствии согласия как такового и при наличии в шаговой доступности крепкого высокого молодого человека, занимающегося боксом с девяти лет, если нет желания угодить в травматологию и собирать по округе недостающие конечности.       Таким людям прямая дорога в психиатричку и в персональную «тетрадь смерти» чёрной ручкой десять раз подряд, но пока лишь остаётся бросать «не подходи — убью» взгляды исподлобья, пускать в ход всё имеющееся в запасе терпение, чтобы не осуществить угрозу с отрыванием детородного органа на полном серьёзе и стараться сдерживать защитнические порывы лучшего друга, уберегая от ночи в обезьяннике в лучшем случае. Вся шпана с их района уже и так шарахается, стоит ему появиться на горизонте, обходя десятой дорогой и стараясь даже не дышать громче положенного, дабы не нарваться на хук с левой и коронный-похоронный под дых до звёздочек и спасительной темноты перед глазами.       Но никуда от повышенного внимания не деться и в той же курилке, куда в перерывах между парами сбегаешь в надежде остаться наедине с тараканами в голове и затянуться гадкой «Короной», таскаемой у Ризли без зазрения совести, — не протестует никогда, улыбаясь по-доброму и с теплом, и в какие-то моменты Клоринда понимает, что до Луны и обратно к нему привязана. Никакого осуждения никогда, словно на своей шкуре чувствует от корней волос до кончиков ногтей.       И дело не в постоянном чьём-то намерении залезть ей под юбку, за острый язык оттрахать и так заткнуть, «преподав урок», чтобы не забыла, и снова нарваться на тяжесть кулака Ризли, чьё отношение к ней как к младшей сестре больше доводит до искренних слёз и негасимого порыва укутаться в него как в пуховое одеяло.       В не обошедшем стороной личностно-ориентационном кризисе с нагрянувшим пубертатом и осознанием, что, в общем-то, женщины привлекают больше мужчин, да и смотреть на плавные изгибы гораздо приятнее, чем на мышцы и отсутствие мягкости, куда можно при возможности зарыться лицом и спрятаться от серости мира, надышаться фруктово-цветочными ароматами и затеряться навсегда.       Ризли понимает Клоринду как никто другой на собственном опыте, слишком уж напоминая брошенного под дождём щенка всякий раз при попадании в его поле зрения студента с юридического факультета, и смотреть на него тянет жалостливо: хочется забрать себе в уютную квартиру, да нет ресурсов. А в их случае — диаметрально-противоположные позиции во вкусах, где одного тянет только на парней, а другую — исключительно на девушек вопреки всему.       Конкретно — пускать слюни исподтишка уже третий год на одни-единственные привлекательные бёдра в курилке, стоит Навии закинуть ногу на ногу в короткой юбке, засветив кружевную резинку чулка, обтянувшего ногу чёрным тонким капроном, что уже автоматически вызывает неконтролируемое потоотделение и заставляет давиться слюнями, словно собаку в жару. Небольшое помещение сужается впятеро и со всех сторон сдавливает красно-кирпичными стенами, дыхание запирая и комом в горле застревая, и в носу противно хлюпает — аллергия на цветение в самом разгаре.       Апрель в этом году совершенно не радует и подводит тратами на антигистаминные, чтобы уж совсем не растечься в лужу из соплей и слёз, ещё и с зудом в пазухах. Но лужицей безвольной всё равно растекаешься, и тут хоть расшибись в лепёшку — залипнешь на тонкую талию в корсетном топе с многочисленными завязками, куда зубами вцепиться хочется и не тратить время на распутывание узлов и сложных конструкций, лишь бы эту тряпку бесполезную с глаз долой. Уж сильно зрение своим видом прекрасным до боли мозолит, мешает курить спокойно и физкультуру прогуливать, без тяжких мыслей о том, как бы хорошо было оказаться под Навией, а при самом замечательном из возможных в параллельной Вселенной раскладов — посадить студентку с юридического к себе на лицо.       И стараться всякий раз не думать о приятной тяжести сверху и широких ляжках, сжавших голову до лёгкого удушья и приятной тесноты, сосредотачивая всё внимание лишь на пряном запахе и кислинке на языке, очень даже способном довести до Гонконга и заставить выкрикивать римское право вместе с именем Клоринды на каждые два-три движения.       Было бы это возможно — кое-кто бы счастливым умер ещё в процессе ласок, ведь нет ничего лучше перевозбуждения, очевидного недотраха и попыток хоть что-то с этим сделать.       Навия так близко, Навия — из разряда запредельного и хороший друг, знающий достаточно много, кроме того, как её хочется разложить на любой поверхности и раздвинуть ноги, унося за пределы мира в оргазменные дали.       У Навии поклонников море и знакомые по всему институту, и со всеми она в хороших отношениях. Каждому улыбка, нежное объятие и протянута рука помощи в момент крайней необходимости, и напрашивается шутка про конечность в помощь сама по себе, но Клоринда помалкивает и на Ризли замахивается с пинком — того ветром в сторону Нёвиллета сдувает и приклеивает банным листом к коже, что расценивается как личное предательство.       Естественно, в шутку.       Иначе пинка получит уже она, а ладонь у него очень тяжёлая — след на ягодице оставит горящий красным отпечатком пятерни под переливы смеха Навии.       Смеётся она тоже по-особенному: звонко, не тихо, но и не слишком громко — идеально, запрокидывая голову назад. В такие моменты волосы достают до поясницы и вьются на концах кудряшками, а взору представлена шея с бисеринками пота на коже в обилии мелких-мелких веснушек, соединить какие в созвездия языком мешает то ли слепота Навии по части намёков, то ли Клоринда просто не умеет разговаривать понятно.       То ли просто сам факт, что это — общественное место, а Меркурий в ретрограде курит что-то жёстче травки и поворачивается задницей внезапно и резко, меняя на корню положение и от внешнего мира отрезая хлопком двери и защёлкой замка с той стороны.       Дело дрянь.       В голове сумбур и непонимание с явным вопросом «какого хуя, собственно говоря, происходит?». Тут уже не вывезешь безразличной миной; удивление неподдельное прячется за страницами конспекта по психологии, интересной дисциплины, но с тонной воды и кучкой нюансов, один из которых пусть отношения к предмету не имеет, но узнать — стоит.       Например, долго ли так сидеть придётся.       Ещё и с Навией один на один, будто в отместку за грехи в прошлой жизни. Не иначе как страну от потопа не спасла, раз уж приходится топиться в вырезе блузки напротив. Не сказать, что у Навии сильно глубокое декольте — достаточное, чтобы воображение напитать картинками с соответствующим содержанием, будящими голодного, неудовлетворённого зверя.              А смотреть голодной гиеной на кусок мяса так, чтобы очевидно всем и каждому вокруг и не совсем, в промежутке между двумя полярностями, Клоринда за два года научилась и может преподавать тем, кто также страдает от тактильного голода и горящего тугого узла возбуждения, требующего разрядки.       Иначе исчезнет без следа, растекаясь под ноги Навии липкой лужицей мороженого под палящим солнышком, светящим сквозь окно под потолком, что лишает возможности вылезти наружу — слишком высоко и можно застрять — узко.       Дело действительно дрянь, а до конца физкультуры около часа. Вряд ли кому-то из студентов резко посреди учебного процесса приспичит травить свой организм никотиновыми парами и нарваться на десять штрафных по спортзалу от Фурины.       Однако Клоринде сейчас не до марафонского забега, голубых осуждающих глаз преподавателя и замечаний. Совсем-совсем не до санкций, отнимающихся конечностей из-за длинных дистанций и пошлющих её далеко и надолго суставов.       У Клоринды перед глазами лишь золото аккуратных локонов, ниспадающих волнами на красивый изгиб спины, переходящей в ягодицы, которые ладонями сжимает автоматически, притягивая к себе и почти хлюпающим из-за пыльцы носом утыкаясь в разлёт острых ключиц. Глаза не опускает — знает давно, какая у Навии пышная грудь, не умещающаяся в ладонях, какая чувствительная и как она любит, когда этой части тела уделяется особое внимание.       Не только парней, судя по тому, с каким восторгом на Клоринду смотрит, вовсе не по-дружески раздевает глазами, где в васильковых полях ведьмы шабаши с оргиями устраивают чаще, чем та дышит и разговаривает, а болтать Навия очень любит — не заткнёшь ничем, да и не хочется ничего другого. Только залипать на красивый рот, буквы в слова, а слова в предложения формирующий, и ловить себя на постоянной въедливой мысли извлекать звуки совсем иного толка.       Чтобы, желательно, с демонстрацией удовольствия, не пряча глаза стыдливо в прижатую ладонь к лицу, и с пикантным продолжением, на повторе во снах прокручивающееся кадрами старой киноплёнки, заставляя всякий раз просыпаться среди ночи на скомканных простынях и запускать руку под пижаму, доведя себя самостоятельно до необходимой разрядки с мыслями тёмными и тягучими патокой по венам.       Ведь только у Навии хватает бессовестности вклиниться между ног, раздвигая их в стороны до лёгкого вздоха, когда губы её, веющие клубничным бальзамом, врезаются в приоткрывшийся рот, не давая Клоринде и слова сказать.       Интересный способ заставить человека заткнуться, и вряд ли найдутся протестующие. Тем более, если это — девушка мечты и причина кончить от одних только касаний с позором от гиперчувствительности.       Только у Навии сил достаточно для того, чтобы заставить Клоринду поймать удивление и микро-инфаркт одновременно одними лишь поцелуями, скользить губами по лицу и спуститься на шею — каждая клеточка тела представляет один сплошной оголённый нерв, искрящийся от контакта с немного влажными от слюны и бальзама устами. Кожа под ними горит и плавится, собираясь мурашками и ускользая в самый низ — по венам и артериям плывёт и тянется по секундам.       Клоринда теряется в моменте и не до конца понимает, как всё пришло к тому, что поцелуи Навии — отдельный вид самого дорогого в мире наркотика и сейчас чувство опьянения от них сильнее того же гадкого виски из мини-бара отца. Но не протестует от рук второкурсницы, забравшихся под юбку и сжавших бёдра до жжения, расставляя их в стороны для удобства и присаживаясь коленями на каменную серую плитку прямо перед ней, не боясь оставить неприятные вмятины на коже.       Никаких слов — не нужны, когда и так всё понятно по одному взгляду Навии с чистейшей похотью в васильковых полях, сквозь которое пробивается сквозь бутоны золотистая ленточка привязанности и тонет в желании опуститься на самое дно, сделав настолько хорошо, чтобы запомнилось надолго и повторилось снова-снова-снова.       Так хорошо, что без касаний плохо на всех уровнях существования.       — Давно хотела это сделать, — голос Навии хриплый, мажет жаром по разлёту ключиц и мурашками скользит в подкорку мозга и прямо под кожу, — и мне плевать, что мы закрыты в курилке за час до лекции, Клоринда.       Давление с бёдер внезапно пропадает — холод кусает отсутствием ладоней, и сама она тянется к этим нежным рукам, выпрашивая обратно и одним лишь взглядом прося не дразниться. Игривая натура будущего юриста знакома очень хорошо, нестерпимо с неё зудит, и Клоринда за плечи Навию к себе тянет, целуя глубоко и мокро, скользя языком по нёбу и раззадоривая, не позволяя отстраниться и сдать назад.       Тогда она точно умрёт от бездействия и утянет за собой следом Навию.       Улыбается. Вместе с этим сердце проваливается в пятки, подскакивает выше и бьётся раненой птицей в рёберной темнице, — Клоринда без права обратно собраться распадается, раздвигая сильнее ноги, позволяя Навии огладить бёдра мучительно медленно и снять с неё колготки вместе с трусиками.       — Господи блять, — с губ — скулёж, кажется, жалобный, от улыбки с хитринкой перед собой скончаться не такая ужасная мысль, и Клоринда в волосы золотистые зарывается ладонями, гладя и чуть у корней сжимая, получая очередной микроинсульт от тёмного взгляда с бесами внутри.       И с чистым, не прикрытым восторгом, до трепета стискивающим клешнями в груди, мир воспринимается в несколько десятков раз ярче; Навия ближе подаётся и кончиком языка ведёт с нажимом по клитору — Клоринду подбрасывает с откинутой назад головой от импульсов удовольствия с каждым движением, проникая между влажных складочек и сводя с ума. Руки девать некуда — ближе, куда попадёшь, в плечи и в волосы длинные, чтобы сильнее на кулак намотать и заземлиться.       Куда ещё глубже.       С неё градом льётся пот, волосы путаются, в лицо кончиками, из пучка выбившимися, лезут и дыхание сбито до хрипов. Навия явно понимает, что именно с Клориндой делает и радуется — улыбка широкая чувствуется вместе с игривым шлепком по ягодице, — двумя пальцами уверенно толкается, не прекращая двигать языком и смотреть так, что стоны с губ срываются и тонут в прижатом ко рту локте.       Не нужно быть громкой, а хочется.       Пусть каждый проходящий мимо слышит, что умеет второкурсница с юридического. Не только болтать, но и возносить на седьмое небо, не жалея. Имея так, что хорошо и «быстрее, пожалуйста, Навия», как в тех самых снах на повторе, где было наоборот, но сейчас даже лучше намного: с возможностью в реальной жизни насаживаться и вперёд подаваться всем телом, почти оказываясь распластанной на идеальном лице.       На языке Навии чертовски хорошо и удобно под аккомпанемент из хлюпанья и стонов.       Клоринда это на подкорке мозга выцарапает и в ушах на повторе воспроизводить будет в моменты грусти и по ночам. Вся юридическая терминология на её клиторе вырисовывается кончиком языка и большого пальца, а указательный и средние сгибаются внутри на пятый удар сердца так правильно — необходимо до хриплого вдоха и пустоты в черепной коробке. До чувства едкого и противного с раскручивающейся с каждой фрикцией и сменой темпа пружиной в самом низу живота и той самой блаженной пустотой с потерей в моменте.       Осознание — ноль из бесконечности и в минус. Нет понимания крика — долгого, протяжного, с полным забытием всех мест и обстоятельств. Никакой курилки и последующих двух пар по философии и английскому, которые придётся тоже прогулять без зазрения совести, иначе поймут, что было в ней вместо никотина — пальцы с языком.       Клоринда готова на Навию молиться и о большем молить, но задыхается, трясясь и сжимая золотые растрёпанные кудри, пока оргазменная нега окутывает с головы до ног. И пусть по бёдрам течёт влага, когда пальцы Навии покидают влажное нутро, а другая аккуратная ладонь тянется в рюкзак за салфетками, Клоринда с трудом по кусочкам себя собирает, бесконечно повторяя и повторяя глупости.       Не вспомнит их потом, а может — тоже на них плевать вместе с окружающим миром.       Это — лучший секс в её жизни, однозначно.             Вместо слов — эмоций куча с пустотой в черепушке. Клоринда сквозь пелену замечает крапинки золотистого в васильковых зрачках, с трудом осознаёт скользящую по коже сухую бумажную текстуру салфетки и возвращение белья на бёдра, на поцелуй в губы отвечая немного лениво.       С собственным солёным послевкусием, о да.       Без желания сдвигаться с места. В объятиях растрёпанной и довольной, чуть ли не облизывающейся наподобие кошки, Навии теплее и уютнее, чем под пледом. Найти пристанище лица в ключицах и вцепиться в бока — альтернатива плюшевому медведю, и всё бы отдать за то, чтобы задержаться так на все академические часы и ещё немножко.       Навсегда.       Может, из этого когда-то выйдет что-то хорошее и приятное. Может, Клоринда однажды перестанет быть мямлей и признается в чувствах, вызванных не только желанием, но и более глубокой, осознанной сердцем давней влюблённостью с последующими взаимными романтическими атрибутами клишированных парочек из любимых маминых ромкомов.       До пары остаётся сорок пять минут в прокуренной тишине узкой комнатушки.