Editorial

      Пятница       Вокруг Аббаккио в кампусе пусто, темно и поздно, занятия давно закончились, все студенты разошлись по домам или в город на ночь. С тех пор как он начал работать охранником в Неаполе, Аббаккио выбивают из сил поздние смены. Половине его нравится тишина и пустота, но другая половина остается начеку, прислушиваясь к любым звукам.       Сегодня ночью он слышит только стрекотание насекомых, шум машин вдалеке, Тирренское море на западе... и еще один звук, который он не может определить. Он прерывистый, какое-то негромкое шипение, доносящееся с паузами. Аббаккио следует за шумом, направляясь к инженерному комплексу. Кто-то разрисовал жуками все училище. Может быть, то, что он слышит, – это…       Он останавливается на дорожке, когда его внимание привлекает вспышка белой одежды.       Бруно. Ты тоже все еще в кампусе. Неудивительно.       Он смотрит, как Бруно обходит здание сбоку, и идет следом.       Подойдя ближе, он слышит голос Бруно, четкий и ровный. Такой голос заставляет Аббаккио всегда прислушиваться. – Значит, это ты, – говорит Бруно кому-то.       Аббаккио ускоряет шаг, чтобы догнать его. Бруно все еще несет свою сумку, вероятно, только что покинув свой кабинет на ночь, а может и гуляет по кампусу один, просто так.       Шипящий звук прекратился. – Полагаю, я бы тоже не сказал, что это сделал ты, – говорит Бруно.       С кем ты разговариваешь? Со студентом, да? Тот вандал. Ты нашел его. Конечно же.       Аббаккио замедляет шаг, как раз в тот момент, когда в поле зрения появляется Бруно и еще один человек, стоящий в свете фонаря. – Профессор, – окликает он, не забывая при этом позвать Бруно по званию, когда на дежурстве присутствует еще кто-то. Студент – блондин, лет двадцати, с рюкзаком на плече – скрывается в тени соседней площадки.       Аббаккио смотрит на стену, освещенную лампой. Блестит муха, нарисованная новой белой краской, должно быть, только что из баллончика.       Он поворачивается к Бруно, который одаривает его одной из тех приятных, профессиональных улыбок, которые он демонстрирует чаще всего. Это не настоящая его улыбка, но Аббаккио этого достаточно. – Еще одна размалевка, – говорит Аббаккио, – есть здесь что-то, что мне нужно знать?       Но он уже знает, что ответит Бруно. Он знает Бруно достаточно давно, чтобы понять, что означает этот его взгляд. Его глаза светятся необычным, ярким голубым светом, ловя лучи света от фонаря наверху.       Пожалуйста, Бруно. Ради тебя... только не снова.       Бруно отвечает многозначительно. – Ничего особенного, – говорит он, убедившись, что тот незнакомец услышал его, пока бежит через площадь, – я случайно проходил мимо, когда студент смотрел на стену, – Бруно входит в центр освещенного фонарем круга, складывает руки на груди и глядит на муху на стене.       Аббаккио вздыхает и подходит к нему ближе. – Буччеллати. – Хм? – Бруно поворачивает голову, чтобы посмотреть на него.       Аббаккио показывает на стену. – Краска свежая, – Бруно только приглаживает челку, и Аббаккио снова вздыхает, – даже будь это не так, я бы не ожидал от тебя ничего другого. Из тебя лжец никакущий.       Бруно снова хмыкает. – Ты хотел убедиться, что он знает, что может тебе доверять. Ты не сдал его мне. – Конечно, нет, – Бруно пожимает плечами, слишком непринужденно, – это всего лишь аэрозольная краска. – Буччеллати, – Бруно снова встречается с ним взглядом, и Аббаккио почти видит себя в них, – ты сделаешь это снова, – говорит он, – разве я не прав? – Бруно молчит, и Леоне добавляет, – у тебя что-то щелкнет в голове, и ты попытаешься помочь пацану.       Бруно медленно поворачивается обратно к картине. – Сначала мне нужно узнать о нем побольше.       Аббаккио уже слышал эту фразу. Она сжимает ему горло, и он вынужден сглотнуть. – В ту ночь ты был в шоке, – пробормотал он, – и все равно упомянул о моих мотивах. Потому что они у нас были одинаковые.       Та ночь проносится в его голове: ощущение ручки в его руке, то зрелище на земле, голос Бруно, такой ровный, что почти успокаивал, но страдание в его глазах – самое выразительное, что у него только было. – Конечно, – отвечает Бруно, – и у нас все по-прежнему.       Аббаккио прочищает горло, поправляя форменную фуражку. – Ты опять заснул за столом?       Бруно должен был вернуться домой еще несколько часов назад, но за последние три года, с тех пор как они познакомились, поздние часы ни разу не помешали ему остаться в кампусе до ночи.       Бруно поправляет сумку на плече. – Мм. Может быть, на минутку. – Еще раз повторяю, – говорит Аббаккио, тщательно выговаривая слова, – ты можешь забрать работу домой. Ничего плохого не случится, если ты это сделаешь. Я... – «обещаю» почти говорит он, но не говорит. Да как он может?       Бруно просто смотрит на него с воспоминаниями в глазах.       Бруно задерживается в своем кабинете допоздна по двум причинам. Первая – потому что это заставляет его работать. Он не может просто лечь в постель, если устал, поэтому считает, что может продолжить работу. В течение дня он проводит так много времени со своими студентами, что все его оценки, планирование и личные исследования остаются на потом, когда занятия и рабочие часы заканчиваются. И поэтому время от времени он засыпает за собственной работой.       Вторая причина заключается в том, что он все еще на взводе и остается начеку, прислушиваясь к чему-то. Как будто, если он здесь, то на этот раз сможет все предотвратить.       Аббаккио опускает голову, глядя в пол. – Ты же знаешь, что я сейчас тебе скажу. Ты слишком много работаешь... – И я ценю это, Леоне.       Собственное имя заставляет Аббаккио закрыть рот. Он называл Бруно «профессором» из-за студента, а в остальное время пользовался лишь фамилией Бруно. Когда-нибудь он попробует произнести имя Бруно вслух, не только перед наполовину наполненным бокалом вина в своей пустой квартире.       Он вздыхает еще раз. – Не засиживайся допоздна, Буччеллати.       Бруно одаривает его еще одной улыбкой. – Сегодня выходные.       А выходные как раз дают тебе много времени, чтоб этому научиться. – Я в курсе, – говорит Аббаккио, закрывая глаза, – тебя не переубедить, если ты уже что-то решил.       А ты всегда что-то решаешь. Удивительно, что со времен Наранчи прошло столько времени. – Леоне.       Аббаккио заставляет себя открыть глаза. – Я благодарен тебе за заботу обо мне. Всегда был благодарен.       Аббаккио делает паузу, кивает ему. Отворачивается, снова сглатывая. – Господи, как же я ненавижу жуков, – бормочет он, глядя на муху, – какая гадость.       Бруно улыбается, на этот раз гораздо искренне. – Но она чего-то стоит.       Аббаккио смотрит на Бруно, разглядывающего стену, затем оглядывается, чтобы увидеть, что близлежащая площадь пуста, а студент давно ушел.

–

      Следующая пятница       Когда Аббаккио приходит вечером, входная дверь Бруно заперта. Бруно, должно быть, еще некоторое время побудет в своем кабинете, но он пригласил Аббаккио сегодня на чай, так что Аббаккио, конечно же, пришел. Он лезет в карман за копией ключа, которую Бруно разрешил ему оставить у себя много лет назад. Возьми его с собой, Леоне. Ты уверен? Ты здесь всегда желанный гость. Для тебя моя дверь всегда открыта.       Бруно не понимает, как он все это преподносит. Как он заставляет Аббаккио чувствовать себя.       Он открывает ключом дверь и входит в квартиру Бруно, закрывая ее за собой и включая свет. Он вешает пиджак на спинку одного из обеденных стульев и идет к проигрывателю Бруно. Когда они познакомились, у Бруно, любителя джаза, из классической музыки была только одна пластинка Вивальди. Теперь у него их гораздо больше. Аббаккио просматривает полку с пластинками, перебирая их, пока не находит Монтеверди, своего любимца. Прежде чем поставить пластинку, он слегка отодвигает с полки альбом Майлза Дэвиса, готовый сменить музыку на плавную трубу, когда Бруно вернется домой.       Когда начинает играть первая часть Монтеверди, Аббаккио окидывает взглядом дом Бруно. В нем царит традиционная, теплая атмосфера, как будто Аббаккио представляет себе сердце Бруно изнутри. В его сознании четко воспроизводятся моменты: фигура Бруно, передвигающегося по первому этажу. Бруно готовит завтрак на двоих при мягком свете из кухонного окна, а Аббаккио ждет в дальнем углу дивана, наблюдая за работой Бруно и слушая, как он напевает какую-то песню Чета Бейкера, пока она играет. Бруно, стоя на цыпочках перед стеной, держал в раме новую работу и спрашивал: «Ровно? Вот так?». А Аббаккио стоял в стороне, скрестив руки, наблюдая за движениями талии Бруно, и вслепую отвечал: «Да. Все прекрасно».       Его взгляд скользит в сторону лестницы, ведущей на чердак, где находятся кровать и ванная Бруно. Не задумываясь, мысленно уносясь в прошлое, он поднимается наверх.       Через дверной проем видна ванная комната, которой он пользовался множество раз, и она безупречна. Шкаф приоткрыт, видна белая одежда Бруно. Кровать аккуратно заправлена, белые простыни разглажены, плед сложен симметрично. На подушке, где спит Бруно, одна прядь черных волос выделяется, как тонкий штрих каллиграфической туши. Аббаккио мог бы поднять ее, но он никогда не прикасался к кровати Бруно.       Внезапно почувствовав себя незваным гостем, хотя он прожил в этом доме несколько месяцев, он возвращается обратно, к дивану. Один из углов принадлежит ему – место, где он всегда сидит, место, где он привык отдыхать по ночам. Он устраивается поудобнее, облокачивается на руку и расслабляется, закрывая глаза, чтобы послушать оркестр и подождать.       Он снова открывает глаза, когда слышит голос Бруно, приближающегося к входной двери. Замок поворачивается, и Бруно говорит: – Добро пожаловать.       Аббаккио не успевает ничего понять, как в комнату заходит блондин, студент с прошлой недели, опередивший Бруно. Рюкзак у него на плече, лицо хмурое, он оглядывает комнату, прежде чем замечает Аббаккио. Он кивает, но затем останавливается и смотрит в глаза Аббаккио, понимая, кто это. – Охранник с той ночи, – говорит он. – «Художник», – отвечает Аббаккио. Он опускает взгляд на Бруно, стоящего позади парня. – Леоне, – говорит Бруно, закрывая дверь, – это Джорно Джованна, один из наших студентов. Джорно, это Леоне Аббаккио, мой друг.       Аббаккио не замечает, как слово «друг» тяжело перекатывается в его черепе, пока он наблюдает за тем, как Бруно направляется к кухне. Должно быть, Бруно уже хотя бы раз разговаривал с Джорно, чтобы тот пришел сюда по просьбе Бруно. Бруно невозможно отказать, но, судя по его поведению, Джорно, возможно, и согласился бы.       И Бруно позаботился о том, чтобы пригласить Аббаккио именно в тот вечер, когда он привел Джорно. Или же это просто ужасное совпадение.       Кто знает, как долго это будет продолжаться? Кто знает, почему Бруно хочет познакомить его с Джорно так скоро? С Фуго Бруно почти все держал между собой и студентом. Кое-чем он поделился с Аббаккио, но Аббаккио не встречался с Фуго до тех пор, пока Бруно не посчитал, что он завершил то, что нужно. Как вариант, Бруно представил Наранчу вскоре после того, как Фуго привел его к нему, а Наранча был как раз из тех, кто легко ладит с людьми, даже с Аббаккио. Но Джорно отличается от обоих. Судя по его поведению, он явно не такой открытый человек, как Наранча, но и не такой закрепощенный, каким был Фуго к моменту встречи с Аббаккио. Бруно чего-то хочет.       Опять. Вот и еще больше твоего времени утекает сквозь мои пальцы.       Но что бы Бруно ни нужно было сделать или чего бы он ни хотел, как бы Аббаккио ни хотел, он все равно послушается. Для Бруно... все, что угодно. – По-моему, Джорно еще не ел, – окликает их Бруно из кухни, – а ты?       Аббаккио тихонько хмыкает в ответ. Он встает с дивана и направляется к проигрывателю, чтобы сменить музыку на ту, которая нравится Бруно.       В конце одного неловкого общения Джорно Джованна – несмотря на свой возраст, все еще с сердцем угрюмого подростка – слишком резко закрывает дверь, выходя из дома Бруно, и Аббаккио только и успевает подумать: «Похоже, тебе правда нужна помощь, не так ли, малыш?». Именно поэтому Буччелати привел Джорно сюда, именно поэтому он попросил Аббаккио помочь присмотреть за ним. Джорно не заинтересован в том, чтобы за ним следили, а Аббаккио – в том, чтобы следить за ним, но если Бруно этого хочет...       Отчасти Аббаккио был бы удивлен, если бы Джорно когда-нибудь вернулся в кабинет Бруно после сегодняшнего вечера, но в глубине души он знает, что Бруно всегда получает то, о чем просит. Зачем мне это, профессор? – сказал Джорно, – сколько у вас может быть вопросов? Вы уже все знаете.       Аббаккио лучше других понимает, каково это.       Он опускает взгляд на полную чашку чая на журнальном столике, где напротив них сидел Джорно. – Славный малый, – говорит он, бросая взгляд на Буччеллати, сидящего на другом конце дивана.       Бруно вздыхает, не выпуская чашку из рук. – Он напоминает мне Фуго, когда я с ним познакомился. С ним трудно разговориться.       Аббаккио смотрит на свой чай, заваренный до темного цвета, его любимый сорт, который Бруно специально предложил Джорно. – Иногда ты немного уклончив в своих словах.       Бруно кивает. – Думаю, так будет лучше для него. Когда он сам начнет разбираться во всем, самостоятельно принимать решения, это окажет на него большее влияние, чем если бы я просто рассказывал ему о нем же. Он очень умный парень. – С Наранчей в прошлый раз было иначе, – говорит Аббаккио.       На периферии он видит улыбку Бруно. Буччеллати как-то сказал, что Аббаккио явно неравнодушен к Наранче, и он не смог найти слов, чтобы не согласиться. Наранча причинил Бруно наименьшие страдания: он сразу понял и принял все, что предлагал Бруно. Аббаккио жалеет, что не был таким, когда они с Буччеллати познакомились. И что он все еще может быть таким. – Наранча тоже умен, – говорит Бруно, – просто мне было удобнее быть с ним очень откровенным. У него всегда было такое открытое сердце, готовое смело отдавать себя и принимать других.       Для Аббаккио не было ни того, ни другого: ни недосказанности, которая нужна Джорно, ни абсолюта, который нужен Наранче. Он находился где-то посередине, нуждаясь как в ясных словах Бруно, так и в том, чтобы Бруно отдалился от него настолько, чтобы он сам пришел в себя. Единственное, чего он хотел, – это чтобы он лучше понял, в каких отношениях они сейчас состоят. Если между ними вообще может быть что-то большее, как он того хочет. – Что ж, – говорит он, – Джованна сохраняет ледяное спокойствие.       Бруно снова кивает, делая глоток чая. – При всем своем таланте и потенциале он вряд ли захочет, чтобы он остался незамеченным.       Твое тепло поможет ему. Твой свет. Я уж точно знаю. – Его отец – известное имя в биомедицине, – говорит Бруно. Аббаккио смотрит, как он ставит чашку, – в Лондоне. До недавнего времени Джорно преуспевал в изучении биомедицинской инженерии. Я предполагаю, что они отдалились друг от друга, и что он отправился в Англию, а это причина того, почему он такой, какой он сейчас. Теперь мне все становится понятно.       Конечно. В этом и заключается талант Бруно: экстраполяция¹. Знать все из очень малого. – Не сотвори себе кумира, – говорит Аббаккио.       Бруно хмыкает. – Если бы это вообще был кумир, – он качает головой, размышляя, – у Джорно есть внутренний локус контроля. Ему просто нужно вспомнить, как им пользоваться.       Ты веришь в то, что можешь контролировать свои обстоятельства, – сказал Бруно студенту, и Аббаккио понял, что он находится совсем на другом конце. По его мнению, с ним происходит то, что не зависит от судьбы, и его жизнь никогда бы не сложилась иначе, если бы он не встретил Бруно и не изменился благодаря ему, благодаря их обстоятельствам. Как бы Бруно ни хотелось сказать, что Аббаккио все сделал сам, для Аббаккио правда не может быть более противоположной. – Наверное, ты прав, – отвечает он. – Тебе не кажется это странным? – спрашивает его Бруно, – что я привожу сюда своих студентов?       Аббаккио осторожно поворачивается, чтобы заглянуть ему в глаза.       Бруно задал ему тот же вопрос, когда Джорно еще был здесь и обвинял Бруно в том, что его приглашение в дом было необычным и, возможно, неуместным. Тогда Аббаккио лишь махнул рукой, изображая беззаботность, словно ему было все равно, так или иначе. Но он хотел сказать «да». Джорно, Наранча, Фуго – он хотел сказать, что все это было странным каждый раз, когда Бруно приглашал кого-то из студентов в свое личное пространство за пределами кампуса. Но он также знает, что не стал бы этого делать, ведь Бруно привел и его сюда, попросил встретиться в собственном доме, хотя до этого они общались всего два раза. И как бы неловко Аббаккио ни было в первые несколько раз, когда они разговаривали, и в течение всего времени, пока он спал на этом диване, он никогда не чувствовал себя странно. Бруно предлагает компанию и беседу, и его намерения никогда не были иначе как благородными.       Если Аббаккио ревнует из-за того, что Бруно приводит в дом других людей, это не значит, что это неправильно.       И он даже не сильно возражает против Фуго, тихого и умного парня, который относится к Бруно с чрезмерным уважением. А к Наранче он и вправду привязался, хотя помогло то, что Наранча все время с ним разговаривал, а Бруно слегка улыбался и наклонял голову, мол, давай, он не укусит. Но пока что Джорно, похоже, ни то, ни другое. Аббаккио не понравилось, как Джорно разговаривал с Бруно, и он не видит, чтобы в ближайшее время он сам потеплел к Джорно или наоборот.       Но он никогда не скажет об этом вслух. Это разочаровало бы Бруно.       Он просто надеется, что Джорно быстро разберется со всем, что ему нужно. Бруно тратит слишком много времени на других и слишком мало – на себя. Аббаккио уже жалеет, что ему не достается большая доля того, что остается. – Нет, – отвечает он, перебирая пальцами чашку с чаем, – ничего странного. Наранча вел себя так, будто бывал здесь миллион раз.       Это вызывает у Бруно смех, в уголках его глаз появляются морщинки, и Аббаккио крепче сжимает чашку. – Спасибо, что поставил для меня эту пластинку. Знаешь, я люблю «In a Silent Way». Но ты мог бы оставить свою.       Аббаккио только пожимает плечами. – Она мне тоже нравится. Спасибо за чай.       Бруно тихонько хмыкает, держа лицо повернутым к Аббаккио. – Хочешь чего-нибудь еще?       Да. Он смотрит в глаза Бруно. Да. Я так многого хочу. Гораздо больше, чем я когда-либо осмелюсь попросить.       Он качает головой. – Этого достаточно.       Бруно встает с дивана и берет в руки свою чашку с чаем. – Ну, я сделаю себе пасту. Ты же меня знаешь, я, наверное, случайно сделаю слишком много. Скорее всего, на двоих.       Аббаккио наблюдает за тем, как он уходит на кухню, как делал это уже сотни раз. Наблюдает за изгибами тела Бруно, за плавным движением его волос, когда он тянется за кастрюлей в шкафчик.       Он тоже встает, прихватив с собой свою чашку, но оставив чашку Джорно. Он возьмет ее позже, пока Бруно не заметил, но не сейчас. – Тогда я накрою на стол.       Бруно оглядывается на него через плечо и улыбается.

–

      Следующая пятница       Он сказал слишком много.       Сегодня он сделал то, о чем просил Бруно: подошел к Джорно, когда случайно увидел его в кампусе, рисующего в одиночестве за столом. И не успел он опомниться, как попал под чары Бруно даже без его присутствия, открывая Джорно части себя, которыми не хотел делиться, помогая парню – или, по крайней мере, пытаясь это сделать, – даже не задумываясь. Упустить свой шанс... Позволь мне сказать тебе, Джованна, что от этого трудно оправиться. Я был офицером полиции. Теперь для меня все кончено.       И что хуже всего, Джорно, казалось, что-то знал или заметил. Как будто Джорно мог сказать, что между ним и Бруно существует нечто большее, чем просто случайная дружба или дружба в рамках работы. Или, по крайней мере, Аббаккио хочет, чтобы это было так. Ты уже был в его доме, – сказал Джорно, – у тебя есть ключ.       И все, что Аббаккио смог ответить, так это то, что он давно знаком с Бруно. Как жалко.       Если бы он мог сказать больше, чем это, он бы сказал? Если бы он мог сказать Джорно, что у него не просто так есть ключ, что он может приходить в дом Бруно в любое время, потому что они вместе, потому что он его...       Хватит. Ты просто друг.       Он закрывает глаза, подходя к зданию факультета психологии, снимает форменную фуражку и распускает волосы. Его смена на сегодня закончена. Еще до прихода сюда он знал, что свет в кабинете Бруно все еще горит.       Теперь он смотрит на него с высоты четырех этажей и вздрагивает от прохладного ночного ветерка.       Он покидает тусклый кампус, направляется внутрь здания и поднимается наверх.       У двери Бруно он стучит дважды и ждет, пока не услышит, как Бруно говорит: – Войдите.       Когда он входит, Бруно смотрит на него со странным выражением на лице – не потому, что обычно он не знает, кто такой Аббаккио, а потому, что всегда знает. На этот раз он как будто ожидал увидеть кого-то другого.       Это побуждает Аббаккио неуверенно сказать: – Это я.       Бруно тут же вежливо улыбается. – Конечно. У вас с Джорно просто похожий стук.       Аббаккио проглатывает презрительные слова. – Я видел его сегодня. – Правда? Ты нашел его в кампусе? – Да, – он смотрит, как Бруно откладывает свою работу, заходит внутрь, и садится на один из стульев напротив стола Бруно, – по случайному совпадению. – О чем вы двое говорили?       Аббаккио позволяет своим глазам блуждать по внезапно заинтересованному лицу Бруно. Он не собирался приходить сюда сегодня вечером. Он не хотел говорить с Бруно о Джорно и уж тем более не станет рассказывать Бруно о том, что он доверил ему. Он уже уверен, что мнение Бруно о нем может быть более высоким, что Бруно всегда будет помнить о тех ошибках, которые Аббаккио совершил в прошлом. – Он рисовал креветок в скетчбуке, – говорит он просто, избегая слов, которые могли бы что-то значить.       Но в глазах Бруно вспыхивает напряженное, нетерпеливое любопытство. – Так у него действительно есть скетчбук? Впервые я об этом слышу наверняка.       Аббаккио чувствует, как опускается в кресло. – Да, – молодец, что не проболтался. – Недавно я попросил его порисовать для меня, – говорит Бруно, – но он не смог погрузиться в работу, как я надеялся. В этот раз так же было, когда ты его нашел?       Аббаккио говорит себе, что не помнит. Он не обращал внимания. Не заметил. Больше ему нечего сказать о Джорно, уж извините. – Может быть. Он талантлив, – он смотрит в окно, на пустые дворы и крыши, на пустой, темный кампус. – Очень, – Бруно опирается локтями на стол, переплетая пальцы, – тогда я буду ждать того дня, когда он почувствует себя достаточно безопасно, чтобы показать мне скетчбук. Мне очень хочется увидеть, как он рисует.       Аббаккио переводит дыхание, затем негромко хмыкает. – Он собирался идти на занятия? – спрашивает Бруно.       Аббаккио поворачивается к нему. – Сказал, что пойдет в математический корпус. – Правда? Чтобы встретиться с Наранчей? – Могу предположить, что да.       Бруно кивает. – Наверное, у него есть курс математики, но я не решаюсь думать, что он виделся с профессором. Я надеюсь, что они с Наранчей поговорили, и надеюсь, что у них все прошло хорошо, – он откинулся в кресле, – сегодня я не разговаривал ни с Наранчей, ни с Фуго. Хотя ко мне на прием приходил еще один студент.       Паника заклокотала в горле Аббаккио. Еще один? Еще один студент, которому Бруно захочет помочь? Он спрашивает с неприкрытой осторожностью: – Что ему было нужно?       Бруно машет рукой. – У нее был вопрос по недавнему заданию. Это был короткий визит.       Слава богу. Господи, спасибо.       Он не может больше терять время. Осталось так мало.       Он вздыхает с облегчением, затем наклоняет подбородок к углу комнаты позади Бруно. – У тебя не играет музыка.       Бруно смотрит на свой CD-плеер. – Ты прав. Я, должно быть, забыл.       В футляре на молнии Бруно лежит новый диск, все еще в коробке и упаковке. – Ты купил новый альбом? – ему всегда нравится, когда Бруно говорит о музыке, которая ему нравится. Уж точно больше, чем разговоры о Джорно. – Купил, – Бруно идет за ним, возвращается в кресло и передает диск через стол, чтобы Аббаккио мог посмотреть на обложку, – не в моем обычном вкусе, но я решил попробовать.       Аббаккио опускает взгляд на диск. Джефф Бек, «Truth». Британский классический рок. Совершенно не в стиле Бруно.       Он почти сразу, инстинктивно, понимает, что это должно быть как-то связано с Джорно.       Он говорит: – Не слышал. – Может, мне проиграть? – предлагает Бруно, – это будет мое первое прослушивание.       Как бы Аббаккио ни хотелось впервые услышать альбом вместе с Бруно, ему слишком неприятно осознавать, что в конечном итоге это потом будет ассоциироваться с Джорно и напоминать о нем.       Он качает головой, кладет диск на стол и возвращает его Бруно. – Тебе пора домой. – Это только... – В десять сорок пять в пятницу вечером, – он поднимает взгляд от диска к лицу Бруно, – тебе в любом случае нужно больше спать, Буччеллати.       Бруно улыбается, наклоняясь чуть ближе. – Ты тоже все еще здесь, – мягко говорит он.       Конечно, он здесь. Конечно, они оба здесь. Эта особая потребность – память об одной ночи – то, что объединяет их больше всего на свете. То, чего нет ни у кого, кроме них.       Он кивает. – Тогда давай домой вместе.       Бруно слегка смеется, кивая в ответ на всю работу на своем столе. – Хорошо. Ты меня убедил. – Я отвезу тебя, – говорит Аббаккио, – если хочешь, – он начинает задерживать дыхание.       Он внимательно следит за тем, как Бруно ставит диск обратно на полку, чтобы использовать его в другой раз. Бруно поворачивается к нему, зачесывает волосы за ухо и говорит: – Хорошо. Спасибо.       Пока Бруно собирает свои вещи, Аббаккио молча выдыхает.

–

      Среда       Пока он ждет в кабинете охраны окончания своего перерыва, у него возникает внезапное ощущение, что кто-то говорит о нем. Его мысли сразу же находят Бруно, и он думает, не мог ли тот по какой-то причине упомянуть Аббаккио, с кем он мог говорить, что он мог сказать. Бруно должен быть сейчас в своем кабинете. Может быть, он с коллегой. Может, со студентом – Фуго или Наранчей. Или Джорно.       Он подносит слабую руку к краю фуражки, натягивает ее чуть ниже, еще больше ссутулившись в кресле.       Это просто предчувствие. Он выдает желаемое за действительное. Хочет, чтобы Бруно думал о нем.

–

      Четверг       Он представляет себе это. Стоит прямо за спиной Бруно. Проводит ладонями по его плечам и вниз по рукам, снимает с него белый пиджак и отбрасывает его в сторону. Расчесывает волосы, собранные в пучок у воротника, пока Бруно наклоняет голову набок и пытается расслабиться, закрывает глаза и обнажает шею. Прикасается к спине Бруно, слушает, как тот медленно вдыхает. Кропотливо потянувшись рукой к талии Бруно, слушая, как он вздыхает: «Спасибо. Я так устал». Наклониться к уху Бруно, так близко, что их губы почти соприкасаются, и сказать это. Просто сказать это.        Бруно. – Леоне.       Аббаккио наблюдает за ним с расстояния в несколько метров, снова стоя в гостиной дома Бруно. Они только что приехали из кампуса, он снова подвез их. Бруно оглядывается на него через плечо, снимая со спины белый пиджак. – Что? – спрашивает Аббаккио, снова возвращаясь в реальность. – Как работа? – Отлично.       Бруно идет в столовую, аккуратно вешая пиджак на спинку стула. Позже он отнесет его наверх и повесит в шкаф. – А вчера?       У меня было странное чувство, что, возможно, ты думаешь обо мне так же, как я...       Он кивает. – Хорошо. Ничего примечательного, я думаю.       Бруно улыбается ему из-за стола. – Полагаю, это хорошо.       Он снова кивает. И так всегда. – А твоя?       Бруно хмыкает, отворачиваясь в сторону кухни. – Чай? Вино?       Время от времени Бруно все еще уклончив с ним. Он ненавидит это каждый раз. Это всегда что-то значит. – Буччеллати, – он ждет, пока Бруно снова посмотрит на него, – что такое?       Бруно вздыхает, прислонившись спиной к стойке и аккуратно сложив руки на груди. – Джорно встретил меня сегодня в моем кабинете.       Точно. Конечно. Глупо было с его стороны не предположить этого заранее. – И что? – Между нами есть определенная закономерность, – говорит ему Бруно, – мы начинаем на хорошей ноте, если не на неловкой, поскольку ему трудно открыться, но все может очень быстро измениться. Мы говорили о музыке...       Об альбоме, который ты купил, чтобы он тебе доверял. Который ты выбрал, потому что тебе небезразличны его чувства. – И о художниках, которые нам нравятся. Но он напрягся, когда я упомянул его профессора, причем не в обвинительном ключе, а просто вскользь. Его защитная реакция превалирует над всем остальным. Я пытаюсь понять, как это преодолеть. С Фуго было иначе.       Аббаккио наблюдает за тем, как Бруно переминается с ноги на ногу, а его руки ненадолго упираются в бока в знак малейшей неуверенности. Если бы они находились ближе друг к другу, Аббаккио мог бы видеть его глаза, чтобы понять, что он действительно чувствует. Но с того места, где они стоят, Бруно может прикрывать свои эмоции профессионализмом, как и всегда.       Он хочет, чтобы Бруно признал, что растерян, что не знает, что делать. Что он устал, измучен и что ему нужен кто-то, на кого можно опереться головой и сердцем. Он хочет, чтобы Бруно признался ему. В чем-нибудь по-настоящему важном. – Зашла речь о моем отце, – говорит Бруно. – Твоем отце? – Аббаккио нахмуривает брови. Он лично поговорит с мальцом, если тот скажет что-нибудь негативное или оскорбительное о Паоло Буччеллати, – он сказал что-то плохое?       Бруно мягко улыбается ему, а затем качает головой. – Нет. Спасибо, – он зачесывает волосы за ухо и смотрит вперед через кухню, – тебя тоже упоминал.       Аббаккио замечает, что его собственное сердцебиение участилось. Значит, кто-то говорил о нем. Джорно и, конечно, Бруно тоже.       Он хочет спросить, почему, о чем. Но он слишком медлит, слишком боится, и Бруно продолжает. – А потом он показал мне свой скетчбук, – Бруно отталкивается от стойки и говорит, проходя обратно в гостиную, – он так талантлив. Его потенциал огромен. И, открыв эту дверь, он открыл другие. Он признался в своем прошлом с отцом.       Он останавливается, стоя достаточно близко, чтобы Аббаккио мог лучше его видеть, но не настолько близко, чтобы протянуть руку и коснуться. Аббаккио и не собирался этого делать, как бы ему ни хотелось. – Мы оба наговорили лишнего, – говорит Бруно, глядя на пустой журнальный столик, – он был разочарован мной, а я расстроился из-за некоторых вещей, которые он сказал.       Что он сказал? О ком? – Я уверен, что все, что ты ему сказал, было чем-то хорошим, – слепо пытается успокоить его Аббаккио, – я не думаю, что ты можешь быть грубым. – Я огрызнулся на него.       О его отце? О твоем? Или... обо мне?       Он знает, что Бруно не любит слишком много рассказывать о своих разговорах со студентами, по крайней мере, когда они не очень откровенны с ним. Но что Джорно говорил об Аббаккио? Почему он всплыл в их разговоре? Была ли это просто логистика, например, когда Аббаккио был здесь, в этом доме, в тот день, когда Бруно привел Джорно? Или это было что-то другое – что-то, связанное с разговором, который они с Джорно вели наедине за столиком на улице? Когда Аббаккио сказал гораздо больше, чем хотел?       Часть Аббаккио желает, чтобы Бруно рассказал ему больше подробностей, а другая часть – чтобы Бруно вообще перестал говорить о Джорно Джованне.       Аббаккио осторожно спрашивает: – Из-за чего ты с ним так?       Бруно переводит взгляд на него и задерживает его на неловко отстраненном мгновении. – Я... мне трудно сказать, – он поворачивается лицом к Аббаккио, все еще держа себя в руках, – прости, что не могу ответить. Я не знаю, честно.       Это заставляет Аббаккио еще больше задуматься. Честное признание, даже если оно не поможет Аббаккио понять что-то лучше. – Все в порядке, – говорит он.       Бруно не сводит с него ровного взгляда. Блики от верхнего света люстры режут глаза Бруно, не позволяя Аббаккио разглядеть его как следует. – Ты очень умный, Леоне, – говорит Бруно, – и очень добрый.       Аббаккио сглатывает и беспокойно переминается с ноги на ногу. Почему Бруно говорит это? Что должно произойти? – Спасибо, – говорит он, – хотя в сравнении с тобой в это трудно поверить.       Он говорит это как бы в шутку, неловкие слова сами собой слетают с языка, ведь Бруно намного умнее и добрее его. Но Бруно только смотрит на него – тем напряженным взглядом, который бывает у него, когда он действительно пытается что-то прочесть, действительно пытается что-то понять.       Аббаккио снова настороженно оглядывается. Он думал, что Бруно уже давно все о нем понял. – Мое мнение, – тихо говорит Бруно. – Что? – воздух вокруг них слишком тихий, кажется, что снаружи, в Неаполе тихо. – Ты доверяешь моему мнению? – Конечно, – тут же отвечает он. Он ждет, надеясь, что Бруно скажет что-нибудь еще, чтобы снять с него это давление, но Бруно молчит, – я доверяю тебе с той ночи, – добавляет он, нуждаясь в том, чтобы слова были произнесены.       Бруно продолжает смотреть на него, почти не двигаясь. – Да. Я тоже.       Аббаккио снова сглатывает, чувствуя, что горло вот-вот треснет. – Что... случилось?       Казалось бы, это неловкое молчание нарушается. Бруно делает вдох, качает головой и наконец на мгновение отводит взгляд. – Ничего особенного. Просто в последнее время мне о многом приходится думать, – он снова вежливо улыбается Аббаккио, снова заправляет волосы за ухо, но они падают вперед, – уже поздно, да? Возможно, ты был прав, когда говорил, что мне нужно больше спать.       Не понимая, что Бруно хочет или должен знать, не понимая, что за напряжение между ними возникло, Аббаккио может сказать только: – Да. – Спасибо, что подвез меня.       Что это такое? – Ты бы остался в кабинете навсегда, если бы я этого не сделал. – Может, и так.       Что мы делаем? – Наверное... тогда спокойной ночи. – Я уверен. Увидимся завтра.       Почему ты меня не впускаешь?       Он кивает Бруно, уверенный, что они увидятся завтра или очень скоро. Они редко проводят два дня, не видя друг друга по стечению обстоятельств или по собственной воле. Так уж сложилось между ними, вот уже три года, всегда. Так почему же возникает ощущение, что что-то должно измениться?       Он поднимает руку, собираясь уходить, и Бруно машет ему в ответ.       Выйдя в ночь, он идет к своей машине, на которой ездит по кампусу, и в одиночестве садится за руль, наблюдая, как ключи качаются в замке зажигания.       Он должен знать, что все это значит. У него есть глубокое чувство, что он должен что-то знать о том, о чем думал Бруно. Но он не умеет разбираться в чужих мыслях, как Бруно. Единственные мысли, которые он знает абсолютно точно и которые он разделяет с Бруно, – это мысли о той ночи.       Той ночи.       Он закрывает глаза и один раз качает головой. Открыв их снова, он тянется к радио.