My fateful

— Просыпайся… Вставай…

Уже пора.

— Засоня, все выходные проспишь. А я что делать буду? Скучать что ль. Кошка пробежала от ног до макушки головы Достоевского, хлестнув жёстким длинным хвостом прямо по лбу. — Встаю я…

Тридцатое декабря.

***

На улице снег. Огромными хлопьями стелились на потрескавшийся асфальт снежинки, покрывая голые деревья, сверкающие вывески магазинов, машины и скамейки. Начало темнеть ещё около четырёх, в семь же было совсем, как ночью. Небо мутнистое — как в болото глядишь. Да только Луна робко пробиралась сквозь снежные плотные тучи, стараясь осветить все уголки большого города. Фонари тёплым светом грели оживлённые улочки, заботливо украшенные к новому году, в воздухе витала атмосфера наступающего торжества. Зимняя страна чудес, как кусок льда, в котором таится жгучее пламя, а внутри кипит своя жизнь. Когда доберёшься до самого ядра, почувствуешь охватывающий разум жар. — Ты все зачёты получил? — Да, слава Богу. Ещё три дня назад. — Хорошо, тогда об учёбе больше не будем, — предложил Гоголь, — мы почти дошли. Честно, я бы хотел кофе, но тут всё слишком дорого. Или чизкейк… Или пирог. Парень пару раз шмыгнул носом от холода и посмотрел наверх. Вид вольно падающих снежинок восхищал и вызывал детский восторг, заставляя открыть рот и с высунутым языком ловить их прямо среди оживленного потока людей. — Скажи мне, — зевая, начал Фёдор, хватая рукав куртки Николая, — ты меня зачем так рано поднял? — Как «зачем»? Чтобы насладиться свободным днём, выходной же. Разве не приятно смотреть на всё, что происходит вокруг тебя, перед праздником? Гоголь спокойно высвободил свой рукав из лёгкой хватки, взяв парня под руку, чтобы, держась, сохранять ровную походку и прочно идти по земле. Замёрзшие дорожки вот уже как пару часов назад замело снегом, скрывая участки коварного льда, на котором если и упадёшь, расшибёшь всю спину. Гул со всех сторон был достаточно громким даже для тех, кто был одет в шапку. Фёдор снял свою ушанку, чтобы не переспрашивать по несколько раз все то, что он запросто мог слышать без неё. — На днях я купил нам два билета в кино, — нерасторопно начал Коля, оттащив Достоевского в сторону, — хотел взять на завтрашний сеанс, на дату нашего пятимесячного знакомства, знаешь… Он нервно усмехнулся, заметно смущаясь, чем выдавал его бегающий из стороны в сторону взгляд, руки, которые некуда было деть, покусывание губ. — Вот и настало время, дорогой. Гоголь достал две маленькие цветастые бумажки, словно из ниоткуда, как умелый фокусник, но даже при таком раскладе его очень близкий сосед по комнате не старался разгадать секрет трюка, продолжая смотреть в сверкающие глаза. — Вот уж не думал, что ты будешь уделять этому такое внимание, — улыбаясь, удивился Федя, — я даже забыл. — Что? То есть для меня подарка не будет? Достоевский с умилением смотрел на обиженный вид парня спереди, понимая, что всерьёз на него обижаться Гоголь точно не стал бы. И ни его поднятые домиком тонкие брови, ни даже насупившееся лицо не вводили в заблуждение Фёдора, потому что тот точно знал: его хотят вывести на чувство угрызения совести. — Подарок будет на три месяца отношений. Разные взгляды на жизнь, разные факультеты, абсолютно не похожие друг на друга типажи внешности. Предпочтения в еде, напитках, полная противоположность в поведении — все различия в этих двоих, кажется, не дали бы и единого шанса на то, чтобы хотя бы находиться в одном помещении и мирно болтать. На самом же деле парочка прожигала свои учебные дни вместе ровно восемьдесят девять дней. — Начало сеанса через двадцать минут, а ещё надо успеть дойти. Николай заботливо поправил шапку на голове парня и стряхнул с волос снежинки, что так и норовили полезть в глаза. Огромный кинотеатр, расположенный в самом сердце торгового центра на третьем этаже, пестрил разными плакатами и вывесками новинок месяца: боевики и комедии, горячо любимые Гоголем, мелодрамы, ужастики, которые не любил Фёдор, — здесь было всё. И даже мини кафе перед лестницей в зал, по классике своей, с высокими ценами, даже оно здесь выглядело праздничнее, чем вся жизнь первокурсников. Коля потащил Достоевского к огромной витрине со сладостями, закусками и прочей ерундой, оживленным взглядом прожигая идеально чистое стекло насквозь. — Ого… — Фёдор снял ушанку, взяв её двумя руками, и прижал ее к животу, — интересный, однако, выбор. К посетителям подошла невысокая девушка, доброжелательно улыбаясь. — Добрый вечер, выбрали что-то? В волосах её красовалась массивная красно-зелёная заколка, очень похожая на рождественскую ёлку. Лучезарный вид, изящные движения этой юной леди, светлые чуть волнистые волосы делали её олицетворением праздника — глядя на неё, поднималось настроение. — Вообще-то, э, мы ещё выбираем… Ах, вот эту штуку, пожалуйста. Коля пихнул рядом стоящего в бок, пытаясь намекнуть на то, чтобы тот достал кошелёк. — Я забыл свой в комнате, — тихо прошептал Гоголь, — позже все верну. Продавщица кивнула, приняла сиреневатую купюру и пошла отсчитывать покупателям сдачу, то и дело сдувая с лица короткие лиловые прядки волос. — Хорошего просмотра! — она вручила Фёдору сдачу и, кокетливо улыбнувшись, поставила на витрину маленькую коробочку с шоколадными конфетами. Сдав вещи в гардероб и по полной налюбовавшись украшениями небольшого холла, пара показала билеты перед входом в зал и направилась к местам где-то ближе к концу, чтобы отыскать свои сидения. Примерно в середине, на предпоследнем ряду, где открывался прекрасный обзор на огромный экран, и расположился Николай, оставив место справа от себя свободным для ещё одного человека. На сиденье слева он положил тёмно-синюю кофту на молнии, которую очень любил носить в холодное время года, особенно когда его куртка, помятая, старенькая, зато горячо любимая, не давала нормально сохранять тепло. Народа в зале, на удивление, было человек пять, не считая их самих. Достоевский надеялся, что такое положение вещей сохранится до конца сеанса, как вдруг в зал стало входить все больше и больше шумных, весёлых и просто преисполненных предвкушением людей. Ни один из них, как и ожидалось Гоголем, не сел на самый последний ряд. — Хочу те конфеты, — попросил Фёдор, протягивая руку вперёд, получив сразу несколько штук. Какая-то компашка на первых рядах громко смеялась и обсуждала предстоящий фильм, вызывая раздражение кучной женщины, что расселась практически рядом с ними. Она громко вздыхала и кашляла, пытаясь усмирить ребят, но им на таких особ, как она, кажется, было все равно. Погас свет. Затих народ. — Тц! — женщина цыкнула, приложив палец к губам, обернувшись назад к парню, который случайно уронил свой попкорн. Заиграла негромкая музыка. Мрачная, без единого позитивного мотива и какой-либо надежды на то, что в фильме все сложится хорошо, и хоть кто-то да останется в живых. — Это точно не фильм ужасов? — не отрывая глаз от экрана и потягиваясь к коробочке с конфетами, спросил Федя. — Точно. Все напряжённо молчали, сосредоточенно наблюдая за героиней, которая отчаянно бросилась навстречу к ярко-красной машине, чуть не попав под неё. Время от времени Гоголь подозрительно поглядывал на своего парня, который, находясь в чуть сонном состоянии, всё ещё пытался уследить за сюжетом. На его физиономии не было ни удивления, ни злости, ни заинтересованности. И даже его фирменная улыбка, лёгкая, чуть похожая на ухмылку, и та пропала с лица — устал. Голова медленно соскользнула на плечо Гоголя, чёрные тонкие волосы укрыли половину лица, и тот заправил прядь за ухо. Умилительное зрелище. Такое, что хотелось скорее прикоснуться к этим чёртовым мягким волосам, запустить туда руку и прижать голову поближе к себе. От Фёдора приятно пахло — чем-то мятным и отчего-то пряным. Его любимая белая рубашка, та самая с сиреневой каемочкой по краям, небрежно смялась в зоне расстегнутого воротника, оголяя тонкую ключицу, настолько выпирающую, что на теле, в небольшой ямочке, даже оставалась тень. Достоевский в конституции своей был довольно худощав, а при всей бледности и здешнем освещении казался чрезмерно болезненным, хотя здоровью его можно было отдать должное. Фёдор не спал, даже не дремал, он все ещё безотрывно смотрел на то, как какой-то болван, оставив главную героиню одну без денег, еды и прочего, самодовольно уходил прочь. В отличие от него, Николай в сюжет почти не вникал. В его интересах было совсем другое: расслабленный на плече парень, который вместе с ним располагался почти на самых дальних местах зала, отсутствие камер видеонаблюдения и полная сосредоточенность всех зрителей на пресловутом сюжете. Минуты нерешительности. У Гоголя бешено колотилось сердце, руки никак не могли спокойно найти себе место. Нервная тряска ногой из стороны в сторону… И как бы он не старался сохранять спокойствие, все равно сердцебиение было настолько сильным, что, судя по ощущениям, передавалось мощной пульсацией по всему телу и вгоняло в такое состояние, при котором человек обычно чувствует себя неуправляемой машиной, лишившейся тормозов. — Как тебе фильм? — собрав крупицы воли в кулак, спрашивает Николай. Фёдор медленно встал с плеча, зевнул, громко хрустнул шеей и, повернувшись влево, спокойно ответил: — Очень предсказуемый сюжет. Однако, должен признаться, у меня неплохо получается отвлекаться от рутины. Он взял парня за руку и небесхитростно посмотрел снизу вверх на нервничающее лицо. — …А ты? Тебе нравится или что-то все же тебя беспокоит? Гоголь увидел бесовство в глазах Достоевского, которые вот-вот могли прожечь дыру в голове. — Меня ничего не беспокоит, кроме тебя, — заговорив ещё тише прежнего, почти неуловимо, Коля наклонился к лицу Фёдора, — я бы хотел предложить тебе авантюру. Мы почти на последнем ряду, сзади никого. Фильм, как я понял, не вызывает большого интереса, поэтому давай сделаем это. Достоевский, состорив непонимающее невинное личико, поправил свои волосы, медленно проводя по ним и заправляя за ухо. Он и впрямь понимал всё, что может произойти, но недоверие к столь людному месту внушали стеснение и ощущение того, что стоило бы отказаться, однако этого студент не сделал. Сойдясь на единой мысли, что жизнь одна дана на то, чтобы пробовать всё и рисковать, парни посмотрели друг на друга, и страх постепенно уступал более сильному чувству — заинтересованности. Та женщина, что сидела спереди, недовольно и хмуро посмотрела в их сторону и, не увидев ничего, что могло бы разбудить в ней шквал негодования, продолжила просмотр фильма. — Поцелуй меня уже, — уже даже не стараясь говорить шёпотом, скомандовал Достоевский, — если кишка не тонка. Его Коленьке становилось весело. Весело и… душновато. Николай осмотрел всех сидящих в зале, чтобы убедиться, что им глубоко плевать на происходящее позади них, и, сползая чуть ниже по своему сидению, утянул с собой и Фёдора. Согнувшись почти вдвое, тот наклонился вправо, впуская левую ладонь в чёрные мягкие запутанные волосы, придвигая голову Достоевского ближе к себе, надавливая на неё подушечками пальцев. Рубашка, расстегнутая аж на четыре верхние пуговицы, сильно оттопырилась, оголяя сразу две ключицы, от которых Гоголь не мог отвести глаз. Он прикрыл своё лицо широкой ладонью и прильнул к шее Фёдора, прислоняясь влажными и чуть липкими губами к тёплой нежной коже. Он ощутил лёгкое, очень аккуратное касание к своей макушке, которое подталкивало его ниже, к самим ключицам. От влаги к губам настойчиво прилипали волосы, которые Коля старательно заправлял своему парню за ухо, думая прямо в тот момент, что обязательно купит ему заколки или ободок. Волнение окончательно оставило его, отчаянно пропуская в тело чувство восхищения, восторга и ожидания чего-то фееричного. Гоголь спустился ниже, прикусывая ключицу Достоевского, несколько раз обхватил её губами, провёл по маленьким следам от зубов своим языком… Немного перестарался с силой. Верно, завтра будет небольшой синяк. — Ты себя очень плохо ведёшь, — Федя поднял парня за подбородок, довольно наблюдая за его реакцией. Не чувствуя никакой вины за своё поведение, Гоголь продолжил своё дело и, в жест извинения чмокнув Фёдора в губы, прекратил свои «игры», с ещё большим, чем до этого, прищуром, заглянув в глаза с аметистовым довольным отблеском. Рука его, бесстыдная и вольная, спустилась к ремню брюк, скользнула по стройной ноге, по коленке, а потом снова вверх, на карман. Вибрация и тихий писк. — Э-ээ, нет, нет-нет-нет, потом ответишь, кто бы то ни был, — прошептал Коля, почти лёжа на оголенном плече, — а ещё лучше тебе выключать его, когда мы вместе. Зал в напряжении следил за развитием сюжета, в то время как парочке на задних рядах было всё равно на то, что главную героиню вот-вот прибьёт безумец с топором. — Сиди тихо и просто смотри фильм, я сделаю всё, что нужно. С азартом в глазах, чувством пламенной тяжести в нижней части тела, спокойно держась с повседневным своим видом, Фёдор согласился. Согласился, не зная, на что. Николай прислонился к спинке сидения и, расположившись как можно удобнее, пополз к рубашке Достоевского, вытаскивая её, аккуратно заправленную, но помятую, из брюк. Пара движений — ремень расстегнут, и молния от светлых тоненьких брюк сползает вниз, давая возможность запросто проскользнуть под слегка влажное белье. В целом, как и ожидалось, возбудить Фёдора будет довольно сложно, но парочка умелых движений от таких же умелых рук, и парень умело скрывает румянец за эмоциями от, ну, просто восхитительного сюжета фильма, не иначе. — Ты только не поворачивайся в мою сторону, — по-хорошему попросил Гоголь, — и даже не пытайся посмотреть на меня или вниз… Он несильно надавил пальцами на головку вставшего члена, поглаживая её круговыми движениями, указательным пальцем повёл вниз, где было уже влажнее и жарче. Николай, сам придерживаясь уговорённых Феде указаний, не смотрел ни на него, ни на его безобразный для общественных мест вид снизу. Парень с невозмутимым лицом сидел, вжавшись руками в перила с обеих сторон, пока ему своевольно надрачивали чуть ли не на виду у всех. Для Достоевского было большой удачей, что никто не смотрел на них. Бам. — Ой, извините! Я совсем случайно, — во весь голос извинился Николай, нарочно роняя свой телефон так, чтобы на него обратил внимание весь зал. Он ускорил темп, сжимая член Фёдора с разной силой, и, пока на них смотрело в меньшей степени тридцать глаз, попытался сделать всё, чтобы тот кончил как можно быстрее. Тогда, когда на него смотрят все. — Ты просто чудовище, — очень довольно, но несколько злобно, сказал Достоевский. Он стиснул зубы, сделал пару вдохов и выдохов через рот, чтобы последний раз впустить в свою грудь побольше воздуха, окончательно погрузившись в ощущения. — Зато ты не забудешь этого никогда, — прошептал Гоголь, — это ведь у нас впервые? На это Фёдор уже ничего не ответил. Заметно увеличив скорость, Николай, чья рука уже полностью испачкалась в светлой, почти бесцветной смазке, довёл парня до пика. Половой орган сильно запульсировал несколько раз под натиском чужой ладони, испуская небольшую струю жидкости на одежду. Разведя колени в сторону, Достоевский, словно душа того покинула его обессиленное, использованное тело, протяжно выдохнул и, к своему сладостному удовольствию, не издал ни звука, что мог бы вмиг опозорить их на весь кинотеатр. Фёдор устало посмотрел в сторону Коленьки, благодарно потягиваясь к нему. — Кто-то нарушил запрет, — хитростно прохрипел Гоголь, — я ведь ещё не говорил, что закончил. Увидишь теперь, на что я способен. Можешь считать, это расплата за непослушание. Его правая рука, даже после завершения ни на секунду не сдвинулась с всё ещё твёрдого и влажного члена Фёдора, который, прикусив верхнюю губу, уставился вперёд, бездумно пялясь на один объект. Пальцы Гоголя искусно водили по всей длине вверх-вниз так, что запястье тёрлось о верхнюю часть головки. — Кончи ещё раз, сделай это быстрее. Жарко. Гримаса какой-то терпеливой жалости на порозовевшем лице Феди говорила о надвигающемся пределе, о том, что вот-вот у него получится выжать из себя всё ещё один раз. Гоголь высвободил полностью пульсирующий сильнее прежнего член из-под мешающей ткани и с большим усердием довёл Достоевского до ещё одного оргазма, обратив свой взор на его бесстыдную улыбку, которую он пытался прикрыть ладонью, потому что люди стали что-то замечать. Чувство полной опустошенности охватило тело Фёдора, но эти ощущения ни с чем было не сравнить. Невесомость, спокойствие, умиротворённость — не иначе как малая часть буйства прошедших ощущений. Нижняя часть рубашки и худощавый живот Достоевского испачканы — убрать результат таких развлечений, не имея при себе ничего, кроме клочка смятой бумажки, будет непросто. Гоголь последний раз провёл рукой от основания члена, до округлой головки, зашёл на испачканный участок паха, кончиками среднего и безымянных пальцев собирая семенную жидкость. Поднеся ладонь к своим губам, он демонстративно, с победно-довольной мордочкой, слизал стекающие капли, неотрывно наблюдая за чуть замученным, разгоряченным и несколько шокированным видом Фёдора. Язык плавно скользил по блестящей от влаги ладони, проползая между пальцами, которые он засунул за свою щёку. Левая рука бессовестно легла на колено Фёдора. — Второй раз ты был быстрее. Но что насчёт третьего? Достоевский бесшумно сглотнул, откинувшись на спинку мягкого кресло, хоть и сам был таким же обмякшим. — Я не прочь бы поменяться с тобой местами, — Коля прислонился губами к уху Феди, — да вот смотреть на тебя такого… Днём ты самый прилежный студент, всё знаешь, умеешь, мне говорили о тебе. А сейчас такой доступный. И у тебя всё ещё стоит. Даже после двух раз. Ты очень многого хочешь. Гоголь продолжил дрочить парню прямо в кинотеатре, когда некоторые особы уже стали оборачиваться на них чаще. Но удача, только удача спасала их от того, что никто так и не захотел разбираться, в чем дело. — У меня аж ком в горле застревает, когда смотрю на тебя, — Николай не останавливался, хищно заглядываясь на искусанную ключицу, параллельно с этим говоря всякие пошлости, — я правда очень хочу поцеловать тебя, а ты? — А я бы без промедлений заставил тебя испытать то же самое, — на одном дыхании, полушёпотом выпалил Достоевский, жарко выдыхая в лицо возлюбленного. — Ты это заслужил. Такой милый, когда пытаешься сдержаться, чтобы не сорваться прямо здесь, прямо во весь голос. Гоголь сбавил темп, чтобы на пару секунд дать возможность перевести дыхание, и с новой силой дать волю наступающим ощущениям. — Говори, Феденька, говори, твой голос, хм, он такой сладкий, — Николай позволил себе стать несколько грубее, жёстче двигая рукой по длине члена, чтобы стимулировать былую чувствительность. — Это такой подарок для меня ты приготовил на самом деле? Я знал, что ты, мхм… А-ах! Впереди сидящие девушки хихикнули, переглядываясь друг с другом. Одна даже обернулась и, подняв брови от удивления, придвинулась к подруге, что-то прошептав ей. «Всё равно мы с ними больше не встретимся, они ничего не могли увидеть за спинками сидений», — подумал Гоголь, отводя взгляд в сторону. Тихий звонок. Федя потянулся к карману брюк, раза так с третьего достав телефон. Он отклонил входящий звонок и стал что-то печатать, периодически удаляя какие-то слова. Гоголь самодовольно посмотрел на такое зрелище, восприняв это на свой счёт, в чем оказался прав. — Что-то случилось? — Опять Дазай пишет. Никак не может определиться с подарком, вот и просит помощи, — пытаясь не испачкать ладони, Достоевский стал аккуратно застегивать ширинку, а затем ремень. — Пусть подарит Чуе крысу. Или можно любимые конфеты. Да, лучше что-то из еды, а то я помню те голодные щенячьи глазки, мне даже жаль паренька стало. Его вообще дома кормят? Такое ощущение, что в общаге он живет, а не мы… — Тщщщ, — злая, недовольная женщина, успев приструнить компанию подростков, наконец дошла и до парочки. — Давай об этом поговорим потом, — старательно прошептал Фёдор, — а пока просто досмотрим фильм. — Надеюсь, после такого фильм будет как минимум интересным. Гоголь спокойно выдохнул, положив голову на плечо Достоевского, позволяя вновь поиграть со своей длинной мягкой косичкой.