Скрещенные шпаги

Знаешь, я думаю, что если Бог существует, то он не в ком-то из нас — не в тебе или во мне — а в маленьком пространстве между нами. Если есть в мире волшебство, то оно в попытке понять кого-то, поделиться чем-то.

к/ф «Перед рассветом»

— Твоя мать водит машину как сумасшедшая. — Да, — в голосе Соноко слышалась гордость, словно быть сумасшедшей — это круто, новаторски, модно. — Она такая. — Кто — мать или машина? — тупо переспросил Эндо, щурясь от яркого солнца. — Они обе, — пожала плечами девушка, на ходу оборачиваясь к матери. Они вместе поехали за покупками в торговый центр. Мама пообещала коллеге, что доставит купленные недавно цветы в горшках, но из-за того, что она резко притормозила на парковке, некоторые цветы упали. Земля рассыпалась по багажнику, и мама неловко собирала ее руками. Соноко хотела помочь, но мама только огрызнулась, что сама знает, как лучше. В последнее время она была слишком раздражительной. Когда Соноко пожаловалась на поведение родительницы парню, он пожал плечами: «Менопауза. Тебя тоже это ждёт. Смотри не повторяй чужих ошибок: не разводись». Соноко пихнула Эндо в бок, но он не обиделся. Синоптики не врали: этим летом сезон дождей закончился раньше, чем обычно. Выйдя из машины, Эндо вынул из набедренной сумки темные очки. Соноко нагло вырвала их из его рук. Присвоила себе. Он посмотрел на нее страдающими глазами младшего ребенка в многодетной семье, которого обделили подарком на Рождество. Она не клюнула на крючок: давно стало понятно, что единственно верный способ реагировать на манипуляции Эндо — это игнорировать. Ямато был недоволен отъездом Соноко, начиная с этого момента: когда он впервые услышал о ее планах на каникулы, то обрадовался, что она собирается провести время с пользой, но расстроился, что она уезжала на побережье Окинавы к бабушке. Он обещал присоединиться к ней позже. Она не верила. Эндо был ненадежным человеком, и она не настолько сильно любила его, чтобы с открытым ртом выслушивать всю дичь, что он втирал ей с таким убедительным видом. Сколько людей, обманутых или кинутых им? Она не хотела быть в их числе. Только не она. — Мы могли бы съездить вдвоем, — не унимался Ямато, размахивая руками. — Я сто лет не катался с чьими-то мамашами. — Привыкай теперь. Это твоя вина, что ты ей понравился. Не нужно было быть таким обаятельным. А ведь не поспоришь. Ну и Эндо благоразумно не стал продолжать тему. Вместо этого они с Соноко бодрой походкой молодоженов направились в тц. Эндо всегда нравились торговые центры. Во-первых, там можно купить все, что угодно — от еды, одежды, украшений и духов до вантуза и туалетного ёршика. Во-вторых, некоторые люди засиживаются там с такой частотой, как будто у них своего дома нет. Ямато любил новые знакомства. В тц он удовлетворял жажду общения, которая часто сушила ему глотку. Невысказанные слова и невыраженные вслух эмоции давили на него физически. Он себе в этом не признавался. Стыдно как-то, унизительно. Он ведь такой крутой. Знает английский, весь усыпан татушками, как подростки прыщами, красивый, высокий, дерётся лучше многих. Не парень — мечта. А комплексы такие плевые. Искренности ему не хватает, видите ли. Живого интереса к его историям. И это при том, что он слывет хорошим рассказчиком, около него с детства вьются женщины всех возрастов, в рот заглядывают сверстники. И почему такая тоска нападает на него в присутствии Соноко? Не станет же он ей ныться о своих несчастьях? Не в его это приоритетах. Торговый центр болезненно белый, как больничка. Четыре этажа всего. Соноко знающим взглядом прогматика обводит пространство и направляется за продуктами. Ямато неожиданно для себя наклоняется к ней и зачем-то шепчет: — Скоро вернусь. Соноко пожимает плечами, но не удивляется — привыкла к непостоянности Эндо. Она-то рассчитывала, что он поможет ей донести пакеты. Теперь она не была уверена, что он вернётся, когда она закончит. Бог с ним. Эндо на эскалаторе поднялся на второй этаж. Там располагался магазин с косметикой. Даже два. Он зашёл в тот, что визуально выглядел подороже. Там все как-то аккуратнее и свет ярче. Ладно, дело не в этом. Просто магазин европеизированный. Там больше иностранных марок и меньше иероглифов. Это ли не счастье для того, чей паспорт души американский? Ямато бродит вдоль прозрачных стеллажей и ловит на себе любопытные взгляды сотрудников. Корректнее: сотрудниц. Ему тоже любопытно: будет ли он красиво стареть? Будут ли женщины сворачивать шеи, заглядываясь на него, когда ему стукнет сорок, пятьдесят и даже шестьдесят? Было бы замечательно для его честолюбия. Он присматривает лак для ногтей. Раньше он выбирал косметику только для Такииши. Но он не ценил старания Эндо. А вот Соноко точно оценит. Как, оказывается, приятно получать взаимность от человека, для которого стараешься. Эндо же привык к игнорированию. К тому, что он кричит, а в ответ — тишина. Соноко его не игнорировала, как, например, Бог игнорировал молитвы людей. Розовый или жёлтый? Черт. Розовый или жёлтый? От волнения руки вспотели. Так хотелось сделать правильный выбор. Под ложечкой непривычно засосало. Такое чувство, если Соноко не понравится его маленький подарок, она бросит его. Но это же не так. Страх иррационален. И все равно гудит в голове такой же иррациональной сиреной. Но громкой. Настойчиво. Когда муки становятся непереносимыми, Эндо обращается за помощью к консультанту. Девушка любезна и обходительна, не кокетничает. Второй час дня, но она, видно, устала. С утра на ногах. Не выспалась. Даже не накрасилась. Бедняжка. У неё живот жалобно заурчал. Она, конфуженно улыбаясь, невольно поглядывала на наручные часы. «Ждёт, когда сможет уйти на перерыв», — догадался Эндо. Ее советы оказались бесполезны. В итоге выбор все равно пал на Эндо — покупал ведь он. Чего мелочиться? Деньги в кармане водятся. Соноко — его девушка. Пока они вместе, надо радовать её всеми возможными способами. Эндо взял четыре лака — два жёлтых и два розовых, но разных оттенков. Он просто не мог купить зелёный или голубой. Соноко ассоциировалась у него с Солнцем и женственностью, а не зеленью и небом. Расплатившись, Ямато поспешил на первый этаж. В мозгу пульсировало: пока они вместе. У всего есть начало, а значит всему приходит конец. Неужели и им с Соноко тоже придёт конец? А ведь он только начал доверять ей. Проблема в том, что Эндо, в отличие от неё, не был оптимистом. Он отчаянно цеплялся за прошлое и за людей в настоящем, чтобы они не стали прошлым. Если бы Такииши ушёл, Эндо бы умер. Что будет, если уйти решит Соноко? Истерика. Агония. Горечь. Забавно. Швы их связи ещё не оборвались, а Эндо уже готовится к тому, что они разойдутся с характерным звуком расстёгивающейся ширинки. Да, член нужно освободить. Они не спали вместе. Как-то не довелось. У Соноко не закрытая душа, но если бы Эндо её опрокинул — она бы не раздвинула ноги, стала бы скулить, извиваться, бить его в грудь, и у него просто не встал бы член. Не то чтобы сопротивление его не заводило. Скорее напротив. Но с Соноко… хотелось быть нежным. Насколько возможно. Да, все-таки он не был оптимистом.

***

Возле кровати на черных бархатных обоях висит дерзкий плакат группы Blur. Эндо, глядя в улыбающиеся голубые глаза Дейва Раунтри, вспоминает, что в детстве тоже мечтал о голубых глазах. Именно голубых, без примеси синего, серого или зелёного. Ему казалось, что люди с голубыми глазами способны взором развернуть небеса и узреть Бога. Смешно сейчас, конечно, а тогда смешно не было. В детстве люди ещё не разучились мечтать. Ямато включил любимую у Blur песню «Song 2», откинулся на маленькую перьевую подушку, смежил веки и погрузился в беспокойную дрёму. Соноко скоро должна явиться. Он уверен, что не проспит звонок в дверь. Но оплошал. Соноко уперла руки в бока. Эндо чуть не спросил: «Ремень принести? Лупить будешь по жопе или по спине? Всегда мечтал поиграть в бдсм с милашкой вроде тебя». Соноко бы ему это не простила, поэтому он скучно, но благонадежно промолчал. Для Эндо музыка — такая же естественная часть жизни, как дыхание. Чтобы сгладить атмосферу, сделать её такой же бархатной, как обои в комнате, он подключил телефон к блютуз колонке в виде черепа и стал усердно, почти до пота, который выступает на лбу у геймера при решающей битве, искать медленные треки в своём плейлисте. Соноко, чувствуя себя одиноко, капризно потопывала ножкой и заметно дулась. — Эй, ну чего ты там копаешься? Я вообще-то к тебе в гости пришла. Провести экскурсию не хочешь? Типа самостоятельная, туалет сама найдёшь? Алло! — Должно быть что-то подходящее, — пробубнил Эндо. Терпение Соноко почти лопнуло, когда Эндо издал торжествующий клич и склонился в уважительно-низком поклоне, оставив злополучный телефон на кровати. Из колонки лениво потекла музыка. Ангельские звуки наполнили дьявольски-черную комнату рок-гитариста. Соноко оторопела: — Что ты делаешь? Щеки ее оделись мраморной белизной. Она хотела разозлиться на парня, но он разрушил её планы. — Приглашаю тебя на танец, — лукавый взгляд полоснул Соноко лезвием: она никак не ожидала, что, глядя на нее снизу вверх, Эндо будет господином положения. Каким-то образом ему удавалось подчинять себе пространство и людей в нем. Наверное, это природное обаяние не переплюнуть, сколько не пытайся развивать таланты, харизму, сколько не репетируй перед зеркалом улыбок. Конечно, она согласилась, вынужденно сделав изящный, но скованный неловкостью книксен. Отпиралась только ради непонятного им обоим приличия: — Я не умею танцевать. — Да брось, — Эндо распрямился, но протянутую руку не убрал за спину. Эта раскрытая ладонь принадлежит Соноко, а не ему. Он дождется, когда она об него обопрется. — У тебя же в этом году выпускной. — Если быть дотошной, то в следующем, а не в этом. И мы не в американском кино про подростков и школу. — Ты забыла про любовь, — Ямато хитро подмигнул. — В американском кино про подростков и школу всегда есть любовь. — Или отношения с родаками. — И это тоже. — Как скучно мы живем, — Соноко отвернулась к окну без штор или тюлей, только бы дрожащая рука Эндо не маячила маняще перед глазами. — Получим дипломы на церемонии вручения — и все. Ну, может, кто-то сгоняет в ресторан с родителями или друзьями. Мама пообещала сварить чихириябуши, а я взамен пообещала пригласить тебя. Тихо, по-семейному отпраздновать. Разве у тебя не так было? — После церемонии я побежал в клуб — танцевать, — Соноко скривилась. Видимо, для Эндо «танцевать» — ласковый синоним слова «бухать». По-своему поняв её выражение лица, парень изменившимся, вкрадчиво-доверительным тоном продолжил: — Поэтому и запомнил этот день как вечер танцев. Не умеешь — не страшно. Научишься. С таким-то наставником. Он гордо выпятил грудь. Соноко заупрямилась: — Я не дала согласие. Эндо светился самодовольствием, и это уязвляло ее самолюбие. Душу до ожогов третьей степени обжигала ревность. Эндо ведь там, в клубе, переспал со множеством девчонок? Это было до нее. Но разве от этого легче? Как бы хорошо они с Эндо не узнали друг друга, прошлое не переписать. Например, девственность Соноко будет ему принадлежать, а его девственность ей — нет. Вроде пустяки, почему так обидно? — А тебя никто и не спрашивал, — Эндо коварно ухмыльнулся и увлек девушку в танец. Он все-таки не дождался её руки — пришлось притянуть силой. Он так сдерживался, старался быть джентльменом. Она не оставила ему выбора. В конце концов, не на лопатки он её положил. Уж это её самолюбие перетерпит. Христианство учит милосердию. Если милосердие касалось не его, оно Эндо очень даже нравилось. Причинять зло и быть прощенным. Превосходный расклад. Глаза Соноко увлажнились от гнева, но она сморгнула их. Ямато притворился, что не заметил характерного блеска её розовых глаз. Он и сам игнорировал боль любимых. Может, с мамой вышло так же? Она, как могла, заботилась о нем, а он не замечал ничего, кроме своих обид? Пара кружилась по комнате не только физически, но и метафизически — обоих бросало в смятение. Эндо чувствовал, что Соноко гложет что-то, но спросить напрямую не решался. Она же, чтобы разрядить атмосферу, миролюбиво спросила, словно протягивая мизинец: — Это какая-то ковбойская песня? Из вестерна? — Да, — облегченно-резко выпалил Эндо. — Из «Золото Калифорнии». — Тебе нравится такое кино? — Очень. Тебе — нет? Вообще-то Соноко не поклонница кино в целом. Эндо знал. Но разговор продолжить нужно было во что бы то ни стало. Пока атмосфера между ними не воспламенилась. — Я… больше люблю пародии, — Эндо крепко держал девушку за талию, так крепко, что она боялась, как бы он не переломал ей рёбра. — На слэшеры, детективы, ромкомы… — Тебе подходит, — хмыкнул он гаденько. — Ты сама как пародия. — На что? — она не могла не уточнить. Было важно узнать значение этого хмыканья. — На кого, — поправил он как ни в чем не бывало. — На человека. — Это очень обидно! — Но это правда. Подождав, пока волны обиды отхлынут, Соноко снова вступила в полемику: — Снова скажешь, что правда имеет такое свойство — ранить? — Зачем говорить, если ты сама все прекрасно понимаешь? Соноко ни разу не наступила Эндо на ступни, но даже если бы наступила, это не причинило бы ему такую боль, какую ей причинили его слова. Он бы посмеялся, раскрой она переживания: шутка же, мол. Да только шутки зиждятся на почве реальности. Если Эндо несерьёзно говорил, что она — пародия на человека, значит он всерьёз так думал. Необязательно он проговаривал это мозгом. Наверное, это мысли его сердца. Скептики недооценивают сердце. Зря. Оно часто умнее головы. У большинства голова дурная: чужие навязанные стереотипые мысли. А у сердца все, хоть и банальное, но хотя бы искреннее, свое. Музыка закончилась, Эндо вытер несуществующий пот и выключил колонку. Соноко покосилась на него с неприязнью. Стеснённое в груди дыхание мешало здраво мыслить — набросилась она на парня по велению сердца, а не головы. Втянула губы внутрь, потому что страх царствовал вместо ума. Она, не зная, что делает, потёрла безмятежный член Эндо. Когда образовался бугорок, она освободила его бёдра от домашнего трико, но не нашла в себе моральных сил стянуть одежду полностью. Эндо беззлобно насмехался и не двигался: — Куда лезешь? — Просто хочу узнать тебя получше. — Что-то не припомню, чтобы вид члена способствовал раскрытию тайн души. Соноко закатила глаза. Эндо сделал то, что боялся и чего втайне хотел — не очень бережно опрокинул любимую на лопатки. Благо, постель мягкая. Соноко только сморщилась от неожиданности. Маленький нос по-мышиному дёрнулся. Он поцеловал кончик носа и задрал футболку с принтом клубничного пончика, под которой не было лифчика. Эндо втягивал ее сосок в рот с таким отвратительным хлюпаньем, с каким многие японцы среднего достатка в забегаловках поглощают рамен. Тело Соноко для него — всего лишь горячий ужин, инструмент, средство получения удовольствия. Занимаясь с женщиной сексом, он перестает воспринимать её как человека? Она всего лишь… существо. Бифштекс. Соноко не знает — она ведь ещё с ним не трахалась. Да… Эндо не умеет любить, как нормальные парни. Но она будет любить его и себя за двоих. Поцелуи ниже, без стеснения. Там, где клубок напряжения нужно распутать. Ещё ниже. Рваный выдох и толчок навстречу. Холодно. Там, где Эндо лижет, скоро Соноко заработает обморожение, настолько ей холодно. — Обычно девушки расслабляются, когда я целую их татуировки, — укоряет Эндо не столько Соноко, сколько себя. Реакция Соноко отличается от остальных. Ямато ведь в основном спит с искушёнными девицами, к которым не питает высоких чувств. А Соноко… это другое. Он с ней и сам как будто в первый раз все делает. — Ну и на что это ты намекаешь? — встрепенулась девушка. От короткой борьбы за право быть наверху её волосы растрепались. — На то, что я бракованная? — Даже в мыслях не было. Почему ты так напряжена? Боишься? — Это странно? — Вовсе нет. Но я не обижу тебя. — Забавно слышать это от человека с мефистофельской улыбкой. — Мефистофельской? Ты мне льстишь. На самом деле Эндо оробел — боялся, что Соноко его возненавидит, если он опорочит ее тело; но Соноко казалось иное, будто его лицо дышало преступным намерением. — Ничуть. Если бы мои глаза были большими зеркалами, я бы хотела, чтобы ты увидел свое отражение в них. — Неужели я настолько ужасен? — Эндо сочувствовал себе. — Не ты. Но мой страх. Давай в другой раз? Я сейчас… не могу. — Я буду тебя ждать хоть целую вечность. Эндо заботливо накрыл Соноко покрывалом, но не для того, чтобы защитить её от холода, а для того, чтобы защитить от себя. Больше всего на свете он вожделел её. Но нельзя. — Только не ты, Эндо. Почему в миг едва не совершившейся близости Соноко назвала его по фамилии? Неужели секс способен дорогих друг другу людей разъединить? И было ли что-то большее, раз это может распасться из-за такой мелочи? Секс — мелочь? Услышал бы это Эндо полугодовой давности, он бы засмеял себя из настоящего. Но Эндо здесь-и-сейчасному смешно не было. Соноко свернулась калачиком. Ямато истерзал ее грудь, и теперь она изнывала от непродолжительных, но болезненных ласк. Тело молило о продолжении, а остатки разума кричали об ужасе и фарсе происходящего. В книгах все было по-другому. В книгах героини томно вздыхали и обнимали шеи своих женихов. В реальности страх одолевал крохи удовольствия.

***

В вечер перед отъездом Ямато и Соноко чуть не переспали, но что-то помешало им. Эндо не мог найти этому определение. Впрочем, определить — значит сузить, ограничить. А то, что помешало им, было безгранично. Неуверенность? Страх? Недоверие? Нелюбовь? Попытки назвать это делали хуже. Эндо волосы чуть не рвал от отчаяния. Еда была ни сладкой, ни солёной. Погода ни плохой, ни хорошей. Все стало пресным. Эндо понял: пока они с Соноко не помирятся, он будет страдать. Он открыл новую форму страдания. Привыкшее к ударам Такииши сердце не чувствовало себя преданным от новых увечий. А вот Соноко… она тоже своим отказом, страхом, даже отвращением нанесла Эндо увечье, только не физическое, разглядеть его было невозможно, а значит и предъявить Соноко претензию. Нет синяков — нет претензий. Как-то так. Да и что можно ей сказать? Она девчонка. Впервые в серьёзных отношениях. Впервые кто-то сосал её соски. Наверное, его-то член — первый член, к которому она прикоснулась. Разве может он её в чем-то винить? Виноват только он, что его так легко задеть. Через два дня она ему позвонила. Сама. Это хороший знак. Он не сразу взял трубку, чтобы она не подумала, что он ждал её звонка. А он, сука, ждал. Эту битву, о которой она не знала, он уже проиграл. — Привет, — голос звонкий, на фоне море шумит. Значит, она на побережье одна, не с родственниками. Можно болтать, не подбирая выражений. — Ага, — вместо приветствия, с деланным равнодушием, будто он не скучал по ней до слез, — как добралась? — Нормально. Закаты мне тут нравятся. Провожаю их. Целых два заката без него. И она ему ни строчки не написала, как и он ей. А все мысли были только о ней. Ну как можно быть таким бесчеловечным? — Соноко, — голос как нечаянно выпрыгнувший гвоздь, из-за которого рухнет вся постройка, — то, что было… я, на хуй, не могу молчать. Что за хуйня? Соноко выдержала паузу, но не тишину — она громко задышала прямо в микрофон, точно вот-вот разрыдается. Эндо перешёл на угрозы: — Если ты сейчас мне не ответишь, я брошу все дела и рвану на Окинаву. И я не буду к тебе добрым. — Может, только этого я и хочу, — жалобный, почти комариный писк. — И что бы это, мать твою, значило?! — Слушай, Ямато… Ничего личного. Ну как это бывает? Дело не в тебе или во мне. Просто я струсила. Ты знаешь, я до сих пор часто разочаровываюсь в реальности, потому что очаровываюсь вымыслом и начинаю в него верить. А реальность… она не то чтобы хуже. Просто она другая. И нужно время к ней привыкнуть. — Прости уж, что не соответствую стандартам графов, про которых ты читаешь. Сказку я тебе изначально не обещал. — Э-э-эй, не защищайся, — мягко возразила Соноко, успокаивая Эндо. — Я же первая к тебе пристала. Мне сказка не нужна была. За ней я бы точно не к гопнику пошла. Мог бы и сам догадаться. Если бы ты тогда взял меня, это было бы изнасилованием. Причём в квадрате. Потому что я была бы напряжена до предела и сама себя изнасиловала бы терпением. Сжимала бы до треска зубы и говорила себе: терпи. Представляю — жуть берет. Ты бы трахал тело, которое тебя боялось и которое тебя не хотело. — А сердце? М? — Ха-ха, серьёзно? Сердце? Не ожидала услышать такие сантименты от циника вроде тебя. — Век живи — век учись. Не поговорка, а уебанство, но в тему. Сердцем ты меня не хотела? — Я и сама не знаю. Страх сильнее похоти. А может, это и был страх перед любовью. Ведь чтобы любить — нужно мужество. Мужество познать другого. Я предполагаю, что для тебя секс — это не «раскрытие тайн души» по твоему собственному выражению. Но для меня это сакрально. И мне нужно мужество. А от тебя — терпение, смирение, неуязвимость. Помнишь? В библии же написано, что любовь неуязвима. Любящее сердце невозможно ранить. Любовь не страдает. Страдает только эго. А у тебя, любимый, оно развито чрезвычайно. — Ну ты и сучка, Соноко. Я тебя недооценил. — Я слышу отчаяние-е-е, — пропела Соноко. — Люди злятся, испытав отчаяние. — Да иди ты, — ласково послал Эндо, почти поцеловал её словами даже находясь за шестьсот километров от неё. Любовь расстояний не знает или их побеждает. — Прости. Мне тоже было страшно. Ты такая хрупкая в сравнении со мной. Я боюсь тебя… испортить. — Разве человека может испортить кто-то кроме него самого? — Ещё как. — Ты как-то странно совмещаешь либерализм и консерватизм. Эндо зачесал волосы небрежным жестом. Отношение к женщинам — это частичка души японца, которая в нем есть. — Не по-феминистки, да? — весело прддразнил он. — О да-а. Но у меня были похожие мысли. Не об испорченности, конечно, а о размерах. Когда ты навис надо мной, я впервые почувствовала, насколько значительна разница в наших телах. Дело не только в росте. Я почувствовала, сколько силы в твоих мышцах, твой запах, твою мужскую энергетику, как бы вульгарно это не звучало. И меня это напугало. То, насколько ты, мужчина, отличаешься от меня. Впустить в свое тело мужчину — это же впустить кого-то другого, чужого. Это так… захватывает. В этом есть азарт, элемент игры, но так же, как и в любой игре, в этом вечном противостоянии противоборствующих начал страшно проиграть. — А что для тебя проигрыш? Боль? Или, наоборот, наслаждение? Беременность? — Нет. Это страх… потерять себя. Тут дело не в том, что я лишусь девственности. Дело в том, что я боюсь, лишившись девственности, стать кем-то другим. — Как все запутанно. Ты сложно мыслишь. Я даже не представлял насколько. Если тебя это утешит, ни одна девственница, с которой я переспал, не превратилась в золу, или в мужчину, или в гуманоида. — Правда, что ли? А из меня бы получился симпатичный мужчина. — Не сомневаюсь. Тогда пришлось бы пользоваться твоим анальным отверстием. — Фу! Я тебе тут про свои страхи, а ты про анальные отверстия. — Ты не перестаёшь меня удивлять, но ради сохранения баланса кто-то из нас должен оставаться неизменным. Я беру на себя эту тяжёлую ношу. — О, ты так щедр. А почему ты не хочешь познакомить меня с мамой? Эндо аж встрепенулся от такого резкого перехода, будто его водой ледяной окатили. — А ты с кем встречаешься — со мной или с моей мамой? — И все-таки… — Понимаешь, мы в тех отношениях, что она даже не знает, жив я или нет, и ей не очень-то интересно. — Это ужасно. Мне так жаль. — Оставь жалость при себе. Сам я себя не жалею. Ладно, киса. Мне пора, — он сказал это от бессилия. Он никуда не торопился. Просто боялся, что вот-вот наступит момент, когда он скажет «самые главные» слова. А сейчас не время. — Не зови меня кисой. — Конечно, киса, — он с нажимом повторил последнее слово. — До скорого. По душе растеклось медовое расслабление.

***

Если верить интернету, то любимое домашнее блюдо окинавцев — это чампуру. Но в доме бабушки Соноко суши — незаменимый компонент для счастья. Старушка делала их самостоятельно и наотрез отказывалась от любой помощи. Результат, стоит признать, впечатлял. Она умела готовить необычные суши. Эбитомато наги с помидорами, чука фрай маки с шапкой из салата чука, спайсиканигун со сладковатым соусом… Суши располагались на специальной деревянной подставке на небольших ножках — тамаки-даи. По очоко разлито саке. Эндо удивился, что представительница старого поколения, которой подобает быть консервативной ханжой, так легкомысленно относилась к распитию спиртного несовершеннолетними. Когда он пообщался с кряхтящей при ходьбе госпожой с глазу на глаз, то убедился в том, что в этой семейке все женщины с характером или, вернее будет сказать, с ебанцой. Старуха считала, что возраст зрелости неприлично завысили: груди девушек уже становятся полными к шестнадцати годам, мальчишки выше её на две головы… она считает, что все дети должны заканчивать среднюю школу и сразу же устраиваться на работу, получать жизненный и профессиональный опыт… только работа, а не бесконечная учёба способна развить кругозор. В этом Эндо был с ней согласен. Нельзя бесконечно учиться жить — в омут жизни нужно нырять с головой, не подготовленным. Аппетит Эндо к еде и к жизни поражал Соноко. Бабушка вышла во двор, ехидно стрельнув глазками. Наверняка про себя подумала: «Не буду мешать молодым. Пусть веселятся». — Готовка — это, видимо, у вас семейное, — сделал комплимент Ямато, облизнув пальцы. — Просто обалденно. — Я рада, что тебе нравится. Бабушка, как и любая хозяйка прошлого века, верит, что домашняя еда получается такой вкусной, потому что делается с душой. — И в чем она не права? — В том, что обесценивает профессию повара. Что-то вроде: «да, его еда вкусная, но бездушная». Это неправильно. — Если так вдуматься, в современном мире лучше не открывать рта, иначе ты рискуешь обесценить чьи-то чувства. — Если быть чутким и внимательным, то затыкаться не придётся. — Безвольным и пустым — это ты имела в виду. — Возможно. Я вот не очень готовлю. — В нашей маленькой семейке это буду делать я. Никаких гендерных стереотипов. — Да я не переживаю об этом. Быт с тобой — последнее, что меня доконает. — Но ты напряжена. Дело в том, о чем мы говорили? — Да. — Итак, всегда мечтал стать психотерапевтом. Постараюсь не свести тебя с ума так же, как муж жену в фильме «Антихрист». — Ларса фон Триера, что ли? — сморщилась Соноко. — Смотрела? — Наслышана, — «и то, что я слышала, мне не нравилось» — угадывалось в тишине после её короткого ответа. Ямато давно заметил, что Соноко больше симпатизирует классика девятнадцатого века. Она мечтательно перелистывала страницы романов сестёр Бронте, Чарльза Диккенса и Элизабет Гаскелл… Постмодерн с его трагикомедийностью, абсурдизмом и поносом мысле-чувств вызывал у нее эстетическое отторжение. Вот за этот-то щепительный эстетизм он её чуть-чуть презирал — это же надо быть такой чудачкой и не любить фильмы Пак Чхан Ука! — Не Фон Триер же вас волнует, пациентка? — Я боюсь, что не стану хорошей мамой, — она стыдливо опустила глаза. Это не перевод темы — её это действительно беспокоило. Прежде, чем ответить, Эндо сделал глоток саке, как бы решаясь, но на что? Видимо разговоры, затрагивающие струны души, предвосхищаешь, как грозу. — Ты забегаешь вперёд. — Ты мужчина. Тебе просто не понять. Девочки с детства играют в дочки-матери и думают о том, какими они мамами станут. А мальчики — нет. Они катают машинки и играют в войнушку. В войнушку, на которой погибают дети, о воспитании которых думают будущие мамы, ещё маленькие девочки, которым мамы вплетают в волосы бантики. Которых за ношение экстремально коротких юбок не назовут шлюхами. Пока что. Хотя находятся больные уроды, которые называют. Эндо с поддельной вальяжностью откинулся на спинку стула. Он выигрывал себе время для размышлений такой бессмысленной сменой поз. — Наш мир — гиблоужасное место. Плохих людей много, особенно отцов. А ты что, прочитала «Второй пол» или «Миф о красоте»? Откуда это обиженное на мужчин настроение? — Да нет, — в Соноко не было гнева, только тупая, горькая усталость, готовность смириться с текущим порядком вещей, но грусть из-за невозможности глобальных перемен. — Я просто думаю о сексе. Со страхом. И с позиции женщины. — Я тебя все-таки напугал тогда, да? Рука Эндо против его воли накрыла ладонь Соноко. Его голос охрип, будто он собирался разразиться слезами, но ему, конечно, хватило самообладания, чтобы этого не сделать. Втайне он боялся, что Соноко отдернет ладонь. В разговоре они ступили не зыбкую территорию отношений мужчин и женщин, то есть угнетателей и угнетенных. Это и христианские темы — обида и прощение, справедливость или милосердие. — Да, — васильки Соноко увлажнились, что-то задев в душе Эндо. — Прости. Какой ребёнок! Ямато порывисто перегнулся через узкий стол и коснулся её лба губами — даже не поцелуй, просто острое желание утешить. — Извиняться не за что. А что, если тебе это понравилось и если мы зайдем дальше — понравится ещё больше? — Что, прости? — Есть прикольный фильм с Кирой Найтли, которая ещё в «Пиратах Карибского моря» играла Элизабет (уж это-то ты должна была смотреть?) — «Особый метод». Он про любовницу Юнга. И Фрейда. Но сначала Юнга. Изначально она попала к Юнгу как пациентка — он лечил её от истерии. У неё были сексуальные проблемы. Отец избивал её за любую провинность в детстве. Когда ей было лет пять, она кончила, пока он её шлепал. Но, полагаю, это была защитная реакция. Я к чему? Многим нравится принуждение как игра. Не только женщинам — в этом есть какое-то, если хочешь, чисто библейское искушение, вечная борьба дьявола и Бога в душе каждого человека. — Религия — это не про секс. — Ошибаешься, моя дорогая. Религия больше всего про секс. Бог ведь наказал людям размножаться, скорбь женщин из-за вкушения запретного плода умножил болезненным родами, церковь веками проповедовала презрение к сексу и стыдливосиь к обнажённому телу… я бы сказал, что церковь — главная фанатка и пиарщица секса. Соноко всезнающе улыбнулась, но не засмеялась. Тишину вспорол звонок будильника. Эндо его отключил. Соноко не увидела, что это будильник, поэтому спросила: — Отвечать не собираешься? Вдруг что-то важное? У Такииши, например, что-то случилось. И снова этот неразумный рыжий идол — Такииши… От одного звука его имени в Соноко вскипало ревнивое желание его придушить. — А, это не звонок — просто напоминание. Скоро закат. Пойдём посмотрим? — Ты ужасно сентиментальный стал! Настолько хочешь со мной переспать? — Я ещё ни разу не видел закаты на Окинаве, а ты провожала их много раз и каждый — без меня. Я ревную тебя к Солнцу, понимаешь? Странное смешение тоски и надежды. И улыбка, озарившая комнату: — Понимаю, — грохот отодвинутых стульев (европейский шик) и рука в руке, — тогда поспешим.

***

Ямато не уточнил, боится ли Соноко близости с ним по-прежнему, или она готова пройти с ним этот путь от робких поцелуев до конца. Правда в том, что у них изначально все пошло не по плану — в библиотеке при первой встрече Соноко буквально задрала перед ним юбку. Скромницей, которой Соноко порой притворялась, она не была. Сейчас она застенчиво кусала губы, как будто не она тусовалась с торчками в тринадцать лет. Эндо преследуем ощущением потопа. Он не собирался заниматься мрачным собиранием мыслей, поэтому, предварительно постучав в дверь кулаком, вошел в комнату с намерением позвать Соноко в океанариум — он ведь впервые в Окинаве, хотелось бы посетить каким-нибудь интересные места. Но она проявила инициативу, встала на носочки, стала устраивать беспорядок на его голове тонкими и неуклюжими, как у ребёнка, пальцами и доводить до исступления губами. В этот раз, зная о ее сокровенных страхах, он разрешил ей опрокинуть себя на лопатки — и его собственный страх причинить ей боль прошёл бесследно. Раскинувшись на татами в форме звёздочки, он с той же насмешливой интонацией спросил у полуголой Соноко, отодвигающий край белых кружевных (специально, наверное, принарядилась) трусиков над его стоячим членом: — Э-э, куда полезла? У меня есть презики. В синей сумке, в моей комнате. Сходи, я подожду. Обещаю, не буду облегчать свою муку дрочкой. — А я хочу без, — ошарашила его Соноко в раз пятисотый, наверное, за время их отношений. — Уверена? — Не была бы уверена — не говорила. — Смотри, я отказываюсь от ответственности. — Слабак, — выплюнула она с презрением к отцам, бросающих своих беременных подружек и детей. Хотя Эндо еще никого не бросил, но мог бы, и в ее душу ядом просочился сквозь трещинки недоверия к миру новый страх — страх быть отверженной и желание бросить прежде, чем бросят ее. — Ничтожество. — Просто не горю желанием стать папашей раньше, чем… никогда, — оправдывался Эндо шутливым тоном. Он-то не подозревал, что для Соноко вместе с девственностью на карту поставлено все. Соноко презрительно хмыкнула на манер Эндо и, пальцами раздвинув свое влагалище, резко опустилась на его пенис. Соноко, конечно, не была заблокирована в браузере и читала, что девственная плева — не более, чем социальный конструкт, но резкость, с которой она действовала, обдала её болью во сто крат сильнее, чем мог бы Эндо. Если бы она предоставила ему право подготовить её, он был бы нежен, но она сама хотела власти, крови. Внутри у неё по ощущениям будто лопнул воздушный шарик — и даже грохот крови в руках звучал так же. — Больно, — простонала она, уперевшись в твёрдый от напряжения живот Эндо. — Оно и видно. При взгляде на твое лицо падают члены и айкью, — он постарался её приободрить. — Проклинаю тебя все последующие сто жизней родиться с вагиной! — Соноко гордо выпрямила спину, если это было уместно в таком положении. Краешек её трусиков приятно натирал член. — А что, я не против. Будь я женщиной, я был бы элитной эскортницей. Или была бы? — Будь ты женщиной, у тебя был бы шанс, что Такииши тебя хотя бы разочек трахнет. Он ведь гетеро? — Стопроцентный. — Бедняжка. Невзаимная любовь — это так ужасно. Соноко сморщилась, точно выпила лимонный сок без примеси. Ямато погладил её бедро — кожа была сухой. — Как ты? — участливо спросил он, желая стереть эти хмурые морщинки с её лба. — Просто… — голос у нее ровный, но слабый, как у умирающей аристократки, — дай мне время привыкнуть. Эндо вцепился одной рукой в татами, ненавидя, что это не простынь, которую он мог бы скомкать, преобразовать своей злостью, смять, сделать хуже, чем она была секунду назад. С татами не получится — скорее ногти себе сдерёшь. Эндо, стиснув зубы и упорно глядя в потолок, с трудом сдерживал желание толкнуться бёдрами вперёд, оттрахать девушку так, чтобы она пожалела о своей глупой маленькой инициативе. — Соноко, может, всё-таки я?.. — с характерной хрипотцой в голосе: он уже на грани срыва. Но ему нужно терпеть, иначе она его не простит, сочтёт типичным мужланом в погоне за собственными удовольствиями. — Тш-ш! Сказано тебе — заткнись! Это мой принцип. — У тебя есть принципы? — Представь себе. Я сама должна лишить себя девственности. — С помощью моего члена? — Да. Твой член — неодушевленное существо, пока ты им не двигаешь. — У него как ни покрути нет души. — Но в момент, когда член кончает, у него появляется душа. Ты не переубедишь меня в этом. — Даже пытаться не буду. Хватит ёрзать, — другой рукой Эндо закрыл лицо, сосредоточившись на ощущениях. Сама мысль о том, что его член сейчас погружен в обволакивающее тепло Соноко, била его электрическим током. Позыв излиться в нее был таким непреодолимым, что он как никогда раньше пожалел, что не носил презерватив в кармане брюк. — Сделай уже что-нибудь, — почти взмолился. Соноко ухмыльнулась. Именно этого она и добивалась — приучить его к молитвам. Он же сам говорил, что религия помешана на сексе. Да уж, к вере можно прийти разными путями. Даже через постель. Соноко была так же ужасна, как прекрасна: она чертовски медленно задвигалась, такая узкая и словно вбирающая его в себя каждой клеточкой своего тела. Это могло бы продолжаться бесконечно, если бы Эндо не раскрыл дрожащие от слез глаза и не подался вперёд навстречу её груди. Она обняла его за потную шею и жарко выдохнула в ухо: — Стоп, стоп, стоп… Так и подмывало ответить: код красный, сос, тут неприрученный зверь, вид — человек, подвид — мудила. «Он берет меня силой, — тем временем с восхищением подумала она, — как в романах. Круто!» Как щепку, крутит и несёт ее по сумрачным водам. Ямато, знающий её как пять своих пальцев, не ошибся: в причинении боли любимым есть какое-то искаженное удовольствие. Эндо растворялся. Он ни разу не сказал «я люблю тебя» или «не могу без тебя жить», но каждый его толчок был актом преданности. Сердце Соноко колотилось в глотке. Целуя Эндо в губы, она символически вверяла ему свое сердце. И это было дороже слов о любви, которые без доказательств, в сущности, не стояли даже десяти долларов.

***

Эндо уложил Соноко на заправленный футон, потому что её взмокшее, обессилевшее тело могло простудиться на холодных татами. Сам Эндо не отличался чистоплотностью — он ждал, пока пот высохнет естественным путем и просто лёг рядом, чтобы видеть, как вздымаются маленькие холмики грудей Соноко, как задумчиво-отстранённо она смотрит сквозь потолок. — Знаешь, почему в порно романах так популярна фраза «накажи меня» и ее аналоги? — произнес он, вырывая её из грёз. — Почему? — Все мечтают получить удовольствие от того, чего боятся. — Ну, конечно. В страхе есть и элемент возбуждения. — Я бы даже сказал: страх основан на возбуждении. Соноко не ответила — только прикрыла глаза и засопела. Ямато удивился такой чувствительности. Он накрыл её одеялом и удалился в душ. Низ его таза нестерпимо заныл — ему хотелось отыметь Соноко по тридцать первому раунду. И кто в этом виноват? Что хуже: её невинное тело и взгляд, как у оленёнка Бэмби, или его развратное собственничество?

***

Ямато уговорил-таки Соноко сходить в океанариум, хотя она была там три раза. На табличке Эндо вычитал, что океанариум Окинава Тюрауми был открыт в 2002 году. Постройка делилась на три уровня: больше всего Соноко пришёлся по вкусу второй уровень, в котором обитала самая миролюбивая акула в мире — Китовая акула. Эндо подумалось, что между этой акулой и его девушкой не такая уж большая разница. Просто одна живёт на суше, а другая в воде. В 18:30 океанариум закрывался. Соноко и Эндо еле успели выскочить до предупреждения из динамиков. Вечером на рыбном рынке в центре Нахо было оживленно. Держась за руки, пара неспешно прогуливалась. Эндо уже успел запастись сувенирами для Такииши и других знакомых в виде тростниковых конфет, одеждой и керамикой с символикой Шиисы — окинавским божеством вроде двуликой собаки-льва. Соноко остановилась перед небольшим магазинчиком, в котором продавались традиционные японские музыкальные инструменты: сямисэн, кото, фуэ. Она спросила у владельца, не продаются ли обычные гитары. Он лукаво ответил: «Отчего же нет, барышня?» От слова «барышня» у Соноко заалели щёки. Она напомнила Эндо о его обещании сыграть ей на гитаре. Разумеется, он не взял с собой гитару, поэтому купил гитару сомнительного качества у этого дедушки. Соноко была в восторге: и от покупки, и в целом от насыщенного дня. Вечером они устроились на веранде — длинные, способные на жестокость пальцы Ямато отвыкла от струн, и ему пришлось не только их размять, но и успокоить бурю в душе, которая захлестывала его при близости Соноко. До того как они переспали, он ей доверял, умилялся ей, любовался, но теперь… Он не знал, как с этим справиться, как к этой худой низкой девочке, полной страхов, но чистой от умышленного зла, перестать испытывать сумасшедшую, каждодневную похоть. Вжать бы её в матрас, душить поцелуями, помечать засосами и никогда не отпускать. С ним такое впервые, и ему попросту страшно сорваться. Привязанность к Такииши была иной, поскольку Такииши был богом, которому он поклонялся, а Соноко была женщиной, доступной для его прикосновений и ласк, которая не сможет сопротивляться, если он решит зажать ей рот и кончить внутрь. Тряхнув головой, Ямато осклабился и вырвал из сердца гитары первые аккорды — какие-то импульсивные, небрежные, но Соноко вздрогнула от какой-то внутренней силы, заключавшейся в них. Она прислушалась. Все замерло — даже ветер улегся, словно вопрошая: «И чем ты можешь удивить?» Эндо заиграл увереннее. Звук его гитары поднял ее душу со дна сомнений. — Почему ты молчишь? — Эндо, очевидно, ждал оценку. Он так привык, чтобы им все восхищались. Ведь все, за что бы он не взялся, у него получалось превосходно. — Слушаю. — Я тебе говорил, что ты отбитая? — Чья бы корова мычала. Тебе нужно научиться слушать кого-то кроме себя. — Я умею слушать. Я просто… А, неважно, — Эндо отмахнулся от её замечания, как отмахивался от всего, что было верно, но тяжело.

***

Второй триместр начинался первого сентября, то есть через неделю. Соноко вернулась с Окинавы с загаром — они с Эндо много купались. Перед началом учёбы она решила поучаствовать в мероприятии для детей в качестве аниматора. Мамина подруга попросила подменить её неожиданно заболевшего сотрудника. Не бесплатно, конечно. Подходящие сапожки у неё были, а вот с кольчугой и шлемом пришлось повозиться. Мама работала, а Ямато переписывался с Такииши, сидя на полу в кухне. Соноко в облачении рыцаря торжественно спустилась по лестнице. Эндо прыснул: — Что это за форма такая? Рыцари должны внушать страх и уважение, а не желание их трахнуть. Соноко грозно уперла руки в бока. Эндо не упомянул, что она была прекрасна и величественна, как валькирия. — Если у тебя есть желание трахнуть их, то проблема не в форме, а в тебе. На глаза набежали слезы: Соноко вытерла их рукавом и заперлась в своей комнате. Она не знала, что её так огорчило, но парню пришлось успокаивать её весь вечер.

***

Чтобы приготовить суши, как у бабушки, необходимо мужество. Соноко надела фартук, закатала рукава домашней кофты и включила песню Bubblegum Bitch, пританцовывая в такт мелодии. Конечный результат был… неоднозначным, но Ямато понравилось, если верить его словам. Он пообещал вымыть посуду, которой накопилось немало. Соноко подтянула свое тело на столешницу рядом с раковиной. Ей пришлось чуть согнуться, чтобы не удариться макушкой о настенный шкафчик. — Тяжело? — позлорадствовала Соноко, видя, что Эндо не может оттереть подсохший с миски рис губкой и берет щётку. — Глаза боятся, руки охуевают, — усмехнулся Ямато, не глядя на нее. Её и без того короткие шорты задрались. Фартук уже висел на крючке. Эндо нервно сглотнул — кадык его дрогнул. В штанах стало тесно. Заметив это, девушка отвернулась. Ей стало некомфортно.

***

Самая тяжелая учебная неделя — это неделя после каникул. Соноко в выходные зашла в книжный магазин, чтобы развеяться. У нее валялась непрочитанной «Пармская обитель» Стендаля и «Вдали от обезумевшей толпы» Гарди, поэтому она не планировала ничего покупать — просто рассматривала обложки книг и читала аннотации. Сотрудник зала забыл убрать стремянку, и Соноко воспользовалась возможностью, чтобы посмотреть книги на верхних стеллажах в отделе общей психологии. Ее внимание привлекла книга Фрейда в синей обложке — «Очерки по психологии сексуальности». На первых страницах нашлось оглавление. Вторая глава была посвящена инфантильной сексуальности. Это то, что её интересовало. «Во время периода полной или только частичной латентности формируются те душевные силы (отвращение, чувство стыда, эстетические и моральные требования идеала), которые впоследствии будут выступать как задержки (препятствия) на пути сексуального влечения и как плотины сузят его направление». Чем больше Соноко читала, тем больше увлекалась. Она забыла, что находилась в общественном месте, забыла, что стоит на высоте, при падении с которой можно получить травмы, и целиком растворилась в тексте. Она предпочитала художественную литературу, а не научную, но текст оказался настолько чистым, понятным и про неё, что отвлечься хоть на секунду казалось преступлением. Мужчина плотного телосложения, проходя мимо по узкому проходу, задел плечом лесенку — стремянка закачалась, и Соноко, не сумевшая удержать равновесие, вместе с раскрытой книгой полетела на кафельный пол лицом вперёд. Она зажмурилась, готовясь к удару. Ей на выручку подоспел юноша в форме Фуурин. Он обнял её, и она упала на него. Первым, что она увидела, раскрыв веки — это три полоске на предплечье пиджака. Значит, он учится на последнем году обучения, как и она. В полной мере осознав случившееся, Соноко села на полу и озаботилась состоянием своего спасителя. Его чёрная повязка на глазе побудила в ней жалость. — Мне так стыдно! Простите, пожалуйста! Вы в порядке? — Я в норме, — он ободряюще улыбнулся и встал, протягивая ей руку. «Какой джентльмен, — мысленно всхлипнула Соноко, — не то что Ямато». — Главное, чтобы вы не поранились. — Благодаря вам я как новенькая. Юноша подобрал с пола книгу и протянул её Соноко. — Кажется, это ваше. — Это я не себе, а парню взяла, — зарделась девушка. Что это с ней, почему она так смущается? Это на нее совсем не похоже, но этот деликатный, галантный юноша заставлял ее стесняться своей неуклюжести и неловкости. — Послушайте, могу ли я вас отблагодарить? Скажем, пригласить на обед? — Я на диете. Но от кофе бы не отказался. — Отлично, — Соноко вынула из кармана замшевых шорт телефон. — Можно ли взять ваш номер? С другого конца зал бежал опоздавший сотрудник, чтобы забрать стремянку и убедиться, что никто не пострадал.

***

Тяжёлые мысли ворочились в душе Соноко и не давали ей уснуть. Беспокойство выстрелило ей в висок точным выстрелом. Пуля называлась Ямато Эндо. Она уже все для себя решила.

***

Губы будто налились свинцом. Когда Соноко разомкнула их, то не говорила, а беспомощно хватала ртом воздух. — Нам нужно расстаться, — беззвучно. — Чё? — не понял Эндо, почесав затылок. Она, наверное, просто прочитала какой-то тупой роман и подражала героине. — Я бросаю тебя! — С хуя ли? Нет, не бросаешь. — Я серьезно, Ямато. — Я тоже, Соноко. Кто ты без меня, блядь? Никто и никогда тебя не полюбит так, как я. — «Никто» и «никогда» да ещё в одном предложении — не слишком ли громкие слова для тебя? Оправдывают татушку бесконечности. — Какого хера? — Он так быстро говорил, что начал задыхаться. — Чё ты несёшь?! Обычно ему всегда было что сказать, но не сегодня. Сегодня нужно только драться — драться за свое счастье. Даже если счастье по собственной воле утекает из его рук… Соноко взяла холодную мужскую ладонь в свою и пожала её с пылкой благодарностью. — Не бойся. Конец — это только начало.