Ван Пис — это жопа Бан Чана

От краски несло спиртягой. Она клубилась, плевалась похожими на плесень брызгами, заполняла влажный после чьего-то душа воздух, и на весь этот пиздец уже можно было топор вешать. Чан так надышался, что его повело. Кубометры тесного общажного толчка, отведенного в этот праздничный день под гримерку, решительно не справлялись с возложенной на них задачей, но выбирать не приходилось. Раковина, кафель над ней, полоска света вдоль зеркала, даже чье-то непредусмотрительно оставленное на крючке полотенце — все было уделано краской. Какой-то умник додумался стричь парик прямо в слив, а на пол уронили шайбу синих теней, по которой потом все потоптались, и теперь санузел выглядел так, как будто в нем зверски расчленили смурфика. Чан знать не хотел, кто потом будет все это отмывать. Наверное, опять жребий тянуть заставят. Жеребьевка была любимой формой экзекуции внутри их закрытого студенческого сообщества. А еще конкурсы. С последующим наказанием проигравших. Университет наплодил студотрядов, пытаясь взять под контроль эту внеучебную вакханалию. Но вместо того, чтобы противостоять злу, старосты его возглавили. Так тусовки обзавелись официальным статусом и вышли на новый уровень. Размах Хэллоуина в этом году поражал воображение. Возможности отказаться от участия родной университет не предоставлял. Единственным вариантом было на весь уикенд уехать в отчий дом, потому что не осталось во всем общежитии такого помещения, которое не участвовало бы в этом фестивале пиздеца. В общем, тусили приблизительно все. Розовощекие перваки — молодые, шутливые, еще не уничтоженные своей первой сессией — блевали по углам, хотя ночь еще толком не набрала обороты. Унылые старички вроде Чана, которые в гробу видали весь этот гнилой движ, были научены горьким опытом и прятали в прикроватные тумбочки не только гондоны, но и пакетики сорбентов. На утро. Ему еще спасибо скажут. А еще был конкурс костюмов. Командный. Чтобы стыдно было филонить и подводить товарищей, видимо. Чана (как обычно) припрягли лидерствовать, и тогда, в общей гостиной, он сам, своей рукой вытянул из этой треклятой пластиковой тыквы карточку с одним-единственным словом: «аниме». За что теперь и расплачивался. В принципе, вышло неплохо. Чан снова натыкал на телефоне референс, поднял его на уровень своего лица и водил глазами, сравнивал. На экране был красавчик Макэню с его удивительно сияющей для роли пирата кожей. В зеркале кожа была чуть похуже, а волосы длиннее нужного, но все равно. Было неплохо. Зеленая краска из баллончика попала в цвет идеально. Она же работала как лак — поставила волосы торчком, так что Чан теперь слегка напоминал живую изгородь, обрамляющую площадь на входе в их студгородок. Цветные волосы были ему к лицу. Он это понял еще на своей синей эре — в тот раз это было последствием проигранного спора с Джисоном. А в прошлом году он проспорил Джинни, и ему пришлось пробить две дополнительные дырки в мочке уха. Чтобы Хёнджин мог дарить ему еще больше цацок. Они тогда еще встречались. Именно эта деталь — три прокола в его левом ухе, где теперь болтались звонкие золотые сережки — дал толчок всей этой идее. Кто-то пошутил про Зоро, и больше с темы Ван Писа их брейншторм не сворачивал. Чан был непротив. Он рос на этой манге, в последние годы она переживала ренессанс популярности, да и персонажей там было — на любой вкус, и их с удобством хватило на всю их разношерстную команду. Катаны Чан заказал в интернете, нарисовать пару шрамов было совсем несложно, научиться держать один глаз закрытым — тоже. Только слишком открытый халат вызывал неудобства. Все время хотелось запахнуться, хотя телосложением он вполне подходил этому персонажу. Полгода назад они с Хёнджином расстались, и Чан переваривал эти сопли так, как умел — въебывал в зале до отвала рук и жопы. Так что сегодня сиськи в вырезе халата, перечеркнутые нарисованным шрамом, были что надо. Может, даже удастся кого-нибудь подцепить. Чан приладил катаны к харамаки, чуть не снеся полку с шампунями, послал своему отражению суровое выражение лица, сделал стойку и так постоял. — Охуенно! Впустив гул музыки, в ванную ворвался Джисон — еще более голый, чем он, но ни секундочки этого не стесняющийся. Костюм Луффи шел ему до неприличия. Давал карт бланш на бытие аудиовизуальной катастрофой, как ему всегда и хотелось. Хан прыгал вокруг него, то и дело роняя что-то на и без того загаженный пол, и Чан уже почти пожалел, что они разрешили ему этого персонажа. — Круто, круто! — не унимался Хан, оттягивая харамаки пальцем. — Настоящая порнография, мне нравится! Чан отбивался, как мог: — Ты еще Бинни не видел. Когда я в последний раз проходил мимо, девок на нем висело больше, чем тыкв в коридоре. Кажется, ему светит групповуха. А он Эйса делать не хотел. — А наши дамы! — воскликнул Хан, в приступе восхищения хватаясь зачем-то за его мечи. — Ты девчонок видел? Нет? Пойдем их искать! Это была лучшая идея на свете. Лучшая идея на свете или, как их называл Хан — «дамы», нашлись в спальне, переоборудованной под бар. Кровати тут были сдвинуты к одной стене, столы — к другой, и на этих столах стояли чудовищного размера тары с пуншом, со всех сторон застроенные пирамидами красных пластиковых стаканчиков. Минхо в рыжем парике и с подведенными глазами выглядел так, что приличными словами не опишешь. И явно от этого тащился. Он сам выбрал Нами, никто его за руку не тянул. Все тогда тихонечко на него покосились, но лицо у него было до того невозмутимое, что никто даже переспрашивать не стал. Мужик решил кроссдресситься — мужик будет кроссдресситься. Кто они такие, чтобы мешать его счастью. А потом этот мужик схватил их любимого маленького Чонина, которого какой-то злой судьбой на первом же курсе занесло жить в блоке со старшими, и заявил: «Макнэ Робин будет. Ему пойдет.» Чан вяло пытался спасти мелкого, мелкий вяло пытался спастись, но в итоге все равно сделали так, как решил Минхо, потому что спорить с ним — себе дороже. И сейчас Чан, как и все присутствующие, были ему и его проницательности очень благодарны. Чонину действительно очень шло быть Робин. Просто пиздец как. Проститутошный макияж делал его раскосые глаза какими-то совсем неземными, длинные волосы и юбка в пол как будто еще сильнее вытянули его, сделали тонким и изящным. И хоть в декольте кроптопа и не было каноничных грудей, костюм и без них был на грани. Хан назвал это «проверка на прочность вашей гетеросексуальности». Чан был согласен. И радовался, что его гетеросексуальность помахала ручкой еще в школьные годы. Врагу не пожелаешь проживать этот кризис на старости лет. Хан вылакал два стаканчика пунша и вприпрыжку, отыгрывая то ли Луффи, то ли бешеную обезьяну, поскакал в угол — обниматься с гитарой. В том же углу был Феликс и орудующие над его гримом девушки — одногруппницы с дизайнерского факультета. Феликс всегда был в их женском коллективе одновременно и объектом для воздыхания, и подружкой, и счастливым амулетом. А сегодня он сидел в миленькой шапочке с рожками, вполне осознанно строил глазки, пока на его лице кисточкой выводили грим оленя, и визги вокруг всего этого безобразия не утихали ни на секунду. Феликс лучше всех был в курсе, как он — его внешность, его голос, его показная невинность — действуют на окружающих. И пользовался этим с вызывающей уважение бессовестностью. Он перехватил руку с зажатой в ней кисточкой, отвел ее от своего лица и спросил у красящей его брюнетки, специально уронив голос: — Поиграем в доктора? Брюнетка издала сложный звук. Села прямо там, где стояла, удачно приземлившись на спинку дивана. Феликс очаровательно улыбнулся и поправил свою смешную мультяшную шляпу. — Мне не нравится мой костюм… — протянул приковылявший Сынмин. Чан глянул наверх, в его лицо, и отшатнулся, чуть не отдавив Минхо ногу в изящной открытой сандалии — Чану очень хотелось узнать, где они с Чонином взяли женскую обувь мужского размера. И одновременно с этим, не хотелось. — Боже… — пробормотал Чан. — Не мог бы ты закрыть глаза, пожалуйста? — Вот! Поэтому он мне и не нравится. Сынмин, водруженный на небезопасного размера платформенные ботинки, косплеил Брука. Бедняга проспал распределение персонажей, а когда наконец появился, всё уже решили за него. Ему и правда пришлось непросто. Чан мог только догадываться, как тяжело будет смыть этот жирный слой масляного театрального грима, которым на его лице был нарисован череп. Грим был отличный, они постарались на славу, и выглядел Сынмин просто прекрасно. До тех самых пор, пока не решал что-нибудь сказать. Или открыть глаза. Или сделать хоть что-нибудь, что вообще-то нужно делать на тусовках. Его костюм был из той категории, которая подходит только для фото, но никак не для потного вечера в общажной пьяной толкучке. Чан глянул на часы. До общего сбора всех команд в вестибюле общаги, который сегодня именовался главным залом, оставалось двадцать минут. Их команда была готова. Почти. Он еще раз обвел людную спальню взглядом, потом вышел в коридор и покрутился там, распихивая людей своими длиннющими несуразными мечами. Хёнджина нигде не было. Если кто спросит, Чану совсем не хотелось его искать. Но в тяжелую лидерскую долю входила необходимость всех пересчитать, не дать накидаться раньше времени, в шеренгу по двое выстроить, костюмы верифицировать и гуськом провести до заданной точки. Он эти задачи всегда выполнял исправно, не пил, обладал ответственностью, доведенной до какого-то болезненного уровня, да и вообще слыл молодцом. Его поэтому всегда и выбирали. Так что Чан набрал Хёнджина, какое-то время слушал гудки в трубке, а потом двинулся прочесывать этаж, выискивая светлую макушку. На этаже Хёнджина не нашлось. Нашелся он на лестнице, ведущей вниз. Он подпирал стеночку, крестом вытянув свои блядские бесконечные ноги, пускал клубы дыма и выглядел также, как и всегда. Как сраная модель на сраном фэшн показе. Ван Пис Хёнджин не смотрел. Но, перелистывая картинки на своем смартфоне, сразу выбрал Санджи. Выбор и правда был очевиден, хоть Чану и не хотелось этого признавать (Санджи с самого детства был его любимым персонажем). Доставшийся Хёнджину костюм был прост до неприличия, что отлично ему подходило. Он вообще не любил запариваться, а любил, когда все само идет в руки. И в этот раз ему всего-то и пришлось что подкрасить корни, зачесаться на один глаз, достать костюм, купленный пару лет назад к отцовскому юбилею, да прикупить рубашку. Рубашка была голубая, офисная, в противную тонкую полоску. Такая никому бы не подошла. Кроме, конечно же, его Величества. — Ты же не куришь, — вместо приветствия сказал Чан, сокращая дистанцию. Хёнджин сверкнул по-сучьи прикрытыми глазами. Медленно так открыл свой блядский рот, позволил сигаретному дыму свернуться внутри клубочком, а затем плотной кудрявой струйкой вылиться вверх. И только потом ответил, как попугай зеркаля интонацию: — Ты же не пьешь. Он указал на бутылку, которую Чан по долгу бытия Ророноа Зоро всюду таскал с собой. — Там чай, — буркнул Чан. — Я не в затяг, — ответил Хёнджин. — Но мне идет. Согласен? Чан не стал отвечать. Он очень тупо смотрел ему в глаза, наблюдал, как он красуется, играется пальцами с сигаретой. Перебирал в памяти воспоминания. То ли приятные, то ли противные — не разберешь. С Хёнджином всегда было так. Подкатил к нему Чан по тем же причинам, из-за которых потом их отношения начали расклеиваться, из-за которых теперь они с трудом находились в одном помещении. Своей нарциссической надменностью, своими капризами, вспыльчивостью и неуемностью Хёнджин бесил Чана до сжатых кулаков. Из-за всех тех же самых качеств хотелось взять этот сжатый кулак и быстренько так, пока никто не видит, передернуть. Пока Чан бултыхался в своих сложных эмоциях и пытался понять, что же все-таки ему хочется — бить, ебать или плакать — подошла незнакомая девушка в костюме Харли Квинн и без прелюдий подхватила его под локоть. — Познакомимся, мечник? Чан посмотрел в ее веселенькие блестящие глаза и вежливо улыбнулся: — Конечно. Только должен предупредить, что я гей. — Ах! Как канонично! — восхитилась девушка, а потом шатнулась в строну Хёнджина. — Ты, я полагаю, тоже? Хёнджин картинно приложил ладонь к груди. С королевским видом вытянулся, встрепенулся, как будто собрался вальс танцевать. А второй рукой отправил бычок прямо на пол. Свинья. — Как может миледи говорить такое? Смысл моей жизни заключается в служении таким прекрасным дамам, как вы! Позвольте поцеловать вашу руку! Харли Квинн смеялась, кокетничала, вытягивала руку ладонью вниз, трясла своими хвостиками. В общем, жила свою лучшую жизнь. Картонные комплименты и деланные ухаживания пришлись ей по душе. Так что прямо перед тем, как убежать искать свою команду, она вбила Хёнджину в телефон свой номер. Хёнджин дождался, пока она уйдет, а потом повертел телефоном в воздухе. Мерзко, хвастливо поджал губы: — Третий за сегодня. А у тебя какой улов, водоросль? — Не канон, — сказал Чан. — Ты должен был упасть туда же, куда твой окурок, и там умереть от кровоизлияния в мозг. — Успеется. Чан пытался сдержаться, он не хотел лезть с нравоучениями, но не успел перехватить вырвавшийся из него вопрос. — Зачем ты даешь им ложные надежды? — Почему ложные? Чан посмотрел на него, как на долбоеба. Хёнджин вернул ему то же выражение. — Потому что ты гей. — Во-первых, ауч. Я не гей. Во-вторых, какой-то парень сегодня тоже подкатил. Проблемы? — Когда ты в последний раз был с женщиной? Чан еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. На его памяти, девушек у Хёнджина никогда не было. А знакомы они были давненько. — Это неважно, — отмахнулся Хёнджин и сделал пару шагов в сторону их этажа. — Мы на конкурс опоздаем, тупой мечник. Засмотрелся, понимаю, но пора бы и двигать. Ты же все-таки лидер. Держи себя в руках. Чан не улыбнулся — оскалился. И в четверть силы пнул сапогом по обтянутой брюками заднице. С огромным удовольствием замечая оставшийся на ней след. — Двигай-двигай, поварешка. В конкурсе они не проебали. Потому что нельзя проебать там, где не пытаешься победить. В их команде был выгоревший от жизни и тусовок старичок, у которого, казалось, не выпуск на носу, а сразу пенсия. Принцесска, слишком занятая своим маникюром и glass skin рутиной, чтобы дольше пяти минут запариваться о костюме. Мускулистый чувак со взглядом маньяка, реализующий свои неожиданные кроссдрессерские фантазии, от которых жюри конкурса чуть карандашами не подавились. И Хан. К Хану вопросов не было, он выложился на полную. Короче, на победу их команда и не надеялась. Не на последнем месте, наказанием за которое оказалась уборка камбуза, да поможет господь тем несчастным — и на том спасибо. Всю официальную часть плотно запаковали в самое начало ночи, чтобы поймать студентов в состоянии стояния, пока костюмы еще были пригодны к оценке. Настоящая тусовка началась после. Все разбрелись по комнатам, кто-то танцевал прямо в коридорах, а самые отчаянные и тепло наряженные вывалили во двор. От этого двора снизу вверх шел дым. От сигарет, косяков, вейпов и кальянов воздух был мутный, пахучий. А сверху вниз летели плевки, окурки, смятые стаканчики, а на определенном моменте посыпались бумажные самолетики. С очаровательными пожеланиями, написанными на их крыльях шариковой ручкой. Мугивары — так называли они себя сегодня — обосновались в комнате, которую меж собой Чан делил с Чанбином и Ханом. Они притащили две дополнительных кровати, сдвинули их все в центр комнаты, соорудили из этого огромное лежбище, и валялись там, оставляя на покрывалах липкие алкогольные лужи и разводы грима. В центр этой огромной гига-кровати Минхо водрузил непонятно откуда взявшийся дорожный знак. Железка эта служила столом, чтобы хоть куда-то можно было ставить напитки, а чуть позже, когда за громкостью и градусом криков уже начала пропадать музыка, знак освободили и сделали из него поле для раскрутки бутылочки. — Детский сад, — цыкнул Хёнджин, а сам подсел поближе к «столу», чтобы уж точно не пропустить игру. Семь минут в раю придумал Хан. Чанбин ушел ловить девчонок, чтобы разбавить их сосисочную вечеринку. Чонин, до сих пор не снявший свой роскошный парик и Сынмин, уже смывший свой чудовищный грим, разгребали шкаф. Под разгребанием подразумевалось перекладывание кучи вещей из шкафа в кучу вещей в углу комнаты. Для нынешних целей было достаточно. В этой суматохе они с Хёнджином остались на лежбище совсем одни. Чан, который до этого так сладко прикорнул на своих мечах, что уж был готов уснуть, встрепенулся и сел ровнее. Сережки звенели, раздражая — он никогда не носил в ушах ничего настолько длинного. Пояс от халата давно был где-то потерян, Чан обнаружил себя совсем раскрытым и на всякий случай запахнулся. Основательно, до самого горла. Хёнджин в рубашке с закатанными до локтей рукавами, уже без пиджака, но все еще с этим блядским галстуком, продолжал смолить чертовы сигареты. Без конца облизывался, кусал покрасневшие хмельные губы, пытался пускать колечки, одной рукой держал пепельницу, другой — медленно, с оттяжечкой, стряхивал туда пепел. А потом вдруг глянул плывущим взглядом из-под челки и спросил: — Играешь? Чан дернул бровью — с какой целью, мол, интересуешься? Но не успел ответить, как Хёнджин добавил, спокойным задумчивым голосом. Совершенно невпопад и очень неожиданно: — Во рту как будто портянка ассенизатора ночевала. Чан поржал. Это было хорошо. Даже язвить расхотелось, а к этому моменту как раз вернулся Чанбин и Чанбинов улов. Девушек было приличное количество, пришлось потесниться. Они расселись плечом к плечу вокруг дорожного знака, как будто готовясь к сеансу спиритизма, и Хан, которому надо было не на кибернетику поступать, а тамадой становиться, принялся крутить бутылку и командовать парадом. Конечно, они с Хёнджином выпали друг другу. Это было вопросом времени. Это было вопросом везения Чана, которому и без того было непросто — он был в том возрасте, когда не ожидаешь открыть в себе новые кинки, так что от своей внезапной очарованности сигаретами он совсем растерялся и поплыл, хотя все еще был кристально трезв. Это было вопросом злой иронии и шуточек про их персонажей. Одна из девушек, которую привел Чанбин, оказалась основательной фанаткой Ван Писа. У нее и татушки были, и все, как полагается. Она без конца твердила: ЗоСан то, ЗоСан сё, и очаровательно верещала, когда они с Хёнджином подыгрывали ей и начинали ругаться. Так что ругались они постоянно. Если это кого-то радовало, Чану было несложно. Других причин, разумеется, не было. — С эро-коком не пойду, — заявил Чан, скрещивая руки на груди и закрывая глаз. Тот, на котором у него, он надеялся, еще остался нарисованный шрам. — Придется, капуста. Без меня заблудишься, — подхватил Хёнджин, который, не смотря на всю свою незаинтересованность в косплее, все-таки озаботился вопросом и изучил несколько канонических мемов. Спасибо ему большое. — Боже, мальчики, а можно с вами? — причитала девушка с вершин своего фанатского экстаза. Дверца у шкафа была вся в убористых перекрестных реечках, через которые ничего было не видно, но сквозь которые все-таки пробивалось немного света. Клетчатого, фрагментарного. Как лучики десятков лазеров. Они пятнили по Хёнджину, когда он прижался к стенке напротив и медленно съехал вниз. Уселся нога к ноге, чудом не наступив ни на какую часть Чана. Места было ровно столько, чтобы плотненько прижаться друг к другу, и так сидеть. Отодвигаться было некуда — в этом задумка. Так что они прижались. И сидели. — Поверить не могу, что делаю это. С тобой, — хихикнул Хёнджин вполголоса. В комнате по прежнему галдели люди и шумела музыка, и хиленькая дверца совсем не мешала все это слышать. Но все равно эта отрезанность, эта непривычная после цветных огней темнота, а еще запах тканей, пыли, сладкого алкогольного пунша и, очень отчетливо — сигарет, все это нагнало интимности, как и задумывалось в этой детской игре. Чан даже удивился, что это реально работает. — Потерпи. Недолго осталось, — ответил он, поддерживая этот тихий, почти умиротворенный тон. — У тебя неплохо получалось избегать меня все эти месяцы, а, Чанни? — мурлыкнул Хёнджин, и по его вяло вращающемуся языку Чан вдруг вспомнил, что тот вообще-то пьян. Он был из тех людей, которые после первого бокала лезут целоваться, после второго — лезут в штаны. После третьего звонят бывшим. Это объясняло его руку, затерянную где-то между их поджатых конечностей, его палец, как будто случайно гладящий щиколотку сквозь ткань костюмных штанов. От Хёнджина пахло алкашкой, у него заплетался язык. Шикарное оправдание. У Чана такого не было. — Ты, кажется, сказал, что тебе нужно пространство, — парировал он. — Я привык верить тому, что слышу. — Чем занимался? Качался, походу. Сиськи классные отрастил, мне понравилось. — Работал. Учился. Диплом не за горами. Чан принял тактику игнорировать палец на своей ноге. Держать рожу кирпичом и ждать, пока все кончится. Семь минут — что может случиться за семь минут? — Не хочешь спросить, чем занимался я? — Чем занимался ты? — послушно отразил Чан. — Трахался. Чан закрыл глаза. Открыл снова, все равно толком ничего не увидев. Несколько пятнышек света в том месте, где у Хёнджина должно быть его бессовестное лицо. Чан не хотел считать себя ревнивым, но, положа руку на сердце, он таким был. Пока они встречались, манера Хёнджина контактировать со внешним миром исключительно через флирт, как будто специально давила на чувствительное место и натирала там мозоль. Было очевидно, что как только их отношения закончились, он нашел себе кого-то еще. Но решительным образом было непонятно, на кой черт держать его про это в курсе. Хёнджину просто нравилось его злить. — Волшебно. Поздравляю, — сцедил Чан. А потом собрал все свое джентльменство в кулак и попытался вырулить разговор в приличное русло. — Встречаешься с кем-нибудь? — О, нет-нет. Это скучно. К тому же, среди них всех не было никого достаточно интересного. — Их всех? — Не считал, если честно, — очень невинно, как-то по-детски сказал Хёнджин, — но их было много. Просто до-хре-на. — Шлюха. Это слово вывалилось так неожиданно, как будто его кто-то из него потянул. Темнота ощущалась какой-то нагретой, влажной. От запаха сигарет начало мутить. Чан вдруг очень отчетливо услышал свое потяжелевшее дыхание. — Ревнуешь? — спросил Хёнджин и на этот раз взялся за щиколотку всей рукой. Сжал, впечатавшись пальцами. Это прикосновение уже не было ненавязчивым. Оно было провокационным, обращало на себя внимание, спрашивало: и что ты сделаешь? — И что будет, если я отвечу «да»? — Мне будет приятно. — В таком случае — нет. Не ревную. Мне плевать. Пусть даже тебя трахнула вся наша сборная. — Жадина. С чего ты решил, что трахали меня? Может, ты настолько меня травмировал, что я теперь никому довериться не могу, чтобы снова быть снизу. Рука юркнула под одежду. Чан чувствовал горячие сухие пальцы на своей голени, изо всех сил прижимал ладони к полу, чтобы не шелохнуться. И понимал, что толчок за толчком, в такт биению сердца, в паху наливается и тяжелеет. Хёнджин и раньше мог завести его с полоборота, а сегодня Чан еще до этого шкафа был, можно сказать, готовенький. Натянутый, насмотревшийся, раздраженный — в случае с Хёнджином раздражение всегда очень тесно сплеталось с желанием. Хёнджина в принципе хотели все, у кого были зрячие глаза и лояльные моральные принципы. — Хван Хёнджин отказывается от члена в заднице? Не поверю, пока не увижу. — Увидишь. — Да что ты. Чан терял нить разговора. Голова стремительно пустела. Он буквально движением воздуха, каким-то тепловым толчком почувствовал, как Хёнджин подался вперед. Между ними все еще были все четыре их колена, но если бы Чан повторил его движение, они смогли бы поцеловаться. Но Чан не повторил. Чан сказал: — От тебя воняет. Как от пепельницы. — Насколько я могу судить, тебе нравится. — Ты пьян. — Конечно. Это же Хэллоуин, в этом смысл. Один ты фишку не сечешь. — Ты не отдаешь отчет своим действиям. — Достал, блядь! — Хёнджин вдруг стал на два тона громче, и ухватился уже двумя руками, и надавил так, что что-то в этом несчастном тесном шкафу заскрипело. Язык у него уже совсем не заплетался. Наоборот, звучал он очень трезвым. И злым. — Ты меня достал, Крис, слышишь? У нас потому и не сложилось. Хотя казалось бы! Замечательный мужик: руки, ноги, хуй — все при нем. Только душнит так много, что ни одна форточка не спасает. Всю ночь на меня облизываешься, а в игре, которая для того и нужна, чтобы лапать друг друга — сидишь? Пердишь? На тебя горячий пьяный бывший лезет и чуть ли не прямым языком говорит: вставь мне, милый человек, вот тебе что захочешь: рот, и жопа, и ступнями подрочу, если ты по этой части, — все твое. Да нормальный человек уже пять раз бы свою катану обнажил, да галстук этот чертов куда-нибудь бы пристроил. Зря его что ли рисовали в этом твоем любимом аниме. Еще немного, и Чан был бы готов его засосать. Чтобы он наконец заткнулся. Но в этот момент дверь открылась, и на них пролился мигающий свет комнаты. — Я знала! — воскликнула девчонка с татушками по Ван Пису. Хёнджин даже не шелохнулся поначалу. Он по-кошачьи улыбнулся, глядя на свет, до черточек сощурил глаза, и, без стеснения опираясь на Чана, как на какую-то бездушную тумбочку, которую совсем не жалко, поднялся. Чан быстро глянул вниз, чтобы удостовериться, что стояк скрыла плотная ткань халата. Лицо горело. В желудке странно жгло, как будто он незаметно для самого себя влил туда пару рюмок абсента, и они вот-вот попросятся обратно. Это бултыхалось в нем осознание, неприятное и охуенное разом: они сегодня трахнутся. Полгода отвыкания насмарку. Из непонятно кому нужных приличий они посидели еще раунд-другой. И только потом Хёнджин отошел — «подышать воздухом». А Чан зацепился за нехватку льда и в рыцарском порыве отправился на его поиски несколькими минутами позже. Толку в этих брачных играх было никакого. Кому было нужно — те все поняли. Минхо так закатывал глаза и цыкал в их сторону, что было его даже как-то жаль. А Чанбин, который вообще-то последние полгода Чану сопли на место подбивал, еще до всей этой темы с бутылочкой отвел его в сторонку и коротко спросил: «Может, не надо?». Чан, в том часу еще пребывающий в блаженной наивности, что ничего не будет, ответил, собрав лоб гармошкой: «Я ничего не делаю». Теперь он пробирался по коридору меж полураздетых горячих тел, переступал отчаянных, рассевшихся прямо на полу, выискивал в толпе богомерзко-голубую офисную рубашку и очень хотел кое-что сделать. Вот бы только найти, где. — Прачечная, — Хёнджин, материализовавшийся из людской кучи, прижался к самому уху, чтобы было слышно. — Там не занято. Лизнул он это ухо — в самый центр, глубоко и нагло, тоже для пущей разборчивости, наверное. Или потому, что он шалава последняя, одно из двух. Чан перетерпел ошпарившую его волну, нашел Хёнджинову неуемную руку и поволок его к лестнице, на самый верх. На последнем этаже было техническое помещение, соединенное с остальной общагой плохо освещенной кишкой узкого коридора. По всему периметру оно было заставлено стиралками и сушилками, в центре длинными рядами тянулись неприветливые металлические столы. Одним из них Чан подпер дверь, к другому дернул Хёнджина — за галстук, как и фантазировал всю эту гребанную ночь. Приподнял его, усадил зачем-то на прохладную поверхность стола, делая его еще выше. Коротко глянул в единственный видный из-под челки глаз, поймал в нем веселую шальную искорку, и как будто споткнулся. Ухнул куда-то вниз, как Алиса в кроличью нору, и в эту же бездну посыпались последние крохи контроля и сдержанности. Так что когда они наконец поцеловались, Чан совсем расчувствовался. Стонал, как дорвавшийся до источника воды путник, бестолково шарил по телу Хёнджина руками: то пытался справиться с пуговицами, то бросал эту затею и переключался на обтянутые гладкой брючной тканью бедра. Ему было бы неловко за свою эмоциональность, если бы на том конце все не было и того хуже. Хёнджин сдерживаться в принципе не умел и не любил. Ни в жизни, ни, тем более, в постели. Горьковатый привкус сигарет у него во рту был настолько непривычным, что по идее должен был бы выбивать, но он не выбивал. Эта чужеродная горечь выжигала из тела последнее самообладание, добавляла остринку. Чан сам себе не мог объяснить, чем его так завели сигареты этой ночью. То ли он настолько хотел Хёнджина, что сфокусировался на первой же случайно подвернувшейся детали, то ли этот фаллический образ был приветом от дедушки Фрейда, но сейчас Чан удерживал голову Хёнджина на месте обоими руками и как-то совсем озверевше, слюняво вылизывал его рот. Как будто пытался очистить от этого запаха. — Поверить не могу, что мы и правда собрались делать это здесь, — сказал он, оторвавшись наконец, чтобы слегка перевести дух. — А у нас есть выбор? — хихикнул Хёнджин, запрокидывая голову. Дал доступ к шее, Чан с готовностью провалился туда, дергал неподдающийся узел галстука, слизывал соль с кожи, тонул в душном запахе алкоголя, какой-то конфетной праздничной сладости и парфюма, по которому он, если быть совсем откровенным, страшно соскучился. Пуговицы на ебанной офисной рубашке были крошечные, убористые. Это был настоящий праздник, когда они наконец расправились с последней. Чан просто распахнул ткань в стороны, оставил висеть у Хёнджина на плечах, потому что представлять выпутывание из закатанных рукавов было уже тошно. Стол был высокий, Хёнджин, сидящий на нем — тоже. Так что ключицы оказались прямо под губами. А прямо под руками — грудь, малюсенькие соски на ней, плоский живот с двумя натянутыми линиями мышц, трогательная венка возле тазовой косточки, прямо над поясом брюк. Чан гладил его широкими мазками, дурея от того, как он все это уже почти забыл и вообще-то не собирался вспоминать. А потом уронил в ноги свой халат и потянул Хёнджина на себя. Вжался всеми возможными частями, обнял очень крепко, почувствовал раскаленность кожи и твердость члена у него между ног, и слушал, как Хёнджин всхлипывает и вздыхает. А потом замер, поставил этот вихрь на паузу. Прикоснулся лбом ко лбу и болезненно зажмурился. — Гондоны. Не подумали. Ни их нет, ни смазки. Захотелось что-нибудь стукнуть — себя, например, за такую недальновидность. Бежать сейчас обратно вниз казалось худшей идеей из возможных. — Говори за себя. Хёнджин улыбнулся и как-то странно, неуместно целомудренно поцеловал Чана в висок. Дыхание переводил — догадался Чан, когда в следующее мгновение Хёнджин вдруг сделался собранным и дерзким. Сбросил с себя ту разнеженную негу, в которой только что пребывал. Он соскочил со стола, поменял их местами и полез в задние карманы брюк. Вытащил из левого презервативы, из правого — одноразовый пакетик смазки. Посмотрел хвастливым взглядом самого подготовленного человека в мире. — Всегда с собой, потаскушка? — поддел Чан, выбрав самую ласковую интонацию из возможных. — Зачем? Сбегал, пока ты тормозил. И знаешь, что это значит? — Что тебе медаль полагается. — Нет. Что мне ими и пользоваться. Хёнджин снова сократил дистанцию, прижал Чана поясницей к столу, неглубоко поцеловал. — Что? — переспросил Чан прямо в губы. И почувствовал ладони, лезущие под ткань штанов и белья. Длинные сильные пальцы сжали ягодицы, на ухо зашептало хмельное дыхание: — Дай мне, Чанни-хён. Интонация не была вопросительной. Хёнджин просто продавливал. Вел с какой-то неожиданной упругой силой. Уверенным движением вылепил ягодицы, по кругу обвел пояс штанов и потянул их вниз, освобождая изнывающий по вниманию член. Соображать стало тяжело. Напряжение, сковавшее тело, парадоксальным образом было не неприятным, а каким-то волнительным. Ощущения как будто обострились, Чан почувствовал, как встают соски и приподнимаются волоски на руках. Он как будто весь натянулся, в ожидании удара. Или падения. Или как в этом мгновении перед уколом, когда время ненадолго замирает, и ты повисаешь в ожидании, как муха в сиропе. — Что? — повторил он, держась зачем-то за стол, как будто и правда опасался упасть. — Пожалуйста. Тебе понравится, обещаю, — ворковал Хёнджин, обласкивая его со всех сторон. Ступор был тяжелый и всепоглощающий. Чан даже не сопротивлялся толком, потому что все еще пытался осмыслить происходящее. Он никогда даже не рассматривал себя в предложенной ему сейчас роли. Чан был топ до мозга костей. Ему нравилось держать ситуацию под контролем, дирижировать удовольствием партнера, нравилось быть главным — во всех смыслах этого слова. У него был тот самый подходящий член, в конце-то концов. Хёнджина всегда это устраивало. Всех его партнеров это устраивало, и ни с кем, никогда он даже не обсуждал альтернативы. И никогда ничей палец так, как сейчас, не прижимался к заднице, вызывая желание сжаться и напрячься еще сильнее. — Погоди, Джинни, это как-то странно. Что на тебя нашло? — Крис, пожалуйста, — повторил Хёнджин и очень нежно обцеловал лицо. Клянчить он умел, любил, практиковал. — Если не понравится, с меня желание. Что захочешь. Хочешь, в красный покрашусь? Курить начну. Буду в галстуке ходить — сколько скажешь. Кончик пальца продолжал легонько массировать сжатое колечко мышц. Не надаваливал, не пытался проникнуть глубже, но и не отстранялся. Все время напоминал о себе. — У меня такого никогда не было. — Знаю, — Хёнджин хищно облизнулся и мотнул головой, откидывая челку с глаза. — Хочу быть у тебя первым. Они постояли еще какое-то время в этих неловких молчаливых объятьях. Хёнджин легонечко пододвинулся и позволил головке члена упасть на кромку своего живота, оставить там влажный след. Чан выдохнул, толкнулся навстречу, потерся немного, вспоминая, как сильно он вообще-то возбужден. — Ладно, — сдался он. А потом добавил, скорее из вредности: — давно хотел посмотреть на тебя с красными волосами. Палец в жопе ощущался также, как звучал — палец в жопе. Это не было больно, потому что Чан все-таки додумался расслабиться, не желая усложнять себе и без того нелегкую судьбу. Но и ничего приятного он пока не заметил. Единственной отдушиной было то, что Хёнджин, нырнувший щедро смазанной рукой между его расставленных ног, опустился перед ним на колени и без прикрас положил член себе на язык. Картинка была — что надо, его грязный рот и пухлые как у порнозвезды губы были для этого созданы. Ради такого можно было и потерпеть. Было что-то особенное в том, как одновременно сзади вглубь двинулся палец, а спереди насадился горячий рот. Удовольствие, перемешанное с долгим напряжением и новыми необычными ощущениями, было какое-то невнятное, ускользающее. Чан чувствовал жуткую неустойчивость, его как будто подвесили посреди всего этого, сковали по рукам и ногам и потребовали терпеть. Хотелось больше, интенсивнее. Хёнджин, словно услышав его мысли, втянул щеки и несколько раз качнулся взад-вперед, делая очень и очень приятно. А потом сразу отстранился, не дав даже полноценно кайфануть. — Знаешь, я ведь и правда много тренировался. Сказать, кому особенно понравился мой рот? И член, кстати говоря, тоже. И одновременно с этими словами его палец то ли согнулся, то ли провернулся куда-то, и очень новое острое ощущение скользнуло сквозь все тело, от чего дыхание у Чана сбилось, а пальцы сильнее вцепились в столешницу. Хёнджин не унимался: — Сказать? — Не говори, — попросил Чан. Он зажмурился, потому что палец продолжил двигаться ровно там, где надо, и от этого стало совсем невыносимо. Уж точно ему было не до разговоров о других любовниках его любовника. Бред какой-то. — Ли Минхо, — сказал Хёнджин. Как будто каждую букву в имени облизал. А потом облизал член. И пропихнул в Чана второй палец, и все это одновременно, чтобы Чану по всем фронтам досталось. — Зар-раза… — продавил Чан сквозь зубы. То ли из-за неожиданно приятного растяжения, то ли от возмущения. Его бывший спит с его почти-что-лучшим-другом. Размазанное несобранное сознание не смогло выдать осмысленное отношение к этому факту, и вместо этого Чан просто бестолково смущался и злился. — Он оказался тем еще. Нам с тобой фору даст. — Зачем ты рассказываешь мне об этом? Он же мой друг. — Он и мой друг тоже! К тому же, ты заводишься, когда думаешь о том, какой я грязный. А я люблю, когда ты заводишься. Расскажу тебе обо всех, с кем я спал, пожалуй. Чан хотел что-то ответить, но захлебнулся мыслями. Невидящими глазами смотрел перед собой, положил руку на гуляющую впереди макушку и против воли отслеживал, чувствовал каждую костяшку двигающихся сзади пальцев. Глотал стоны, чтобы уж не совсем явно демонстрировать, как быстро он сдался. Но сдался он быстро. Это было приятно. Нужно было отдать Хёнджину должное. Это было приятно настолько, что где-то вдалеке дрогнула первая нотка надвигающегося оргазма. Так что Чан легонько потянул Хёнджина за волосы, и облегченно выдохнул, когда он отстранился. — Это было близко, — на всякий случай проинформировал Чан, пытаясь вспомнить, где верх, где низ. — Я понял, — усмехнулся Хёнджин и поднялся на ноги. Даже брюки, по ощущениям, не помял. — Этого нам не нужно. Повернись, пожалуйста. Чан послушался, вяло управляя телом сквозь плотную пелену смущения. Наклоняться над столом и выставлять задницу напоказ было чем-то, что он делать не умел и осваивать в этой жизни не планировал. Пальцы Хёнджин вытащил и с чем-то возился позади, совсем его не касаясь. Пустота теперь казалась неуютной и холодной, а эта сраная пассивность, в которой ты не видишь, что происходит и бесконечно чего-то ждешь — выводила из себя. Член его Хёнджин больше не трогал. А растягивал еще долго, основательно, все время добавляя смазки. И ни на секунду не затыкаясь. Он рассказывал, как Чан выглядит в таком положении, какие у него охуенные ноги и красивая здоровенная задница, что он собирается с этой задницей делать, а также — как долго, с какой интенсивностью и каким целевым результатом. Чан уронил голову в сложенные на столе руки, не зная, куда деваться от этой похабщины, делающей его еще более уязвимым в и без того сложном положении. Он посмотрел на свой выгнутый в дугу член и на тонкую как паутинка ниточку смазки, тянущейся к полу. Это был какой-то пиздец. Он натурально тек. И продолжалось это так долго, что выдержка была на исходе. Так что Чан перевел дыхание, собрал в голосе всю серьезность и спокойствие, чтобы точно не осталось сомнений в том, что он не шутит, и сказал: — Хёнджин. Если ты прямо сейчас мне не вставишь, то тебе вставлю я. И ты ничего не сможешь с этим сделать. Повисшая пауза была более красноречивой, чем вся болтовня Хёнджина до этого. Хёнджин навис сверху, легонько коснулся головкой входа — и когда успел раздеться? — и с огромным наслаждением сказал над самым ухом: — И вот, ты уже просишься на член. Как же славно. А потом толкнулся. И двигался вперед до тех пор, пока не вошел полностью, и они не прижались друг к другу как два кусочка пазла. Каким-то чудом, Чан умудрялся молчать. Чан переживал экзистенциальный кризис, не меньше этого. Он вдруг с ужасом осознал, что ему хватит какой-то жалкой минуты. И даже на автомате дернулся рукой вниз, чтобы подрочить, но Хёнджин тут же ее перехеватил. Переплел их пальцы, в каком-то доверительном надежном жесте позволил сжать себя и срывающимся дыханием-голосом попросил: — Не трогай себя, пожалуйста. Хотя бы первое время. Хочу сделать тебе приятное. Хочу, чтобы ты сосредоточился… здесь. Вторую ладонь он завел вниз и, виртуозно не коснувшись болтающегося в воздухе налитого члена, положил ее на живот. Медленно подался назад и загнал себя обратно. Быть тихим больше не получалось. Бессилие и наслаждение, плотным переплетом стянувшие каждый кусочек тела, сделали Чана слабым. Это было просто ужасно — все как будто происходило как-то отдельно от его воли; не благодаря, а вопреки каким-либо его действиям. Было ужасно, но из-за этого же чувствительность как будто выкрутили на максимум, делая происходящее немного похожим на секс под травой — он пробовал такое когда-то давно, на втором курсе. Когда Хёнджин укусил его в шею, он чуть не вскрикул — так остро это ощутилось. Мышцы голеней поджались, подняв ступни на носочки, ноги были жесткие как камень, а все, что было выше пояса, по ощущениям превратилось в тяжелую неподъемную жидкость, которую туда-сюда мотало по запотевшему влажному столу. — Тебе так идут эти сережки, — сказал Хёнджин, прижигая поцелуй куда-то в расслабленную мышцу на лопатке. — И волосы тоже. Давай чаще наряжаться? Он замедлился, почти совсем остановился, выгладил ладонями все тело — от подмышек до таза, вязким пружинистым движением дернул бедра на себя, и пока Чан издавал какой-то новый для себя звук, сказал изменившимся голосом: — Есть у меня одна идея… «Достаточно на сегодня идей», — хотелось ответить Чану, но он промолчал, вместо этого попытался принять более человеческое, насколько это вообще возможно, положение. Поднял себя на локтях, распрямил спину. Увидел оставленную на столе крошечную лужицу слюны и основательно сглотнул. И вдруг услышал за своей спиной чирканье зажигалки. — Ты что, совсем обалдел? — попытался он, оборачиваясь назад, скручиваясь в позвоночнике. На плечо, останавливая, легла рука. В пальцах этой руки была зажата сигарета. Жгучий запах моментально пропитал воздух. — Не дергайся. Это эксперимент. Сегодня косплей-вечеринка, в конце концов. Из-за всего этого Хёнджин как будто был каким-то другим человеком. И при этом это стопроцентно, точно был именно он. Чан слышал годами знакомый родной голос, обонял чужеродный запах сигарет и умирал от непривычных ощущений в заднице. — Твою мать, — не сдержался он наконец. — Делай, что хочешь. Кури, пей пиво, перекусить можешь, если настолько не терпится. Только двигайся уже по-нормальному. А то пока ты больше болтаешь, чем ебешь. Говорил же, что это работенка не для все-а-ах… Хёнджин неплохо подловил его. Как-то так надавил сверху, сменил угол, и это последнее слово улетело куда-то позорно высоко. Чан после такого даже кулак на всякий случай прикусил, чтобы не дай бог снова не сорваться. Кожей Чан почувствовал, как на поясницу упал и там остался комочек пепла. Но к этому моменту уже не было ни сил, ни желания возмущаться. Он пребывал в том состоянии, в котором в него можно было бы плюнуть, можно было бы поставить его на колени, обозвать всеми грязными словами, дать по лицу, и он бы просто смиренно попросил бы добавки. Хёнджин взял стабильный темп, и уже не сбавлял его, а потом еще обнял его свободной рукой и начал дрочить в такт толчкам. Спасибо ему большое. Святой человек. Чан кусал губу, изливаясь в подставленную ладонь и глотая измученные стоны. А потом всхлипнул, то ли от трещинки, лопнувшей на губе, то ли от того, что Хёнджин все еще двигался. И не остановился, даже когда все внутри сжалось от оргазменного спазма, ни потом, когда гиперчувствительность прошила позвоночник до самого затылка. Ощущения были слишком интенсивные. Такие, что еще немного, и он начнет отбиваться кулаками. — П-постой, — обессиленно выплюнул он. — Погоди, Джин. Это слишком. Хёнджин, дышащий так, как будто только что пробежал марафон, замер, обоими руками удерживая его бедра. Потом слегка отдышался, втопил дотлевшую до фильтра сигарету в поверхность стола, и медленно вышел. — Прости, Чанни. Может быть, в следующий раз. По его голосу было слышно, как он сам вымотался, устал и перегрелся. Чан развернулся, кое-как удерживаясь на негнущихся ногах в вертикальном положении, потянулся за поцелуем и стянул с Хёнджина презерватив. Позволил ему завалиться навстречу, расслабиться, выдохнуть. От дерзости и пошлости не осталось ни следа. В преддверии оргазма лицо у Хёнджина стало нежным и каким-то потерянным. Он сказал очень тихо, как будто поделился тайной: — В тебе было еще лучше, чем я представлял. Чуть на старте не спустил. Пришлось теорему Ньютона вспоминать… А ты же знаешь, как я ее ненавижу. — Знаю, — улыбнулся Чан и снова поцеловал его, ловя каждый вздох. — Тебе понравилось? — спросил Хёнджин и всхлипнул, ухватился руками за плечи, когда ладонь на его члене ускорилась. — Да, Джинни. Мне понравилось, ты молодец. — Тогда… — он задохнулся, промыл легкие воздухом. И прямо перед тем, как кончить Чану на живот, добавил: — С тебя желание. — Ах ты, гаденыш, — восхитился Чан. А потом держал его, собирая пальцами с кожи всю дрожь и напряжение. — Скажи честно. Ты скучал? Они забрались на стол с ногами и сидели, прислонившись друг к другу спинами. В жопе неприятно, хоть и терпимо, тянуло. В многотонной голове медленно, как под таблеткой снотворного, копошились ленивые мысли. Больше всего Чану хотелось уснуть где-нибудь в обнимку, но возможности такой у них, к сожалению, не было. Тем не менее, он до последнего оттягивал необходимость возвращаться. Отодвинуть от двери стол, выглянуть из этой богом забытой прачечной, спуститься в комнаты, слушать пацанское улюлюканье и разгребать заваленную черт знает чем кровать — означало вернуться в реальность. Реальность, где они, вообще-то говоря, полгода как расстались. И жаркий секс со сменой ролей этого не меняет. Здесь, в этой поставленном на паузу карманном мирке, пропахшем стиральным порошком, сигаретным дымом и сексом, было очень и очень хорошо. — Конечно, я скучал, Джин. Очень скучал.