Sweet tricker, bad trick

      — Сладость или гадость? — спрашивает Вэй Усянь, преграждая дорогу и улыбаясь широченной ослепительной улыбкой. Вокруг царит студенческий шум, хлопают двери в учебные аудитории, из распахнутого кем-то окна доносится сырой и прелый запах опавшей листвы, прибитой дождëм к подмерзающей земле.       — Что за бред? — в пугающе искреннем непонимании хмурится Лань Ванцзи, и Вэй Усяню приходится ему объяснять. Делает он это тоже с полнейшей искренностью, прекрасно зная, что Лань Ванцзи ведь и впрямь может не понимать, о чëм идëт речь.       — Ну, Лань Чжань, ведь сегодня же Хэллоуин! — многозначительно округлив глаза и будто пытаясь нагнать этим жестом жути, сообщает он. — Праздник нечистой силы. Неужели ты ничего об этом не слышал?       Вэй Усянь привычно взлохмачен, растрëпан, одет вроде и кое-как, но при этом удивительно ладно, удивительно ярко и вычурно: растянутый красный джемпер выглядывает из-под мешковатой чëрной ветровки, отращенные длиннее допустимого волосы схвачены красным шнурком, кажется, от кроссовок или кед, на руках — перчатки-митенки, тонкие оголëнные пальцы сжимают лямку рюкзака, и Лань Ванцзи, всегда одевающийся просто и без изысков, долго изучает его внимательным взглядом. Это отнюдь не первая их встреча и не первая беседа, больше походящая на стычку, исход всегда одинаков, и от собственной предсказуемости у Лань Ванцзи давно саднит в горле.       — Нет, — в конце концов коротко и лаконично отвечает он, делая шаг вправо, а Вэй Усянь зеркальным отражением делает шаг за ним следом и снова преграждает ему путь.       — Да что ж ты такой скучный, Лань Чжань? — начинает канючить он, тем не менее почему-то продолжая преследовать именно этого скучного человека и ни на кого другого не обращая и крупицы внимания. — Вот мы с Цзян Чэном этим утром успели уже знатно повеселиться и даже подраться… Заметь, я не требую с тебя ни конфет, ничего такого — мне и без того известно, что у тебя их нет, — а всего лишь предлагаю выбрать, но ты даже и этого сделать не можешь…       Упоминание Цзян Чэна, с которым якобы веселее, взаимопониманию никак не способствует и лишь усугубляет ситуацию.       — Я не буду в этом участвовать, — со злостью чеканит Лань Ванцзи, старательно отводя взгляд и пытаясь шутника обойти, но не преуспевает: тот заступает ему путь снова и снова, не иначе как испытывая его терпение на прочность.       Лань Ванцзи делает ещё один шаг, но теперь уже — напролом, тесня Вэй Усяня, и, конечно же, без труда сдвигает с места, так как превосходит и в росте, и в размахе плеч.       — Убожество, — заключает он и тем самым негласно выбирает гадость.

🎃 🎃 🎃

      В гадостях Вэй Усянь настоящий профи: его мачеха — мать Цзян Чэна, мадам Юй, — утверждает, что он одни только неприятности и приносит; что он — ходячая катастрофа и проблема.       Только вот те гадости, в которых она его упрекает, Вэй Усянь делает вовсе не нарочно, а походя — даже и не успевает понять, что где-то напортачил, а на него уже орут и лупят чем ни попадя, — но лëгкости, с которой они ему даются, изумляется и сам.       С гадостями нарочитыми дела обстоят несколько иным образом: приходится хорошенько попотеть, чтобы сообразить что-нибудь этакое и стоящее; текущая же ситуация усугубляется тем, что с Лань Ванцзи штучки и шуточки проходят редко — и ещё реже остаются безнаказанными.       К Лань Ванцзи ещё подступись попробуй: он старше, и пересекаются они редко, но на тех редких общих занятиях Вэй Усянь всегда старается усесться позади него и извлекает из этого сразу кучу выгоды.       Первую треть лекции он донимает его относительно безобидно: дëргает за волосы, отпущенные чуть длиннее плеч, тычет в спину кончиками пальцев, переспрашивая то, что сам пропустил мимо ушей — Лань Ванцзи являет собой образец педантичности, всё прилежно конспектирует и всегда, к вящему недоумению Вэй Усяня, в такие моменты спокойно ему отвечает, да ещё и терпеливо дожидается, пока тот криво-косо запишет за ним в свой недужный конспект, где больше глупых рисунков и пятен от еды, чем учебного материала.       Вторую треть лекции Вэй Усянь, устав слушать монотонный голос преподавателя, начинает донимать Лань Ванцзи уже иначе.       Например, пишет на выдранном из тетради клочке бумажки какие-нибудь пошлости, а потом, давясь от беззвучного смеха, тихонько засовывает его Лань Ванцзи сзади за воротник. Тот эти послания находит, раз за разом прочитывает от и до и с оскорблëнным видом сминает в кулаке; кончики его ушей же при этом горят, будто кипятком ошпаренные.       Остаток лекции Вэй Усянь, утомившись, просто спит, прикорнув у Лань Ванцзи за широкой спиной: место это, как ни посмотри, идеальное, и он очень сильно расстраивается, если кто-то случайно успевает занять его раньше.       Ему иногда мнится, что и Лань Ванцзи расстраивается тоже, но вот это-то уж точно бред, такого никак быть не может, и Вэй Усянь не обольщается на этот счёт.       Он сидит, сверлит его лопатки обиженным взглядом и обдумывает гадость, которую можно было бы сотворить, но та никак не придумывается, и Вэй Усянь ест конфеты, так банально и непразднично купленные им в вендинговом автомате на остатки карманных денег, шуршит фантиками, складывает из них затейливые фигуры и некрасиво швыряется ими Лань Ванцзи в спину.       Вся беда ещё с этим Лань Ванцзи в том, что чуткость его удивительно изборчива: вот сейчас восседает каменным изваянием и бровью не ведëт, хотя озверевший от безразличия Вэй Усянь уже практически осыпает его фанатичным фантичным конфетти, но стоит только оставить его в покое и начать закидывать теми же фантиками, скажем, Цзян Чэна или Не Хуайсана, как он тут же сердито встрепенëтся и постарается эти выходки пресечь.       «Вот оно как, значит, — уязвлëнно и с ещё бóльшей обидой думает Вэй Усянь. — О других печëшься, не о себе».       Обстановка накаляется, искрит, но Вэй Усянь ничего больше не делает — только складывает руки на столешнице и — миновали две трети лекции — укладывается на них поудобнее, чтобы наконец вздремнуть.

🎃 🎃 🎃

      Всё заканчивается для Лань Ванцзи очень и очень непредсказуемым образом.       Вэй Усянь придумывает-таки для него безупречную и безумную хэллоуинскую гадость, от которой у нормального адекватного человека волосы встанут дыбом и мурашки пойдут по коже.       Университетские коридоры уже топятся в ламповом полумраке, снаружи в стëкла бьëт моросящий дождь, оставляя мелкие брызги и ломаные линии стекающей воды; вода блестит золотисто-серыми неровными позументами в отсветах фонарей, и улицы за окнами кажутся обезлюдевшими и пустыми.       Когда Лань Ванцзи заходит в туалет, Вэй Усянь уже поджидает его там; по правде сказать, он проводит там весь день, чтобы только его подкараулить: зеркало над раковиной так удобно отражает каждого вошедшего, и из помещения с кабинками открывается прекрасный обзор.       Лань Ванцзи, к тому же, никогда в компании не ходит: всегда только и исключительно один, и Вэй Усяню прекрасно это известно.       Первое, что встречает Лань Ванцзи, это тускло и нервно подмигивающая трубка люминесцентной лампы: Вэй Усянь тут ни при чëм, так просто совпало, но антураж она создаёт восхитительный.       Вторым, на что падает настороженный взгляд Лань Ванцзи, оказывается длинная и грубая верëвка, вымазанная чем-то густо-винным, похожим на кровь. Верëвка уводит за собой, тянется к кабинкам, и Лань Ванцзи, с шизофренической тщательностью подмечающий любую лишнюю деталь, хмурит ровные брови.       Делает шаг по следу…       …И натыкается на Вэй Усяня, безвольно покачивающегося в висельной петле. Лицо юноши — безжизненное, мучнисто-белое, с уголка губ на подбородок стекает тоненькая тëмно-красная струйка, куртка мешком свисает с одного плеча так, что рукав достаëт до пола, а верëвка, перекинутая через верхнюю стальную перекладину ряда кабинок до его неестественно изогнутой шеи, туго натянута.       Внимательность к деталям моментально подводит Лань Ванцзи, и ноги Вэй Усяня, опасно вытянутые по струнке на цыпочках, он толком разглядеть не успевает. Глаза его в ужасе распахиваются, он бросается к нему с громким и отрывистым: «Вэй Ин!..», и…       И Вэй Усянь, бледный и неживой Вэй Усянь, не выдерживает и портит всю игру, начиная давиться от смеха.       А потом случайно спотыкается и, рискуя пасть дурной жертвой собственной ублюдской шутки, почти по-настоящему повисает, балансируя на хрупкой кромке между шалостью и акцидентом. Поперхнувшись, заходится кашлем, резко вскидывает руки, хватаясь за скрученную по всем правилам и уже затягивающую смертный узел петлю, а мыски обуви, оскальзываясь на грязном полу, предательски подводят, никак не находя надëжной опоры.       Лань Ванцзи за долю секунды выходит из ступора, бросается к нему и быстро подхватывает на руки, удерживая на весу и не давай до конца удушиться. Его прохладные пальцы ощутимо трясутся, когда он прощупывает Вэй Усяню пульс, нашаривает шероховатую вервь на шее, ослабляет и рваными, неточными движениями стаскивает с его лохматой, взъерошенной головы.       Вэй Усянь очухивается, страх с него быстро сходит: осчастливленный чудесным спасением, он снова начинает весело скалить зубы.       — Лань Чжань, Лань Чжань, а ты что, поверил мне? Ты правда поверил, что я тут повесился? Ха-ха-ха! Ой, умора, не могу!.. Эй, Лань Чжань, ты чего?..       Руки Лань Ванцзи, всё ещё ходящие ходуном и только-только стянувшие удавку с фальшивого суицидника, вдруг обретают былую твëрдость и со злостью отпихивают так, что тот с грохотом ударяется спиной об фанерные переборки туалетных кабинок. В светлых глазах ледяной стеной встаëт обида, и Вэй Усянь, не ожидавший этой резкой перемены, тут же решает по-своему оскорбиться тоже.       — Вот как, значит?! — возмущается он. — Что же это такое выходит, а, Лань Чжань? Я что, тебе только мëртвым нравлюсь? — от взыгравших в груди чувств он делает шаг вперëд, хватая Лань Ванцзи за рукав белого свитера и тут же его перемазывая остатками бутафорской крови.       Некоторое время они остервенело меряются, чья обида сильнее: Вэй Усянь без устали рвëтся к противнику, не желая отпускать его свитер и сверху донизу расцвечивая алыми пятнами, а Лань Ванцзи с тем же упорством скидывает его руки.       — Ну и чëрт с тобой, — обидевшись уже по-настоящему, в сердцах выпаливает Вэй Усянь, толкает его и разворачивается, собираясь уходить, и ситуация тут же меняется на противоположную. Теперь Лань Ванцзи, уязвлëнно поджав губы, пытается Вэй Усяня изловить, гоняясь за ним по кругу на тесном пространстве университетского туалета, и наконец преуспевает в этом. Они почти дерутся: хлобыстают задетые дверцы, угрожающе сотрясается длинная фронтальная перегородка кабинок. Вэй Усянь, превосходящий в нестабильности, но явно уступающий в силе, лишь краем сознания успевает удивиться, когда из брючных карманов Лань Ванцзи летят до оскомины знакомые скомканные конфетные фантики и клочки тетрадных листов, скатанные в микроскопические свитки, а затем его в самом прямом смысле загоняют в угол и вминают в него лопатками.       Лань Ванцзи возбуждëнно дышит, грудь его высоко вздымается, волосы растрепались, выражение лица — дикое и пугающее.       Тогда Вэй Усянь, ехидно осклабившись, делает единственное, что ещё приходит ему в нездоровую голову и на поехавший ум; после такого, он точно уверен, Лань Ванцзи хоть на мгновение, но ослабит захват, и можно будет улизнуть от последствий: главное — выскочить в коридор и дать отсюда дëру, не жалея ног…       Подавшись навстречу, он прижимается измазанными кроваво-красным, будто в криво стëртой помаде-вамп, губами к приоткрытым губам Лань Ванцзи. Сердце от этой запредельной выходки почему-то колотится так, будто собирается выпрыгнуть из грудной клетки, а горло сдавливает другой петлëй — незримой, морозной и колкой: кажется, ведь на самом деле он только и хотел бы, чтобы они…       Додумать эту мысль Вэй Усяню попросту не хватает духа — Лань Ванцзи под его поцелуем обмирает, будто нелепая фигура из детской игры про волнующееся море, но отпускать и не думает: пальцы снова начинает бить дрожью, и они только неистовее и крепче смыкаются на вороте куртки. Пустившийся во все тяжкие Вэй Усянь влипает сильнее, жмурясь от опасения, что Лань Ванцзи его, обнаглевшего дурака, за такое просто ударит, и хорошо если не по голове, однако не происходит и этого.       Лань Ванцзи его не выпускает, но и не бьëт, и проходит целое бесконечно долгое мгновение, пока они стоят у стены, прильнув друг к другу губами и телом.       Наконец до Вэй Усяня с запозданием доходит, что, кажется, они с Лань Ванцзи целуются, но он не успевает как следует этого осознать. Его с озверелым напором впечатывают в стену — так, что на долю секунды ошпаривает обречëнным и тоскливым ужасом, — а затем Лань Ванцзи, вдруг основательно и с концами, кажется, обезумев, ответным порывом яро и исступлëнно впивается ему в губы.       Вэй Усянь ещё совсем недолго думает, кто же из них всë-таки обезумел, заключает, что оба, и, отпуская всё внутри в свободное крылатое падение прямо в разверстую бездну счастья, отдаëтся всему этому сладостному безумию целиком, полностью и без остатка.       Их руки с силой переплетаются, только уже не в борьбе; с жаром сжимая друг друга в объятьях и ни на миг не отрываясь от жадного поцелуя, они снова врезаются в кабинки, заставляя перегородку угрожающе пошатываться, но даже не замечают этого…

🎃 🎃 🎃

      Сладость или гадость? — хитро сощурившись, спрашивает Вэй Усянь его через год, два, три…       Для Лань Ванцзи выбор очевиден, и до гадости ни разу больше дело не доходит.