Тараканий вальс

Отец Славы, как и многие другие несчастные, не смог оставить своё уютное гнёздышко и оборудовал его под дачу. Обычно за ней присматривал единственный постоянно проживающий в бывшем частном секторе сосед, однако на эти майские он вероломно уехал навестить родственников. По-кошачьи ленивым вечером Дмитрий Николаевич позвонил мне и разразился взволнованной тирадой: — В городе же одни маргиналы остались, насинячат и пойдут чёрт знает что творить. Сможете с Гориславой приехать на недельку? Мне было не очень удобно покидать Москву, но и отказать я не мог. Неделя, две — и Слава уже вытирала месячную пыль, крутясь передо мной в чересчур коротком платьице. Я вроде и помогала ей с уборкой, а вроде и любовалась едва прикрытыми тонкой тканью ножками большую часть времени. Дмитрий Николаевич выражал свою истинную, глубоко потаённую мягкую сущность в интерьере дачи. Пообжитая, она стала ещё больше напоминать пресловутый пряничный домик. Пальцы Славы, обёрнутые тряпкой, бегали по витиеватой мебели; я пылесосила диванчик с милыми расшитыми подушками. Она тайком улыбалась своим самодельным игрушкам, находя их на самых видных местах; я растрогалась до слёз, обнаружив на тумбочке фотографию новорождённой Славы с мамой. В полдень она приготовила котлеты из купленного в Екатеринбурге фарша. Через минут тридцать мы уже тискались в кладовке и превращали наши сбивчивые дыхания в одно тяжёлое. Через… Не помню сколько, Слава смотрела на меня сверху вниз осоловелыми глазами и блаженно улыбалась. Потом она уложила на пол меня и, пальцем приподнимая подбородок, настойчиво целовала — её, глупышку, ничего не смущало. Обе хихикали как школьницы и снова переплетались друг с другом. В общем, уборка затянулась. Небольшой дом превратился для нас в замок-лабиринт с потайными ходами, рвами и загадками. Под вечер уже пришлось взять себя в руки и прекратить дурачиться под угрозой Славы растянуть санитарный день до завтра. — Вроде, всё, — выдохнула она на закате, падая на бежевое покрывало. Дмитрий Николаевич никогда бы не признал этого, но гостевая комната была специально украшена во вкусе дочери: розовые занавески прикрывали такое же конфетное солнце, на комоде нежились фарфоровые фигурки ангелочков и собачек, а с молочной стены глазели меланхоличные медвежата. Я повалилась рядом и запустила руку в её густые волосы. Слава довольно промурлыкала и прижалась ко мне котёнком. Она поднабрала в весе и перестала выглядеть истощённой. Не было больше синяков под глазами, не было колтунов в остриженных до лопаток прядях — как же я скорбела по волнам и как же она была рада избавиться от их тяжести! За год жизни в Москве Слава стала здоровее и легче душой. Я становилась счастливее от одного взгляда на неё. — Давай съездим в центр? — тёплый шёпот защекотал ухо. Я представила его контингент и крепче сжала Славино плечо. — Уже поздно. Завтра, ладно? Мы нежились в кровати и медленно целовали друг друга. Звёзды прыщами осыпали чёрное лицо неба. Устав от безделья, Слава заварила на нас двоих мятный чай. В саду, на траве, мы грелись им и смотрели вдаль. На горизонте мелькнул огонёк фар. Малая Медведица жалась к своей маме. Слава молчала. Я тоже, хотя меня и колотило от тревоги: вот сейчас, сейчас идеальный момент. Сбегай домой, достань из потайного кармана сумки коробочку с кольцом, протяни его ей, надень на палец и крепко обними. Нет, нужно сказать что-то… «Слава, ты будешь моей женой»? Банально. Распинаться о чувствах? Не хватит средств выразительности для чего-то красивого. Стих прочитать? Прямо представляю, как она скривит лицо, но ничего не скажет из приличия. Так я и думала до полуночи. Уже поздно, уже разве что завтра: Слава сопела под боком, а мне только и оставалось, как стеречь её сон. Может, для предложения слишком рано, раз я так переживаю из-за него? Хотя просто сожительствовать тоже странно… Вдруг она не готова? Вдруг не увидит во мне человека, с которым можно создать семью? И ведь я бы плюнула на эти мысли, расслабилась и воссоединилась со Славой в грёзах, если бы мне не приходилось кое-чего ждать. Телефон на комоде осветил комнату бледным светом. «Выходи», — проявилось сообщение. Я осторожно выскользнула из кровати и, накинув одежду, выбралась сначала из кукольной спальни, а затем из игрушечного домика на свежий, терпкий, холодный воздух. С высоты крыльца я могла видеть Лену. Она ёжилась и упиралась в меня своим обычным грустноватым, недовольным взглядом. Я специально шла к ней медленно, чтоб помучить. — Привет, — она не скрываясь оглядывала меня. — Поехали? — мне не хотелось лишний раз на неё смотреть. В Лене я ценила то, что она в принципе редко когда испытывала потребность в общении и могла удачно заткнуть ебальник. Всю дорогу до злополучного подъезда она молчала. Когда мы вошли внутрь — лишь шумно вобрала воздух. Была не была, да, Леночка? Стены исписаны граффити, чем выше поднимаешься — тем реже и скромнее. Ржавели велосипеды на лестничном пролёте, поблёскивали в свете пробивающейся из грязного окна луны осколки посуды, брошенные книги, случайно потерянные игрушки. Лена нет-нет стреляла в меня глазами и вздыхала. Мне было нечем её утешить. — Вот, — сказала я, когда перед нами выросла до дрожи знакомая дверь. Лена посмотрела на меня неуверенно. — Не съест? — Не думаю. Магия же ушла. Её это убедило не сразу. Только после долгих, совершенно не рыцарских колебаний, она осмелилась войти. Я прислонилась спиной к стене и позволила холоду подъезда проникнуть в меня. Закрыла глаза. Минута, две — раздался короткий крик. Пять, десять — Лена на ватных ногах вывалилась обратно в подъезд. Волосы торчали во все стороны, глаза краснели от слёз. Она приглаживала выбивающиеся пряди и тёрла веки, но всё никак не могла прийти в себя. — Лен… Моя неприязнь к ней уже стала притчей во языцех. Сейчас, правда, я её не испытывала. Ни капли злорадства, ни секунды ехидства: Лену было просто, по-человечески очень жаль. Надо же так: любить двух девушек и обеих потерять по юношеской дурости. Надо же… Я подошла к ней поближе и, взяв под руку, стала медленно вести обратно, вниз по лестнице. Леночка хваталась за перила и истерично глотала воздух. — Там скелет, — шептала она. — Не тело — скелет. Любила двух девушек и обеих потеряла по моей дурости. Я кивала и гладила её бьющуюся в треморе ладонь. — Как теперь?.. — плакала она. — Что мне делать? — Ничего. Свежая ночь снова поцеловала наши макушки. Лена не из тех, кому нужны пустые разговоры о чувствах и нежности. Наверное. Я Лену знаю плохо, зная всю жизнь. — Ничего же уже не сделаешь, — я отпустила её влажную руку. — Только прими и двигайся дальше. Она смахивала слёзы и кивала. Она выпрямляла спину, расправляла плечи. Она была сильнее, чем я думала, на самом деле. Мы так же молча вернулись в коттеджный посёлок. Лена успокоилась и, перед тем, как уйти в дом напротив нашего — дом, который когда-то и моим был — крепко обняла. — Спасибо, — сказала она. Не за что. Буквально не за что. Наш поход по ощущениям длился лет двадцать, а занял всего сорок минут. За это время Слава даже не сменила позу: как лежала, свернувшись калачиком, так и продолжала. Я же сидела на полу рядом с ней и любовалась умиротворённым лицом. Мне очень, очень хотелось её разбудить и поговорить с ней. Не хотелось тревожить покой, который она выгрызала себе с детства. Локоны текли сквозь пальцы нефтью. Как же страшно было бы снова оказаться на месте Леночки. Как же страшно не уберечь возлюбленную или сделать её несчастной. Вздохнув, я решила, что всё-таки мне надо поспать. Пивзавод, горсад, кофейня. Дом культуры, театр, школа. Всё заброшено, всё растаскано. Для редких дачников работает продуктовый побольше, для ещё более редких постоянных жителей — поменьше. Существуют местные забулдыги на пособия от девочек-волшебниц, которые из-за них и вынуждены поддерживать в городе кособокую жизнь. Встретили парочку таких блаженных — прятал Славу за собой и, как собакам, смотрел в глаза, давая понять, что не боюсь. Видеть город разрушенным было гораздо грустнее, чем просто спящим. Слава покоилась у меня на плече и писала в блокноте историю. Я смотрел на тир, в котором когда-то работал добрый однорукий мужик. Невыигранные игрушки так и остались пылиться по бокам от юрких мишеней. Лодочки на озере сломаны, вокруг киосков валяются непрочитанные газеты, некупленные билеты, тополя погнуты, эстрада по дощечкам украдена — её-то зачем? Колесо обозрения единственное не изменилось: такое же статное и убитое, каким я его запомнил. Слава прикусила карандаш и хмуро на меня посмотрела. Её осенило: торопливо записала что-то на жёлтых страницах. Я думал сейчас, думал достать злосчастную коробочку, но окружение показалось мне слишком унылым, настроение тяжёлым, да и ну что за глупость? Потом, когда всё наладится, когда сменится пейзаж. Она гораздо спокойнее и рациональнее отреагировала на разруху. Я смог смириться с ней только думая о том, что другого выхода не было. Луэнн же говорила про смерть и сменяемость — вот и наглядный её пример. Помнится, мы со Славой однажды обсуждали, как ещё наши дети будут играть в аркаде, где мы когда-то сражались с ребятами со всего города. Теперь в тёмном помещении, пропахшем сыростью и тухлятиной, мы со Славой автоматически стали чемпионами. Покидали баскетбольные мячи в лунки, заработали триста баллов на двоих. Попробовали включить любимые стрелялки, отчего-то надеясь, что они волшебным образом будут работать. — Хочешь зайти? — школа зарастала травой. Слава покачала головой. — Зачем? Только ноги переломаем. Дом, где я появился на свет, наблюдал за нами тёмными глазами окон. Слава заметно напряглась. — Ты… Ну… Если хочешь… Нет, никакой нужды смотреть на пустоту у меня не возникло — наверняка её там и не было больше. Только острая боль сжала сердце в кулак, а затем медленно, медленно принялась его отпускать, растворяться по телу, пока не исчезла полностью. То же самое с подъездом Лалалу. Исследовать грязно-розовую квартиру просто показалось пустой тратой времени. А вот в нетронутый вандалами театр Слава меня таки затащила. Сыграла на одиноком фортепиано концерт для единственного зрителя. Грациозная и гордая, сильная и такая красивая. Она улыбалась. Что на свете вообще может быть важнее её улыбки? Вечером мы по просьбе Дмитрия Николаевича копались в саду. Точнее, всю работу выполняла Слава, а я был ответственен за то, чтобы иногда поливать её из шланга и жрать малину. Хрупкая и беленькая, Слава хорошо справлялась с землёй, удобрениями, химикатами. Не страшили её ни лягушки, ни комары. Я всё равно отгонял от неё ползучих тварей, преодолевая отвращение, и вытирал с напряжённого лба капли пота. А ведь из неё выйдет хорошая жена и мать. Слава заботливая, не брезгливая и просто очень добрая. Я же наконец смогу стать для неё настоящей опорой. Немного потружусь, в нужную сферу вкачусь, закончу то, начну это — и смогу обеспечить уже троих. Если, конечно, способен зачать третьего… Но любви и сил во мне точно хватит хоть на полмира. Детская мечта стать главой семьи была на расстоянии вытянутой руки, и она исполнилась бы по-настоящему, так, как надо, так, как правильно. Но последний шаг оказался неожиданно сложным. Не смог я сделать предложение и перед сном, как бы между делом. Утром — не смогла. После того, как Лена с нами пообедала — тоже. И когда мы вместе читали книгу, я молчала. Это уже становилось смешно. — Всё хорошо? — Слава обняла меня за шею и притянула к себе. Огромные озёра манили нырнуть в свои оводы. — Ты какая-то напряжённая. Вот сейчас… — Настолько заметно? Слава кивнула и слегка поджала губы. Она всегда так делала, когда хотела целоваться — кто я такая, чтобы противостоять её невинному кокетству? Поцелуй за поцелуем, прикосновение за прикосновением. Слава была особенно нежной сегодня и инициативной. Мне самой было невдомёк, откуда у неё возник этот прилив любви, но разве можно быть против него? Мы делали перерывы на попить и поболтать, случайно цеплялись руками, и снова поцелуй за поцелуем, прикосновение за прикосновением. Я меняла тела, Слава меняла позы и выражения лица — сахарная до того, что хотелось укусить, хотя покусанной оставалась я. Окна облизывал сладострастный рассвет. Она безуспешно пыталась доказать мне, что я ошибаюсь насчёт главного героя книги, а у меня в голове звенела такая приятная, исцеляющая пустота, что не оставалось сил спорить. Всё тело расслабилось, губы сами рисовали улыбку. — Слав, — я ткнула её в щёчку. — Давай сходим к реке? — И клещей подхватим? — такая неромантичная! — Ничего ты не подхватишь. Я тебя на руках понесу. — А потом я буду тебя от энцефалита выхаживать. Ты бы осталась со мной, если бы я подхватила энцефалит? Глупый вопрос, безбожно глупый. Я посмотрела на Славу самым грустным, самым тоскливым взглядом, перед которым невозможно было остаться равнодушным. — Ладно, — выдохнула она, поднимаясь с кровати. — Только оденься нормально. Толстовку в штаны, штаны в носки, носки в кроссовки. — Хорошо-хорошо. — Я ведь проверю, — Слава бросила на меня строгий взгляд. Я рассмеялась и сдалась. Поле приняло нас, своих выросших блудных детей, в горячие объятия. Наказывало крапивой, утешало подмаренниками. Я рвала цветы и отдавала их Славе, а она отряхивала их от букашек и плела пышные венки. Болота источали родной гнилой запах. Густой туман пытался разлучить Славу со мной. Исеть — единственное, что осталось в городе неизменным. Она всё неслась вперёд, безразличная к человеческим трагедиям, холодная, отстранённая, похожая на нас в каждом изгибе. Умрём — сольёмся в воронке на её глади. Наши дети, их дети умрут — присоединятся к нам крутиться, гнать Исеть дальше. Мы со Славой стояли на самом крутом обрыве. Как пять, как десять, как пятнадцать лет назад пытались разглядеть отражения в самом честном зеркале. — Слава… Вот сейчас. Она обернулась, я сжала и разжала кулаки. Мне показалось таким глупым, таким театральным и предсказуемым садиться на колено… Поэтому я просто достала коробочку и открыла её. Огромные глаза Славы расползлись на половину лица. Она смотрела на меня, на кольцо, на меня, на кольцо и снова на меня. — Ты… — язык еле шевелился. — Ты… Ну… Пиздец! Я забыла, что нужно говорить и что я вообще делаю. Слова не находились, они все разбежались врассыпную по моей пустой черепной коробке. «Ну, ты… Ты… Ну, ты…». Слава не подгоняла меня, а, как поняла, что больше я из себя не выдавлю, закивала и прижала к груди наши венки, словно хваталась за них. — Да, — прорезался её голос. — Да, да, конечно, да. Так далеко я не думала. Весь мир сузился до Славы и её цветочков, а остальное испарилось. Она шагнула ко мне и криво улыбнулась сквозь слёзы, подбадривая. Я поняла, что нужно взять кольцо… Вот так, а сейчас ей на палец… Вот… Украшение выскользнуло из маслянисто-потных рук. В воздухе я попыталась его поймать, но только отшвырнула, оно полетело на землю, я наклонилась, неудачно задела злоебучими кроссовками… Раздалось громкое Славино «ах!» и тихий бульк. Не веря, я пыталась нашарить его в траве, подошла к самому краю обрыва… — Юня! — Слава оттащила меня от верной смерти. — Ты с ума сошла?! Колечко уже шло ко дну Исети. Закрутилось в водовороте. Хотелось вопить от обиды и злости на себя. Глава семьи, опора для возлюбленной — конечно, размечталась. С предложением несколько недель тянула, чтобы и его просрать. Слава тревожно поглаживала мои руки, мою спину. Я глубоко вдохнула и выдохнула. Нужно было собраться и успокоиться ради неё. Это же её я в который раз подвела. — Прости меня, — прошептала я, целуя Славины ароматные волосы. К моему удивлению, она только хихикнула. Отстранилась на пару шагов. Слава протянула мне в руки цветы. Я смотрела на неё и пыталась понять, что же это значит. — Говорю же, — вкрадчиво промурлыкала она. — Я согласна. И положила венок в своих руках мне на макушку. Неуверенная, я повторила то же самое. Когда осознала, на что же Слава намекала — за руки притянула к себе и жарко поцеловала. Так мы и обручились: в месте, важнее которого для нас не было, обменявшись цветами вместо колец. Впервые целуя невесту, я оглядывалась назад и гадала, могла ли предвидеть даже четыре года назад, что всё обернётся вот так? Как в фантазии, как в тот самом сне, после которого поутру хочется плакать. Догадывалась ли я, что могу быть счастливой? Что однажды каждую минуту буду слышать тонкий, как голос Славы, аромат радости? Нет, конечно. Я даже подумать не могла, что жизнь обернётся мечтой.

***

Март в этом году морозный. На Ваниных щеках переливался, никак не мог погаснуть багряно-красный румянец, хотя мы уже несколько минут как зашли в кафе. Я украдкой прятала пальцы под рукава платья и смотрела в окно на метель. Затем на Ваню: в кудрях застряли снежинки. Он, такой свежий, с искристой улыбкой был похож на персонажа зимней сказки. — Ты совсем не изменилась! — повторил он. Я бы списала комментарий на умелую лесть, если бы не детский, совершенно точно искренний восторг в его глазах. — Ты тоже. Я врала: в деталях Ваня стал своей противоположностью. Умилительная подростковая неловкость скрылась за зловещим, психопатическим обаянием. Он наверняка специально учился так себя держать, с такой уверенностью общаться и, в общем-то, располагать к себе людей. Со мной же его схема рушилась, и он становился всё тем же Ванечкой. Смущался, заикался, повторялся, и даже это делал очаровательно. Как бы цинично я о нём ни думала, стоило признать: я была ему рада. Возможно, только потому, что сегодняшний день ещё до столкновения с ним упал в копилку счастливейших. Возможно, вопреки всему соскучилась. Возможно, во мне проснулась страсть к сплетням и колупанию в чужих жизнях. Избитое «кто знает?». — Надо же было так встретиться, — он ловко артикулировал, проговаривал каждый звук. Голос мёдом затекал в уши. — Москва на деле меньше, чем кажется. — Как давно ты здесь? — я на контрасте с ним была мышкой-пищалкой. — Пару недель всего. Мы с Васей на Ильинке живём, она всё нарадоваться не может, что Кремль рядом. «Вася»? Я испугалась лезть к нему в душу и спрашивать лишнее. Лишь в рамках приличия удивилась: — Ильинка? — Ваня кивнул. — Мы тоже на Китай-городе. Совсем рядом, получается. — «Мы»? — зато он вопросов о личной жизни не чурался. Если бы я не знала его с незапамятных времён, то не заметила бы даже, как в бархатных интонациях проскользнуло напряжение. — Я и Женя. Мы… — прошло уже четыре года, а полынный вкус первого брачного поцелуя сладко горчил на губах каждый раз, как я о нём вспоминала. — Мы женаты… Ваня захлопал золотистыми ресницами, не зная, что сказать. Я поспешила разрядить ситуацию, пока она не стала напряжённой. Или, боже упаси, не пересекла грань праздного, светского, ни к чему не обязывающего общения старых знакомых. — Вася — твоя жена? — как бы невзначай я подала Ване спасательный прутик. Слава богу, он не сломал его своими ручищами, а филигранно ухватил и сделал вид, будто заминки и не было: — Невеста, — и расплылся в счастливой, мечтательной улыбке. Я неосознанно ответила ему такой же. — В мае свадьба. — Здорово как, — он ещё пуще расцвёл, увидев мою реакцию. — Поздравляю. Вовремя подоспела официантка с нашим заказом. Нарядные чашки, короткий рассказ Вани только усилили предвкушение праздника. Я смаковала чай, неосознанно мурлыкая мелодию под нос. Ваня даже не притронулся к своему и безотрывно смотрел на меня. — Нет, ты всё-таки изменилась, — подытожил он. — Ты выглядишь счастливой. Я могла бы притвориться оскорблённой — «то есть, раньше я выглядела несчастной?» — но язвить не хотелось. К тому же, это правда: когда мы в последний раз виделись, я по свежести могла сравниться с монстром Франкенштейна. — Всё и правда неплохо. Мы говорили о праздной ерунде вроде работы и жизни в центре столицы, а я всё дальше и дальше улетала за ворохом мыслей. Да, приятно было встретиться с Ваней спустя… семь лет? Пять, если считать от последнего разговора. Только уж слишком много всего за день произошло. Слишком уж о многом надо подумать… — Ты случайно не поддерживаешь связь с кем-то из того города? Вопрос, перешедший священную грань банальностей, опустил меня с небес на землю. Облака размышлений растворились, я снова оказалась в тесном жарком кафе, с недопитым чаем под носом и Ванечкой перед глазами. Он делал вид, что спрашивает это невзначай, но меня же не проведёшь. Я знала, что за его делано бесхитростной натурой скрывается настоящее женское коварство. — Нет, — не знаю, что ему ещё было надо от меня, когда главную информацию я уже выдала. — Разве что… Группа энтузиастов иногда устраивает собрания в разных городах. Я сходила туда один раз, чтобы встретиться с Леночкой… Знаешь её? — Ваня притворился, что глубоко задумался, театрально поцокал и грустно признался: «нет». — Вот… А больше мне и смысла нет туда ходить. Женю не приглашают — я не хожу тоже. — Не приглашают? — Они же считают, что из-за него всё произошло. Он тоже так считает, поэтому… — я запуталась в словах и поспешила просто закончить фразу: — В общем, мне кажется лицемерным появляться там. Ещё и без него. Настало Ванино время поразмышлять. Что бы там в голове у него ни происходило, он это на время отбросил и вернулся только когда мы стали уходить. Колючий снег слепил глаза, ветер над ухом тянул заунывную песню. — Приходи к нам на свадьбу, — перекрикивая его сказал Ваня, едва очнувшись от раздумий. — Вместе с Женей, разумеется. Я не спешила соглашаться. Ждала, когда Ваня сдуется и обернёт всё в шутку. Он, как назло, был серьёзен. — Ты уверен? — и даже кивнул без задней мысли. — Разве не будет… неловко? — Нет, ты что. — А Вася? Мы же друг друга не знаем. — У нас под сотню приглашённых. От ещё двух с моей стороны мало что изменится. Если бы на мою свадьбу пришли люди, которые в далёкие подростковые года целовали моего мужа, я бы не была в восторге. Подозрительно, что Ваня не видел в этом проблему. Он же наоборот и восприимчивый, и воспитанный… Точно! В суете сегодняшнего дня я совсем забыла рассказать ему о главном. Слова прощания, готовые вот-вот сорваться с Ваниных губ, я перебила беспокойным порывом: — Женя — это… — Я понял, — он отомстил тем, что прервал меня обезоруживающей улыбкой. — Я не настаиваю, если что. Между нами много всего было в прошлом, я понимаю… но всё равно было бы здорово с вами увидеться. От неожиданности я даже отшатнулась. Как-то очень неудачно из моего поля зрения выпало то, что Ваня может быть проницательным, если захочет. И то, с какой обманчиво мягкой настойчивостью он умеет говорить. — Мы с Женей это обсудим, — промямлила я. Ваня наконец расслабил лицо и опустил руки на мои плечи. — Тогда я отправлю тебе детали, — слегка их сжал. — Ты же не меняла номер? Я вернулась домой, к непривычно высоким потолкам и огромным комнатам. Странно: ещё три года назад эта квартира казалась мне идеальной, а теперь я всё чаще сомневалась, стоит ли в ней оставаться. Может, дело было в моих перепадах настроения. Может, в том, что интеллигентные бабули-соседки дружно поумирали, и на весь подъезд осталось три с половиной жильца. Не представляю, каких моральных усилий стоило моему бирюку-отцу отказаться от такого декадентского рая и начать сдавать нам. Чем же его Питер настолько подкупил? Я проскользнула в гостиную и провалилась в рыхлый диван. Со стороны окна доносились звуки оживлённой улицы, со всех других — пронзительная тишина, сочащаяся сквозь стены, полы и потолки. В густом молчании дома можно было утонуть; а ведь меньше чем через год оно станет редкостью. Будут плач и крики, будут первые слова. Россыпь маленьких шажков по полу, смех, игрушки и мультфильмы. Я не знала, каким словом можно определить свои чувства, но точно знала, что они хорошие. Распалившееся воображение подтолкнуло меня к бездне сна. Упала я в неё ещё в зале при свете дня, а выбралась уже в спальне, под одеялом, в кромешной темноте. Дневная дрёма оставила после себя сухость во рту и тошноту. И то, и другое я быстро проглотила: не до них сейчас. Женя вернулся! Он крутился на кухне под звуки телевизора, омытый тёплым жёлтыми светом. Волосы растрёпаны, осанка как струнка прямая. Я видела его таким каждый день, и всё равно сердце защипало от прилива невероятной любви. На цыпочках я подкралась сзади и крепко обняла. — Же-еня, — прошептала в затылок. Он даже не испугался, только глухо посмеялся и развернулся ко мне. «Ничуть не изменился» — это про него. В двадцать два года ему дало щелбан взросление, в двадцать пять немного подкорректировало свои ошибки, и вот, он такой же, как прежде, только более благородный. С такими же влюблёнными глазами… Холодные пальцы убрали пряди с моего лица и сомкнулись на спине. Тёплые губы поцеловали в лоб. — Ты как себя чувствуешь? — Женя вновь обеспокоенно прильнул к нему. — Не простудилась? Я помотала головой. В голове пронеслись заготовленные фразы, которые сейчас нужно было составить в удобоваримые предложения, но меня отвлёк запах еды и её аппетитный вид. Я вынырнула из объятий. — Не стоило, — мне стало стыдно, что я весь день продрыхла, а он, закончив с делами, ещё и готовил на меня. — Разбудил бы, я бы сама всё сделала. — Шутишь? — Женя наложил в ажурные тарелочки далеко не ажурную пищу. — Садись, поешь. Считанные секунды, которые я ждала, пока он прекратит шпынять в поисках апельсинового сока и присоединится ко мне, показались часами. А когда он рухнул напротив и выстрелил обезоруживающей улыбкой, забыла всё, о чём хотела сказать. — У меня для тебя две новости, — от волнения я выдала зачин из тупого кино. — М-м? — Женя уже успел набить рот. Бедный, голодный… — Ну… — и что теперь? С менее, с более важного? А стоит ли?.. Прокашлялась: — Для начала, я встретила Ваню. — Ваню? — он безразлично продолжил жевать. — Ваню, — руками очертила окружность легендарных кудрей. — Ванечку. Женя ещё немного потупил. Вдруг, уголки губ потянулись наверх, а глаза сощурились. — Да ладно, — я кивнула, игнорируя кислые хитрые интонации. — Что он тут забыл? Ничего хорошего ни Женино выражение лица, ни его тон не сулили. Сейчас начнутся шуточки, ужимки, насмешки. Я была не против, я просто боялась, что за ними он может скрывать нечто большее… Боль, обиду? Или, может, я слишком глубоко копаю? Боже, мне точно нужно думать поменьше! — Во-первых, он сюда переехал, — неуверенно начала я. «Замечательно». — Во-вторых, живёт он на Ильинке, — «невероятно». Я поморщилась, Женя понял намёк и замолчал. — В-третьих, он… Он пригласил нас на свою свадьбу в мае. Тонкие брови поползли наверх, улыбка — к ушам. Когда первичный шок прошёл, Женя звонко рассмеялся. — Обожаю его, — он пребывал в самом настоящем восторге. — Всё такой же сумасшедший. Грубовато, но понять можно. После произошедшего относиться иначе было бы странно — поэтому и было странным поведение Ванечки. Всё-таки, хотелось быть честной и отдать ему должное: — Он очень вырос, — задумчиво проговорила я. — Прямо дядькой стал. — Не сомневаюсь, — Женя склонил голову набок, чуть качнув волосами. — Ну, что? Хочешь пойти? — А ты? — Безумно. Хотя оно того не стоит, если тебе некомфортно. События, связанные с Ваней, казались преданьями старины глубокой, но меня Ваня и с лестниц не толкал. Я знала, что мужская гордость не позволит Жене оставлять в этом случае последнее слово за собой, поэтому пока что решила не говорить ничего. Понаблюдаю за его реакцией, выведу на более глубокий разговор ближе к делу и тогда уже решим. Сейчас мусолить переплетения прошлого с настоящим бесполезно. Тем более, когда есть вторая новость — куда более важная. — Сиди здесь, — приказала я после недолгих раздумий и упорхала к брошенной в прихожей сумке. Руки у меня дрожали. Я знала реакцию Жени заранее, и всё равно сладкое волнение не покидало кишащую бабочками голову. Вернувшись на кухню, я снова подошла к нему со спины и обняла за шею. Протянула результаты УЗИ. Он перехватил их из мох рук и, кажется, не сразу понял, что это такое. Когда осознание пришло — напрягся. Я слегка потёрлась щекой о щёку Жени, пока ждала, что же он скажет. Медлил. Боялся ошибиться?.. — Видишь, — я обвела пальцем крошечную чёрную точку, — это плодное яйцо. Он нашёл своей подрагивающей рукой мою ладонь и крепко её сжал. Обернулся и поморгал мокрыми глазами. — У нас будет ребёнок, — с небывалым приливом ласки прошептала я, развевая последние его сомнения. Женя, не отпуская меня, спешно встал со стула. Дрожащим голосом спросил: — Правда? Я кивнула, улыбаясь сквозь подходящие слёзы. Он прижал мою ладонь к своей груди, поднёс к губам, стал осыпать одним рваным поцелуем за другим. — Слава… Притянул к себе и нежно-нежно, крепко обнял. Так поцелуи и бегали по моему лицу, пока не закрепились на губах. Снова и снова, с привкусом соли и тихого смеха. — Ну, не надо, — Женя с улыбкой вытирал мои мокрые щёки. — Всё же хорошо. А у самого ресницы влажные! Я поцеловала его, дурака, и вернулась в горячие объятия. — Никаких отклонений нет? — Женя перебирал мои пряди, поглаживал спину. — Там пока нечему отклоняться. — Хорошо… За окном завывал ветер, разнося по нашей квартире возгласы прохожих семенами. Я прогоняла в голове вопросы, которые надо обсудить, и стыдилась, что не могу взять себя в руки. Слишком приятно было находиться в его руках, практически в тишине. Толстые стены обдавали накопившимся в них за века холодом. Зловеще скрипел пол где-то над нами. Даже хлебосольный телевизор, дружелюбный тёплый свет и рукодельные игрушки на полках не могли смягчить суровость гордого старого дома. — Ты не думала о переезде? Думала, конечно. Но пока мы поживём здесь, перебивая звуки пустых квартир нашим сердцебиением. До последнего я не могла поверить в то, что мы действительно там появимся. Не то, чтобы я много думала о Ваниной свадьбе, — в эти девять недель у меня была куча других хлопот — но, когда вдруг вспоминала, металась от одних чувств к диаметрально противоположным. То мне было, как Жене, смешно. То я злилась на его язвительность и растекалась в мысленных пожеланиях Ванечке всего самого хорошего. То возвращалась в весну пятилетней для меня и семилетней для них двоих давности и сгорала от стыда. То, подумаешь, свадьба парня, которого я знала полтора часа. Дел важнее сейчас невпроворот. УЗИ, витамины, скрининг. Диета, глюкометр, невыносимое желание клубники. Льготная ипотека, роды по контракту, евро-доллары… И всё это в перерывах между работой, параллельно с болтовнёй коллег. Конечно, многие заботы были приятными. А из-за некоторых так загонялась, что вспоминала технику дыхания и заглядывалась на йогу для беременных. Главное — рядом со мной был Женя, и одна мысль об этом успокаивала. Ещё несколько лет назад, когда он только начал хорошо зарабатывать, вместе с предприимчивостью и ловкостью в деньгах у него открылось нарочито маскулинное желание дать мне только лучшее. Такие заскоки были и в подростковые годы, но дальше бравады, по очевидным причинам, они редко заходили. Сейчас же он жутко меня баловал. По вечерам выслушивал потоки беспокойной болтовни, каким бы сложным его день ни был, успокаивал и смешил, сам уговаривал выбрать вещь подороже, услугу получше, и был невероятно со мной ласков. То, что мы друг друга любим — аксиома, но так трепетно, как Женя полюбил меня в беременность, он не любил никогда. И я, наверное, сама познала грани любви к нему, о которых раньше даже не подозревала. Особенно я поняла, насколько мне с ним повезло, после общения с другими девушками в положении. Нелёгкая занесла на нечто, обещавшее стать непринуждённым бранчем и обернувшееся ожившим сборником страшных историй — ещё пару дней отходила и плакалась Жене о чужих тяжёлых судьбах. Тогда же я осознала, что мне очень не хватает мамы. Папа чувствовал себя раскованнее с, очевидно, более мужественным Женей и избегал разговоров по душам со мной; подруги были гордыми холостячками и, хотя поддерживали, беременяшеские заскоки в полной мере понять не могли. Кристинка туда же, о свекрови со свёкром и говорить не стоит… Одна мама испытывала когда-то то же, что и я. Мне все говорили, что я — копия отца, вот только мы с ним знали, что его повадки я переняла лишь с возрастом. Моя сердцевина, семечко в глубине меня — отражение несчастной мамы. Я вообще стала чаще думать о ней, о её судьбе, начала собирать по крупицам информацию для пазла её личности. Пусть её жизнь была слишком коротка для того, чтобы между нами закрепилась связь, сейчас я словно могла исправить это хотя бы со своей стороны. Поэтому, когда мы узнали, что будет девочка, вопрос об имени даже не встал. Маргоша. Конечно, Маргоша. Самая настоящая, взаправдошная волшебница. Разумеется, мне было не до Вани. Он ворвался в мою голову неожиданно, в медленный воскресный полдень. Женя только что вернулся с каких-то своих дел и, положив голову мне на плечо, слушал, как я играю Чайковского. Его пальцы бегали по моей коленке и то скользили выше, то невинно опускались обратно. Щекотно! Я хихикала, путалась в нотах и забывала, что вообще должна играть. — Дурак, — мягко, играючи сказала я, убирая его руку совсем. — Ты мне мешаешь. Женя не отступал. Он наклонился и потёрся носом о мою щёку. — Могла бы быть и поласковее со мной. — Ни за что. Лёгкий поцелуй уколол лицо. Я посмотрела Жене в глаза: хитрые до безобразия, и какие же красивые! Жаждущие продолжения губы сами потянулись к его губам. Иронично, но именно тогда, поддаваясь трепетным ласкам, я вспомнила про Ванечку. Он сказал, что я отличаюсь от себя из прошлого тем, что выгляжу счастливой… А ведь я и правда невероятно счастлива. Несмотря ни на что, благодаря мужу, людям в своей жизни и самой себе. Интересно, смог ли к такому прийти он, моё отражение? Наверное, да… А может, только предстоит?.. Женя уже тянул вниз лямку майки. Я отпрянула и заплетающимся языком прошептала: — У Вани свадьба через две недели. Может, пойдём? Меньшего от Ванечки я и не ожидала. Навигатор привёл нас к огромной усадьбе в европейском стиле, с не менее европейским парком, где проходил велком и должна была состояться выездная церемония. Всё украшено белоснежными цветочными композициями, возле арки готовились музыканты в строгих костюмах. Тихая роскошь прослеживалась в каждой детали: от фуршета из мишленовского ресторана до самих гостей, поголовно статных и расслабленно богатых. Жене происходящее всё ещё казалось умопомрачительно смешным. Я же восхищалась вниманием к мелочам и тому, как молодожёнам мастерски удалось показать достаток и избежать при этом вульгарности. К нам быстро привязалась сестра невесты. Одинокая, ещё не пьяная, но уже весёленькая она выбивалась из общей чинной картинки. Мы с Женей были ей только рады: больше на свадьбе мы никого не знали, а получить информацию о внутренней кухне очень и очень хотелось. «Вы со стороны жениха?», — спрашивала она, потряхивая бокалом с шампанским. «Вы со стороны невесты?», — задавался тем же вопросом подошедший поздороваться мужчина. «Старые друзья Вани», — выдавали универсальный ответ. По сути, граничащий с правдой. — Я запуталась в его братьях и сёстрах, — зашипела наша спутница, как только мы вновь остались втроём. — Костя вроде второй по старшинству, да? Или третий, не помните? Мы с Женей переглянулись. Костя выглядел ровесником Ваниной мамы. За полчаса мы раскланялись перед несколькими такими сиблингов. Все сводные, разумеется, почти все делали на этом акцент, и не все в хорошем настроении. Я не совсем понимала, зачем портить самый важный день своего родственника кислыми минами, тем более, когда этот самый родственник — безобиднейший Ванечка. В один момент несколько таких горюнов столпились возле пожилого мужчины, годящегося мне в дедушки. Под ручку с ним стояла блистательная дама средних лет и заливисто смеялась над своим же рассказом. — А вот и бык-осеменитель, — прошептала я Жене на ушко, пока сестрёнка Васи — Алёна? — отвлеклась на фотобудку. Женя прыснул. Веселье его не продлилось долго: какая-то мысль уколола податливый разум. — Странно его наконец увидеть, — задумчиво проговорил он, взглядом провожая ожившую мумию. Точно. Точно… Интересно было посмотреть на друзей Вани — самые обычные ребята. На друзей Василисы — такие же. Алёна рассказала немного про невесту и её хобби, а уже из контекста мы поняли, что познакомились влюблённые на каком-то мероприятии, провстречались два года и души друг в друге не чают. — Я так рада, что она за него замуж выходит, — Женя усиленно кивал и намеренно уводил расчувствовавшуюся Алёну подальше от бара. — Ваня образцовый мужчина, ласковый и нежный. Мы с ним виделись несколько раз, каждый он таким обходительным был. Я уже думала, такие перевелись… Ой, — гости стали стягиваться к зоне церемонии, — начинается! Я предусмотрительно взяла платочек для «счастливых слёз» из милой инстаграммной корзинки прежде, чем сесть. Алёна убежала на сторону невесты, оставив нас с Женей в долгожданном одиночестве, но посплетничать мы так и не успели: на соседние места стеклись чуть более весёлые и гораздо менее пьяные друзья Вани со своими +1. Скрипки затянули мелодию. Ведущий с больно знакомым лицом возводил улыбку. Начинается. Сердце колотилось так, словно это была наша свадьба. Женя сжимал мою руку и смотрел скорее с предвкушением и глубоко скрытой усмешкой. Кинематографическое выстраивание напряжения, лёгкий ветер в цветках арки. Слова о любви, о нас, о жизни, о вечном-бесконечном. Жених и невеста… По гостям покатились вздохи, ахи. Две куколки, две картинки медленно шли вдоль рядов. О Ване и говорить нечего: он удивительно хорош собой, а в идеально севшем классическом костюме и вовсе стал похож на принца. Василиса же оказалась совсем не такой, какой я её представляла. Из рассказов Жени и путём любительского психоанализа я поняла, что типаж Вани — холодные модели с точёными чертами лица. В Василисе от манекенщиц были стройность, высокий рост и роскошные светлые волосы, но при этом вся она дышала лёгкостью, воздушностью. Не было в ней недосягаемости, высокомерной живописности. Наоборот, её красота была понятной и простой. Вася улыбалась гостям широко, часто моргала, сдерживая слёзы, и прямо светилась добротой и теплом. Ваня, даже если бы захотел, не смог бы спрятать своё счастье. Клятвы они озвучивать не стали. Чтобы сохранить их интимность, обменялись письмами с обещаниями друг другу. Слава богу: мне и так пришлось промакивать глаза платочком, а если бы молодожёны произнесли оголённые, с нервами наружу признания, я бы и вовсе разрыдалась. Наши с Ваней взгляды в один момент пересеклись. Мне показалось, что улыбка на его лице стала ещё шире. Церемония завершилась на высокой, трогательной ноте. Выждав, пока к молодожёнам подойдут главные гости, мы тоже протиснулись их поздравить. За короткое светское приветствие был ответственен Женя, я просто льнула к нему и кивала, и что-то бессмысленное тоже в конце проговорила. У Вани во взгляде слегка прикрытых глаз бегали неясные эмоции. Женя, думаю, испытывал удивительный их спектр. Ни один ничего не выдал, закрепив статус-кво рукопожатием. — Что вообще думаешь? — спросил задумчиво Женя, когда за нашим столом ещё никого не было и мы могли спокойно поговорить. — Чудесная пара, — с нажимом ответила я. — Я за них очень рада, за обоих. Он пожал плечами. Медленно, обернулся и долго посмотрел на кого-то, кого я разглядеть не могла. Я ждала. — Потом кое-что расскажу, — будто сам себе произнёс он, возвращаясь взглядом ко мне. — Тебе не душно? Не жарко? — Нет, нет… — Если станет некомфортно, мы тут же уйдём. Я помотала головой и самоуверенно заявила, что мы останемся до торта. Женя знал меня гораздо лучше, чем я себя: некомфортно мне стало довольно скоро. Я тяжело переживала большие скопления людей, а наши соседи по столу оказались чрезвычайно болтливыми. Другой ведущий, тоже с узнаваемым лицом, балансировал между интерактивами и томными передышками, но в любую паузу нас затягивали в невероятно интересные разговоры о работе в банке, политике и красотах Урала, больше похожие на монологи. — Мы с Гориславой тоже с Урала, — Женя сказал это, кажется, только для того, чтобы разбавить словесный поток своим голосом. — Из Оренбурга, наверное? — мгновенно отреагировал один из проницательных болтунов. Женя замялся, подзабыв наш дежурный ответ. — Из Курганской области, — поэтому выдала его я. Сладкая парочка дружно закивала и многозначительно промычала. О том, что такое «Курганская область», они не знали. На меня давило красивое, сказочное, но тяжёлое освещение. Изысканная еда с порционной подачей была гораздо лучше, чем майонезные салаты и шашлыки, но насладиться ей в полной мере я не могла: диета. Было стыдно за то, что даже посреди такого чудесного, прекрасно организованного праздника я нахожу повод побрюзжать. Всеми силами я старалась себя не выдавать, чтобы не портить праздник. Женя, конечно, всё чувствовал. По-настоящему отдохнуть я смогла лишь со звуками живой музыки. Мне всегда казалось, что слушать на любых мероприятиях, кроме клубных, шипение колонок — то же самое, что пить детское шампанское. В танцевально-перекурную паузу Женя вытянул меня потоптаться под лирично-плакательное. Я прижималась к его груди и позволяла себя кружить. — Не жалеешь, что у нас такого не было? — спросил он на ушко. — Ты меня знаешь, я бы устала… — четыре года назад мы собрали красивейшие свадебные образы, расписались и уехали на следующий день практиковать французский, вместе со знанием диалектов разных регионов — всё, как в моих мечтах. Хотя, если бы был вариант устроить пышную свадьбу, выразить себя через неё и не прийти, я бы согласилась. — А ты? Женя помотал головой. Так мы и танцевали, пока в груди не стало совсем тесно. Захотелось присесть и сбросить с себя усталость: за стол вернулся криминальный дуэт. Я тихо пробормотала мужу, что отойду на улицу. — Хочешь, с тобой выйду? — Нет, мне нужно побыть одной. Он понял. Конечно, он всегда понимает. Я шутливо пригрозила, чтобы он не танцевал ни с кем в моё отсутствие, а Женя вполне серьёзно заявил, что даже не подумал бы о таком. Когда прохлада уже грозилась пощекотать нос, я обернулась. Однажды папа между делом сказал, что люди с такой внешностью, как у них, рождаются раз в миллион лет. Тогда, в двенадцать, ко мне пришло первое осознание, что Таклис и Юнира, вообще-то, красивы. Разумеется, они всегда были приятны моему неискушённому глазу, но я к ним так уже привыкла, что внешность начала смазываться. И вот сейчас, как пятнадцать лет назад, я во второй раз увидела его красоту. Поразилась: и вот он — мой муж. Он — моё всё, это небесное создание. Задумчивый и немного напряжённый, за чем-то наблюдающий. Когда наши взгляды пересеклись, Женя, несмотря ни на что, улыбнулся. И снова, как впервые, я поняла, что больше никого он такой улыбкой не одаривал. Самой светлой, самой чистой на свете. Ни единое облачко не портило тёмно-синее небо. Полная луна была такой большой, что, казалось, вот-вот упадёт на землю. Я прошла к небольшой зоне отдыха, надеясь снять с отёкших ног туфли и насладиться ночной тишиной. Моим планам не удалось сбыться: укромный уголок уже облюбовал виновник торжества. Я встала чуть поодаль, неловко ему полыбившись. Ваня спешно затушил сигарету и разогнал рукой дым, отвечая тем же сдержанным выражением лица. — Ещё раз поздравляю, — я села напротив, как только курево рассеялось. — Не возражаешь, если я разуюсь? — Нет, конечно, — слава богу. Пока я освобождала ноги от оков тесной обуви, Ваня смотрел в сторону пустым, меланхоличным взглядом. Он тоже не большой любитель общества людей, а сегодня с утра находится в центре внимания — тяжело, наверное. — Тебя тоже. — А?.. А, да. Спасибо. Доносился приглушённый шум банкета. Нам с Ваней вроде и было о чём поговорить, но нужные слова не находились. Он выглядел расстроенным… Или просто сосредоточенным, или немного выпившим. Видимо, я не вовремя. Отлично отдохнули! Я решила уступить ему пространство и уже встала, и приготовилась отречетативеть набором дежурных прощальных фраз, но вдруг Ваня схватил меня за руку. Я дёрнулась, он дёрнулся — одновременно мы оба друг от друга отстранились. По его испуганным глазам было понятно, что он сам не понял, что только что сделал. — Прости, — Ваня спрятал лицо в руки. — Голова тяжёлая… Оставить его одного было бы жестоко. Я присела рядом и слегка коснулась широкого плеча. Он поднял на меня затуманенный, потерянный взгляд. Надо было как-то разбавить загустевшую обстановку. — Вася очень красивая, — я сказала ему то, о чём думала весь вечер. — Вы с ней вместе очень хорошо смотритесь. — Спасибо. Вы с… Женей тоже. Его имя еле выползло из Ваниного горла. С ним же он нахмурился и поджал губы, словно только что с кожурой съел лимон. — Почему «Женя»? — голос, однако, был безразлично-нейтральным. Я не знала, что тут сказать. Я вообще забыла, как объясняла это три года назад. — Потому, что ему не нравилось старое, — пожала плечами я. — Ещё он хотел, чтобы у нашего ребёнка было нормальное отчество… Ну, и вот, — не сдержала улыбки. — Будет у нас Маргарита Евгеньевна. Ваня тоже размяк и перестал кукситься. Он мельком глянул на мой живот, а затем снова мне в лицо. Наконец-то! Получилось избежать неловкостей и сложных тем, какое счастье. — Так они окончательно решили стать мужчиной? Грубо. Я поёжилась и отодвинулась от Вани, но объясниться — объяснилась: — Нет. Не знаю. Просто с тех пор, как мы начали готовиться к беременности, он не меняет тело. Они с подростковых лет хотели быть отцом для ребёнка… — И их это устраивает? Грубее. Я стрельнула предупреждающим взглядом. Бесполезно: на лице Вани не просвечивал злой умысел — одна лишь бесконечная печаль блуждала в кудрях да в Средиземном море глаз. И ведь не придерёшься... — Он же сам к этому пришёл — значит, да, — вздохнула я. — Я в их гендерные дела не лезу, всё равно не пойму. К счастью, Ваню мой ответ устроил и он не стал разгонять тему. Снова молчание, снова искры зарождающегося диалога в жестах, переглядках и вздохах. — Мы с Васей решили раньше тридцати не заводить детей, — Ваня вбросил огрызок мысли. — Правильно, — я готова была и его подобрать. — Лучше так, чем рано и необдуманно. Мы втроём, как дети молодых родителей, это только подтверждаем. Ну, разве что отец у Вани явно был предпенсионного возраста как минимум, когда тот родился. — Так странно… — ничего хорошего это начало и этот тон не предвещали. — Ещё позавчера можно было развернуться, а сегодня — уже всё. Уже нет. Теперь до конца жизни всё предрешено и расписано. Мне было нечего ответить. — Теперь вот это — моя жизнь. Представляешь, Слава?.. Нет. «Прости, но мне больше жаль Васю», — было бы единственным честным и самым бесчеловечным ответом. — После… После того, что было семь лет назад… Пять для тебя, получается. После этого у тебя не возникало чувства пустоты? — Нет, — выдавила я. — Да? А я уже не могу. Все годы с этим живу, и всё никак… Я постоянно чувствую, как будто потерял что-то. Я ведь и правда потерял… — Тебе к психологу с таким. — Не могу же я ему… Про мать, волшебниц, Юнону… Последнее явно было лишним. Я простила Ваню лишь потому, что он сам пожалел о своих словах и буквально прикусил язык, испуганно. — Месяцы с вами стали самыми счастливыми в моей жизни. — Правда? — нет, Вань, нет. — Да. Я бы всё отдал, чтобы вернуться туда, к вам. За всеми этими грустными разговорами легко было забыть, где мы находимся. Жених сидел поверженный, едва не плакал. Вспомнились рассказы Жени о том, что Ваня «светится», словно бог одарил его нимбом. Сейчас в нём, даже приложив усилия, нельзя было разглядеть черты ангелов. Я коснулась его плеча, пытаясь неловко утешить. — Тебе так кажется потому, что ты выпил, и потому, что мы с Женей пришли, — тихо втолковывала я. — Ты ведь любишь Васю, а она — тебя. И… Ты выглядишь счастливой с ней. Ты выглядел таким счастливым на церемонии, уж поверь мне. Я знала, что не только в любви и счастье дело. Дело в том, что если чуть надавишь на Ваню — он лопнет, как воздушный шарик. Поэтому я и одёрнула ладонь. — Слава, — он обернулся на меня так, что наши лица оказались совсем близко друг к другу. Я инстинктивно отодвинулась, но он всё равно потянулся ко мне рукой. К счастью, прикосновение не продлилось долго: Ваня лишь вытащил из моих волос с задумчивым видом чёрный, гнилой лепесток. — И откуда он здесь?.. Я очень хотела уйти — это последняя капля. Я не могла так поступить — совесть сожрала бы заживо. Мы вдвоём рассматривали лепесток, чем дольше — тем больше накапливалось тревоги в моём сердце. Я пожалела, что вышла на улицу, что мы вообще приехали сюда сегодня. Надо было дома сидеть, надо было ещё в марте ему отказать... Послышались шаги. Я дёрнулась дальше от Вани, а он даже не отреагировал на них. Из темноты вышел Женя. Увидев Ваню, растянулся в высокомерной улыбке. Меня, беспокойную, — наоборот, нахмурился. Отчего-то стало стыдно. Я могла почувствовать спиной, как напрягся Ваня. Могла услышать, как скрипят его зубы. Женя подошёл ближе и, протянув мне руку, помог подняться. Голые ноги защекотала мокрая трава — такое знакомое с детства чувство. Он бережно обнял меня и поцеловал в лоб, успокаивая. — Пойдём, — прошептал Женя. Я кивнула. Бросила последний, извиняющийся взгляд на Ваню, но долго с ним удерживать зрительный контакт не смогла: страшно. Вспомнилось, как мы пересеклись в квартире той девочки-волшебницы после её истерики, и как протяжно, с каким томлением Ваня посмотрел на моего Таклиса. Женя помог мне запрыгнуть обратно в туфли. Мы уже готовились уйти, как тут он обернулся. — Тебя жена потеряла, — сказал он вздрогнувшему Ване. — Да… Да, я сейчас… Так мы втроём и пошли обратно. Женя небрежно, мимолётом ласкал моё плечо. Ваня горбился, скосив сантиметров десять своего богатырского роста. Не дойдя до усадьбы, остановились. Женя посмотрел мне в глаза. Я, поняв, что он спрашивает, кивнула. — Мы уже поедем, наверное, — громко сообщил он Ване. — Спасибо, что пригласили. Ваня только стоял, приоткрыв рот, и не мог ничего ответить. Опустил тусклые глаза в землю. — Пока, — Женя добил его дежурной улыбкой. Ваня продолжил молчать. Я знала: пока мы уходили, он долго смотрел в наши спины, так и не решившись попрощаться. В машине оба смогли выдохнуть. Я снова стряхнула с себя обувь, откинулась на сидение. Пока Женя заводил, таращилась на чёрный лепесток, почему-то оказавшийся в моих руках. — Всё-таки, двум блондинам не стоит быть вместе, — подытожил Женя. — Они на брата с сестрой похожи. Мне было не до шуток. В памяти отпечаталось скорбное, похоронное лицо Ванечки и ясное, поистине прекрасное Василисы. — Ты чего? — Женя вытащил меня из пасмурных воспоминаний доброй усмешкой. — Чем тебя таким Ваня загрузил? Я вздохнула и покачала головой. — Зря мы пришли. Только испортили всё. — Это он так сказал? — Нет… Но он вспоминал прошлое, и город, и… — тебя. Женя понял это без слов. — Мне за Василису грустно. Он ещё говорил, что они детей планируют завести — за них тоже. Вдруг он как отец свой будет? — рассказ про лестницу замаячил в голове, и теперь стыд я испытала перед мужем. — Прости, что вообще беспокоюсь из-за этого. Просто… Женя ущипнул меня за щёку, на что слов не нашлось, кроме как «ой». Он тихо посмеялся моей реакции и погладил ужаленное место. — Не переживай, — теплый голос наполнял пространство вокруг нас. — Нет ничего плохого в том, чтобы… Переживать, получается. Всё с Ваней будет нормально. Он сумасшедший, но не настолько, чтобы жизни рушить. Я хотела возразить, но поняла, что смысла в этом правда не было. Женя наклонился ко мне и нежно, чувственно поцеловал. Точно, мне же вообще волноваться нельзя. Точно, мне же нужно думать сейчас о себе и о ребёнке, а остальные подождут. Кроме Жени. Мы ехали по ночному шоссе под тихую музыку. Я закрывала глаза и представляла, как сейчас приду домой, как смою сегодняшний день и лягу в уютную постель рядом с любимым, а завтра плотно, вкусно позавтракаю. Проваливаясь в сон, внезапно кое-что поняла: мне очень давно не снились кошмары. И никогда больше не приснятся.