Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

*** - Твою же м-мать… Йорн перевернулся на узкой кровати и уткнулся лицом в подушку, но сразу начал задыхаться. Пришлось лечь набок. Из окна давил широкий белый столб света от фонаря, но подняться и задернуть штору не хватало сил. Иногда Йорну казалось, что он подохнет ко всем чертям во время одного из этих приступов. «Яду мне, яду!» - вращалось пузырем в багровом тумане. И зачем-то понадобилось непременно перевести этот безмолвный вопль на латинское наречие. До тошноты, до отключения мыслей Йорн тянул словно за веревку из ямы окончания 2-го склонения среднего рода, и из-за возникшего перед глазами образа белой страницы учебника с черными печатными столбцами слов его затошнило. Он пытался отогнать призрак, но тот продолжал кружиться между струнами мыслей, задевал их, принуждал воспаленный мозг работать. Попытки извлечь из памяти и отсортировать информацию только усиливали тошноту и боль. «Venenum, veneni, veneno, venenum, veneno…” – слово начало повторяться, будто ритмический стук поездных колес. «Venenum, veneno, venenum, veneno…» - Йорн не мог вспомнить, во время какого из тактов ему следует выхватить мучающее его слово из цепи бессмысленных колебаний. «Venenum, veneno, venenum, veneno…» «Когда же это кончится…?» - Йорн стиснул зубы до шума в ушах и перелег на спину, с усилием открыл глаза, посмотрел на потолок. Даже от вида пустынного поля штукатурки комок тошноты подкатывал к горлу, а любая самая короткая, простая мысль вызывала депрессивное ощущение вакуума. Приступ правосторонней мигрени длился уже девять часов, а лекарства не помогали. Отец жаловался, что в закрытых зонах пользуются совсем другими медикаментами, а в широком доступе – прошлый век. Протянув руку назад к прикроватной тумбочке, Йорн на ощупь отыскал часы и поднес их к лицу. Преодолевая резь в глазах, он рассмотрел цифры. Дисплей показывал четверть первого ночи, не так уж и поздно. Спать Йорну не хотелось. Однако единственным его желанием было забыться, чтобы не чувствовать пульсации в правом виске, не осознавать, что немеют мышцы лица, не строить догадок о том, что он будет предпринимать, если на этот раз случится что-нибудь из ряда вон выходящее, но теоретически возможное. Мигренозный инсульт, к примеру… «Джил Болти Тейлор… Доктор Джил Болти Тейлор…» - мысли Йорна стаей мух устремились к новому объекту, облепили его и начали обсасывать звуки, раздавшиеся в голове. Они словно хоботками ощупывали каждую букву: «Джи-л-л Бол-л-ти Тэй-л-лор». От вкуса-звучания несуществующих букв Йорна опять затошнило. - Может, у меня крыша едет? – он протянул руку к телефону. Не включая дисплея, поднес экран к лицу. В черном стекле отразилась тонкая сеть синевато-зеленоватых фосфорических точек, в общих чертах повторявшая линии Йорновой физиономии. Люминофоры, разбросанные на скулах и тонкими пунктирными полосками тянувшиеся вдоль носа, горели на правой стороне лица более тускло, одна точка на виске нервно пульсировала подобно проблесковому маячку. «Забыться бы… Забыться…» - Йорн зажмурился, опять перевернулся набок лицом к стене, свернувшись в позе эмбриона, замер. И попробовал перекрыть неиссякающий поток рассуждений, который стремился по цепочкам его нейронов и вхолостую крутил шестеренки разумной машины. Ничего не получалось. Йорн знал, что и не получится. Что-то сдвинулось в его сознании за прошедшие три года, когда ему пришлось взяться за книжное учение, сначала чтобы восполнить провалы в среднем образовании, которое Брайан метко называл «дворянским», а затем, чтобы не вылететь из университета после первого курса. Логическая операция и критическая оценка в своих самых жестких, строго академических формах стремительно въедались в структуру его личности. Слово узурпировало мысль химеры, хотя Йорн еще ясно припоминал времена, когда обладал способностью освобождаться от власти Слова. И моменты эти были связаны в его воспоминаниях с моментами наивысшей, всеохватной, животной радости; бездумного счастья, не ведающего прошлого и будущего, не различающего границ между собой и окружающим миром. Йорн попытался представить себя шестнадцатилетним на берегу Лох Левен. Ярко-желтые лишайники и холодная соленая вода у его ног, горы нависают над озером и отражаются в зеркале кружевом лесов. Йорн помнил, как он обрушился в озеро и под водой охотился на форель, не чувствуя холода. Он лишь видел камни на мелком дне, колышущиеся на волнах водоросли, пятнистую бархатную шкуру гор, обсидиановую шкуру на своих изящных и крепких руках, и чувствовал прикосновение к скользким и юрким водным тварям. Йорн гонялся за рыбинами. Он выпрыгивал из воды, по-кошачьи высматривал на мелководье темные форельи спинки и был в эти минуты одним целым с мировым супом атомов, в котором озеро, ель на берегу, форель, в которую он впивался бритвенными ногтями, и сам Йорн были лишь структурированными сгущениями молекул, подобно органеллам в протоплазме клетки. Освободившись от облеченной в вербальную форму мысли, Йорн испытал временное освобождение от скрываемой от всех посттравматической депрессии, длившейся на тот момент полтора года. Он не хотел обратно. Поэтому Йорн лег и спрятался, будто дикий зверь, в моховой шапке среди камней, когда за ним пришел брат Элис, дядюшка Ллойд. Йорна тогда искали двое суток... Когда Йорн вернулся на ферму, он был встречен упрекающим молчанием со стороны домашних. Окажись на месте химеры Брайан или Сэмми, они бы точно схлопотали пару подзатыльников. Но счастье, что вспыльчивый доктор Ллойд Чезвик удержался от воспитательного жеста. Ибо это был один из тех моментов в жизни химеры, когда Йорн испытывал острейшую ненависть к человеку, его жизненному укладу и психическому устройству. Человеку лучше было не приближаться к Химере. …Here we are, born to be kings We're the princes of the universe Here we belong, fighting to survive… We've come to be the rulers of you all… - Блядь! Чтоб вас! Гос-споди… - Йорну показалось, что ему пустили ампер пять через позвоночник. – Только отключаться начал… т-твари! – он схватил мобильный и, не глядя, вырубил звук, швырнул мобильный куда-то в складки пледа. – У-у-ум… - хотелось выть и рычать. Что же они делают-то, мать их! Однако, когда приступ гнева у Йорна, доведенного мигренью до крайней степени нервного напряжения, схлынул, возникло соображение, что свои без надобности ему в такое время не звонят. Продолжая цедить безадресные проклятия, Йорн сел на кровати и отыскал на ощупь заброшенный в угол телефон. Кровь отхлынула от головы, вызвав вспышку боли и потемнение в глазах. Йорн зажмурился в то время, как телефон снова затрепетал у него в ладони. Зажимая бунтующий правый висок, Йорн одним глазом взглянул на дисплей, и, прямо скажем, остался немало озадачен увиденным. - Некроз совести или номером ошиблась? - вслух произнес Йорн, по-кошачьи наклоняя голову набок, и нажал на кнопку. – Внимательно! – откашлявшись, негромко рыкнул он в трубку своим самым демоническим и в то же время издевательски сексуальным голосом. - Йорн, извини, пожалуйста, что я к тебе обращаюсь… «Я по четвергам не подаю», - Йорн едва удержался от соблазна сказать это вслух. Впрочем, соблазн очень быстро пропал. Звонила Уэнди Райт. Та самая Уэнди, из-за которой пришлось ходить объясняться с Таней по поводу камерного концерта в кампусе. Очаровательная Таня, конечно, все простила и отпустила с благословением. Но вскоре после разговора с администратором пришлось объясняться с тьютором, а потом и с портерами, потому что Уэнди Райт отслеживала, если Йорн возвращался в корпус после одиннадцати – а происходило это почти каждый день – и забывал оставить ритуальную роспись в столь же ритуальном гроссбухе при входе в Уильям Стоун Билдинг. Ходила, проверяла книгу и стучала портерам! Звонила та самая Уэнди Райт, которая здоровалась сквозь зубы и писала замечания в записках - множестве записок с самыми разнообразными замечаниями, которые развешивала по кухне. На них Йорн, конечно, плевать хотел, но атмосфера школьного выпускного класса, которую социально активная девочка бережно воссоздала на этаже, положительно досаждала химере неприятными параллелями и ассоциациями. Теперь Уэнди Райт звонила посреди ночи, и, если судить по голосу, она была смертельно напугана. - Что случилось? – рыкнул Йорн. - Йорн, пожалуйста… Я боюсь, это тот, о котором писали в рассылке… - заикаясь, свистящим полушепотом бормотала Уэнди. Йорн нахмурился. О ком писали? В какой рассылке? Потом что-то всплыло в памяти. – Я видела, как он сначала бежал за мной в тени, чтобы догнать, а потом пошел, и всю дорогу - за мной… А теперь я спряталась, но он стоит у перекрестка и ждет… Встал у стены Дарвин Колледжа и стоит, а я не могу выйти, потому что он меня сразу заметит, и обратно повернуть некуда… - голос в трубке оборвался нервным спазмом. – Йорн, пожалуйста, встреть меня… мне… мне не к кому здесь обратиться… - Ты где конкретно? – холодно спросил Йорн, пытаясь представить, с какой стороны Дарвин Колледжа застряла Уэнди. - Совсем недалеко на перекрестке, сразу за мостом… Я сижу в зеленых… насаждениях, - совершенно несчастным голосом призналась Уэнди. - Гос-споди… так и скажи, что в кустах, не надо стесняться доктора, - прошипел Йорн, зажмурившись и потирая пальцами переносицу. Человеку, хромому на обе ноги и голову вот уж воистину не хватало какой-то перчинки сегодняшним вечером! - О’кей, сейчас приду. Но я тебя хочу кое о чем предупредить, - прибавил он раздельно, усиливая свою жесткую, чеканную артикуляцию, - если твой звонок окажется мистификацией или, не дай бог, наебаловом, уж не обессудь, я тебе вывинчу голову из паза и повешу на холодильник. И буду записки на лоб клеить! Есть три минуты на то, чтобы образумиться, пока Элвис не покинул здание. - Йорн, пожалуйста… извини меня… я понимаю … Все получилось как-то по-дурацки… - взмолились в трубке. – Ты зря так…я боюсь, я не уверена, но…похоже, он… Я бы не стала… мне просто не к кому здесь… - Не шуми, потом побеседуем, - отрезал Йорн, вставая и ощущая новое потемнение в глазах. – Если увидишь людей, то выходи и отправляйся к ним… Чего он ждет-то, я не понимаю? Он знает, что ты там или нет? - Йорн, я не представляю… - просипела Уэнди в трубке. - Хорошо. Десять минут. «Чудеса в решете… - думал Йорн про себя, торопливо натягивая джинсы и водолазку, и пытаясь бороться с отвратительной мигренозной тошнотой. – Что за рассылка-то там была?» Словно в наркотическом дурмане припоминались детали: рассылка и в самом деле приходила пару недель назад, сначала от колледжа, а вскоре и общеуниверситетская. По просьбе полицейского управления Кембриджшира студентов предупреждали о серии нападений на женщин. Правонарушитель не упускал случая залепить жертве по физиономии, угрожал насилием, отбирал ценные вещи и пугал до смерти - мужик, лет сорока, спортивный, брюнет. «Парней бы позвать… - подумал Йорн и, спотыкаясь, вышел из комнаты, одновременно пытаясь застегнуть наколенник на муторно нывшей ноге. Он с сомнением бросил взгляд на двери студенческих комнат: Вэй, Жин-Хо, Ник по кличке «Санта» и девчонки. – Решат, что гайка заслабла… Вся репутация Влада Цепеша к дьяволам собачьим. А мне бы хоть кого-нибудь проследить, чтобы я сам по дороге кони не двинул…» Йорн прошел по коридору с гравюрами на терракотовых стенах, спустился по лестнице в холл и собрался выходить, но, прикладывая электронную карточку к считывающему устройству, вдруг остановился и зашипел сквозь зубы: - Т-твою м-мать! - отражаясь в широком стекле двери, на него смотрела его собственная оскаленная физиономия. Без грима. Кому показываться хотелось в последнюю очередь, так это активистке! - Холеру всем вам в бок, венерики и подагрики ч-чертовы, вечно у вас шило в заднице и штырь в забрале…- Йорн прикусил губу и несколько секунд с сомнением оценивал своего зеркального двойника. - Ладно, по классической схеме... Йорн провел нервно рукой по лицу, рыча какие-то еще ругательные слова, которые было совсем не разобрать, потом открыл дверь и нырнул в темноту, полностью слившись с естественной своей стихией. «Вот уж, блин, в непосредственной близости! Дьявол возьми эту свербигузку! У-м-м…» - Йорну после первого спринтерского рывка пришлось остановиться, потому что резкие движения отдавались в травмированных костях мукой танталовой. Он стоял несколько секунд, скрипя зубами и проклиная на чем свет стоит всех, до кого могла дотянуться его фантазия. Потом снова двинулся, сильно хромая. Каждый шаг выстреливал по телу как электрический разряд. Йорн достал сигареты и закурил, чтобы отвлечься, хотя и знал, что табак непременно усугубит головную боль. Руки дрожали, словно от тяжелого похмелья. Йорн начал на ходу тихо подпевать сквозь зубы: Through the mist, through the woods Through the darkness and the shadows It's a nightmare but it's one exciting ride… Йорн доселе не замечал, какое многоцветье поверхностей и текстур простиралось под его ногами. И каждая на свой особый манер отдавалась болью в его переломах. Из Уильям Стоун Билдинг он полубегом проследовал по тропинке, посыпанной мелким скрипучим гравием. Потом тропинка перетекла в широкую дорожку через Олений Парк, но здесь Йорн сошел на пружинящий газон, таивший в себе опасность в виде низких незаметных пеньков для сидения, вкопанных в дерн посреди нарциссовой поляны. Их Йорн обогнул без потерь и прошмыгнул под низко опущенными лапами пихт, где трава не росла, а на голой земле тонким слоем лежал половик из осыпавшихся иголок. Здесь Йорн наступил со всего маха на корень - колено словно обожгло изнутри. Йорн обругал по матери угрюмое и гордое дерево, поковылял дальше. Через короткий лабиринт зеленых изгородей он выбежал на Гизборн Корт, который всегда вызывал у Химеры сладкие мурашки. Он словно смотрел испытующе суровыми глазами арочных окон с высоты столетий на глупых первокурсников и приговаривал: «Что, остолоп? Дорвался до своего «Гарри Поттер Экспириенс»?» На Гизборн Корт были дорожки из гладких плит и декоративный шелковый газон с дышащим нежностью персиковым деревцем в центре, но по газону ходить воспрещалось. Еще одна темная арка, маленький уютный Фен Корт и Йорн выскочил на асфальт Литтл Сейнт Мэриз Лэйн. Say a prayer, then we're there At the drawbridge of a castle And there's something truly terrible inside… - It's a Beast! – гаркнул Йорн, налетев в узком проходе между зданиями на какого-то ошалелого ночного прохожего, и громко щелкнул зубами, так что парень безмолвно отпрянул прочь, тараща глаза на блеснувшие перед самым носом клыки и на благородное юное лицо в угольной, как показалось, полумаске с фосфорическими точками на скулах. – А я бы на вашем месте дал мне по уху! – крикнул Йорн, отойдя на десяток метров. Тогда парень негромко, но очень пакостно выругался. Йорн сделал вывод, что катастрофический недостаток физической нагрузки в последние шесть месяцев распаляет в нем неистовое желание подраться. Коридор зданий на Гратна Плейс в свете появившейся на небе растущей луны показался Химере совершенно серым, словно пейзаж из Хичкоковского «Психо» - знакомое, вроде бы, и закономерное явление: в сумерках ракшас почти не различал цветов, зато прекрасно видел очертания предметов, еще лучше замечал движущиеся объекты, даже если они были маленькие и темные наподобие жука или ночной бабочки. Но все же что-то не вполне нормальное заподозрил Йорн в том, каким монохромным и двухмерным сделался кембриджский пейзаж перед его глазами, будто он смотрел на старую и порядком выцветшую черно-белую фотографию. Йорн старался идти быстро и при этом амортизировать шаги так, чтобы каждое соприкосновение с мостовой не отдавалось в разламывающейся от боли голове. При любом неловком движении сквозь нее проскакивали все равно, что электрические разряды, от левого виска к правому, ото лба к затылку. …Шлеп! Бритва меткая… слетела… Скользнув под грузом пуда в два… Отскакивая грушей спелой… Гримасничает… голова… И туго вытянулось тело… … Блядь! Вот прицепилось! Как же хреново… Побыстрее бы до норы обратно добраться…Не иначе, как череп расколется, и оттуда выпрыгнет милитаризированная богиня при полном обмундировании… истории один такой случай известен… Йорн постарался не думать вообще, перекрыть поток внутренней речи, которая всегда причиняла ему непереносимые страдания во время приступов мигрени. Но вместо того, чтобы погрузиться в медитативную тишину души, он снова задумался – на этот раз о том, чем занято обычно сознание тварей бессловесных и неспособных от этого предаваться размышлениям. В самом конце улицы какой-то поздний прохожий, сунув руки в карманы, неторопливо брел химере навстречу. Йорн опять свернул, чтобы, будучи без грима, поменьше попадаться на глаза, миновал проулок и вышел к небольшому скверу. Впереди чернела игольчатая живая изгородь садов колледжа Гонвелл-энд-Киз, очевидно, где-то там в кустах и окопалась Уэнди… если, конечно, ее история не байка для дурачка. Йорну с трудом верилось, что эдакая неуемная пичужка за целый семестр не завела себе друзей, которых можно было бы в случае необходимости выдернуть из постели посреди ночи… … Если это пранк, я тебя подвергну ритуальному оскоплению, девочка… Йорн поднес сигарету ко рту – руки тряслись от слабости и напряжения. Едва он сделал затяжку, как от дыма перехватило дыхание, бесцветная волна пронзительной скальпельной боли перерезала мозг пополам, словно широкое скошенное лезвие гильотины. Йорн ухватился правой рукой за висок, левой – за стену дома, мимо которого проходил, и плавно стек на тротуар. В глазах почернело. *** Очнулся Йорн от радостно-воинственного диньканья синицы. Всегда неожиданно и отрадно в середине февраля вдруг услышать птичий перезвон – ракшас вслед за человеческими сородичами привык воспринимать его, как хвалебную песнь весне, набухающей под древесной корой и в луковицах крокусов, хотя и знал, что маленький, злой и голодный птичий мужичонка отнюдь не веселится, а распугивает конкурентов с облюбованной территории. Синица сидел где-то у Йорна над головой и яростно долбил своим маленьким серебряным молоточком по мозгам, и те отзывались звоном, как наковальня – не факт, что непременно серебряная. Впрочем, чувствовал Йорн себя намного лучше, чем ночью. …Ночью… А сейчас что?.. Он морщась потер лицо ладонями и приоткрыл глаза. Черно-белые сумерки давно рассеялись, по Сильвер Стрит шагало, как бодрый дворник в оранжевом комбинезоне, холодное погожее утро. Зимнее солнце, выглянувшее сквозь легкую дымку облаков, но все еще не поднявшееся над домами, румянило кирпичные фасады Фишер Билдинг в «Квинсе». Сиреневые морозные тени лежали на асфальтовой дороге, по которой, если судить по отсутствию следов от шин на слое инея, еще не проехало ни одного автомобиля. Дыхание вырывалось изо рта тонким пуховым паром. Синичий Майкл Флатли выплясывал танец кельтского воина на кирпичной стене и продолжал распевать оскорбления соперникам. …Сколько сейчас времени?.. Внутреннее чувство достаточно ясно говорило Йорну, что сейчас пять двадцать утра, но он по привычке посмотрел на часы. И обмер. Потому как часы оказались единственным, во что была одета его левая рука. Искусственный эпидермис слабо переливался, отражая на поверхности иризирующих микрочешуек голубизну неба и заиндевелый блеск камней на тротуаре. Складки на черных джинсах тоже обросли белой изморозью. Йорн дернулся и сел, все еще чувствуя, как остатки мигренозного спазма искрят в виске и глазах. Оглянулся, чтобы точно сориентироваться. Вокруг – никого. Через дорогу полоса парка, раскинувшегося вдоль реки и владений Квинса, Тринити и Сэйнт Джонс, сзади – ледяная кирпичная стена Дарвин Колледжа. А непосредственно перед глазами Йорна – голый по пояс химерический торс, каковым торсом он пролежал на земле никак не меньше нескольких часов. Или?.. Йорн снова заозирался по сторонам, в тайной надежде увидеть поблизости куртку и свитер, которые совершенно точно были на нем надеты, когда он последний раз пребывал в сознании. Или?.. Леденящая мысль почти осязаемо проползла по его проясняющемуся разуму, как змий по Эдемскому саду после урагана: а что, если не было на самом деле никакого звонка от Уэнди? Что если он сам в каком-то психотическом приступе придумал ночной разговор, оделся лишь наполовину и поперся среди ночи невесть куда? Почему в Дарвин? Неужто к Себастьяну? А потом упал в обморок… Где телефон? Где студенческое удостоверение? Йорн почувствовал, наконец, насколько он продрог, и быстро поднялся с тротуара, принялся одной рукой растирать бок и одновременно шарить по карманам джинсов. Память ему ясно говорила, что он был в куртке, свитере и майке, когда выходил из кампуса. И телефон с документом он положил, как любой осмотрительный человек, в секретный карман куртки. Которая бесследно пропала. А внутренний голос повторял ехидно: «Йорн, ты можешь сколько угодно пытаться сваливать вину на себя, как будто временное помешательство – это более здравое объяснение данному дивному диву, но ты же прекрасно знаешь, что тебе не приснились плачущий шепот Уэнди на линии и ее полные отчаяния мольбы о помощи». Почему-то предположить, что он сошел с ума, было для ракшаса чуть менее болезненно, чем признать очевидную вещь: кто-то его раздел и ограбил, пока он валялся в обмороке. Йорну становилось слишком страшно перед мыслью, что некий индивид крайне сомнительных моральных принципов воспользовался его уязвимым состоянием столь дерзко. Тем более страшно было от того, что Йорн понятия не имел, кто этот индивид и какого мнения он остался об увиденном у Йорна под свитером. Только дурак, получив возможность как следует рассмотреть кожу студента Аланда, мог по-прежнему считать, что это блэкворк, даже если все зеленовато-голубые люминофоры химеры контрактировались и пропали от холода и спазма сосудов. – С-с-с… – Йорн наморщил нос и зашипел, когда локоть сильно засаднило, едва он начал растирать себе руки. – Что за…? – Йорн повернул левую руку и обнаружил неглубоко процарапанную на коже маленькую букву «W». Едва увидев это, Йорн вспыхнул таким жаром адреналина и негодования, что снова забыл про колючий утренний холод. – Да вы охуели совсем, ребята… Йорн в третий раз присмотрелся к городскому ландшафту, к растительным изгородями и прочим искусственным укрытиям, за которыми могли прятаться наблюдающие и покатывающиеся со смеху пранкстеры. Впрочем, без очков Йорн слишком плохо видел, чтобы их обнаружить, даже если они и засели неподалеку на территории Квинса. Йорн взглянул на стену, на стихшую ненадолго токующую синичку, которая прыгала по кирпичам у него над головой. И побежал обратно домой, представляя, как станет разделывать в душевой кабине изуродованный труп девочки Уэнди Райт. Йорну всегда почему-то хотелось попробовать конину и человеческое мясо. Еще, пожалуй, мамонта, но за приемлемую цену мамонтятину можно было купить только в Московии или Сибирской республике, где генновосстановленных зверей разводили в значительных количествах. Ноги в местах переломов сильно ныли, Йорну хотелось как можно скорее добраться до колледжа, но через каждую сотню метров он был вынужден переходить на шаг, а то и вовсе останавливаться. Скорее всего, сказалась ночь, проведенная на тротуаре. Едва Йорн останавливался, как его начинало трясти от холода. …Как бы не свалиться с воспалением легких… Когда первая волна ярости немного схлынула, и Йорн чуть-чуть угомонил нервы – уже несколько лет, как раздолбанные в мочало – наступило частичное отрезвление ума, Йорн принялся сопоставлять факты. Он никак не мог поверить, что пигалица со сколиозной спиной, за милю источавшая аромат адреналина и социальной неловкости, была способна провернуть аферу эдакого масштаба. Кроме того, она должна была вступить в преступный сговор с сообщниками – Уэнди ведь не могла заранее знать, что Йорн сам вырубится и отдаст себя на поругание. Он снова сделал страшное лицо и осмотрел свой обесчещенный локоть. …Кинули бригадой… Такой поворот событий означает, что исходный план был другим… Менее борзым и разбойным? Они хотя бы немного соображают, что делают, оставляя обморочного человека наполовину раздетым на тротуаре в феврале? До какой степени должна доходить глупость или беспричинная ненависть Уэнди к соседу по общаге? Просто соседу, мать ее! Который с ней лишь здоровается через плечо! Неужели девочку настолько возмутило южноафриканское вино от Джоан Б., которое якобы производится рабским трудом? Ведь выбрала неловкий момент, когда Йорн сидел на кухне с девушкой – точнее сказать, свербигузка посчитала что Крис – его девушка, – театрально погрузилась в утробу холодильника, а вынырнув, разразилась гневной филиппикой. А нынче решила наглядно продемонстрировать как больно, страшно и холодно рабам в Южной Африке… Многие факты сходились, но все равно от Уэнди Йорн такого ожидать не мог. Впрочем, Йорн и от Серенити не мог никак ожидать обвинения в попытке ее изнасиловать. Йорн свернул на Ку Фенз, чтобы никого не встретить по дороге, прошел по тропинке вдоль луга за стеной колледжа. Ему не терпелось встретить Уэнди и взглянуть ей, наконец, в глаза, а потом… Навязчиво представлялась, как он ей мог бы врезать по лицу. Даже не нужно кулаком, просто внешней стороной кисти – расслабляешь в нужный момент мышцы, и эффект получается, как от кистеня… Девочка отлетает на пол, нос сломан, передние зубы выбиты, хлещет кровища… Йорн зажмурился раздраженно и болезненно, ступая по индевелой траве, приветливо сверкавшей мелкими бриллиантами росы в рассветных розовых лучах. Выдохнул паром, подпрыгнул, схватился за край шершавой стены, подтянулся. На самом деле он даже не представлял, что скажет Уэнди при встрече. Как повести диалог конструктивно? Как объяснить, что она поступила, политкорректно выражаясь, нехорошо? Обращаться в администрацию университета? Не смешите. Никаких доказательств, кроме косвенных – лишь одна большая, беспричинная, человеческая склока. …Ч-черт… как же холодно… Надо срочно под душ… Ах ты ж… блядь… Йорн вспомнил, что его не только раздели, но и обокрали. А окно в своей комнате на первом этаже он предусмотрительно запер перед уходом – от греха, чтобы не проникли злоумышленники. Время – пять сорок пять. Вэй, Жин-Хо, Ник по кличке «Санта» или девчонки – к кому ломиться на рассвете в таком виде á la атлетический юноша из рекламы парфюма, отвергающий идею ношения одежды выше линии лобкового оволосения? Поразмыслив, Йорн решил, что Вэй, китайский студент-микробиолог, хоть он и любитель посплетничать, будет самый простодушный и добронравный из обитателей этажа. И он такой же слепошарый, как Йорн. Если открыть дверь оперативно и сразу занырнуть в комнату, то, вероятно, удастся избежать необратимых последствий для психики гомосапиенса. Камеры еще эти чертовы в коридоре… – Вэй! – Йорн тихо постучал костяшками пальцев по раме окна. Никакого ответа. – Вэй! М-мать твою… Вэй! – рявкнул Йорн и оглянулся, ударил ладонью, оставив запотелый отпечаток на стекле. В комнате шевеление. Тяжелая синяя штора отодвинулась, и Йорн видел, как взлохмаченный китаец вздрогнул, узрев силуэт, охваченный розовыми перстами Авроры. Вэй протер один глаз и заморгал, силясь сообразить, что происходит. – Вэй! Это я! Открой входную дверь, будь другом! – прошипел Йорн. На другом конце сада послышалось шевеление – не то садовник, не то портер. – Ты офигел? – пробурчал студент. – Ты бухал, что ли? – Да блядь! – вырвалось у Йорна. – Мне тебе через окно рассказывать? Открой дверь… – зарычал он, скаля клыки, – пожалуйста… впусти меня. – Ща, ладно… – Вэй задернул штору и полусонно поплелся из комнаты. Замок входной двери Уильям Стоун Билдинг пискнул, и ракшас влетел в теплое, по-казенному уютное помещение восьмиэтажного корпуса. – Карточку дай свою на секунду, – Йорн хотел взять напором и бесцеремонностью, как советовал Никколо Макиавелли, потому что Вэй, если начнет задавать вопросы, то точно не даст. – Какую? – автоматически спросил Вэй, пораженно оглядывая Йорна. – Карту-ключ. – Зачем? – Взглянуть на секунду. – А… Йорн выхватил из рук протянутую карту и, даже не взглянув на нее, пошел к двери в свою комнату. Вэй побежал следом, причем Йорн почти осязаемо ощутил его взгляд, приклеившийся к иризирующим узорам на искусственно пересаженной коже. На спине, заднице и ногах с внешней стороны эти рептильи размывы крапин и тончайших сеток стали особенно заметны в последние пару лет. Как это выдать за татуировку? … Не зли меня только сейчас… очень прошу… Йорн воткнул карту в щель двери и принялся выдавливать язычок замка из паза. – Йорн! Ну ты чего делаешь! Ты мне сейчас карточку пополам сломаешь! – взмолился Вэй. – Ты сказал, что посмотреть тебе надо… – Не сломаю, – прорычал ракшас. – Если говорить под руку не будешь, – Йорн никак не мог попасть картой в нужное место, и ему казалось, что ничего не получается из-за стоящего рядом и ошарашенно глядящего на него соседа. – Бли-ин… – Чего «блин-то»? – огрызнулся Йорн. – Сейчас все сделаю… – Ну сломаешь же, не гни ее так! – канючил Вэй. – Где твоя-то? И тебе так не… холодно на улице было? – осторожно прибавил он и поднял левую бровь. – Вэй, вот ты умный парень, критически мыслишь, сопоставляешь разрозненные факты, соединяешь их в причинно-следственные цепочки. Ты в самом деле не вкуриваешь, что неприятность у меня произошла? – Йорн полыхнул на своего спасителя ледяным взором. – Может, по-другому как-то открыть? – пискнул китаец. – У тебя есть лист бумаги? – Есть, конечно! – А силиконовый спрей? – осклабился Йорн. – Откуда? Зачем? – Вот если нет, тогда не бухти, по-другому не получится… – Слушай, а ты говорил, что у тебя ожоги… Йорн раздул ноздри и скривил губы. Почему китайцы не стесняются задавать вопросы про зарплату, профессию родителей и ожоги? Лучше бы Вэй перенял английскую традицию заткнуть язык в задницу и фигеть молча. …З-зараза, открывайся уже… Навык, что ли потерял?.. Или руки обморозил... – Ожоги тоже… – неопределенно прошипел Йорн, не поворачивая лица к Вэю. – Уже пятнадцать лет залатываю… – Ты поэтому такую татуху сделал? – Да. – А как родители к этому относятся? Ты прямо все зататуировал вот таким вот… черным? – Нормально они относятся… Да, все зататуировал… – И там тоже? – Нет, блядь, «там» отбелил! – закипая прорычал Йорн. – Это дорого, наверное?.. Оно прямо… Вау, не видел никогда такого. Раздался треск, от которого на лице Вэя отразилось выражение, будто ему вырвали ноготь плоскогубцами. Тут же щелкнул замок, и дверь комнаты растворилась. – Вот, держи, я же говорил, что не сломаю, – Йорн протянул ему обратно карту, испещренную царапинами. – В следующий раз не дам. – Вэй, масштабируй свое деяние: ты человеку жизнь спас, – отозвался Йорн, проскальзывая в свою комнату. – Спасибо! – крикнул он из-за двери. – Мать твою за ногу… Вэй что-то пробурчал в ответ. Потом было слышно, как захлопнулась дверь его комнаты. …Господи, как холодно-то… Чаю мне… или коньяку перорально… Чаю с коньяком… А можно и яду… Никотину каплю… Черт, почему законы квантовой физики не велят одновременно курить и принимать душ?… Стоя под горячими струями воды и кашляя из-за резких перепадов температуры, Йорн немного успокаивался, отчего мысли его о ночном происшествии приняли более стройный, созерцательный, хотя и не менее мрачный, характер. Если предположить, что главная подозреваемая все же непричастна и сможет развеять его жесточайшие подозрения, все равно остается индивид, поглумившийся над распластанным на мостовой молодым человеком – молодым человеком, как Йорну хотелось верить, достаточно порядочного внешнего вида. Не ради же куртки и свитера это было проделано, учитывая еще и странную отметину «W». Wendy-fucking-Wright! …Совпадение или тупость совершенно непролазная, как Фенские болота?.. Глупость или предательство?.. Или эпопты стеклопорошковых мистерий? У этих людей вообще, как известно, демоны в голове сношаются… Йорн со злостью ударил рукой по кафельным плиткам стены. Потоки воды бурно стекали в сливное отверстие в полу, закручивались в нем воронкой. Почему-то зрелище уносящейся в канализацию воды вызывало у Йорна легкую жуть, словно под белым блестящим фасадом лежало царство мрака и теней, смотревшее ему в лицо единственным пустым и черным глазом… … У людей… м-да… Неужели история будет продолжаться даже здесь? Только запланировал перебраться в компанию поприличнее… Больше всего Йорн ненавидел ощущение непредсказуемой и беспричинной злонамеренности в человеческой натуре, которое глубоко укоренилось в нем после первого агрессивного столкновения с пацанами из Стивениджской муниципальной школы. Тогда Йорну было тринадцать лет. Цеплялись к нему давно, потому что ракшас появился в школе несколько раз во время семестровых тестов, оставил неизгладимое впечатление, а потом таинственно исчез, всем видом показав, что не намерен снисходить до контактов. Но очень скоро его нашли те, кому все же не терпелось пообщаться. Ведь Уэнди тоже не нравилось, что до нее никак не снизойдут, Йорн это чувствовал. …Еще этого не хватало…