Let You Down

Чуя скулит и воет, захлебываясь в слезах, издавая выкрики и сжимая под собой простынь. Это был первый раз, когда дело дошло до наложения швов. И было это, мягко говоря, отвратительно. Почему никто не додумался взять ебучий лидокаин. Этот вопрос мучал больше всего, но рану зашивать было надо. Тут хочешь не хочешь, а придется. Не описать ту боль, которую испытывал Чуя. Даже когда он делал полу-рукав тату, это не казалось таким больным, когда ему буквально водили иглой шесть часов по руке. Сейчас был уже третий шов, и вырвать себе все конечности хотелось с неведомой силой. Лишь бы это прекратилось. Дазая трясёт, когда он сидит у стены на кровати и держит запястье Чуи, крепко сжимая его и кусая губу. Ему самому больно становилось. Не пересчитать количество ран на руках и ногах, которые зашивали Осаму, но это было другое. Это, чёрт возьми, было совсем другим. Видеть его слезы, слышать его вопли. Этот вопль запомнился ему, кажется, навсегда. Он слышал его в своей голове, когда сидел рядом и смотрел на капельницу. Слышал, когда курил на кухне. Бог знает как, но его прервал грубый мужской голос, что окликнул его и сказал: – Вовремя. Ты достаточно вовремя. – Всё равно бы не умер. Кровь свернулась вся. – Он бы понял это, когда пришёл в сознание и повторил бы это ещё раз не одним порезом. Он настырный, наверняка об этом знаешь. Дазай затягивается, переводя взгляд на высокого беловолосого мужчину. – Я даже не понял почему проснулся. Просто накрыла тревожка, и я раскрыл глаза как сумасшедший, а там вот это. – Хорошо сработал. – Вы подпольный хирург? – Второе образование. – Выглядите молодо. – Сочту за комплимент. Дазай тушит сигарету, смакуя вкус табака на языке и зубах. Противно, горько. На вкус, как его существование. – И что в итоге? Опять в клинику? – Не знаю. Стоило бы. Так еще и на месяц другой. До сих пор не могу понять его намерений. – Его просто резко переключило и всё. Всё же шло так хорошо, но щелчок и всё пошло не так. – С этим всем рассказом только больше склоняюсь к биполярке быстро цикличной. Френсис устало вздыхает и докуривает свою сигарету, устало потирая глаза. На часах шесть утра. – Пока оставляю его здесь. Прокапал его по старой схеме, но меняю ему таблетки. Рецепты на его тумбочке. Потом ему всё расскажешь. И Дазай, кажется? Будь добр, вводи меня в курс дела. Он же нихрена этого не сделает, а мне нужна хоть какая-то уверенность, что он там не подох.

***

К обеду Дазай с упрёком смотрит на Чую, что сидит на кухне и жуёт остатки полуфабрикатов. Чуя же в свою очередь невозмутимо сидит на стуле, прижав к своей груди колени и нахмуриваясь от холодной еды. Стоило бы разогреть, но как-то ручки не дошли. Живот урчал дико. Особенно после прошедших дней бэд трипа, который действительно был вэри бэд. Желудок ему совсем спасибо не говорит, как и печень, что пережила вторую мировую за три дня бесчисленного количества таблеток и алкоголя. Непонятно, правда, с какого чёрта Дазай позволял это всё. Деньги на алкоголь, да и просто смотрел, как Чуя всё это глотает. Или осознавал, что лучше от этого не станет? Хотя всё равно гаденько внутри от этого. Мог хотя бы попытаться пригреть к себе и успокоить, но ведь зараза, ничего не сделал. Просто зашуганно наблюдал и бурчал. Нет, всё-таки гадёныш. Но внутри все равно все ноет от чувств. Да ну что бы он сделал? Только по лицу и конечностям получил. Чуя дико агрессивен в таком состояние, если к нему лезть. С ним то санитары еле справились, а тут один худощавый переросток. Рюноске в свое время уже получил, поэтому сразу вызывает неотложку. Дазай с этим теперь тоже познакомился и тоже будет вызывать неотложку. Ну, может быть. Он еще хорошенько додумкает обо всей этой тягомотине, что свалилась на него как снежная лавина, заставляя задыхаться и проклинать всё на свете. Чуя встает изо стола, растягиваясь и неприятно морщась от натяжения кожи на руке. Швы тянут, и это раздражало до каждой косточки в теле. Да и выглядело, если честно, как какой-то пиздец. Он немного сам не соображал, как до такой катастрофической низости он смог докатиться, потому что ровным счётом не понял, как это произошло и в какой момент у него там что-то щёлкнуло. Чуя не помнит этот момент. Словно его по голове ударили, и этот отрезок времени стёрся из памяти. Да и свои действия, мягко говоря, он не особо осознавал. Но кашу заварил знатную, что теперь расхлёбывать это дерьмо он будет после Новогодних ой как несладко. Дазай мышкой, большой такой под 180 сантиметров мышкой бредёт за Накахарой, который в свою очередь начал одеваться, всё ещё выглядя так, будто он через вторую мировую прошёл. – Я не хочу показаться прилипчивым или что-то в этом духе, но ты долбоёб? ­­­– Чуя косится на Дазая, но продолжает одеваться, как бы молча требуя пояснения. ­– То есть, стоп, ты вскрылся, нажрался всякой дряни до передоза, а сейчас спокойно одеваешься и собираешься куда-то? Повторяю вопрос. Ты долбоёб? – Мне нужно кое-куда съездить. – Это настолько пиздец важно, что ты в таком состояние собрался куда-то? Ты долбоёб? – Да, это важно. Да, мне это нужно именно сейчас. Дазая это заставляет дёрнуться, чувствуя, как от злости набухают вены на шее и руках, которые со всей своей силой сжались в кулаки. Он не мог даже понять, что творится в этой рыжей голове и КУДА вообще собрался этот недоумок. Восхитительно, казалось бы, на первый взгляд. Не вообразить, сколько в нём было сил и стойкости, если он был способен одеться и пойти в нужное ему место. И не вообразить, сколько в нём тупости, если он собрался, блять, идти куда-то в состояние живого трупа. Но даже после прошедших трёх дней, живя буквально в аду, Дазай понимал одно: за все эти дни, недели, месяца. Что бы ни случилось, какой бы пиздец не испытал Чуя, он остаётся живее всех живых и мёртвых. Поразительно было наблюдать, как через боль, да и любые отвратительные ощущения в своём теле и голове, он шёл напролом, пытаясь сделать то, что ему нужно было. Даже при таком раскладе, что он верил в его не убиваемость, Дазай начал одеваться, не собираясь оставлять этого конченного. Плевать, куда он шёл, за чем он шёл. Дазай пойдёт с ним и отвесит тому подзатыльник, если опять хуйню очередную выкинет. На улице было добрых минус шесть, заставляя трястись, как стая овец. Йокогама на памяти этих двоих никогда такой холодной не была. Обычно ниже плюс пяти не опускалось, но погода не щадила, укрывая снегом и морозом портовый городок Японии. Но приятный морозный воздух словно оживил Накахару, и бледное лицо зарумянилось, заставляя того выглядеть в тысячу раз свежее и будто бы живее. – И что дальше? Куда? Автобус, метро? – Да я черт знает, так-то можно было бы на машине доехать, но, думаю, поедем на автобусе. На этом моменте у Дазая отвисла челюсть. Машина? Что ещё он не знает? – Погоди… стоп, что? У тебя есть тачка и ты всё это время катаешься на метро и автобусе? Кто ты вообще? – Не реагируй так яро, родители купили. Они же и отправили на права учиться, но я, если честно, не хотел этого. Да, это круто, но не то, что я хотел бы от них получить. – А чего хотел бы от них? – В душу мою пытаешься залезть? Напрасно пытаешься. Ладно, бензина хватит до заправки доехать, дальше деньги за бенз с тебя, так что сейчас поднимусь за ключами и поедем, иначе все мозги трахнешь, вот честно. – Могу не только мозги. – Блять, Дазай, завались! Шум и заливистый смех Осаму отдаются эхом в след удаляющего Чуи, что мысленно проклинал себя за последние дни. Позор. Потрахался, словил бэд трип, вскрылся.. Какие ещё сюрпризы он выкинет? Да он и сам, честно говоря, не знал. Его личность настолько стёрлась и повредилась, что он как-то неосознанно хуйни творит, а потом происходят такие вот моменты и его накрывает волной стыдобы, что хочется со всей силы размозжить голову о стену. Ну или хотя бы залезть головой в песок. Чуя себе ещё ближайший год будет напоминать об этих кринж-новогодних каникулах, каждый раз стоная и ловя тревожку, дубася себя по грудине, чтобы это кринжовое чувство ушло. Но уже ничего не сделать. Случилось то, что случилось. По крайней мере, Дазай тактично помалкивал о произошедшем сейчас, и он благодарил всех богов за это. За рулём Чуя выглядел так, словно находился в своей стихии. Со стороны это было так правильно, будто он создан для этого всего. Дазай бы не прочь взглянуть на Чую, если бы тот был за байком. Боже, Дазай бы на месте обкончался. Несмотря на маленький рост, брутальности у Чуи хоть отбавляй. Тату, пирсинг, мощные ляжки… – Мы направляемся в Токио? – Да. – Я могу узнать зачем? Чуя глубоко вздыхает, немного крепче сжимая руль и больше надавливая на педаль газа. Ему бы в любом случае пришлось бы объясняться, когда они доедут до места. – Мы направляемся на одно из кладбищ Токио. – Ты решил меня убить и закопать? – Небольшое желание есть, но нет, ты ошибаешься. Я… мм, пропустил одну дату. Нужно заскочить кое-кого навестить. Так скажем, наверстать упущенное. Через несколько часов Накахара как вкопанный стоял напротив могилы, спрятав руки в карманы и прячась в ворот куртки, чувствуя неприятный морозный ветер. Сегодня было как будто холоднее обычного, от чего настроение тут же укатилось в пизду. Настроение вовсе потухло, заставляя сдерживать порыв зарыдать. Осаму чувствовал неприятный комок в горле и жжение в груди, осматривая надгробную плиту. 2000-2017… Этот человек прожил 17 лет. Чуя же шмыгает носом, садясь на лавку рядом, переводя взгляд вниз, на свои ботинки. – Юкайо – счастливый человек. – Счастлив он не был. Он и сам не любил своё имя из-за его значения. Потому что счастлив не был. Дазай садится рядом, поворачивая голову на Чую, как бы намекая, что хотел бы узнать подробности, если тот не против. – Мы познакомились, когда я только поступил в колледж. Он мне казался странным, так как он не разговаривал. Думал, что за тип вообще? Молчит, жестами не общается, просто молчит и всё. В какой-то момент мы столкнулись с ним в одном из Токийских клубов. Он изрядно выпивал, и я решил к нему подойти, но толком не поговорил с ним, потому что, как я уже говорил, он молчал. Так у нас и завязалась дружба. Мы встречались в клубе и молча выпивали, в колледже обменивались приветствиями жестами. Немного позже мы разговорились. Ну как разговорились, начали переписку в соц.сетях. Так я узнал, что он немой. Правда, стал таким в 13 лет, когда потерял отца в аварии. Помню, мне тогда было неловко, потому что я не был готов к таким подробностям, но мы продолжали общаться. Жить ему было несладко. На него наседали со стороны буквально все. Мать, преподаватели. И буквально на пустом месте. В какой-то момент он написал мне: меня не будет ко вторнику. Я такой: «чего?». Но не придал значения. В 2017 году, в декабре, в пятницу я впервые услышал его голос. В понедельник он удалил все соц.сети, а во вторник, пятого декабря, я узнал, что он покончил с собой. Сейчас я не хочу слышать что-то в духе утешений, сожалений. Прошло уже 4 года, я пришёл в себя, но как-то… не могу отпустить эту всю ситуацию. Просто думаю, что я мог как-то этому помочь и предотвратить случившееся. Но вышло так, как вышло.

***

Дазай ругается себе под нос, когда во втором часу ночи заходит домой, снимая с себя одежду и проклиная начало февраля за то, что морозы лишь усилились, попутно сметая всё вокруг снежной бурей. Он проходит на кухню, точнее, залетает в неё, оставляя быстрый и смазанный поцелуй на губах Накахары, что сидел за кухонным столом и бился над очередным проектом для института. Накахара мычит, хватая сигарету и закуривая. – Ты сегодня поздно. – Сам не ожидал, что так получится. Извини. Месяц жизни с Дазаем. Чёрт, Чуя словно находился на грани какой-то фантастики. Это всё было словно нереальным. Он не понял, в какой именно момент всё вывернулось именно так, но именно сейчас они оба живут в квартире Накахары. Два психически больных уживаются на одной территории и это волшебство, что они оба ещё не поехали крышей. Хотя, быть честным, крышей тут едут все. И пока один находился в недо-ремиссии, то другой отлетел кукухой. Чуя не мог понять Дазая и то, что с ним происходит. Этот чертила был тем ещё тихушником. В последнее время он чаще пропадает на день - два, не объясняя своих действий. Он был слишком апатичным, незаинтересованным, абсолютно полной противоположностью того, кем он обычно являлся. Накахара понимал, у того траблы с башкой, но тактично не лез, пока это всё не превратилось в какое-то кровавое месиво в его ванной и гавканья в его сторону, чтобы рыжий не лез, от чего всё сразу же накалялось и превращалось в ссору двух собак. Это было слишком. Боль окутывает тело Дазая вновь. Сковывала, резала и будто смеялась над почти плачущей фигурой сгорбившегося над раковиной парня. Боль не то чтобы сильно физическая, боль моральная. Так хочется упиваться чьей-то любовью, прикосновениями рук, слушать слова человеческой речи и просто ощущать тепло тел. «быть живее всех живых и мёртвых» Тело в синяках и ссадинах. Руки кровоточат, не желая помочь хозяину остановить этот ужас. Он уже не мечтает о спасении. Словно подстреленная птица принимает свою участь, не желая дойти до полупустой аптечки и хоть как-то помочь своему телу. Но это продолжается на удивление не долго. Чудо приходит. Парень с удивлением подходит к другу (а может чему-то большему?), смотрит на него и без лишних слов хватает его, ведя за собой в спальню и кладёт на кровать, снимая одежду. "Сегодня ты не умрешь, да я знаю, что пока я с тобой тебе и не хочется этого, пойми же" Достав бинты и перекись, он обрабатывает раны на небритой щеке и костяшках пальцев. Карие глаза распахиваются, а изо рта слышны болезненные вздохи. После мучительных, но нужных процедур он продолжает лежать на месте, смотря на голубоглазого. – Ты обещал не вмешиваться. – говорит парень в бинтах стараясь смотреть куда угодно, лишь бы подальше. – Я много чего обещал. И ты знаешь, что это я бы не исполнил после многочисленных твоих побегов. Особенно когда ты возвращаешься в таком блядском состоянии. – Мне нужно было время, и я вернулся. Ты же вроде говорил, что отлично проведешь время и без меня. По тебе не видно. Чужая рука касается кисти Дазая. Тот старается улыбнуться хоть как-то, даже если криво, но показать, что он рад воссоединению. – Ты больше не уйдёшь? - хрипло отзывается молодой человек посматривая на собеседника. – Сними бинты, - говорит он требовательно и решительно. – Или я сам сделаю это. – Ладно-ладно, если ты так хочешь.. но ведь так будет гораздо хуже. А вдруг ты сбежишь, увидев меня? – Ну ты и идиот, давай уже. Ждать он не любит и помогает снимать бинты с рук, а позже и дальнейших частей тела. – Знаешь, ты действительно идиот. Такое красивое тело прятать за этими тряпками – Я прячу не тело, а душу. Чуя наклоняется, впиваясь губами в губы Осаму. Он целует требовательно, горячо и страстно. Настоящее наслаждение. Всё время он пытается держать за руку, будто правда боится, что он может снова уйти. Следующую неделю Чуя таскался за Осаму хвостиком, вечно преследуя того. Тайна ссадин и ран была не раскрыта, что заставляло глубоко задумываться. Какого чёрта вообще происходило? Внутренние ощущения были настороже. Это всё неспроста, и что происходит ­­ он не знает. Но внутри тревожно, словно происходит что-то действительно дерьмовое. Чуя сидит в «Энджой», потягивая кофе вместе с Дазаем, пока тот стоит в стороне и говорит по телефон. На автомате хватает какие-то вещи со стола, крутя их в руке и ложа обратно. Там ему в руки попался паспорт Дазая. Интересно. Накахара открывает и смотрит в паспорт, словно не доверяя себе. Он всегда полагался на действительность того, что он видит. Даже галлюцинации были явью. Явью биохимических процессов его организма. Но что это? «Дазай Осаму. Регистрация префектуры Мияги.» Да, всё верно. Это его место рождения. Глаза нервно забегали по дате рождения. Зрение начало расплываться. «Дата рождения 19 июня 1999» Что? Дата рождения Накахары - 29 апреля 1999. Осаму говорил, что ему 27. Почему? Боже мой, Осаму… Кто ты? Грудную клетку сжало, когда до ушей донеслось тяжелое дыхание и хриплый голос. — Ч..ч..чуя, послушай. – Но Чуя охватила сильная злость и беспомощность. У Него словно переключатель в голове щёлкнул. — Ты лгал мне. Серьезно, Дазай? Это стоило того? Зачем? Что ты, сука, хотел этим добиться? — Мне жаль. Чуя, мне так жаль. Господи, Чуя.. И сейчас внутри перевернулось абсолютно всё. Если пару месяцев назад бы он вспылил, то сейчас ему хочется рыдать. Просто упасть и рыдать от бессилия. Казалось, что ничего вокруг не могло изменить ход мыслей татуированного, но это… Нет, всё же изменило. Складывается так, что вся жизнь Осаму, вплоть до возраста, была ебучей ложью. Какого чёрта происходит? Он сбегает, возвращается как кровавое месиво и сейчас Накахара видит это. Тело Накахары начало крупно трясти изнутри, чувствуя, как сжимается каждая клеточка. Дыхание стало неровным, из-за чего звук выходил сдавленно, с завываниями. Крупные соленые капли резко обожгли щеки, глаза испытали дикое неприятное жжение, моментально краснея. — Чем я это заслужил? Боже, Дазай… я практически раскрыл себя перед тобой, обнажая каждую часть своих ран, но ты? Что сделал ты? — нервный дрожащий выдох. Удар по своей щеке. — Кто ты? Я вообще… хоть когда-то знал, кто ты такой? — Ещё один крупный выдох. Повторный удар себе по щеке и молчание длинной в минуту, что казалось вечностью. — Никогда не знал. Ты для меня незнакомец, Дазай. Ты для меня никто. Не сейчас… только не сейчас. Чуя больше не может сказать Осаму, что любит его. Потому что он неуверен в существование того, кого видит. Действительно ли он существует? Господи. Момент, когда должны были быть сказаны заветные слова «Я люблю тебя» оборвались ровно за считанные минуты до их озвучивания. Чую больше не может сказать Дазаю, что любит его. Ни сейчас. Ни завтра. Ни через неделю. Ни в этой жизни. Чуя сидит за столом с широко раскрытыми глазами и до крови кусает свою губу, пытаясь понять хоть что-то из невнятных объяснений Дазая. Но не понимает ничего. Он слышит одно и то же, начиная терять терпение. Он честно пытается понять, но сейчас хочется крепко так ударить по лицу это бинтованное чмо за то, что тот лгал. Он пустил его к себе. Чёрт, он трахал его и говорил о любви, но что сейчас? Он не знает, кто он. Этот человек ему никто, потому что вся его личность - фальшивка. Может, его вовсе зовут не Дазай? — Мне жаль. — Знаю. Я понимаю, что тебе жаль, тебе хуево, что ты, блять, чувствуешь свою вину. НО ДАЗАЙ! — Чуя переходит на крик. — Я слышал это сука так много-много раз за прошедший час, У ТЕБЯ ПЛАСТИНКУ ЗАЕЛО? ДУМАЕШЬ ТЕБЕ ПЛОХО!? А МНЕ? МНЕ НЕ ПЛОХО? ТЫ ОБО МНЕ НЕ ПОДУМАЛ, СКОТИНА!? Громкий возглас переходит на дикий вопль, что разрывал грудную клетку. Вопль переходит в плачь. — Что ты хочешь? Чтоб я забыл и клялся в вечной любви, словно преданная тебе псина? — Дай мне хотя бы один шанс исправить всё. Я всё тебе расскажу и объясню. Чуя, пожалуйста. Чуя прикрыл глаза, начиная глубоко дышать и вытирать свои слезы, что, как сильный дождь, не имели конца. — Когда-то я тоже предавал, обманывал. Неважно кого, как и что они ощущали. Я предавал людей и делал больно, хотя не стоило. Только не с ними. Им было больно, горестно, обидно, что кошки сердце раздирали. И знаешь.. Они простили меня. Хотя понимаю, что совсем недостоин этого. Но и они предавали меня. — Чуя замолчал, начиная вглядываться в глаза Осаму, ища в них.. может искренность? — Все когда-то кого-то предавали. И каждый этого не видит, пока не предадут его самого. После ты уже видишь все свои проебы. Я проебался. Ты проебался. Но действительно ли ты чувствуешь сожаление? Только знаешь.. я знаю и осознаю, что я виновен. И не стоит винить того, кто не простил тебя. Потому что я не прощаю тебя, Осаму. Я НЕ МОГУ ПРОСТИТЬ ЭТУ ХУЙНЮ И ЖДАТЬ КАКИХ-ТО ОБЪЯСНЕНИЙ. ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРОСТО НЕ ВИДИШЬ СВОЕГО ПРОЁБА, ВЕДЯ СЕБЯ ТАК СЛОВНО ВСЁ ОК. ЭТО НЕ ЧТО-ТО БАНАЛЬНОЕ. Чуя, может, и любит, но он не подаст виду. Он не хочет больше быть ответственен за свою боль. Пусть эту ношу и боль несёт в себе только Дазай. Пусть сожалеет и винит только себя. Потому что он истинный виновник того, что сейчас произошло между ними. Накахара встаёт и разворачивается, чувствуя крепкую хватку на своей руке. Отталкивает Дазая в живот, испуганно смотря в его до ужаса страшно спокойные глаза, которые словно не излучали ничего, кроме ебаного лицемерия. — Чуя, послушай меня. — Не трогай меня. Никогда больше не трогай меня. Не подходи, не говори мне ничего. Я не хочу больше знать тебя. Погоди, ТАК Я ИТАК НЕ ЗНАЮ КТО ТЫ БЛЯТЬ. КТО ТЫ, УБЛЮДОК? КТО? СУКА, НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ МЕНЯ. — Громкий вопль с уст рыжего юноши, которые согнулся почти пополам. — Я ненавижу тебя. Просто блять ненавижу. Лучше умри. Просто блять умри и никогда больше не возвращайся, мразь. Накахара пулей вылетел из кафе, несясь домой как можно скорее, лишь бы не было больно. Лишь бы больше не было больно. Но больно было и Осаму, что, заткнув рот ладонью, роняя солены капли со своих глаз, так же вылетел, направляясь даже неизвестно куда. Просто куда-то, где ему не будет больно. Туда, где погибнет. Навсегда и безвозвратно.