Синдром спасателя

***

      Дазай довольно часто думал смотря на Гоголя: Почему они так похожи, но Николаю повезло намного больше? Осаму казалось это настолько бесчестной шуткой судьбы, что смеяться действительно хотелось. И абсолютно игнорируя их крепкую дружбу с Гоголем, Дазай никак не мог забыть про тот внутренний паразит, который называется в народе просто завистью. Далеко не белой. Это было по-настоящему.       Каждый раз слыша об отношениях Николая с его отчимом, суицидник задавался вопросом «Почему?». Почему чужой мужчина был способен полюбить пасынка, а его родной отец не может принять собственную кровь? Все это всегда мучало его. И не так давно, каждый раз сталкиваясь с хорошими отношениями в семье у других, ему было очень неприятно возвращаться к себе после. Если это так можно сказать. Определенно он хотел бы быть на месте Гоголя, но жизнь никогда не спрашивала Дазая что он вообще хочет. Неприятненько. Неприятнее может только быть тот факт, что у кого-то другого уже есть.       Наверное, Дазаю было бы проще, будь он маминым мальчиком, как старшие, но сколько бы он не старался — он навсегда папин.       Вот и сейчас он закопанным и похороненным внутри разочарованием смотрит на отца, который на этот раз лично контролировал подготовку к званому ужину у них дома, встречая гостей. Как всегда мужчина выглядел сдержанно, а опущенные брови и морщины у глаз добавляли ему суровости, не позволяя и грамму мягкости просочиться. Дазай не был даже уверен, что что-то мягкое осталось в нем вообще.       Помимо работников дома, мимо мельтешили перед глазами старшие братья, то и дело проносясь мимо спокойного и непринужденного Осаму. А смотреть хотелось именно на Эйдзи, который с каждым годом только больше походил на отца, а с этим сходством росла и обида, словно умноженная. Его манера говорить, мимика, как он цитирует Акайо и даже как стоит, сжимает по-отцовски челюсть. Дазай видел в нем уже далеко не брата, это был тот же отец, которому было все равно.       — Почему? — спрашивает Огай, не отрываясь от бумажной работы, — Когда впервые посетили тебя мысли о том, что доверие к отцу прервано?       Японец театрально задумывается, нарочно тянет время и молчит, но психиатр терпеливо ждет, не ведется на провокации.        — Что он такого сделал? — Мори меняет свой вопрос на менее тактичный и поднимает голову, ожидая реакции пациента.       И тут Дазай задумался. Его тело напряглось, будто бы он не сидел минуту назад расслабленно и почти лежа на мягком диване в кабинете психиатра. Поза меняется вместе с атмосферой в комнате, когда часы на стене начали ходить слишком громко, надавливая на виски, а воздух стал каким-то другим, словно чем-то отравленным. Хотелось выйти из помещения, желательно в окно, но вместо этого Дазай собрал пальцы в замок, тяжело вздохнув, словно раздумывая говорить Огаю или нет.       — Не знаю, — он интуитивно пожимает плечами, — В раннем детстве, наверное, — он замолкает, чувствуя образовывающийся ком в горле, который нельзя никак сплюнуть, — Может лет в шесть? Семь? В младшей школе точно.       — Тогда что-то случилось? — врач продолжал спрашивать, пока заполнял что-то на листе или делал какие-то заметки, убирая зрительный контакт с сыном министра.       И эта смена его фокусировки не была взята из воздуха, прекрасно зная Осаму и насколько он сложный в работе. Огай предпочитал в такие моменты разговорившегося парня не дай Бог не спугнуть даже взглядом, предпочитая внимательно слушать без прямого контакта, — Дазай, и все же молчание золото, но не в нашем случае. Я все равно буду возвращаться к этому.       Осаму усмехается на замечание мужчины, отводя взгляд в сторону окна, будто вспоминая то, что так хотелось забыть. Этот запах. Это чувство. Это ощущение на теле. Словно это все возвращалось. Словно сам Осаму туда возвращался. Возвращался туда, откуда безуспешно так много лет бежал.       — Вы какой-то неправильный врач, Мори-сан, а как же этика? — международник отчаянно цепляется за собственный образ и пытается шутить, — Я могу и пожаловаться, а то перестать ходить.       — Не испугал, Дазай, от слова совсем, — Огай еле заметно поднимает уголок губы, замирая с ручкой, — И по реакции я понял, что что-то действительно случилось. Я ведь прав?       — Да, — коротко отвечает студент, меняя позицию глаз на подушку, ища возможность спрятаться хотя бы зрительно от этого позора, — Меня изнасиловали.       Мори на время вылетает из реальности, сжав ручку в руке, будто он хотел переварить сказанное Осаму, ну или же очень хотел себя убедить, что ему послышалось.       Он часто сталкивался с пациентами, пережившими подобное в любом возрасте, работал с ними и привык к таким историям, но все равно каждый раз сердце замирало от подобного, особенно когда это рассказывает тебе человек, которого ты видел в том возрасте и даже не догадывался по поведению о произошедшем. Огай на долю секунды сомневается в своей компетентности.       Врач поднимает на него свой взгляд полный непередаваемых эмоций, сохраняя только на лице полнейшее профессиональное спокойствие, молча давая суициднику продолжить.       — Это было в кабинете отца, — губы Дазая растянулись в нервной и защитной улыбке, не давая смешку проскочить, — Тогда не было его дома, он в ту ночь уезжал по делам, а я уснул на его диване, соскучившись. Самое забавное не это, — предательское хихиканье вырывается наружу, а поза Дазая меняется. Он наклоняет корпус, напрягаясь еще сильнее, — Самое забавное, что каждый раз, каждый, чертов, раз, когда я пытался заговорить об этом, он вечно был занят. Работа. Карьерная лестница. Какая-то сука вдохновила его стать министром, а потом он внезапно вспомнил, что он как бы отец, вот только мне тогда было уже двенадцать. И вспомнил он только чтоб поорать за то, что я изменился: «Где мой милый Осаму? Почему не ешь с нами? Почему прогуливаешь школу? Почему твои оценки упали? Почему на тебя жалуются? Почему ты стал такой закрытый?» Это просто был какой-то сюр. Он сделал свой выбор и он не был в пользу семьи. Он никогда не выбирал семью. Он выбрал себя. Потому что выточенное имя в политике было его прихотью, а не нашим спасением, как он это любит называть и за что просит быть все время благодарным.       Мори смотрел на него сквозь полуоткрытые веки. Теперь все встало на свои места, каждая его мысль. Стоило признать, что Огай догадывался о совершенным над пациентом сексуальном насилии, но не часто это у себя прокручивал. Нет ничего хуже совершенного изнасилования, потому что это то же убийство, только души. А когда тебя убивают такого маленького, то какой дальнейший смысл в существовании? Да даже право на смысл где, когда тебя игнорирует тот, кто должен любить? Вот когда начался конец личности Дазая Осаму.       Огай молча закрывает тетрадь, пытаясь привести мысли в порядок, а главное не надавить на Осаму, который был впервые за все посещение к нему так искренен и беззащитен. Еще один ответ на вопрос Мори. Вот почему он не хотел это говорить. Беззащитность. Это чувство возвращало его в тот самый вечер, где он был лишь беззащитным маленьким ребенком, которому так никто и не помог в этой большой семье ни до совершенного преступления, ни во время, ни после.       — Зря я об этом рассказал, — Осаму перестает улыбаться, откидываясь на спинку дивана, — Все зря.       — Ничего не бывает зря, Дазай, — тихо произносит Мори, пытаясь подобрать нужные слова, в то же время чтоб не надавить и обойти тему, которую студент еще не готов обсуждать и сказал все, что в данный момент мог сказать, — Если так вышло, что ты не смог получить нужную любовь из семьи, то тебе придется научиться давать ее самому. Так вышло, ничего уже не исправить в прошлом, но для будущего начать никогда не поздно. Каждый человек должен заполнять себя сам, это важно, чтоб извне ничего не могло выбить, это приходит постепенно и у тебя придет.       — Да вы безнадежный оптимист, доктор, — улыбается Дазай.       — Реалист. Издержки профессии.       Недавняя встреча с Мори вернула Осаму в неприятные воспоминания, снова подбивая смотреть на все происходящее так трезво, насколько это возможно. Снова подбивая так часто думать об отце, но так и не подбив подойти поговорить об этом с ним, выложив душу. Да и не видел он смысла. Разве Акайо поймет его? Никогда не понимал и сейчас дураком назовет. Такой вот механизм.       — Кейдзи, — отвлекает самого себя Осаму, переключившись на брата, — Ну что за суматоха? Кто придет хоть? Коллеги?       — Не совсем, — Кейдзи вздыхает, стряхивая со рта крошки от съеденного маффина, а то и нескольких. Дазай с грустью понял, что тот снова стресс заедает. В последнее время это стало слишком часто повторяться, а это вполне мог заметить отец, доставив сыну больше поводов нервничать, — Это очень важная встреча, но папа назвал ее еще и личной и важной для всей семьи.       — Отец настолько растрогался и решил сделаться семьянином? — с наигранным любопытством спросил младший, опираясь о стул, наклонившись, — Дело в семье? М? Говори же.       — Папа что-то говорил о помощи укрепиться на работе, все такое… но и… Боже, сам все узнаешь! — медик отмахивается.       — Ему уже и этой должности мало? Следующая прихоть император Японии? — студент тихо рассмеялся, вызвав невольную улыбку брата.       — Смотри чтоб он не услышал, юморист. Иначе решит, что ты имеешь что-то против нашей прекрасной и самой лучшей власти, — старший усмехается, краем глаза поглядывая на отца, чтоб тот не дай Бог не услышал их разговора, — Где великая демократия, порядок и честь.       — Честное слово, — недовольно проворчал Осаму, закатив глаза, ближе наклонясь к уху брата, — как при коммунизме и товарище Киме. Еще немного и будем плакать каждый раз проходя мимо его портрета и императора Японии, отдавая честь, а потом вообще совершим всей семьей сэппуку во имя всей нации.       — Ну какой же ты дурак, — брат быстрым действием портит младшему прическу, потрепав по непослушным волосам.       Дазай «эйкает» и отстраняется, недовольно поправляет воротник белоснежной рубашки, щуря глаза.        Хотелось бы расслабиться, но все мысли были на данный момент исключительно в том самом заведении и вместе с его друзьями. Хотелось как можно скорее узнать о прошедшем вчерашнем «свидании» Гоголя и Лермонтовой, но никаких звонков или сообщений даже и не думало поступать. Какая вселенская наглость. А ведь увидь украинец паука, то уже бы отправил двести одно сообщение в чат, устроив настоящий спам, но когда дело серьезное играет в партизана.       Однако как только он пригрел в себе эту мысль и выругался на друга, его смартфон издал звук пришедшего в общем чате сообщении, затем еще одно, а за ним и еще. Дазай в ту же секунду оценивает обстановку и понимая, что все хорошо, покидает обеденный зал, достав телефон в коридоре, направляясь в сторону ближайшего туалета, чтоб никто не мешал. Николай Гоголь: *отправленное голосовое сообщение* (17:43)       Гоголь чувствовал внутри распирающие чувства, которые во-вот хотели вырваться наружу. Тут и прыгать, и бегать по потолку, и кричать хотелось от того факта, что вроде как все шло по плану. Он с Пералатти сидели прям рядом с той самой девушкой, по чьей вине их друг был мертв. Ощущения были смешанные, но Лила старалась одергивать друга, когда тот вел себя слишком подозрительно, и одной своей мимикой показывала для большей правдоподобности уделять время своей «девушке».       Сама же Пералатти хоть и была с друзьями на невероятно сверхважной миссии, но мысленно совсем отсутствовала, ожидая заветного ответа на сообщения, который так и не приходил, все больше вынуждая ее думать, будто она недостаточно прикладывает сил, чтоб понравиться. Это удручало. Поэтому она снова заходит в свои сообщения инстаграма, проверяя директ, но мерзкая пометка «прочитано» так и осталась сидеть на своем месте. Он будто бы издевался или мстил за всех, ведь обычно игнорировать поклонников отчаянно любила она, но Накахара и тут сломал систему, подарив ей самую предательски верную мысль — «Он не заинтересован».       Итальянка вздыхает, убирая телефон обратно в сумку. Ее распирала внутренняя злость и непонимание какого черта? Пока другие мужчины могли только мечтать о свидании с ней, надеясь на один единственный ответ в сообщениях, Чуя нагло показывал свое безразличие к девушке, словно она была… недостаточно хорошенькой для него. Било ли это по самолюбию? Еще как. Могла ли она с этим смириться? Точно нет.       Пералатти старалась уговорить себя не обращать внимание на бывшего фигуриста, потому что да кто он такой? Она спрашивала себя зачем вообще пишет ему первая и для чего? Но главный вопрос был «Почему он?». Он просто симпатичный, с безумно привлекательным цветом волос, забавным смехом и милой улыбкой. А еще Чуя умный и любит учиться, ему нравятся международные отношения и в отличие от многих японцев он открыт к ним. Лила делает предположения, что это из-за его смешанного с европейским менталитета. А еще он довольно горячо говорит на французском и к женщинам относится иначе. Боже, он не флиртует с ней и пускает в ее сторону пошлых шуток. Так вот какие причины заставили итальянку впервые в ее глазах унижаться и написывать мужчине.       И хотя Лила никогда не была обделена мужским вниманием и это было понятно. Богатая, красивая, харизматичная, а главное неприступная. На удивление многих она ни с кем не имела серьезных отношений, даже если хотела. Страх. «Вот когда я буду достаточно худой, красивой и идеальной» — паразитическая мысль, поселившаяся внутри и съедающая без угрызений совести. Она не считала себя достаточно хорошей для того, чтоб начинать с кем-то встречаться, но это первая причина, вторая же была отвращением. Лила не любила голодные животные взгляды у людей, какими обладали мужчины, смотрящие на конвенционально красивых женщин. Студентка быстро разочаровывалась, когда вместо желаемой дружбы спустя неделю получала приглашения на свидания, да даже в общении внутри своей компании, будучи единственной девушкой, Пералатти боролась с раздражением во время флирта Дазая или двойняшек. Чуя был не такой.        Лила, разумеется, понимала, даже оправдывала его раздражение при виде нее, но приятным осадком были его придерживание двери, уступка места и уступленный последний вишневый сок. Мелочь. Но иногда именно мелочей-то и хочется для радости в этой жизни. Например в данный момент ответа на ее сообщение. Она же задала вопрос, ответив на его сторис, так почему он оказывается идти на диалог? Причем не первый раз.       Гоголь сразу же ловит меланхоличное состояние своей подруги и отвлекается от Ольги и даже Хирано, подлезая к итальянке, вопросительно на нее смотря. В глазах парня читалось искреннее любопытство и в какой-то степени даже переживание за девушку, но Лила на его взгляд ответила снисходительной улыбкой, взглядом показывая ему на японку, за которой они и пришли сюда.       Гоголь нехотя поворачивается к скромно сидящей, и покручивающей трубочку внутри напитка, Хирано Усо. Он подмечает, конечно, что девушка очень красивая и во вкусе Танидзаки, если он и не ее описывал, рассказывая как-то про свой идеальный тип: бледная девушка, с длинными черными волосами и маленьким аккуратным носиком, похожая на одну из японских участниц популярной южнокорейской группы. Однако ее отрешенное лицо портило всю красивую картину. Причина даже не была ясна. Она родилась такой или же… переживает смерть своего возлюбленного? В таком месте разговаривать на тему убитого друга было полным самоубийством и гарантированной встречей со старым другом, так что Николай действовал осторожно, уделяя все время показушным отношением с Лермонтовой, пока итальянка, как девочка с девочкой, решает брать все в свои руки и привлечь внимание Усо к себе, чтоб расслабить и девушку, и ее охрану.       — Ты очень красивая, — Лила начинает очень издалека, пытаясь показать на своем привыкшему к сарказму лице самую дружелюбную улыбку, — На Томиэ похожа.       — То… Томиэ? Хе?.. — вопросительно вздыхает девушка, смутившись от такого сравнения.       — Да, — Лила складывает ногу на ногу, — Где-то учишься? Чем занимаешься?       — Я… учусь на врача… — Хирано была скована в своих словах и действиях, аж за километр ощущалось ее настороженность и даже словно какой-то страх, она переживала за каждое сказанное ей слово, пусть оно могло не иметь смысла.       Лила одобрительно и театрально кивает, тихо протягивая гласную «А». Пералатти меняет тему с жизни девушки на что-то попроще, переключая ее внимание на ее одежду, переводя их диалог на тему моды и дизайнеров, хотя, конечно, хотелось задавать ей вопросы в лоб. Хотелось и накинуться с обвинениями, разобраться с ситуацией и покончить наконец со всеми интересующими вопросами почему, зачем и для чего, но Пералатти в чужом монастыре обязалась читать чужой устав. Задачей было узнать даже самые небольшие детали про девушку, данный этаж и людей, что сюда ходят. С этим пока они справлялись, а интервью с убийцей или горе-Джульеттой, как прозвал девчонку Дазай, никто не ждал. Так скоро, если быть точнее.       Гоголь сразу замечает, как Усо начинает отвлекаться и даже немного расслабляться, когда итальянка в своей типичной национальной манере разбалтывает ее, а потому старшекурсник ловит момент, обнимая резко Ольгу за талию, чем вызывает ее сдавленный писк от неожиданности. Глаза русской заметно округляется, но парень шепчет ей на ухо еле разборчивое «Улыбнись», когда достает телефон и открывает камеру под предлогом селфи, но нажимает на переход на заднюю, отключая вспышку. Он спешно делает несколько фотографий Усо Хирано, прежде чем выйти из приложения и убрать смартфон скорее в карман, целуя Ольгу в лоб, якобы благодаря за романтическое фото. Как жаль, что он не выбрал актерский факультет. Николай же чувствует облегчение от того, что ему удалось сделать снимки той самой девушки, хотя не понимал пригодятся ли они, но зацепка нужна будет любая. Хорошо, что все были отвлечены игрой и до студентов, сидящих на диване в углу, не было никому никакого дела. Почти.       Лермонтова борется с неловкостью, когда улыбается ему в ответ, поворачиваясь к разговаривающей Лиле. Не в характере девушки, но Оля уже мысленно выписала своей однокурснице счет за подобное, пускай и в виде разговора с деканом для парочки выходных Оли. Николая, конечно, она не винила, только скрыто восхищалась его театральными способностями, а ведь по наблюдению она видела их пока исключительно у Дазая Осаму, но кажется их было два. И хотя Оля не понимала для чего все это было нужно, но вопросов не задавала. Это было важно для Пералатти, а значит и для нее, потому она покорно остается ждать, когда семья Гоголя в сопровождении с Лилой решат покинуть данное заведение и подбросят ее до дома.       Дазай с отчетливо видимым интересом слушал голосовое сообщение друга в туалете, скрываясь от посторонних глаз и ушей, вслушиваясь и разбирая каждую букву. Все его и Рампо догадки подтверждались чужими словами и это не могло не льстить. Из этого плюсы закончились. По словам Николая, люди эти точно не обычные бизнесмены и примерные работяги, просто мафия на отдыхе играет в вип-зоне только для своих или приглашенных гостей, каким был отчим Николая, хорошо зная отца девчонки.       Гоголь дважды подчеркнул, что отец девушки важная шишка, но Ясуши не стал ничего говорить на расспросы сына, а только отмахнулся. Значит, Танидзаки действительно имел роман с дочкой, скорее всего, главы какой-то преступной семьи и даже планировал с ней сбежать, но настолько не был принят ее семьей, что от него позорно избавились. Любовь действительно умертвляющая штука и в который раз Дазай понимает насколько это не совсем здорово — любить и вообще чувствовать.       Следом телефон студента снова оповещает о пришедшем сообщении, на этот раз в групповом чате было несколько сделанных Гоголем фотографий со вчерашнего вечера. Первая мысль Дазая о сфотографированном помещении на всякий случай, но спокойное и типичное выражения лица Осаму в момент меняется, когда суицидник открывает снимки и видит на них девушку. Знакомую девушку. Хотелось рассеять сомнения и задать глупый вопрос «Это она?» за нежеланием принимать очевидное. Их нить, ведущая к правде о смерти друга, показалась даже раньше, чем они могли себе представить и была в такой близкой досягаемости, Дазай начал винить себя за глупость и упущенную возможность расспросить девушку тогда в ресторане, но следом появляется еще один неразгаданный ребус. Что отца и господина Хирано вообще может связывать? Было понятно, почему сыновья ранее не видели мужчину, но ситуация от полученных ответов все равно не прояснялась, лишь зарастала новыми вопросами.       Студент прикусывает губу во время размышлений, понимая их лимит. Из уборной пора выходить и помочь с последними приготовлениями. Впечатления гостей отца от вечера должны переваливать даже самые высокие баллы, именно поэтому Осаму поправляет волосы перед зеркалом и покидает помещение, направляясь в сторону обеденного зала для гостей и что-то ему подсказывало внутри о личностях, которые будут с ними ужинать.       Сын министра возвращается, радуясь тому, как никто и не замечал его отсутствия, продолжая копошиться в своих делах. Он надевает беззаботную маску и легкую улыбку, направляясь спрашивать Кейдзи чем он может кому-то помочь, пока время оставалось.       Спустя час персонал подал знак о приезде гостей. Акайо, разумеется, сразу же покинул дом и направился встречать их, пока Сая оставалась ждать, как примерная супруга. Старшие дети последовали за отцом, оставляя Осаму с матерью. Женщина выглядела немного нервной, пыталась заметить любую ошибку и несовершенство, открывая возможность избавиться от проблемы пока не поздно. На фоне всей семьи лишь самый младший выглядел наиболее спокойным, хотя сердце юноши бешено колотилось от нетерпения поскорее сравнить силу своей интуиции.       И Осаму замирает с распахнутыми глазами, когда глава семьи Хирано входит первый с его отцом в обеденный зал, улыбаясь и переговариваясь. Они. Суицидник моментально принимает прежний вид лица, не вызывая подозрений. Он почтительно кланяется вошедшим и садится только тогда, когда сели Акайо и гостьи. Когда следом за господином Хирано, палочки оказались в руках отца, остальные принялись ужинать, лишь Дазай не находил в себе силы запихнуть в себя еду.       Время мучительно тянулось долго, а ели они как назло еще дольше. Студент почти не дышал в надежде выискать подходящий момент либо заговорить с девушкой, либо наконец ответить Николаю и поразить друзей сидящей прямо напротив него гостьей но те все ели, болтали, болтали и ели. Пока что проверка на выдержку юноши была успешна и Осаму через силу улыбался во время разговора и коротко отвечал на вопросы, если таковы были.       — Мне действительно кажется, что у вас образцовая семья, — Хирано поворачивает голову к Акайо, одобрительно кивая, — Мне будет очень приятно породниться с ней, Дазай-сан, — министр сдержано улыбается, слабо кланяясь в знак благодарности за приятные слова.       Дазай не понимает. Он заинтересован. Его вид по-прежнему сохраняет абсолютное спокойствие, но внутри все переворачивается. Породниться? Больше всего студент не любил не понимать что происходит, а именно это и творится сейчас. У суицидника закрадываются идеи о чем они.       — Конечно, — соглашается Акайо, — Для нас это будет тоже великой честью, а особенно для Эйдзи жениться на такой прекрасной воспитанной девушке, как Усо, — мужчина отвлекается, когда звук упавших палочек привлекает его внимание. Он недовольно смещает брови к переносице.       — Простите, — с милой улыбкой кланяется Осаму, и тихо благодарит работницу, когда та приносит ему новые приборы.       Дазай Осаму ругает себя за это, но недолго. Новость полностью ошарашила его и проехалась катком. Трижды. Девушка, которую они ищут, та самая девушка Танидзаки, из-за которой он погиб, сидит тут. В его доме. В его доме, как возможная невеста старшего брата. Это был полнейший сюр. Логично предположить, если господин Хирано ведущая роль в темной Японии, то его помощь ведущее звено в победе на следующий срок для его отца. Каким-то образом мужчины сошлись во мнениях и общей выгоды объединить семьи, союзы, держаться теснее друг к другу. Осаму до конца не понимал их цели, но вопрос почему именно таким способом был. Слишком много событий и информации за один вечер, которую еще придется переваривать.       Эйдзи, в отличие от младшего, плохо держался и его лицо приобрело неживой вид. Скорее всего он знал и был поставлен в курс, но при наличии такой проблемы как «Нора», всякое напоминание об этом больно жгло изнутри. Медик даже отставляет палочки, аппетит пропадает.       — Конечно они еще очень молодые, — Хирано продолжает, — Со свадьбой торопиться не будем, но неплохо было бы дать им шанс пожить вместе.       — Конечно, — одобрительно кивает Акайо, — О свадьбе можно буде начать говорить после получения диплома.       — Я очень рад, что мы сходимся во мнении.       — Извините, — Усо осторожно встает со своего места, низко кланяясь за прерывание разговора старших, — Я ненадолго отлучусь, с вашего разрешения, — она смотрит на своего отца, ожидая его ответа. Когда мужчина кивает, девушка беззвучно и быстро покидает обеденный зал.       — Мне звонят с университета, я на минуту, — Осаму, потерявший всякое терпение, тоже поднимается и с поклоном выходит из комнаты в след за девушкой, направляясь прямиком за ней, больше не собираясь оттягивать разговор и знакомство.       Усо, действительно направляясь в уборную, только на лестнице наверх обнаружила идущего прямиком за ней молодого хозяина дома, озадачившись. Она пошла быстрее по коридору, боковым зрением выискивая парня рядом. Осаму шел за ней, прибавив шаг. Японка, пытаясь не поддаваться панике, начала искать хоть кого-нибудь из персонала на рядом, но на этаже, на ее несчастье, были только они.       — Хирано-чан, куда же вы так спешите? — веселым голосом начал Дазай, сравнявшись с девушкой, хватая ту за руку, останавливая, — Раз мы скоро одна семья, то я очень хочу познакомиться поближе! Все же столько нас объединяет, сначала девушка моего друга, а теперь брата.       — Пожалуйста.. — Усо дергает рукой в попытке освободиться, но безуспешно. Студент только крепче сжимает ее руку, давя улыбку шире, — Пожалуйста, отпустите... Я не понимаю.       — Может имя "Джунчиро Танидзаки" освежит твою девичью память? — вся вежливость испаряется вмиг, осторожность и все возможные варианты последствий.       Глаза японки округляются от услышанного имени. Она прекращает попытки вырваться и смотрит на студента, убеждая, что ей лишь послышалось.       — Давай, пожалуйста, все же поговорим спокойно и это будет быстро, — он успокаивающе ей кивает с улыбкой, — Всего-то несколько вопросиков! Угум?       — Да не знаю я ничего! — интонация Усо меняется и становится агрессивнее, она повышает голос, а глаза ее становятся двумя линиями. Острыми, точно кинжал, — А не оставишь меня в покое..       — Папочке и меня убрать скажешь? — Осаму не дает ей договорить, он сам на грани своего с виду завидного терпения, — Вот незадача! Я уже сын премьера Японии, а не владельца одного ресторана. Будет сложно.       Девушка замолкает и попытки освободиться прекращаются. Она принимает поражение и стыдливо отводит глаза, глубоко набирая воздух. Хирано позволяет ему говорить.       — Что между вами с ним было? — суицидник почти шепотом спрашивает, после паузы продолжив, — Усо, если ты хотя бы немного его любила, то тебе не должно давать покоя как его грязно убрали и опорочили. Его сестра не находит себе места, родители в горе, а все знают его, как обманщика и наркомана. И если у тебя осталась капля совести, может доля уважения к нему, не говоря о любви, ты не должна так просто глотать это безобразие, потому что умер он из-за тебя, рискнув всем.       Это очень больно по ней бьет, расстраивает, морально добивает. Чувство вины проходится по ее венам, попадая в самое сердце. Ее глаза начинают предательски слезиться и лицо словно перекручивает.       — Я не хотела этого... — она качает головой, поджав губы, словно мешая себе заплакать от какого-то внутреннего страха, — Но отец узнал раньше, чем билеты были куплены.       — Узнал о чем? — хмурится студент, — О ваших отношениях? Это стоило смерти человека? — возмущается сын министра от несправедливости своего вывода, — Это жестоко, не находишь?       Но Усо качает головой. Она неподвижно стоит секунд десять, а потом медленно дрожащей рукой прикладывает руку к своему животу. Осаму отпускает девушку окончательно, не веря своим глазам. Температура внутри его тела поднималась стремительно, как и падала в ту же секунду. Столько всего хотелось еще спросить, но время поджимало.       — Ты... — японка не дает ему договорить.       — Уже нет, — девушка опускает голову, — Отец бы не позволил его оставить, да и к тому же о нашем с Эйдзи браке не первый месяц мы знаем. Они еще полгода назад заговаривались об этом, увидев нас с ним вдвоем за разговором. Мы учимся в одном университете и... я ничего не знаю.. — всхлип сбивает ее речь, она снова пытается уйти от друга своего бывшего возлюбленного.       — Усо, мы лишь хотим очистить имя нашего друга, мы долго шли к правде, — Дазай не стал ее более физически удерживать, — Вся информация, собранная про него и чем он занимался. Что он в жизни не лез в драки и не был замешан в употреблении запрещенных веществ, мы все вместе хотим помочь ему не стать заложником лжи после смерти, — студентка задумывается и тихо слушает парня, не перебивая. В какой-то момент Осаму видит блеск доверия в ее глазах, а потому продолжает, — И если тебе есть что сказать или как-то помочь нам, то ради него... пожалуйста... — японец совсем не хочет спугнуть ее, он осторожен, следит за ее реакцией, но не смотря на откровения, девушка горько усмехается.       — Нет, — коротко отрезала Усо, — Тебе мне больше нечего сказать, — японка открывает дверь и пропадает в уборной, оставляя младшего Дазая одного в коридоре со своими мыслями, сбившимися в кучу.       Ни Дазай, ни Хирано, даже не заметили человека, тихо наблюдающего за ними за поворотом, внимательно слушающего каждое их слово. Человек после того, как голоса стихли, таким же беззвучным шагом покидает коридор, скрываясь и оставаясь незамеченным.

***

      Лучи солнца проникают сквозь окна, освещая минималистские аудитории студентов университета, где все тщательно уже организовано к парам. Студенты, потирая сонные глаза, собираются на занятия. В коридорах слышен приглушенный гомон — обсуждения, смех и тихие разговоры о предстоящих экзаменах. На улице у ворот университета можно увидеть группы друзей, которые неспешно идут в сторону главного корпуса, обменяясь новостями и планами на день. Во дворе царит атмосфера лета. Сады с аккуратно подстриженными деревьями и цветущими кустами создают идеальный фон для размышлений. Проходя мимо, можно увидеть, как кто-то читает книгу под цветущим деревом, а кто-то готовится к лекции, просматривая заметки до начала утренних пар.       Это утро, полное надежд и ожиданий, обещает быть продуктивным и вдохновляющим.       Не смотря на романтизированное описания учебного дня, почти в каждом учащимся был страх перед грядущими экзаменами и подготовкой, большинство, конечно, даже не высыпалось и с божьей кофеиновой помощью шли за знаниями. Фон, конечно, радовал своей красотой и теплой погодой, но это было единственной приятной вещью.       Накахара, выкидывая бычок в мусорку, собирался покинуть курилку и идти ожидать своих двух друзей, но был отвлечен стуком каблуков. Он поворачивает голову на источник звука, увидев перед собой итальянку.       — Доброе утро, — Пералатти убирает длинные шоколадные локоны, смахивая с ключиц, — У тебя все хорошо?       — Доброе, — на автомате отвечает Чуя, больше из вежливости, чем от желания поговорить, — Да, а что?       — Ты игнорируешь меня, как мне показалось, вот решила узнать лично в чем проблема, — девушка подходит к нему близко, полностью нарушая личное пространство бывшего спортсмена.