Inseparable

Зима не щадит никого. Сейчас февраль и по ощущениям температура начинает потихоньку подниматься. Сравнительно с кусачим морозом, что был в январе, уже достаточно тепло. Однако необходимость в куртке всё ещё была. Чуя накидывает ее, предварительно натянув на себя зелёную худи, когда-то выигранную у Дазая. Его родителей, как всегда, нет рядом. Отец, вероятно, нажирается в каком-нибудь баре, а Кое роняет слезы у могилы дочери. Точно. Чуя не навещал Кеку уже очень давно. Кажется, он не видел её ещё с момента похорон. Он знает, что причина кроется в его трусости. Он слаб и сам в этом признается. Гнев, радость, скорбь — все это всегда накрывает одной сплошной волной, из которой тяжело выплыть. Чуя просто не может. Назвать его эмоционально зрелым человеком было бы ошибкой, особенно, когда знаешь, что есть такие, как Дазай. Те, для кого не составляет труда взять себя в руки и сохранить самоконтроль. С другой стороны, конкретно Дазай, будто находиться на ином конце спектра: по своему неполноценен. Чуя не едет на велике, опасаясь того, что вновь станет жертвой скользкой дорожки. В любом случае, скумбрия живёт не в километрах от него самого, а пройти никчёмные пятнадцать минут — не проблема. Проходя мимо случайной старухи, Чуя ловит на себе сочувствующий взгляд. Возможно, потому что та догадывается о том, кто он. Чуя не хочет об этом думать. Он просто уходит. Чуя пребывает на место. На более безлюдной, чем обычно, улице дом Дазая выглядит в точности, как одна из локаций в фильме ужасов: шторы задернуты, двор пустой, газон давно смирился с отсутствием за ним ухода. Всё темное, мрачное, зловещее. И очень холодное. Невыносимо холодно. Рука в перчатке тянется к дверному звонку, слегка подрагивая. Секунды тянутся неумолимо долго. Морозный ветер пробивает насквозь. Наконец дверь открывается. Мори стоит по ту ее сторону, встречает взглядом Чую. Они смотрят секунду, прежде чем мужчина отходит в сторону, и Накахара входит. Слышится хлопок закрывающей двери. Чуя старается не обращать внимание на мешки под глазами Мори. На его небритую бороду, мятую одежду, понурый вид и отсутствие каких-либо сил. Игнорирует. Вот уже как три месяца.       — Ты здесь из-за Дазая? — спрашивает Мори.       — Да, — вздыхает Чуя, снимая обувь. — Он у себя? Мужчина кивает. Некогда осанистый, глубокоуважаемый многими, сейчас он казался маленьким и уязвимым. До того был он сгорблен и раздавлен.       — Где Элиза? Мори вздыхает, шаркая в гостиную       — Она тоже в своей комнате. Не мог бы... не мог бы ты зайти к ней? Она пропустила ужин. Отказывается выходить на контакт.       — Хорошо. Чуя поднимается наверх, стараясь ступать мягко, осторожно. Бессознательно боясь того, что нарушит эту гнетущую, мрачную, до боли хрупкую атмосферу в доме. Повисшее в воздухе скорбное откровение — не то, чего стоило касаться, чего стоило лишать эту семью. Робкий стук в дверь остаётся без ответа и Чуя находит силы перейти порог чужой комнаты. Двенадцатилетний ребенок свернулся калачиком на кровати. На ней нет одеяла, а из одежды пара леггинсов и лёгкая рубашка с коротким рукавом. Холодно. Взгляд ее устремлён в стену и кажется совсем безжизненным.       — Элиза? Девочка вздрагивает, точно вырванная из прострации. Спустя мгновение слышится тихий бесцветный голос:       — Чуя-сан..?       — Привет, — вторит ее шепоту Чуя, проходя в центр комнаты. Свет в спальне не горит, окна зашторенны. Солнце уже почти село.       — Тебе не холодно? Элиза отводит взгляд, затем вновь обращая его на гостя.       — Немного. Чуя подходит к шкафу, принимаясь рыться в её вещах. Обнаружив теплую кофту и пару спортивных штанов, разворачивается к кровати, на которой уже сидела Элиза, развесив ноги.       — Спасибо, — шепчет она, наклоняясь вперед, чтобы выхватить одежду из его рук, но Чуя просто убирает ее подальше.       — Все в порядке, — уверяет он. — Просто накинь сверху. Элиз вздыхает. «Я не принимала душ уже пять дней», — тихо бормочет она, но не сопротивляется, когда Чуя помогает ей одеть теплую одежду.       — Не страшно, — прямо говорит он. — От этого ещё никто не умирал. Он говорит это в шутку, но сердце его сжимается. Она смеётся.       — Звучит как вызов, — служит ответом Элизы. Натягивая штаны, она говорит: — Иди уже к Нии-сану, я справлюсь.       — Как только ты поешь, так сразу. Пойдем. Чуя хватает ее за локоть и начинает осторожно тянуть к двери. Элиз закатывает глаза, но на лицо падает тень улыбки.       — Я не голодна, — заявляет она, но не сопротивляется хватке Чуи. По большому счету потому, что сил на сопротивление нет. Поесть всё таки стоит. Внизу Мори свернулся на диване, вперив глаза в экран телевизора. Он не смотрел его на самом деле — лишь старательно создавал впечатление увлеченнного просмотра, хоть как-то себя отвлекает. Как только Чуя и Элиза появляются в его поле зрения, Мори тут же выпрямляется.       — Привет, пап, — смущенно говорит Элиза. Мужчина встаёт с кресла, облегчённо выдыхая:       — Дорогая, я приготовил лазанью. Ты ведь его любишь, да? Тебе подогреть? Выскользнув из хватки Чуи, Элиза садиться на диван.       — Да, пожалуйста. Спасибо, пап. После этих слов, Мори поспешил покинуть гостиную, но останавливается, пересекаясь взглядами с Чуей.       — Где Осаму?       — Я ещё не заходил к нему. Я спущу его вниз.       — Спасибо тебе. Рыжий плетется обратно вверх по лестнице. Наверху, как и прежде, свет выключен, и весь этаж погружен в глубокую темноту, от которой становится не по себе. Он подходит к стене с выключателем и прежде, чем коридор озарит светом, наблюдает за быстрым морганием лампочки. Пора бы их заменить. Чуя чувствует необъяснимую тревогу, что ускоряет сердцебиение. Он спешит по коридору, предчувствуя неладное. Оказавшись у двери, он останавливается, прислушиваясь к тишине. Слишком оглушительной, слишком неестественной. Неправильной. И затем входит внутрь. Его встречает мрак ещё более глубокий, чем у Элизы.       — Дазай? — зовёт его Чуя, закрывая за собой дверь. — Эй, идиот. Я пришел выгулять тебя, смотаться к магазинам, но, видимо, Мори хочет, чтобы ты… Пусто. Чуя осматривает пространство вокруг. Комната пуста.       — Ублюдок, где ты? — бормочет он, наклоняясь, чтобы включить свет. Теперь можно оглядеться повнимательнее. Как всегда беспорядок: одежды на полу больше, чем листьев на дереве, простыня свисает с матраса, подушка валяется возле шкафа, который слетает с петель, учитывая, что ему больше сорока лет. Он подходит к кровати и замирает. Замирает почти сразу, не успев сделать и шаг. Ноги перестали слушаться, ощущаясь ватными, а сердце, будто пропустило удар, как только он увидел... Это... Красное пятно, растекшееся по матрасу. Кровь?       — Дазай? — Чуя хрипит, в его голосе слышен нескрываемый страх, охвативший всё тело, каждую клеточку. Он бросается к другой двери в комнате. К той, что ведёт в ванную. Как только Чуя касается ручки, он слышит как плещется вода, и облегчение, возникшее в этот же момент, накатывает с такой силой, что он не может не прослезиться. Он тут же толкает дверь. Но та оказывается запертой и Чуя наваливается на нее всем своим весом. Не с первого раза, но ему всё же удается выломать ее. К счастью, замок оказался слабым. Следующее, что он видит шокирует. И к сожалению, это был первый и далеко не последний раз, когда он становится свидетелем подобного зрелища. Ведь ещё многими и многими ночами после, он будет наблюдать за этой картиной в своих самых страшных кошмарах. Действительно ужасная сцена, от которой бросает в дрожь. Ванна крови, багровый след руки, размазанный по зеркалу. Три бритвы, выстроенные друг против друга на краю ванны. И Дазай, сидящий в ванне с еще одной бритвой, зажатой между пальцами и направляющейся к его запястью. Как только Чуя вошел, глаза Дазая метнулись вверх. Этот взгляд Чуя так же не сможет никогда забыть. Взгляд, в котором отсутствует жизнь. Он хочет закричать. Расплакаться на месте. Позвать Мори или сразу звонить в скорую. Но внимание вновь приковывает кровь. И он понимает, что времени медлить у него нет.       В иной раз Чуя поддался бы эмоциям, как оно обычно бывает. Но не сейчас. Он старается быть спокойным. Чуя подходит ближе, едва вздрагивая. На глаза все же подступила предательская влажность, но Дазай этого видеть не может. Не через мутную пелену уплывающего сознания.       — Отдай мне это, — приказывает Чуя, когда он оказывается достаточно близко, слегка наклоняясь и протягивая ладонь в перчатке. Дазай сначала не слушает — он просто смотрит. — Я сказал, отдай мне это. Дазай всё же повинуется. Чуя поднимает остальные три бритвы с края ванны, все испачканные кровью, и бросает их в раковину, прежде чем повернуться лицом к Дазаю. Он быстро сбрасывает с себя куртку, зеленую толстовку и рубашку, которую носит под ней, а затем снимает перчатки и наклоняется через край ванны. Накахара хватает сливную пробку и дергает ее. Кровавая вода медленно сливается.       — Кажется, мне больно. Лицо его ровное, не искаженное ни одной эмоцией. Идеальный покер-фейс: Глаза опущены, губы вытянуты в прямую линию, никаких признаков боли. Никаких признаков чего-либо ещё.       — Неужели? — огрызается Чуя, но голос оказывается хриплым, и он чувствует, как теряет весь былой напор и выдержку. — Ты ведь… ты расцарапал себе полностью грудь и руки. Конечно, это будет больно, придурок. Дазай моргает.       — Только не вызывай скорую. Чуя нервно усмехается.       — Боюсь, что придется. Тебе поможет лишь врач, а не я.       — Позволь мне умереть. Внутри, словно что-то рухнуло, после этой фразы. Чуя больше не сдерживает слезы и они стремительно скатываются по его щекам.       — Через мой труп, слышишь? Пока я жив, даже не думай о подобном, — рявкает он, сглатывая рыдания. Но его голос дрожит и глаза слезятся ещё больше.       — Не вызывай скорую, — снова говорит Дазай глухим голосом. Однако всё же исправляется, осознавая, что Чуя не исполнит просьбу: — Зашей меня сам. Твоя рука не дрогнет, я знаю.       — Уверен? — недоверчиво спрашивает Чуя. Может, раньше так оно и было, но сейчас его руки зашлись в нервном треморе.       — Пожалуйста, Чуя. Чуя быстро принимает решение. В конце концов, перед его глазами истекают кровью. У него нет права на лишние раздумья. Рулон бинтов, дезинфицированная иголка с ниткой и Чуя уже во все оружия. Чуя включает душ. Он смывает оставшуюся в ванне кровь, а затем направляет поток воды на Дазая, поддерживая низкий напор, и смывает лишнюю кровь со его кожи. Дазай дрожит каждый раз, когда струя попадает в открытые раны, но почти не издает ни звука. Когда с водной процедурой покончено, он забирается к Дазаю в ванну. На том так же нет рубашки, лишь когда-то серые трико, окрашенные теперь в розовый.       — Тебе действительно лучше в больницу, — бормочет Чуя, его голос все еще дрожит, пока он протягивает нитку через ушко иглы. — Им нужно обработать раны и все такое. Все, что я могу сделать, это зашить тебя. Ты должен позволить мне позвонить кому-нибудь, Дазай.       — Нет. Только ты. Чуя стискивает челюсти. После того, как Чуя просунул руки в две резиновые перчатки, которые он нашел в ящике Мори (преимущество отца-врача), он забирается на колени Дазая, чтобы подобраться поближе, а затем прижимает кончик иглы к верхней части его левой руки, где находится особенно глубокая рана, из которой непрерывно капает кровь. Его руки все еще дрожат, но титаническими усилиями он старается держать их ровно. Чуя обязан сделать всё правильно. Он обязан спасти этого придурка.       — Будет больно, — предупреждает его Чуя.       — Я знаю. Чуя на мгновение смотрит замирает, в горле у него пересохло. Он отводит глаза и вонзает иглу в кожу. После того, как один разрез оказывается зашит, он переходит к следующему. А потом следующему. И еще-еще... Накахара пытается не реагировать и не обращать внимания на внимательный и цепкий взгляд Дазая, направленный на него всё это время. Дазай смотрит, как Чуя беззвучно плачет. Слеза за слезой, и к тому времени, как все заканчивается, щеки его становятся мокрыми, а глаза красные и такие же огненные, как его волосы. Дазай на мгновение задается вопросом, действительно ли Чуя заботится о нем. Нет, не так. Дазай знает, что Чуе далеко не всё равно на него, но чтоб настолько...       — Кажется, мне больно, — повторяет Дазай, когда Чуя заканчивает последний стежок. Чуя задирает голову, хмуря брови.       — Конечно, — говорит он. — Конечно же, тебе больно, ублюдок.       — Даже в этой ситуации, ты умудряешься говорить про меня гадости.       — Вне зависимости от ситуации, я тебя ненавижу. Дазай с силой выдавливает из себя подобие улыбки.       — Я никогда не испытывал ненависти к тебе. Они оба будут делать вид, будто он никогда этого не говорил. Как только Чуя закончил, он слезает с колен Дазая. Затем осторожно помогает тому встать. Чуя в последний раз вытирает кровь, прежде чем схватить рулоны бинтов, которыми он обматывает Дазая.       — Выглядит неплохо, — утверждает Дазай, уставившись в зеркало. Чуя качает головой.       — Просто молчи, — шепчет он. Его голос срывается в пятнадцатый раз. Как только повязки наложены должным образом, Чуя заставляет Дазая лечь на кровать, надев ему на ноги новую пару штанов.       — Постарайся уснуть. Они оба знают, что он этого не сделает. Вместо этого Дазай просто лежит и наблюдает за Чуей через ванную с открытой дверью, пока тот снова чистит зеркало и все остальное. Выбрасывает перчатки, убирает бинты, иглу и нить. Покончив со всем, Чуя встаёт у двери, держа в одной руке одежду.       — На твоём матрасе пятна крови. Я помогу завтра отмыть. Накинув только толстовку, Чуя уже собирается выйти из комнаты, как его окликают.       — Куда ты идёшь? И Чуя делает вид, что не замечает нотки отчаяния в его голосе.       — Сказать Мори, что ты спишь. Он выскальзывает за дверь, передает информацию отцу Дазая (который явно не верит, потому что Чуи не было больше часа — но он не докучает расспросами, прекрасно видя его усталый вид) а затем возвращается. Он искренне надеяться, что Дазай уже спит. Конечно же, нет.       — Чуя, — начинает Дазай, как только Накахара оказывается рядом с его кроватью. — Может останешься на ночь? Чуя не смог бы уйти, даже если бы захотел. Не тогда, когда он знает, на что способен Дазай, будучи один.       — Хорошо, — выдыхает парень, развалившись на кровати.       — Придвинься ближе.       — Зачем это?       — С тобой мне спокойнее. Чуя исполняет просьбу. Он хочет, чтобы Дазай чувствовал себя лучше. Он скользит к нему ближе, стараясь не коснуться его, ведь он весь испещрен порезами. Даже лёгкое соприкосновение может причинить дискомфорт.       — Чуя, всё в порядке. Ты можешь придвинуться ещё ближе. Рыжий сжимает челюсти, но подчиняется, нерешительно ложась на правую сторону и роняя голову на забинтованное плечо Дазая. Никто из них не сможет уснуть. Спустя двадцать минут молчания заговорил Чуя.       — Почему ты молчал? Не рассказал мне?       — Что именно ты хотел бы услышать? Чуя вздыхает, смаргивая влагу.       — Что тебе... Плохо.       — Ну, я не знал.       — Мог бы придумать оправдание получше. Чуя чувствует вибрацию от хохота Дазая.       — Я так и думал, что ты это скажешь, — бормочет он, нежно потираясь щекой о макушку рыжего. Чуя чувствует, как колотится его сердце. — Ты такой дотошный, Чуя. Если бы я тебе сказал, ты бы установил за мной круглосуточное наблюдение. И даже не сказав тебе, ты каким-то образом умудрился обломать мой план. Руки сжимаются в кулаки. Когда желание заплакать вновь берет вверх, он зарывается лицом в шею Дазая, и тот факт, что от неё исходит металлический запах крови, не делает лучше.       — Зачем тебе это? — Чуя скулит ему в шею, слезы катятся по щекам, увлажняя бинты.       — Я дума...       — Разве меня недостаточно?! Глаза Дазай в ту же секунду расширяется. Чуя не перестает плакать. Впервые за все это время, Дазай что-то чувствует. Зримо ощущает. С тех пор, как умер Ода, он действительно чувствует нечто оформленное. Сожаление. Вина.       — Чуя, — начинает Дазай, его голос звучит неуверенно; он не хотел, чтоб Чуя брал всё на свой счёт. — Я не думал, ясно? Это просто... это не имеет к тебе никакого отношения. Накахара бьёт его по животу, на котором нет ран.       — Я только что битый час смывал отовсюду твою кровь, Дазай, как это не имеет ко мне никакого отношения? Ублюдок. Ненавижу тебя. Ненавижу.       — Чуя...       — Просто замолчи. Чуя придвигается еще ближе, перекидывая ногу через Дазая и еще сильнее уткнувшись лицом в его шею. И впервые позволяет себе чуть больше, чем обычные слезы. Рыдание. Открытое, полное боли. В ту ночь они больше не разговаривали. И после того, как она закончиться и наступит рассвет, они закончат негласный договор не вспоминать этот день. Больше никогда, ни единого слова.

      

_______

Это был не последний раз подобного перемирия, о котором нельзя было говорить. Ровно через месяц Дазай зовёт Чую на прогулку. Не ради соревнования, не пали чего либо ещё. Беспричинно. Можно было сказать, по-дружески — что и странно. Чуя проклинает Дазая, пока они стоят на пешеходном переходе. Горит красный. Дазай всё ещё носит бинты, хотя раны все зажили, некоторые превратились в шрамы. Он не спешит показывать их кому либо, потому и заимел привычку брать по рулону бинтов, каждый раз, когда оказывается в магазине.       — Знаешь, что? — гневается Чуя, слишком увлеченный своей тирадой. На периферии он замечает человека в ярко зелёной одежде, не отдавая себе отчёт, обращает внимание лишь на цвет. Принимается переходить дорогу. Дазай следует за ним, но до него быстрее доходит осознание. Далёкий хруст камня под шинами, порывы ветра, неясный гудок. Глаза распахиваются, улыбка слезает с лица. Красный. Автомобиль слишком быстро. Даже если водитель резко затормозит, то всё равно заденет Чую. Дазай прорывается вперёд. Рев автомобильного гудка становится громче и Чуя оборачивается. Он не успеет. Чужая рука хватает его и тянет на себя с такой силой, что Чуя едва не врезается лицом в асфальт. Машина проезжает мимо, чудом не врезавшись в парня и всё ещё сигналя. Гудок глушится за поворотом. Прохожие зеваки в шоке уставились на происходящее. Чуя слышит свое сбитое дыхание и учащенное сердцебиение. Отходит от потрясения и осознает, что это вовсе не его сердце колотиться как бешеное — Дазая. Он прижал Чую к груди мертвой хваткой. Рыжий нерешительно отрывает голову от груди и смотрит вверх. Они близко. Гораздо ближе, чем обычно. Это не объятия — ни за что на свете — а просто... Он не знает. И теряется в догадках, почему Дазай всё ещё не отпускает его.       — Эй, засранец, — шепчет он, его голос немного дрожит, страх все еще присутствует. — Пошевеливайся, нам ещё идти и идти. Дазай не двигается. Он смотрит прямо перед собой, и только через мгновение он удосуживается наклонить голову вниз. Загорелся зелёный. Люди начинают проходить мимо. Дазай вздрагивает, когда их взгляды встречаются. Еще одна вещь, которую нужно знать о Дазае Осаму: он не кричит. Он даже голос никогда не повышал. В очень редких случаях он позволял себе повысить тон, например, когда ему срочно нужно было позвать Чую через игровую площадку. Поэтому для Чуи оказалось сюрпризом, когда его схватили за плечи и начали кричать.       — Ты что, с ума сошёл?! — кричит Дазай. Люди теперь смотрят ещё больше, но никто из них не обращает внимания. Глаза Чуи расширяются от шока и удивления. — Глаза разуй! Или ты слепой? Не видишь светофор?! Мне тебе, как в начальной школе правила дорожного движения объяснять?! Ради всего святого, Чуя! Чуя, как рыба, выброшенная на берег, то открывает, то закрывает рот, в попытке как-либо возразить.       — Ты тоже хочешь меня бросить?! Чуя так и остановился, ошеломлённый услышанным. Дазай смотрит на него почти безумным взглядом.       — Я думал… — начинает Чуя, его голос настолько тихий, что Дазай его не слышит, поэтому ему приходится говорить громче. — Это был несчастный случай. Я думал… я думал, что он зеленый.       — Да? Но это было не так.       — Я знаю! Теперь... Снова горит красный. Дазай отпускает плечи Чуи и вместо этого хватает его за запястье, стаскивая с дороги, практически волоча его по улице. Осаму даже не взглянул на него. Он просто тащит его, как чертовую тряпичную куклу.       — Дазай, — решительно зовет Чуя. — Ты можешь просто подождать секунду? Я не специально, ладно? Я правда думал, что он зеленый и... и я отвлекся, поэтому даже не понял...       — Да-да. Просто впредь не делай ничего безрассудного.       — Конечно, кретин! Никто не просыпается и не решает: «О, я не хочу умирать сегодня, так что я не буду». Несчастные случаи происходят! Никто не застрахован. Извини, ладно? В следующий раз постараюсь быть внимательнее.       — Не смей подвергать себе опасности.       — Ты слышишь меня? Господи, это бесполезно. Такое происходит, ясно? Это нормально! Как только Дазай решает, что они находятся на безопасной улице вдали от движения, машин и опасности, он наконец отпускает запястье Чуи и молниеносно разворачивается, его руки немедленно тянутся, чтоб схватить Чую и притянуть к себе.       — Теперь ты слушай меня, — шепчет Дазай, его голос ломается. Чую вновь заставят врасплох. Они... никогда не были так близки. И Дазай выглядит искренне встревоженным. И, боги, он буквально чувствует чужое дыхание на своем лице. Удивительно, но это не так отвратительно, как он думал.       — Меня не волнует, что люди не решают, когда им дохнуть. Меня не волнует, был ли это несчастный случай или это было сделано намеренно. Меня это не волнует, тебе просто… тебе просто не разрешено так и рисковать. Чуя удивленно моргает. Если бы это была обычная ситуация, он бы уже отстранился. Но руки, держащие его челюсть, непреклонны.       — Я и не собираюсь.       — Даже если нет, просто пообещай, что не будешь.       — Чего?       — Обещай мне.       — Я не Бог, чтоб такое обещать. Руки Дазая сжимают его лицо. — Обещай мне, — рычит он.       — ...Ты абсурден, — шепчет Чуя. У него нет выбора, кроме как смотреть прямо в его карие глаза, ведь по-другому внимание переключается на чужие губы, что сейчас находятся запредельно близко. Чуя вздыхает, принимая поражение.       — ...Ладно. Как хочешь. Обещаю. Дазай немного выжидает, а затем, наконец, отпускает его лицо и больше не прикасается к нему. Вместо этого он засовывает руки в карманы.       — Разве не ты должен мне обещать подобное? — горько бормочет Чуя, когда они снова начинают идти. Дазай смотрит на парня сверху вниз. Чуя никогда не заметит, что всякий раз, когда они будут идти рядом друг с другом в будущем, Дазай всегда будет стоять на обочине дороги.       — Я уже поклялся. Почему, по-твоему, я ещё не предпринял новую попытку? Дазай не пытался из-за... Чуи? Чуя не обращает внимания на то, как колотится его сердце, и тоже засовывает руки в карманы, синхронизируя свои шаги с шагами Дазая.       — Спасибо, кстати, — бормочет Чуя через минуту, его щеки слегка розовеют. Дазай не знает, благодарят ли его за то, что он спас жизнь Чуе, или за то, что он не покончил с собой ради него. Чуя даже сам не знает.       — Пожалуйста, паршивец. Всю дорогу после, они не ведут себя как обычно. И как было сказано ранее, об этом дне у них теперь принято молчать.