Лжец

Была суббота — выходной, но Аль-Хайтам всё равно открыл глаза уже в шесть часов утра, однако Кавеха в комнате не было. Хайтам ждал до завтрака, сидя в одной и той же позе, иногда смотря на дождь за окном. Но Кавеха не было ни в семь, ни в восемь и тогда Хайтам решил попробовать выловить его на завтраке. В столовой было не так шумно, как обычно. Многие в свой выходной общались с семьёй или друзьями. Однако знакомые макушки Тигнари и Сайно Хайтам выловил быстро, только вот светлых длинных волос, которые обычно слегка вились от влажности, он так и не нашёл. — Тигнари, Сайно, у меня к вам важный разговор. — Аль-Хайтам присел за их столик с кружкой чёрного кофе с двумя порциями сливок, без сахара, он пил только такой. — О, Аль-Хайтам, доброе утро. Снова хочешь поговорить о гистоплазмозе? Я начинаю подозревать что у тебя есть друг со СПИДом. — Тигнари дружелюбно улыбнулся и подмигнул, Сайно рассмеялся от его шутки. — Кстати, я недавно читал что ведётся разработка новых диагностических маркеров. На основе масс-спектрометрии предложены новые диагностические маркеры гистоплазмоза. При исследовании образцов мочи больных обнаружены 52 пептида белков H.capsulatum, отличающиеся от контрольных образцов. То есть они мутировали прямо в людях, прикинь! Мне кажется, это исследование во многом перевернёт понимание о грибковых заболеваниях. Тебе дать почитать тот научный журнал? — Сайно отпил из стакана очень горячий зелёный чай. — Да, я бы почитал, но я не за этим. Вы когда-то дружили с моим соседом? — Хайтам глотнул свой кофе. — А? С Кавехом? Ну да. А в чём проблема? — Тигнари отправил в рот ложку овсянки с клубникой. — В его предсмертной записке говорилось, что вы когда-то дружили, но он в чём-то вам крупно наврал и вы стали его оскорблять. — О, он снова устроил театр, но уже тебе? — Сайно скептично фыркнул. — В смысле? — Хайтам поднял бровь. — Да у него что не день, то новое самоубийство. И все ничем не кончаются. А перестали мы с ним дружить из-за того, что он патологический лжец. Ни слова правды от него не услышишь. Он оболгал человека, который да, поступил с ним не хорошо, но не заслуживал такого преувеличения своих поступков. И никакой травмы у Кавеха от него нет, даже не слушай эти сопли. Так же этот придурок симулировал припадки, чтоб его бедного несчастного жалели. Вымотал нам все нервы. Сайно лично прибегал к нему в час ночи в кровавую ванну, а он ему плакался какой он плохой. Так вот да, плохой. А ещё тупой. Я бы даже сказал тупой и ещё тупее. Не слушай ни единого его слова. Он покрыл меня матом из-за того, что я не хочу сидеть в дурках как он, и решил разорвать с нами все связи, ибо ему так звёзды сказали. Потом начал гнать на Мону, что вот она мол ему говорила, что надо с нами быть грубее и вообще у него был психоз и он типа собой не управлял. Он тебе будет такую пургу в уши лить, если уже не налил. Ты его не слушай, он манипулятор ещё тот. В общем, если он уже устроил тебе сцену с самоубийством, пора тикать. Ты — новая жертва. Если что я помогу тебе найти нового соседа по общежитию. А то эта мразь тебе теперь спокойно жить не даст. — Тигнари вздохнул и подложил есть кашу. Аль-Хайтам в недоумении допивал свой кофе. Такое узнать было… достаточно неожиданно. Попытка самоубийства Кавеха не выглядела как что-то показушное. Хайтам ведь нашёл его абсолютно случайно и то лишь по тому, что сам вышел на улицу. Кавех даже не знал о его ночных похождениях, да и никто вообще не знал, кроме комендантши. Да и в письме он сожалел и рассказал обо всём без утайки. Конечно, что там случилось было трудно понять из письма, но оно и было написано для людей уже знакомых с ситуацией. В общем странно всё это. Как-то однобоко. Как будто Сайно с Тигнари не хотели видеть какие-то очевидные факты, ослеплённые своей ненавистью. — Я приму к сведенью. — Хайтам встал, одним глотком допивая кофе окончательно. — Прими-прими, а то будешь как мы, с лапшой на ушах сидеть. Фу, теперь есть не хочу из-за этого урода. — Сайно отставил свою тарелку с яичницей. Аль-Хайтам ушёл в сомнениях, кому стоит верить. Ему определённо стоило выслушать и сторону Кавеха. Завтрак ещё не закончился, поэтому Хайтам не ожидал увидеть Кавеха в комнате. Но он там был, мокрый как пёс переодевал промокший свитер и штаны, вешая их на батарею и суша вьющиеся от влаги волосы полотенцем. Когда Аль-Хайтам зашёл, Кавех вздрогнул и застыл словно нашкодивший щенок, уставился своими огромными гранатовыми глазами и так и стоял, в немного промокшей футболке и трусах, со свитером на батарее и штанами в руках. Кавех всё-таки повернулся чтобы хоть как-то прикрыться, но его носки тоже были насквозь промокшими, так что он только неловко пошатнулся и в итоге так и остался стоять. Аль-Хайтам стал инстинктивно его рассматривать и у него подступил комок к горлу. Левая рука Кавеха была полностью изрезана. Вереница бугристых шрамов и набухших запёкшейся кровью порезов. Хайтам никогда не боялся крови, но от вида бёдер Кавеха у него сжался желудок. Всё тоже самое, только самое ужасное, на них ещё были вырезаны слова: «бесполезный», «урод», «лжец», «мразь» — и это только то, что Хайтам смог прочесть. Его мелко затрясло. — Где ещё? — Что?.. — У Кавеха задрожали губы, голос сломался до совсем какого-то жалкого и испуганного состояния. — Где ещё ты себя режешь? — Хайтам был твёрд, но голос выходил тоже слегка искажённый. — Нигде… — Кавех попытался прикрыться штанами, мокрая ткань мерзко липла и холодила кожу. — Врёшь? — Аль-Хайтам нахмурился, вспоминая что ему говорили Тигнари и Сайно. — Д… — Кавех начал более-менее спокойно, а потом всхлипнул и осел на пол, рыдая. — Да, да, да! Я вру! — Чуть ли не прокричал он истерически. — Так, без истерики. Спокойно покажи, чтобы я мог обработать. — Хайтам старался быть твёрдым, но он по большей части просто не знал, что делать. Он стоял растерянно и не знал куда себя деть. — Уходи! — Проскулил Кавех, размазывая слёзы по лицу и пряча взгляд. — Иди поговори с Сайно и Тигнари, тебе же легче будет! — Закончил он свою тираду громким всхлипом. — Я уже говорил с ними. — Аль-Хайтам закрыл комнату на щеколду и сделал два шага к Кавеху. — Тогда чего на меня смотришь?! Противно же! — Кавех вскинул злой взгляд на Хайтама. — Потому что я им не верю. — Хайтам сел на пол напротив соседа. — Что?.. — В глазах Кавеха промелькнула какая-то непонятная, смутная надежда. Они снова наполнились слезами, но он больше не рыдал, лишь тихо всхлипывал. — Я сказал, что не верю им. — Почему? — Потому что даже если ты и врёшь, то это не значит, что тебе не больно. Это не значит, что тебе было никогда не страшно и не обидно или ты не испытывал страданий. Ты ведь не от хорошей жизни это делал. Я всё ещё слабо понимаю, что произошло, но одно знаю точно, не ты один гандон в этой ситуации. Кавех всхлипнул и закрыл лицо руками. Его грудь разрывалась от смеси чувства вины и облегчения. Впервые кто-то не стал над ним насмехаться или унижать, а просто понял и поверил. А с другой стороны, он ведь такого не заслужил. Не заслужил чтобы с ним так обращались, по-доброму. Не заслужил понимания и какого-то… уважения? Он не знал, как это назвать. Впервые за многие месяцы мрака он почувствовал согревающий лучик надежды и попросту испугался, совершенно отвыкший от такого. — Дай мне обработать твои раны, ты успокоишься, и мы поговорим, хорошо? — Мне страшно, я не понимаю, что ты хочешь от меня. — Рыдания Кавеха затихли, он медленно потянул руку к волосам. — Я хочу узнать мнение обоих сторон и составить собственное об этой ситуации. Но пока что похоже, что это Тигнари и Сайно явно что-то не так поняли. Кавех запутал пальцы в своих длинных ещё влажных волосах. Красные заколки что он обычно носил, съехали и сейчас просто болтались. Парень хотел было выдернуть пряди, как он обычно делал, когда было очень больно, а лезвие не достать, но вспомнил как презрительно его бывшие друзья отзывались об этом теперь, и так же медленно вернул руку на пол. Хотелось выть и кричать, биться в истерике и залезть под стол, чтобы ударяться головой о столешницу и ножки, но теперь было нельзя, теперь это посчитают клоунадой. — Я не понимаю… Почему ты?.. — зашептал Кавех. — Потому что я понимаю, что такое остаться одному и не понимать весь мир. — Кратко сказал Хайтам то, что давно вертелось у него в голове. Кавех резко поднял на него заплаканные глаза. Они блестели словно два спелых граната на ветке после дождя. — Ещё щиколотки, рёбра и за ушами, те, что на лице, уже зажили. — Кавех сдался. — Видишь, не так уж и страшно. Давай всё обработаем и поговорим? — Аль-Хайтам положил руку на колено Кавеха, тот дёрнулся, избегая прикосновения. — Прости, неприятно, да? — Я… не совсем тебе доверяю, если честно. — Кавех вяло отвёл взгляд. — Хорошо. — Аль-Хайтам принялся рассматривать его лицо. На щеках и челюсти и правда были белые полосы порезов, которые он не замечал ранее из-за их тонкости и бледности. Ну и хорошо, что на лице не было таких же шрамов что и на руках и уж тем более ногах. — Дашься обработаться, или мне тебя как собаку в ветеринарке держать? — Хах, дамся, но и кусаться могу. Хайтам почувствовал, как эта нелепая шутка расслабила Кавеха и встал, доставая аптечку. Он вернулся с перекисью, ватой и бинтами. Кавех подставил руку, Аль-Хайтам щедро полил её перекисью и стал убирать шипящие бурое месиво ватой. — Больно? — Немного, — Кавех поморщился. — Зачем ты так с собой? Выглядит так, как будто тебя росомаха располосовала лапой. — Хайтам залил всё перекисью повторно, всё ещё шипело. — Просто было больно, вот и… в общем, когда делаешь больно физически, ты так себя наказываешь и становиться легче. Как будто боль, которую ты причинил другим людям, забрал себе. — Кавех снова спрятал взгляд, немного мямля. — Почему ты решил, что причинил кому-то боль? — Хайтам чуть сильнее нажал, чтобы соскрести дорожку запёкшийся крови. Кавех молчал. Просто смотрел куда-то в бок, под кровать. — Из-за Тигнари и Сайно? — Кавех кивнул, слёзы снова подступили к его глазам. — Я сделал им больно. — Повинно прошептал он. — А они тебе, вы квиты. Забудь и живи дальше. — Пожал плечами Аль-Хайтам. — Забыть?! — Кавех посмотрел на соседа безумными глазами. — Они были для меня всем! Всё что я делал, я делал ради их блага! А в итоге что?! — Кавех замолчал. Аль-Хайтам молчал тоже, играя с ним в гляделки. — А в итоге, в попытке сделать всем лучше, я потерял всё… — Прошептал он, отворачиваясь, слёзы снова закапали из его глаз. — Иногда мы теряем чтобы приобретать. — Хайтам стал накладывать на руку бинты. — И что я приобрёл?! — Кавех снова вскинулся. Вид у него был жалкий, губы дрожали. — Меня в перспективе, если перестанешь врать. — Аль-Хайтам наклонил голову, смотря немного исподлобья. — Это не так просто сделать. — Пробубнил Кавех обижено, но его приятно кольнуло в груди от этой фразы. — Просто, заставь себя. Я же вижу, ты умеешь это делать. Просто говори то, что чувствуешь, делай то, что хочется. Я не говорю со всеми, хотя бы со мной. — А если мне хочется набить тебе ебало? — Кавех оскалился. — Милости просим, сука, давай. Я тогда тебе тоже ебало набью. Ну и чё? Обнимемся вместе пойдём в травмопункт, да? Парни расхохотались. — Я понимаю, что ложь для тебя защитный механизм, но… — Если ты не такой, как хотят другие, — перебил его Кавех, — тебя ненавидят. Если у тебя нет весомой причины, чтобы тебя жалеть, на твои чувства никто не обратит внимание. Поэтому я лгу, чтобы люди были со мной и хоть каплю понимали меня. В этом мире ты никому не нужен, если ты незаметный. Если тебя не за что любить. Если с тобой нельзя вести длинные душевные разговоры. Если твоя память настолько скупа, что кроме своей лжи ты уже ничего и не помнишь. Ложь встраивается в твою жизнь, и ты уже не замечаешь, как врёшь, потому что в твоём сознании это правда. Потому что мозг принял ложь за то, что на самом деле было, и твои искренне воспоминания уже не восстановить. Потому что их никогда и не было. В погоне стать хоть для кого-то важным, а не вторым номером, ты стираешь собственную личность, чтобы соответствовать стандартам. Чтобы скрывать свою настоящую боль и показывать ту, что принимается обществом. Ту боль, что считается конвенционально красивой. — Кавех… — Вот если бы я сказал тебе, что я желаю отведать своей плоти и очень мучаюсь от этого желания, — снова перебил он. — Ты бы стал меня жалеть? Конечно же не… — Да, я бы стал тебя жалеть! — Перебил уже Аль-Хайтам. — Точнее нет, жалеть неправильно, я бы стал тебе сочувствовать. Потому что я жил далеко от общества всю свою жизнь и тоже не понимаю его правил. Потому что я считаю, что любая боль стоит сострадания. Даже если ты в итоге убьёшь ребёнка… — Я не собираюсь убивать детей! — Глаза Кавеха расширились. — Не важно, это пример. Даже если ты убьёшь ребёнка, твоя боль тоже ценна, как и боль ребёнка, как и боль его родителей. Но ты же понимаешь, что лишая кого-то жизни, ты переступаешь грань человечности и твоя боль хоть и ценна, но рассматривается уже не так. — Я не говорил, что хочу убивать детей! — Возмутился Кавех. — Да кто тебя знает! — Аль-Хайтам улыбнулся. — Попробуй быть со мной настоящим. Только со мной, в качестве эксперимента. Может тебе понравится. — Даже если мне плохо каждую секунду? — Даже если тебе плохо каждую секунду. Они замолчали на некоторое время. Аль-Хайтам перевязывал уже вторую ногу Кавеха, затем так же в тишине перешёл на лодыжки. Так же молча Кавех снял мокрую футболку и Хайтам обработал всё и там. — Покажи, где за ушами. — Аль-Хайтам и сам удивился тому, насколько бережно это было сказано. — Я не дам тебе трогать мои уши! — Стал ершиться Кавех. — Натрогался уже… — Прости за тот раз, я просто был обескуражен и творил всякий бред. Мне не стоило кусать тебя за ухо, тем более что ты… — Давай быстрее, пока позволяю! — Кавех повернул голову так, чтобы было видно его уши. — Спасибо. Аль-Хайтам с максимальной бережностью прошёлся за ушами ватой, щедро смоченной в перекиси водорода. Белый хлопок испачкало очередное бурое месиво свернувшийся и, только что выступившей от давления на порезы, крови. Он поджал губы, но не от отвращения, а от нахлынувшего осознания. — Уши… твоё чувствительное место? — Хайтам мягко прошёлся ватой ещё раз, стараясь не доставлять дискомфорта, однако Кавех весь сжался и кусал губы. — Зачем же резать в таком нежном месте? — Там особенно больно, — прошептал Кавех, заканчивая всхлипом. — Я закончил на сегодня, завтра снова обработаем. — Спасибо, — с дрожью в голосе сказал сосед. — Так что на счёт быть честным? — Аль-Хайтам снова сел напротив и заглянул в глаза Кавеху. — Я попробую… — Парень отвёл взгляд. — Начнём с честно рассказанной тобой истории о случившемся. Я слушаю. — Аль-Хайтам слегка коснулся коленом о колено Кавеху, тот ушёл от контакта вставая и садясь на свою кровать с ногами, как бы приглашая соседа сесть к нему. Хайтам подчинился, усаживаясь рядом и достаточно близко, но не касаясь парня напротив. — Давай я буду помогать. Начнём издалека, что за человек, которого ты оболгал? Спрошу у тебя сегодня только это. — Мужчина, с которым я встречался с 13 до моих почти 16 лет. — Кавех заметно напрягся. — Почему мужчина, а не мальчик? Ему же было тоже 13. — Потому что ему не было 13, ему было 21. Он на 8 лет старше меня. — Воу… — Аль-Хайтам потянулся чтобы положить руку на колено Кавеха, но тот оттолкнул её. — Почему ты вечно пытаешься меня коснуться?! — Кавех ощерился. — Потому что из того, что я понял твой язык любви это тактильность. Ты можешь не стесняться, меня такое не смущает. Мне обычно просто всё равно. — Аль-Хайтам пожал плечами. — «Язык любви»? О какой любви речь? — Кавех поморщился. — В нашем случае язык уважения и понимания. — Я не впускаю в личное пространство посторонних. Мне до тошноты неприятно, когда меня касаются малознакомые люди, которым я не доверяю. Хотя да, признаю, от любимых мною людей мне это необходимо. — Хорошо, я не буду пытаться тебя трогать, продолжай. — В то время моя мать сильно отдалилась от меня из-за проблем в семье и по работе, отец в принципе никогда особо мной не интересовался, исключительно физическая помощь типа починить велосипед. В последствии они и вовсе развелись. Но дело не в этом. Впервые мне поставили депрессию ещё в первом классе, а в 12 она начала цвести буйным цветом. Мне не к кому было пойти, не с кем было поговорить об этом, дома я встречал только упрёки и побои от отца. Тогда-то я и познакомился с тем мужчиной. Наши отношения завязались странно. Он сильно покалечился в ходе несчастного случая, и я написал глупое детское «Я буду любить тебя любым», подразумевая то, что я не перестану с ним общаться из-за этого, а он предложил мне встречаться и я не смог отказать. Мне было так стыдно говорить человеку, который только что пережил такое, что он меня не так понял и я эм, честно признаюсь я так удивился что меня можно любить. Что я могу быть кем-то любимым и понятым. И он действительно понимал и поддерживал меня, хотя и жил на другом конце Сумеру и нам бы было очень трудно встретится в живую, да мы так и не встретились. Я не любил его, но испытывал сильную привязанность. Мы говорили днями напролёт, он убеждал меня, что никто никогда не поймёт меня как он. Что он единственный, кто любит меня, что мы предназначены друг другу судьбой. Я верил, потому что никого, кто бы постарался понять меня, у меня никогда не было. Он… заставлял меня присылать ему фото определённого характера… Они не были какими-то ужасно пошлыми. Типа член свой я ему не фоткал. Но что-то типа, в трусах, в пижаме, со сливками, живот, грудь, после душа и т.д., это было моим ежедневным занятием. И с каждым разом он становился всё более… ну ты понимаешь к чему всё медленно шло. Так же он по звонку рассказывал, что бы сделал со мной и т.д. А я… Я ненавидел всё это, но и остаться один не мог, просто бы умер. Я подыгрывал, постанывал, когда плакал, пока он мне всё это рассказывал, делал фотографии беспрекословно… В итоге ближе к 16 я начал понимать, что это не здоровая история. Что он не любит меня, а просто пользуется. Он стал жёстко ограничивать моё время. Говорил, что я должен общаться только с ним, пытался приехать, запрещал мне рисовать, гулять и разговаривать с родителями. Особенно ему не нравилась моя мама, которая пыталась образумить меня и не ехать в 16 после 9 класса в глушь, чтобы учиться в колледже и пахать на трёх работах, чтобы обеспечить его и себя. Ведь он инвалид и работать не мог. В итоге я сам его бросил и закончил в петле в ближайшем лесу от дома. Но я упал с неё, обоссался, проблевался и рыдая пошёл домой. Спустя годы первым человеком, которому я рассказал был Сайно, там своя история почему, не стану раскрывать его тайны, но у него ситуация была намного хуже. И я стал врать… Точнее, как врать, приукрашивать, сильно приукрашивать. Потому что мои проблемы на фоне его проблем выглядели такими жалкими. А мне так нужно было, чтобы кто-то понял, как мне было тяжело отвратительно и мерзко. Я не врал про то, что тот мужчина меня изнасиловал, я просто раздувал то, что было уже мной пережито. Но иногда я думаю, что лучше бы он приехал и изнасиловал меня. Может бы тогда мои чувства чего-нибудь да стоили… — Кавех закрыл лицо руками и разрыдался. Его колено коснулось колена соседа. Аль-Хайтам прислонился к нему плечом и почувствовал, как по его собственной щеке бежит слеза. — Может хочешь отдохнуть? — Хайтам приобнял Кавеха за плечи, тот даже не отстранился. Видимо рассказ такой истории уже считался в какой-то мере доверием. — Угу, — Всхлипнул Кавех. — Только не уходи… — Краска смущения залила щёки заплаканного лица Кавеха. — Ты замёрз, наверное, под таким дождём. Хочешь лягу с тобой? — Хайтам встал, позволяя Кавеху всему в бинтах залезть под одеяло. — Хочу, — совсем тихо сказал он, смущаясь ещё сильнее. — Давай, двигайся. — Аль-Хайтам залез к нему в кровать. Они лежали рядом, абсолютно молча, чувствуя дыхание друг друга на щеках. И почему-то Аль-Хайтаму было так комфортно, как будто он был рождён, чтобы лежать с Кавехом в одной постели. Было тепло, длинные волосы соседа щекотали нос, за окном лил дождь, постукивая мокрыми пальчиками-капельками по стеклу. И Аль-Хайтаму было хорошо. Особенно когда он понял, что Кавех уснул, закинув на его лодыжку свою ступню.