Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

– Ты кто такой? – бухнул Брайан, загораживая проход в свою комнату в апартаментах Мертон колледжа на Холивелл стрит. Глаза у него сделались пустые, какими всегда делались, если он силился усмирить бурю страстей в душе, дабы сохранить непроницаемым оной души зеркало. – Шапка есть? – глухим голосом ответил Йорн, уперся ладонью в дверной косяк и набычился, как если бы собирался боднуть господина Сорренто в подбородок. – Шапки нет. Есть pot de chambre и немного травы, – ответил Брайан, сосредоточенно рассматривая нечеловеческого брата, так, будто на самом деле не узнавал. – Трава меня не берет, – мрачно отказался Йорн, поддерживая игру по привычке, но без малейшего желания. – У меня особенная – волшебная. – В ботсаду накопал? Под любимой сосной Толкиена? – Ее ж спилили нахуй черт знает, когда, – развел руками Брайан. – Кого? Сосну? – Нет, траву, блядь, спилили. У меня есть настойка из корня валерианы: в веганской аптеке затоварился специально для случаев буйного помешательства. – Ты издеваешься? – А мне понравилось, как сексуально тебя от нее штырит. Жалко только, что ты не мяукал – совладал с собой, pinche pendejo… – Не боишься, что на этот раз я не совладаю с собой и всуну… как это говорится? «То, чего ты не хочешь, туда, куда ты не хочешь»? – Ладно, проходи, cabrón, – сказал Брайан и отступил. – Бля… что это вообще такое? – вымолвил он после секундной паузы с трагическим придыханием и протянул руку к голове ракшаса. – Да хватит меня трогать, господи! – рявкнул Йорн и увернулся хищным, резким и неприятным движением. Словно разозленный кот, ракшас громко зашипел и зарычал, обнажив клыки, когда брат попытался ощупать его бритый затылок. Здесь Йорн понял, что выдержка его покинула: срываться на чисто рапаксовские невербальные способы выражения эмоций он всегда считал поведением атавистическим, следовательно, незрелым. Йорн позволял себе подобные выпады только если совсем делалось невмоготу, а ему вправду сделалось совершенно невыносимо при мысли о соприкосновении с человеком. Впрочем, он понимал причину: хотя сознание Йорна было в отключке в момент, когда совершалось гнусное надругательство, тело все равно запомнило мерзость человеческих нескромных манипуляций, и теперь приходилось мучительным усилием воли настраивать себя на присутствие даже собственного брата. Впрочем, Йорн никогда не любил физических контактов с Брайаном, возможно, потому что их любил юный господин Сорренто. Даже когда Йорн ездил «нажопником» на Тарантуле, он старался держаться за рукояти сидения, а не за талию брата. Внезапно припомнились слова Кристины про «бромансовое напряжение»… Что она, собственно, имела в виду? Юный господин Сорренто между тем улыбнулся понимающе, как опытный дрессировщик, и в миллионный раз повторил одну из своих любимых бородатых хохм: – Зови меня просто «Хозяин». – У тебя что-то есть из моей одежды, Хозяин? Я оставлял на экстренный случай. – Ща гляну, – ответил Брайан, лицо его стало сосредоточенным. – В шкафу дублет с плундрами валялись. Тебе, может, выпить-съесть-выкурить чего-нибудь, Братец Кролик? – Да… – рассеянно кивнул Йорн, подходя к окну и заглядывая за штору. – Что «да»? – И выпить, и выкурить, – процедил тот сквозь зубы. – Ща организую. Я надеюсь, – сказал Брайан и вынул из ящика стола пачку сигарет, протянул ракшасу, – что после ты меня осчастливишь мастер-нарративом о жареных подробностях? – он проницательно посмотрел на Йорна с тем редким выражением, которое ясно говорило, что под маской паяца, которая, по словам Кристины, приросла к лицу, у Брайана прячется мужик непростой и отменно серьезный. – У тебя, Вольпертингер, позволь озвучить наблюдение, руки трясутся. – Знаю… – покривился Йорн, глядя на прыгающую в пальцах сигарету. Он поднес огонек зажигалки, раскурил и сделал длинную затяжку. – Пожарная сигнализация не сработает? Ее ора моя нервная система уже не вынесет, я лучше на улицу выйду. – Да я сам обкурился с ебаным ревиженом, заклеил ей сенсор, пока в комнате торчу. Так что дыми, hermanito, и всячески морально разлагайся, ни в чем себе не отказывай, – Брайан встал на одно колено и выудил из нижнего ящика прикроватной тумбочки пузатую бутылку. – Текила? – спросил Йорн. – Не-а, мескаль… Так, где мои copitas?.. Похуже, конечно, но зато натуральный продукт, а не силиконовое говнище из наших магазинов. Колумбийские партнеры, – Брайан многозначительно обернулся, одновременно открывая бутылку, и подмигнул Йорну, – порадовали с барского плеча. – Да… колумбийские партнеры… – покривился Йорн. – Главное, never get high on your own supply. – Обижаешь. Я – не Сэмми. И для меня, как для любого дзен-буддиста, главное – эстетика в самом широком смысле. Думаю, ты меня поймешь, братец, – Брайан протянул Йорну стопку. – Что ж, за бритых ракшасов на нашей паперти! – Аминь, – Йорн усмехнулся, опрокидывая мескаль, который как наждаком прошелся по горлу. В голове образовалась туманная дымка. – Ну, а теперь рассказывай, Братец Кролик, какие спецслужбы со дня на день, можно ожидать, нагрянут к матушке с батюшкой, и куда нам всем катапультироваться с этой подводной лодки? – сказал Брайан по-прежнему мягким, почти мурлыкающим голосом, но голубые глаза юного господина Сорренто были жесткими и проницательными. – Дай мне сначала переодеться. Переодевшись в «костюм взломщика для экстренных случаев» – черную водолазку, черные спортивные брюки и кеды – натянув тонкую трикотажную шапку, Йорн сначала выпил еще половину стопки мескаля, после чего приступил к рассказу. Как любой порядочный автор официальной версии исторического нарратива, Йорн пропустил события через призму собственного предвзятого видения и некоторые подробности оставил за кадром. Он не сообщил, например, по какому именно поводу занимался скалолазанием прошлой ночью (пока веселил Брайана историей про Мастерс Лодж, не мог отделаться от мысли, что надо позвонить Бакстону, Йорна словно грыз червячок какого-то нехорошего предчувствия). Также Йорн не стал упоминать, что добрый человек, снабдивший его одеждой и билетом на поезд, представился как кинолог, аффилированный с Гвардией – ни к чему заставлять семью лишний раз психовать из-за уже свершившегося факта. Йорн также не сказал Брайану, что чем дольше он думал о спасителе, тем сильнее развивалось чувство, будто со спасителем что-то нечисто, какой-то камешек он держал за пазухой. Взять хотя бы обувь: неужели во всем доме не нашлось захудалых шлепанцев для бассейна? Йорн в самом деле не заметил ни в ванной, ни в маленьком холле при входе никакой обуви, старомодная деревянная тумбочка-сушилка для ботинок пустовала около входной двери. Но тумбочка наличествовала, а значит, загородный дом Джеймса был не чужд запасных «пуантов». Неужели Джеймс и вправду все собрал и выкинул? А потом хитро так поглядывал всю дорогу в машине на Йорновы голые ноги и про себя посмеивался. Еще одна маленькая деталь не ускользнула от внимания ракшаса уже на станции: вручая купленный билет – атавистический пластиковый, словно гость из далекого прошлого, которым мог воспользоваться разве что бомж, пропивший свой бесплатный коммуникатор от службы Реестра – Джеймс опять хитро заулыбался. «Вернешь с процентами», – засмеялся он. Йорн встрепенулся и поспешил заверить, что переведет деньги на его счет, как только доберется до Виртуалити, ему лишь нужны данные получателя… «Забудь, все нормально, считай презентом от меня», – прервал его Джеймс, но как-то… черт, Йорн даже не мог выразить, с какой интонацией щедрый спаситель это сказал. Словно он не то, чтобы хотел уверить Йорна в альтруистичности намерений, а, скорее, поспешил замять раздражающий вопрос. Какой вопрос? Да просто не хотел сообщать данные получателя. Йорн в этом смысле, сказать откровенно, отвечал Джеймсу горячей взаимностью, не имея желания раскрывать данные отправителя, ввиду чего упорствовать и агрессивно выражать благодарность не стал. Но эта мелочь, как и в целом общение с гвардейским собаководом, оставила неприятное послевкусие. Поход через утренний Оксфорд босяком, в квази-тюремном облачении и с выставленной на всеобщее обозрение половинчато «раскрашенной» физиономией довел силу этого послевкусия до пиковых значений. Хорошо, что в Мертоне, в отличие от Питерхауса или того же злополучного Сэйнт Джонс, можно было проскочить незамеченным мимо портеров. Впрочем, у Йорна имелась заготовка на случай, если остановят: он собирался наплести, будто участвует в спектакле и пока перерыв в костюмированной репетиции, забежал к брату. Обувь? Так он и прибежал за обувью! Что за спектакль? Да хотя бы… «Собор Парижской Богоматери». Кого играет? Квазимодо? Нет, он просто в массовке, всего лишь человек из Брейгелевско-Бахтинианской карнавальной толпы… – М-да… – проговорил Брайан после долгого молчания. – Кому ты так насолил, Йорис, признавайся? – Брайан, ты же знаешь, что я уже почти три года сижу тише воды, ниже травы, прикидываюсь ветошью и не отсвечиваю, – Йорн развел руками. – И ни капли в рот, ага…Ну, Йорис, ты же знаешь, какие блюда лучше всего подавать холодными, – многозначительно возразил Брайан. Йорн только снова развел руками. Он не знал даже в какую сторону начать думать, анализируя происшествие. Намек Брайана… братец даже не мог себе представить, о катастрофе какого масштаба шла речь, если он оказался хотя бы отчасти прав, и в эту сторону Йорн пока думать себе воспрещал. Брайану не были известны детали деятельности ячейки Полосатого, но, в отличие от приемных родителей, он прекрасно видел, что химерический сиблинг уже много лет вовлечен в противозаконную деятельность. И, конечно же, в составе группы Йорн успел «насолить» целому спектру граждан, чье возмездие, окажись участие Йорна в операциях ячейки раскрыто, было бы не только опасным, но и весьма изобретательным. Больше всего Йорна фрустрировал факт, что теоретически он мог бы с легкостью раздобыть ответы на все интересующие вопросы, получив доступ к уличным CCTV камерам Бытового Правопорядка на Бридж стрит, но в практическом плане идея была неосуществима. Единственное, что ему оставалось в наличных условиях – это ждать нового нападения с максимальной бдительностью, дабы в следующий раз обломать шутнику «генеративный цикл» прежде, чем тот успеет утопить Йорна в выгребной яме. А программой-минимум он постановил собрать на месте следующего преступления как можно больше улик. Единственным сомнительным утешением в сложившейся ситуации была мысль, что в беспределе подобного извращенного свойства вряд ли можно было заподозрить официальных лиц Системы. – Официальных лиц в их официальном качестве, – с прежней многозначительностью дополнил Брайан и опорожнил новую стопку мескаля, поставил ее на журнальный столик. – А если в неофициальном качестве, то можно заподозрить, что это лишь цветочки… – мрачно завершил мысль Йорн. – Ну, проговаривал же тебе батя буддистские истины… – Какие? – Йорн поднял глаза на Брайана. – Жизнь нужно прожить так, чтобы мир не заметил, как ты в него пришел, и как как ушел из него в небытие? Дабы не нарушать сложившейся гармонии сфер? – А он тебе это говорил? – осклабился юный господин Сорренто с интересом рассматривая химерического брата. – Брайан, ты, может, удивишься, но я бы рад тянуть лямку в согласии именно с такими принципами. В определенном смысле незаметность для универсума можно считать моей моральной обязанностью, – ответил Йорн. – Ведь я – мамонт, который жрет и вытаптывает сложившуюся тысячелетнюю экосистему там, где мамонта не должно быть по определению. Да только имеется одна загвоздка. – Это ж какая же? – Человеческая стая на такое не заточена. Она заточена на то, чтобы в короткий срок позабыть поворотные исторические макрособытия, – сказал Йорн. – Но в текущем моменте проигнорировать волос в носу у ближнего – не-ет, это утопия. Требовать же от стаи аж целого меня оставить в покое – бесчеловечно и с психологической точки зрения крайне несензитивно. – Сплетня – двигатель культуры… Йорис, но ты же сам лезешь во все тяжкие! – Я знаю… – ухмыльнулся Йорн и отвернул лицо к окну. – И..? – Я так интегрируюсь, – нервно хохотнул Йорн. – Брайан, мне тесно, понимаешь? Ментально, физически… метафизически. И мне кажется, что я больше Байроновского Каина имею право говорить: «Не стремился рожденным быть, – родившись, не люблю того, что мне дало мое рожденье». Я не просил меня, пардон, де-экстинктировать, равно как не просил меня встраивать в человеческое сообщество вместо того, чтобы законопослушно вручить властям, каковые, по идее, отправили бы меня в питомник – у них там своя атмосфэра… – Ах ты pinche puto cabrón… – Брайан хлопнул по столу ладонью, и было совершенно непонятно, рисуется он, или его вправду разгневали последние слова Йорна. – Что, Брайан? – Дэ пута мадрэ – вот что. – Формулировки, как всегда, предельно точны и содержательны… – прокомментировал ракшас. – Это с твоей стороны камешек в огород семьи Сорренто? – Это не камешек, а констатация действительности – архивного, дегидратированного факта. – Что бы с тобой сделали власти – это большой знак вопроса, – сердито ответил Брайан Сорренто. – Ты уже за критический возраст к тому времени перевалил, был в летах, так сказать. Могли и усыпить к херам собачьим, как контаминированного мультиками и парижскими инфекциями. – Брайан, выбор Джона и Элис спасти меня от предполагаемой эвтаназии путем фродулентного усыновления не отменяет связанных с этим выбором побочек. – Побочек типа того, что ты агрессор и пендэхо? Ты знаешь, кто такой «pendejo»? Это соплюк, который изображает из себя шибко взрослого… – Для хомо рапакс быть агрессором – это биологическая норма, – огрызнулся в свою очередь Йорн, начиная распаляться на фоне накопившегося стресса, остатков седативного препарата и алкоголя на пустой желудок. – Я не просил вытаскивать меня из небытия, запихивать в среду, неприспособленную к моим природным потребностям, одновременно делая меня неприспособленным к рапаксовой жизни, а потом удивляться: почему же что-то пошло не так? В китайском питомнике среди лесов, с голым задом и без Виртуалити-Про я прижиться не смогу, даже если очень постараюсь. Только чья это вина? Моя? И то, что в человеческой среде обитания запрещен законодательством единственный доступный аналог физической активности, с которым рапаксу можно поддерживать в тонусе и психику, и физиологию, – это тоже моя вина? Я недостаточно стараюсь быть «настоящим мальчиком»? Можно подумать, морально-этическая обязанность любого разумного существа – выдавить из себя все, кроме зачатков человека. – Вэлкам в реальность, Йорн! Так оно уж сложилось, это твоя жизнь и твоя ответственность! Не будь, как Сэмми, твою же мать! – А если это моя жизнь, и моя ответственность, объясни, будь добр, почему меня должно смущать желание упиваться кровью некрещеных младенцев, если ее пили мои предки и предки моих предков? Потому что сапиенс-Кант указал на соплеменников-сапиенсов как на этическую самоцель? Тебя же не смущают кровяные колбаски из молочного поросенка? А от меня ожидают, что я буду жить по правилам, которые… как это говорилось в «Крестном отце»? Которые «на каждом шагу навязывают мне поражение»! – Ты же только что сам говорил про нравственный императив мамонта! – По отношению к универсуму, а не одному лишь рандомно выбившемуся в дамки виду плацентарных млекопитающих! – вскричал Йорн. Опять Серенити возникла перед его глазами, опять ее посинелое лицо, раскрытый рот с опухшим языком, остекленевшие красивые глаза в обрамлении коровьих ресниц и чуть обозначившийся через тонкую, почти элифийскую кожу раздробленный щитовидный хрящ гортани. Вспомнилась еще одна цитата из «Крестного отца», словно злобный оскал-ухмылка: «Бывают на свете люди, которые ходят и просят – прямо-таки требуют, – чтобы их убили»… Разве Серенити требовала? – Йорн, это тебя так с двух шотов перекосорылило? – сильно снизив тон, поинтересовался Брайан. – Не знаю… – рявкнул Йорн. Обычно злость и дурные воспоминания в нем просыпались, когда ракшас переваливал за бутылку, поэтому два шота выпил, не предвидя последствий. – Ну, так пожри, что ли, чего-нибудь, Вольпертингер! – нервно всплеснул Брайан. – Ну, так предложи, что ли, чего-нибудь, Карлеоне! – А я вот ночами не сплю, только и думаю, как тебя грудями индейского петуха обеспечить! Ща, блядь, сиди, ктырь горбатый, посмотрю, кто сидит в холодильнике… – Будь так любезен, – процедил Йорн. – Да бля, как будто у меня есть выбор? Ты меня со своим моральными максимами самого зажуешь того и гляди. – Я просто хочу сказать, – смягчая тон заключил Йорн, – что я искренне пытаюсь оставаться наблюдателем, эдаким путешественником из прошлого в будущее, боюсь наступить ненароком на какую-нибудь бабочку и порушить мироздание к чертовой матери. Но людей во мне что-то настолько цепляет – в плохом смысле, – что я каждый раз становлюсь крючком для Гирцевских «паутин смысла», их на меня навешивают и тащат туда, где мне совершенно не хотелось бы оказаться. Я понимаю, что «свобода» – это понятие глубоко устаревшее, упраздненное, сродни «целомудрию» или «доблести». Как говорил наш хмырь по Гражданскому Воспитанию: «Валите за свободой в Виртуалити-Лайф». Однако… – Что? – Брайан обернулся, собираясь уже открывать дверь комнаты. – Ракшасы не ставили над собой надсмотрщиков, которые проверяли бы сколько гигабайт «воспитательно-образовательного» контента ты освоил за год, они не приходили домой с рандомными обысками, не анализировали искусственным интеллектом телефонные и уличные разговоры, не высчитывали, сколько кило мяса, овощей и крупы тебе положено по статусу в Реестре, и сколько пар кожаной обуви по обычной цене, а сколько – по штрафной, сколько километров тебе позволено в этой обуви пройти по заповедным зонам, какие визы, рекомендации и справки ты обязан предоставить, чтобы пересечь границу… – Duh… Йорн, ну ты прекрасно понимаешь, что твои достопочтенные предки, мир их праху, вымерли на стадии палеолита. Не успели, бедолаги, разъебаться в мощную технократическую цивилизацию, – с хитрой иронией ухмыльнулся Брайан. – М-да… в мощную цивилизацию… – проговорил Йорн. – Еще они не вешали камеры с распознаванием задницы через каждые пять метров, круглосуточную прослушку в каждом кафе и не налаживали гигантскую сеть обработки всех этих данных, к которым меня не допустят по соображениям «безопасности и конфиденциальности», даже если я хочу полюбопытствовать, как мою собственную персону отымели на Бридж Стрит. «Конфиденциальность»… господи, какое архаическое понятие… все равно, что «целомудренность», «честь», «доблесть», «благодать»… – «Страх господень», – юмористически подсказал Брайан. – Вот аналог страха господня вполне себе имеется. – А, ну, если ты про это их сверхсекретное оружие, которым шлепнули Преемника, то, конечно. – Я говорю в общем. Из всех архаических понятий страх некоего всемогущего трансцедентального агента взращивается бережно, методично и последовательно… – Вольпертингер, заткнись, пожалуйста, по-братски, – прервал его Брайан. – Если мы на данный момент, по твоим словам, не можем проводить следственных мероприятий, то тебе надо проспаться и прочистить карму. Пошли в «Плюш» вечером, а? – Опять «Плюш»… – неопределенно произнес ракшас, думая о своем. – Что значит «опять»? Во-первых, не «опять», а «снова». Во-вторых, нас там с Майклмаса не танцевало, а тебе известно, какой ништяк сделался в «Плюше»? – Брайан подмигнул многозначительно химерическому братцу. – Да неужели! – Йорн хлопнул себя по коленке. – О, да! У них версия «TransMunDance» свежее, чем в «Министри», – глаза Брайана начали загораться нетерпеливым огоньком наркозависимого в предвкушении дозы. – Я уже совету директоров месяц капаю на мозг, мол, в каком-то сраном Оксе версия 5.0, а у нас в сраном Лондоне версия 4.0. – Я не сомневался в твоем суггестивном даре, – Йорн ухмыльнулся иронически. – Здесь главное – это правильно интонировать слово «сраный»… Черт, у них даже «Umbilicus Mundi» есть, ты вкуриваешь?! – О, да, я вкуриваю, – Йорн широко заулыбался и глубоко вдохнул дым, комически втянул щеки – тут же ему опять на ум пришел Бакстон и его стильные впалые скулы. Надо было позвонить… – Одним словом, предлагаешь устроить пир во время чумы? – Однозначно, во время чумы! Данс Макабр! La Danza de la Muerte! Весь день Брайан сидел за компьютером с берушами в ушах и усердно учил кейсы – Йорну было запрещено с ним разговаривать и даже подходить близко к столу, иначе господин Сорренто терял фокус. Йорн тем временем прочитал кембриджскую секцию «Human Beehive» на предмет происшествий в городе, потом пошел снова мыться, чтобы избавиться от запаха геля для душа из ванной Джеймса, который с каждым часом, казалось, становился все невыносимее. Йорн не понимал, почему вполне стандартный ароматизатор доводил его до бешенства, но с рапаксовой обонятельной бороздой лучше было не шутить. Она была как сварливая свекровь: обосновать рационально свое дурное расположение духа не могла, зато могла запросто манипулировать его отношением к местам, предметам и людям. Свою комнату в Уильям Стоун Билдинг Йорн, к примеру, выбрал из двух предложенных именно, что по запаху. Ему очень нравился запах кожи и волос Кристины, а также, как ни странно, распаленного физической нагрузкой, взмокшего и перепуганного до смерти Грэга, с которым пришлось волей-неволей пообниматься на крыше Мастерс Лодж. Высушившись, Йорн нашел в университетском регистре контакты Бакстона и позвонил с Брайанова «портала». Никто не ответил. Йорн пожал про себя плечами чуть озадаченно и отправился обратно в ванную гримировать лицо с помощью портативного набора средств, который, так же, как и одежду, держал для экстренных случаев у брата в колледже. У него также еще со времен ячейки имелось два тайника в промзонах на противоположных концах Лондона и один – в пригороде Стивениджа. Поэкспериментировав с косметикой вдоль линии роста волос, Йорн пришел к выводу, что он в полной заднице до тех пор, пока не удастся отрастить хотя бы «французский начес» в битловском стиле, поэтому более тщательно, чем обычно, накрасил уши, шею сзади и натянул свою бандитскую черную шапку. Вздыхать о том, что военная стрижка под ноль в фирменном стиле ячейки Йорну совершенно не шла, несмотря на красивую форму черепа, уже не приходилось. «А мог и по глазам полоснуть, ха-ха!», – вспомнилась любимая присказка Грина, большого специалиста по холодному оружию и подлым гопническим приемам в драке. Вот никогда бы Йорн не подумал, что окажется в ситуации, где не сможет дать однозначно положительную оценку тому факту, что его не полоснули по глазам… Потом Йорн несколько раз выходил в сад рядом с Портерс Лодж, сосредоточенно выкуривал за один выход по две сигареты подряд и все пытался заставить себя хоть что-нибудь вспомнить – ощущения, звуки, запахи, которые могли пробиться к его мозгу через онемение от седативных препаратов. Он помнил только автомобиль на Бридж стрит, его затемненный силуэт, едва вырисовывающийся на скудно, то есть, «экономично» освещенной улице. Йорн зажмуривал глаза, сосредотачивал мысль на переднем бампере автомобиля, потом уже с трудом принуждал мысленный взор обратиться к царапине воспоминания, которая должна была остаться от мельком увиденного номерного знака. Черт возьми! Китайцы извлекали из мозгов рапаксов воспоминания о «прошлой» жизни, а Йорн был настолько увлечен улепетыванием от, в сущности, безобидных портеров и магистра, что пропустил удар реального противника. Впрочем, зря он так: если бы поймали портеры, он бы сейчас сидел в неменьшей заднице. На закате Брайан внезапно очнулся, вынул беруши и объявил, что «готов покинуть гроб схоластических штудий», дабы слиться с сияющей пайетками, блестками, акрилом, спандексом и латексом вечерней праздничной толпой. – Вечером в понедельник… – оскалился Йорн.