Как казаки спасали Ариану

      Дима хорошо помнил этот сон.       — Вспомни наше обещание, — раздавался тихий шёпот, отдающий обречённостью в окутанном красным заревом снежном поле. А посреди поля — он один, в окружении сотен пронизанных копьями тел, стенающих от боли. И только где-то вдали всё слышится и слышится этот голос, как манящий к себе морок, мираж, которого на деле не существует.       Он идёт к нему, как марионетка, за чьи тонкие струнки дёргает неведомая сила, неподвластная мирозданию — идёт, и в голове его оглушающая, блаженная тишина, которую нарушает только навязчивый голос, от которого он не в силах избавиться. И не хочет.       — Вспомни наше обещание, Эльстер, — слышит он, и медленно, неспешно погружается в багрово-красные воды безумия, как заворожённый, переступая через павших в неведомой ему битве, которой, возможно, никогда и не было — переступает и вязнет в липкой крови, оставляющей бурые отпечатки на стёртых подошвах его сапог.       Голос так и не становится ближе, но он не останавливается, — ведь чувствует, что осталось продержаться ещё немного таким молодцом, каким он был всю войну.       Ноги немеют. Руки обмякли и выронили шашку, — а вместе с ними из ладоней ускользнула надежда. Но, быть может, в его сердце теплится что-то ещё? Он чувствует его стук, отбивающий ритм сотен барабанов, слившихся воедино подобно торжественной трели, — и продолжает идти. Голос становится ближе — и он видит её. Женщину с распущенными белёсыми волосами, молочной кожей и руками, будто покрытыми угольной саже. Он смотрит на неё и не понимает, что ей сказать, — и не может, ведь в горле застыл ком. А она, лениво распахнув уста, с горючими слезами на глазах, лишь говорит одно слово. Всего одно.       — Проснись.       И он проснулся.

***

      За окном громыхал дождь. В тесной комнатушке маленького, но прилежно обжитого крестьянского домика неказистой кучкой теснились несколько сонных душ — таков был импровизированный офицерский блиндаж, какой только удалось соорудить в ходе операции. Шёл третий день так называемого Улагаевского десанта, — а, если точнее, отчаянной попытки Русской армии генерала Врангеля закрепиться на территориях Кубани, воспользовавшись благоприятным моментом советско-польской войны. Как и ожидалось, местное население встретило белогвардейцев хлебом и солью, — но чего нельзя было не признать, так это призрачности шансов всей операции на хоть какой-либо значимый успех. Иметь в подчинении дай Бог с десяток тысяч штыков и сабель против мотивированной и многочисленной армии — весьма рисково и опасно. Но, как говорится, кто не рискует, тот не рубит с плеча.       Чуть поодаль от Димы, на заботливо расстелённой соломе, мирно спал Данила, изредка переворачиваясь с бока на бок. Ещё дальше — есаул Шихловский, но уже на полноценной кровати, укутавшись тёплым шерстяным одеялом. Здесь и ещё в нескольких домах безымянного хутора в безымянной долине реки Кубань квартировались офицеры первой сотни Корниловского конного полка, — и, надо сказать, после Севастополя Дима с Данилой чувствовали себя непривычно, ощутив на себе контраст между жизнью в походных условиях и недолгим, но запоминающимся мигом проживания в квартире Нагатеева. Да, в голову сразу бросались деньки их былой боевой славы, когда они не могли себе позволить даже этого, — но всё-таки к привычным условиям они адаптировались не сразу, после такого-то блаженства, по которому они сразу понуро затосковали.       Дима же не спал. Из сна его выдернуло подобно тому, как обычно люди приходят в чувства после вылитого им на голову ведра ледяной воды, — и спать ему больше не хотелось, даже несмотря на то, что на дворе стояла глубокая ночь. Зажигать лампаду и развлечь себя чтением было неразумно — вдруг кто проснётся, а посему он, тихонько, аккуратно встав с насиженного места, стараясь никого не разбудить своим полуночным шорканьем, выполз на улицу и полной грудью вдохнул свежего воздуха. Да, вот она — родная Кубань, подумал про себя молодой урядник. Наконец-то он вернулся домой, в эти родные степи, к родной речке, вскормившей его по молодости, к своим воспоминаниям, в которые он так хотел вернуться... И всё-таки этому спонтанному мгновенью радости мешало одно обстоятельство.       Этот проклятый сон всё никак не выходил из головы и, что самое неприятное, он являлся к нему каждую ночь с того момента, как он заполучил в свои руки треклятого Короля в жёлтом. Дима мог бы посчитать это дурным знамением, будь он суеверным, — но он просто всё списывал на то, что его буйная головушка уж больно сильно разыгралась на думы. Да, наверное, это было так, — уж больно впечатлительным он был по своей натуре, и всякое мало-мальски выбивающееся из ряда вон событие запоминал очень хорошо.       И всё-таки что-то не давало ему покоя. На душе увесистым, тяжёлым сизифовым камнем лежал груз, заметно портивший ему настроение. Кто такая Эльстер? Что за обещание? И, наконец, в чём смысл всего этого? Раздумья не давали ответа, а лишь наводили на ещё большее количество вопросов.       Рано или поздно он, конечно, отвлёкся от терзающих его мыслей, — и взглянул на родное небо, усеянное звёздами. Какая красота, — подумал он про себя, и вновь вспомнил детскую пору; как вечерами резвился с такими же казачатами; как впервые оседлал коня; как надел свой мундир и как его провожали на войну. Радостно. Горестно. И... Тревожно.       — Не спишь?, — вдруг отвлёк его знакомый голос откуда-то из-за спины. Это был Данила.       — Отнюдь. А ты чего вскочил?, — вдруг парировал он вопрос, развернувшись к своему товарищу вполоборота.       — Да ты так нагремел, что любой вскочит, даже медведь в спячке, — усмехнулся хорунжий, подходя ближе. Выглядел он неважно; волосы были растрёпаны, под глазами красовались синие мешки от недосыпа, а походка была сонной и уставшей, — его действительно разбудил Дима своей неаккуратностью. Кто бы мог подумать.       — Звыняй за это, братец. Мне чего-то поплохело, вот и вышел воздухом подышать. А ты пущай спать иди, завтра ответственный день, — неловко отмахнулся Митька, устлав Данилу своим прищуренным взглядом.       — Не-не, так дело не пойдёт, — развёл руками Данила, — Ты давай колись, чего сам-то вскочил. Опять сны твои, м?, — всё никак не хотел он отстать от бедного Митьки и продолжал засыпать его вопросами. Дима закатил глаза.       — Да, они, — на излёте выдохнул он, — Каждый день одно и то же. Богом клянусь, когда-нибудь я себя кончу, — смущённо отшутился он, даже выдавив из себя измученную улыбку, — Но пока ещё жив, как видишь.       — Слухай, это не дело. Тебе, может, в церкву сходить грешки замолить, с батюшкой потолковать? Авось и отпустит. Или отвлечься на что-нибудь, может. Вон, скоро в бой выступим, так все эти дурные мысли сразу и пропадут, — с прежним оптимизмом продолжил он, встав в один ряд с Митькой, — Красиво тут. Прямо как в детстве, помнишь?       — Ещё бы не помнить..., — неохотно продолжил он разговор, не желая портить и без того захудалое настроение своего друга, — Я пойду прилягу, попробую заснуть. Чего-то нездоровится мне, братец.       — Ох..., — лишь вымолвил Данила, — Ты там держись только, Митяй. Всё пройдёт. И это тоже, — произнёс он довольно уверенно, широко улыбнувшись своему другу, — А я тут ещё постою, пожалуй. Красиво всё-таки.       — Ага..., — сопроводил он речь друга своим неблагоприятным заключением и направился обратно, в офицерский домик. В этот раз он был куда тише, чем прежде, — или, по меньшей мере, ему так казалось, поскольку больше никто впопыхах не вскочил и не набросился на него с шашкой. Он снова лёг на солому и попытался заснуть.       Спать не хотелось. Конечно, Дима и без того чувствовал себя выспавшимся, но больше ему не хотелось проваливаться в сон из-за нежелания наступить на те же грабли, что и в прошлые разы. Снова багровое зарево. Снова странная девица с молочной кожей. Дима уж было начал молиться Господу за то, чтобы он ниспослал ему нормальное сновидение, но позже осознал тщетность своих попыток, — вряд ли он его сейчас слышит, поскольку не услышал тогда, когда русская армия больше всего в нём нуждалось. Всё теперь было против них, и против Димы в частности. Он на время отложил свои попытки заснуть и просто сверлил взглядом потрескавшийся, но ещё целый высокий потолок крестьянского домика.       — Проснись, — всё слышал он её голос, — Вспомни наше обещание.       Ему могло показаться, что на потолке он разглядел очертания девушки из снов, но наваждение быстро смахнуло рукой, стоило Диме протереть глаза.       — Да сколько можно-то, — подумал он про себя, — Чего ж ты так привязалась ко мне?       Ответа на это, увы, не знал никто. И, укрытый блаженным незнанием, Дима всё-таки уснул.       Сон не отпустил его из своих тисков. Снова.

***

      — Нам необходимо выступить как можно скорее и взять деревню с наскоку, — суровым приказным тоном распорядился Шихловский, ткнув пальцем на наспех нарисованную карту. На ней располагалась деревня Абан и окружающая местность, — в основном степи, но рядом с населённым пунктом даже красовался небольшой прилесок.       Помещение, в котором собрались чины первой сотни Корниловского конного полка, на зло Шихловскому вовсю было прокурено, и непривыкшему человеку было весьма тяжко в оном находиться. Кто-то даже курил прямо сейчас, — среди них, например, был Данила, привычно смоливший папироску, и подхорунжий Зинченко, на пару с Данилой щедро сдобривший тесное помещение едким табачным дымом. Шихловский не подавал виду и невозмутимо продолжал изъяснять план.       Обстановка царила спокойная. Люди находились на подъёме и верили в успех грядущих боёв, даже несмотря на удручающие вводные. Никто не перечил Шихловскому, за исключением Димы, которые вознамерился внести коррективы в план. Он чутка наклонился к карте и ткнул на прилесок, прилегавший к станице.       — Ваше благородие, быть может, нам стоит обойти противника с тылу? Вот здесь. Мы возьмём его в тиски и отрежем пути к отступлению, — произнёс он куда увереннее, чем обычно. Офицеры переглянулись; Данила согласно кивнул, Зинченко пожал плечами, а остальные молчали, ожидая ответа Шихловского.       — Да, так и поступим, — утвердительно кивнул он, что вызвало немалое удивление у Димы, — При нас несколько горных пушек и шесть пулемётов. Мы расположим их на горке, вот здесь, и они будут крыть наше наступление. Два взвода пойдут напролом, спустившись с горки, остальные два через прилесок, как Вы и подметили, урядник.       Прежде, чем продолжить, Шихловский прокашлялся в кулак.       — Сопротивление противника ожидается несерьёзное — передовые казачьи разъезды сообщают об одной роте красноармейцев, расположенной непосредственно в деревне. К нашему прибытию они будут не подготовлены, на нашей стороне фактор неожиданности, — твёрдо и чётко произнёс он, полностью уверенный в своих словах.       А Дима всё думал о своих снах. И молился, чтобы они от него отстали. Хотя бы в этот день.