Фурия во фрустрации

Лиля чувствует себя самой набитой дурой на свете, сидя напротив добродушно-насмешливо её разглядывающей пергидрольной блондинки (ох уж этот блонд, преследует он её, что ли?) средних лет в белом халате – участкового терапевта, к которому записалась ещё вчера по настоянию поднявшей панику Танечки. Странно, но подруга в её рассказ про странную ОРВИ, цикорий и Вальку поверила сразу, подтвердив, что да, о ханахаки она что-то где-то слышала от каких-то не слишком близких Сашиных знакомых. Она же и погнала сопротивляющуюся Волкову к врачу, игнорируя все её «да ты что, меня оттуда сразу в психдиспансер направят и в универ сообщат!». А теперь смущённая потерянная девушка не может поднять на участковую глаза, пока та, устав от напряжённого молчания, сама его не нарушает: -Ну и что с вами такого случилось, Волкова Лилия Алексеевна тысяча девятьсот девяносто третьего года рождения? На что жалуемся? Или вы предлагаете мне играть в угадайку? -Простите, доктор, просто я не уверена, что в своём уме, - выпаливает Лиля на одном дыхании, - В общем… Я подозреваю, что у меня ханахаки. -Ага. Вот оно что, значит. Очередная жертва несчастной любви в ботанической её ипостаси, - что? Ей кажется или терапевт действительно воспринимает её слова всерьёз? – Ну да, что вы так на меня смотрите? Не вы первая, не вы последняя. Да, вас таких немного, но этой осенью, между прочим, вы уже вторая. Недавно вот в одну частную, правда, клинику госпитализировали мужчину, вполне взрослого, старше вас лет на двадцать. Так что не пялиться на меня, как баран на новые ворота, а бегом обследоваться, пока эти ваши цветочки не превратились в орудие самоубийства. Всё ясно? Ясно становится только то, что как минимум рассудком Волкова не тронулась и адекватно воспринимать реальность умеет. Впрочем, в свете последних событий это её не радует – значит, всё-таки она может умереть от любви во вполне буквальном смысле этого слова. Хотя, если верить обесцвеченной даме в белом халате, шанс не усугубить эту гадость у неё пока ещё есть. Прокручивая всё это в голове, она полдня, как заведённая, бегает по всяким пульмонологам-лорам-флюорографиям, чтобы в конце концов вернуться к участковой и услышать вполне ожидаемое: -Да, всё верно, начальная стадия ханахаки. Пока варианта у вас два – или признаться вашему ходячему патогену, если взаимность возможна, или изолироваться от него полностью, оборвав все – подчёркиваю – все контакты. -Только один, - совершенно убитым голосом еле слышно бормочет Лиля. -А что так? Извините, конечно, что лезу не в своё дело, просто в мировой практике были случаи смерти от ханахаки людей, влюблённых в знаменитостей или не отпустивших тех, кто давно умер. Надеюсь, это не ваш случай? -Нет. Меня просто называют «сестрёнкой» и «боевым товарищем» вперемешку с признаниями в любви к другой. Так что сами понимаете, какие тут надежды… -Как знать, как знать, - вздыхает участковая, - Но, повторяю, если не признаваться – то полностью уходите в игнор. Френдзона в таких случаях может довести до реанимации. А, и никаких романов с другими – подобные попытки заглушить болезнь заканчиваются обычно плачевно, - чем больше она выдаёт рекомендаций, тем больше девушке кажется, что основаны они на её личном опыте. Впрочем, лезть в душу врача – не дело пациента, со своими бы заморочками разобраться… -Уж за это точно не переживайте. Я как раз не так давно разошлась со своим бывшим парнем, но там точно всё. -И с его стороны? – а вот сейчас такого любопытства врача Лиля не понимает, это её даже коробит: -Понятия не имею. А что, разве это так важно? -В определённой степени да. Ханахаки заразна, - поясняет такую заинтересованность участковая, - Не для всех, но безответно влюблённые, такие же, как вы, могут заразиться через цветы или пыльцу. Так что, если ваш бывший до сих пор к вам что-то испытывает и из-за этого в опасности – лучше и от него дистанцироваться тоже. -Конечно, - на автомате кивает девушка, мысленно поклявшись себе носить в общежитии маску ежедневно и круглосуточно. Что бы ей Рудковский ни сделал – но такой болезни он точно не заслужил. Хотя, возможно, он к ней ничего особенного и не чувствует – но перестраховаться всё равно стоит. Из кабинета терапевта Волкова выходит на таком же автопилоте, напоминая самой себе заведённого кем-то игрушечного робота. В реальность происходящего до сих пор верится с трудом. Она влюбилась в лучшего друга и из-за него заболела неведомой цветочной мутотенью, которая потенциально смертельна. И никто не счёл её сумасшедшей, не отправил к психиатру – что Танечка, что врач всерьёз озаботились её проблемой. Самой бы ещё теперь привыкнуть… Пока в том, что это всё случилось на самом деле, убеждает только справка с печатью, подписью и диагнозом, которую она держит в руках. И пара строчек в ней, от которых делается ещё хуже. «Рекомендуемое лечение: соблюдение полной дистанции с объектом патологической влюблённости. Повторный приём – через 1 мес. При ухудшении состояния – рассмотреть возможность оперативного вмешательства,» - беззвучно шепчет Волкова, почти заучив рекомендацию наизусть. Полная дистанция. Это же невозможно. Немыслимо. Прощай «Что? Где? Когда?» – это определённо, играть в одной сборной с Валькой при таком диагнозе она не сможет. А как же их дружба? Вообще перестать общаться? Остаться без единственного человека, знающего наперечёт всех обитающих в её непутёвой рыжей голове тараканов? Никаких больше посиделок с кофе на ночь глядя на общей кухне её или его блока, когда у Петровича или Зои уже лопается терпение и срывается с языка не слишком цензурное мнение о поздних визитах… Никакого смеха до хрипоты над очередным ляпом в статье Валиного конкурента, никаких утренних треков в мессенджере, которыми они обменивались «для мотивации и удачного начала дня»… Теперь всё это придётся похоронить на кладбище воспоминаний. Или похоронят её – на вполне себе реальном Черкизовском или Вешняковском, присыпав сверху охапкой цикория. -Господи, какой же абсурд. Цирк на выезде, - устало вырывается у неё. Танюшка ждёт на скамейке в фойе – провожать её к врачу Лиля запретила сама – и, едва заметив огорошенную медицинскими резолюциями подругу, тут же подрывается с места: -Ну что? Убедилась, что ты не сумасшедшая? -Знаешь, лучше бы сумасшедшая, чем задыхаться цикорием, - механически огрызается Волкова, но тут же искренне извиняется, - Танюш, прости. Я знаю, что ты волновалась, просто сама понимаешь, мне теперь всю жизнь перекраивать придётся. Терять друга из-за этой мерзкой болезни, потому что тесное общение с ним и с его Барби меня просто доконает. -Может, всё-таки признаешься? – осторожно вопрошает Архипова, в ответ на что слышит только очередной смешок сквозь сдерживаемые слёзы: -И что? Думаешь, это хоть как-то облегчит ситуацию? Во-первых, как ты себе представляешь, что отличник-биохимик поверит в такую сомнительную правду про кашель цветочками от несчастной любви? Во-вторых, даже если Валька проникнется масштабом трындеца, бросит, как честный человек, свою Машу, и попытается сблизиться со мной – от этого легче не будет, он-то ко мне ничего не чувствует, кроме дружеской привязанности. А так – вообще возненавидит из-за обязательств. Не говоря уж о том, что разрушать счастье близкого человека – жестокость и эгоизм. Ничего, - храбрится, хоть и шмыгает носом, - Врач сказала, на моей стадии ещё можно вылечиться, если соблюдать полную дистанцию. -Ох, Лилька, - сочувственно качает головой Таня, сама чуть не плача, - Врагу не пожелаешь такой напасти. -А самое паршивое – что из-за меня ещё кто-нибудь может пострадать. -Это как? -А так. Что ханахаки, чтоб её, заразна. Я вот не знаю, сколько ходит вокруг меня безответно влюблённых людей, - сетует Волкова, - Но в нашем блоке живёт как минимум один обиженный отвергнутый Гоша. А я почём знай, что у него в голове? Я даже для Рудковского такой судьбы не хочу. -Я тебя умоляю, - несмотря на весь драматизм ситуации, подруга тихонько фыркает, посмеиваясь, - Где Рудковский – а где любовь! Хотя кто знает… Рассуждения Танечки о нравственном облике соседа по блоку Лиля слушает уже вполуха, пытаясь морально подготовить себя к самому главному – прекращению любых отношений с Валей. Это по-прежнему кажется ей немыслимым. Девушка чувствует, как в лёгких вновь образуется знакомая тяжесть, готовая вырваться наружу кашлем. Теперь-то она знает, что это никакой не вирус и не пневмония, а злосчастная, чёртова, грёбаная влюблённость прорастает внутри цикорием. А вдруг без Вальки ей станет ещё хуже, вопреки заключению врача – и что тогда? Как за какую-то неделю их дружба превратилась в это уродливое искалеченное нечто? Почему вообще тихое счастье так легко и быстро превращается в дешёвую драму? Она ведь никогда не была влюблена в Вальку, честное слово! Сколько себя помнила – вообще думала, что вся эта романтика, признания, постельные и брачные игрища не для неё. От Рудковского с его поползновениями не знала, куда деваться, дала слабину от безысходности, согласившись встречаться, но еле продержалась два месяца. А тут – здрасте вам – втрескалась! И сразу – до цветения в лёгких, с риском для жизни. И в кого? В лучшего друга, в единственного человека, с которым – стопроцентно ведь была уверена – ей никакие страсти не грозят. Да само их знакомство произошло при таких нелепых обстоятельствах, что ни о какой романтике даже подумать было нельзя… Вспоминая, как впервые встретила своего «злого биохимика», Волкова улыбается сквозь подступающие слёзы. Эх, знать бы ей тогда… Год назад она приехала из Уфы поступать на биофак. В голове, как обычно, не водилось ничего кроме ветра и юношеского максимализма, в кармане – ни гроша, зато амбиций – через край. Хотелось спасти всё живое и четвероногое, что только водится в этой громадной Москве. Поэтому без неё не обходилась ни одна акция в поддержку бездомных животных, ни один благотворительный сбор или выезд в приют. И, разумеется, случайно перешедший ей дорогу тощий долговязый очкастый ботаник в белом халате, несший в руках клетку с белой же крысой, с порога вызвал у неё поток эмоций, который и вынужден был выслушать: -Ирод! Убийца! Торквемада! Вы, физиологи, вообще в курсе, сколько ежедневно уносите невинных жизней? Вот эта маленькая безобидная крыса в чём перед вами провинилась, а? -Во-первых, здравствуйте, - невозмутимым, свойственным только таким заучкам и книжным червям тоном ответил тогда он, - Во-вторых, я не физиолог, я биохимик. А в-третьих, будет вам известно, я сам ищу, куда пристроить эту грызущую хвостатую оказию, чтобы её не истребили в научных целях. Она родилась в нашем общежитии, а её хозяина выгнали из университета. Вот и не знаю, что с ней делать. -Ой, извините, - непонятно почему стушевалась Лиля, но почувствовала тогда непривычное приятное тепло: как же иногда здорово ошибаться в людях, - Слушайте, а отдайте её нам, а? В смысле, на кафедру биоразнообразия. У нас живой уголок, мы точно ни одно животное не обидим. Наоборот, ещё других студентов приучим подкармливать и наблюдать. -Правда? – на непроницаемом лице ботаника появилась мягкая улыбка, и Волкова сразу поняла, что этому товарищу можно доверять. Ну не улыбаются так жестокие, непорядочные или равнодушные люди, - Договорились. Тогда пойдёмте сразу к вам в живой уголок, её и пристроим. Меня, кстати, Валентин зовут. -Лиля, - представилась девушка, обрадовавшаяся такому предложению. Ей почему-то хотелось разговаривать с новым знакомым как можно дольше – об этой самой крысе, о биофаке, таблице Менделеева, умножения, «Теории большого взрыва» - да хоть о чём угодно. Видимо, душой сразу почувствовала родственное, «своё». Ну и живность помогла, почуяв, что эти двуногие недотёпы ей не враги и пусть лучше держатся вместе, охраняя её от всяких потенциальных варваров-физиологов. Грызунью, кстати, и вправду пристроили в преподавательскую и назвали Люсей - она и сейчас доживает там свой век, по-прежнему собирая умилённые взгляды своих спасителей и просто случайных гостей живого уголка. А по поводу кармического родства с этим чудаковатым ботаником-биохимиком интуиция Волкову не обманула. Дружба между ними зарождалась так легко и естественно, что она сама порой удивлялась – неужели так бывает? Столкнувшись случайно где угодно – на перемене, «окне», в студгородке, кафетерии – они сразу находили тему для разговора и забывали обо всём на свете, включая рабочий график и других присутствующих людей. Сколько шутили Майкл и Аллочка на эту тему, то и дело вворачивая шпильки и даже детские дразнилки в духе «тили-тили-тесто» - но обоим и дела до этого никакого не было. Гоша, конечно, ревновал всерьёз, когда стал считаться Лилиным парнем по-настоящему – но и ему пришлось смириться с безапелляционным «значит, так: Валька – мой друг, а кому что не нравится, того никто не держит». Ну а как этот самый друг пытался завоевать сердце прекрасной (трижды ха-ха!) неприступной (десятикратное ха-ха!) Марии Беловой – это уж такая притча во языцех, что обе общаги нескоро забудут. Лиля искренне переживала за этого чудика, не веря, что Маша в принципе способна разглядеть в нём того самого человека, с кем могла бы быть по-настоящему счастлива. Кто угодно, только не Маша. Слишком уж она пуста, слишком поверхностна… «А теперь выходит, я просто-напросто ревновала. И вовсе даже не по-дружески и не по-сестрински,» - подводит грустный итог происходящему девушка, садясь вместе с Таней в вызванное от поликлиники такси. Танечка что-то говорит, пытается поддерживать, но чем её можно поддержать сейчас? Она вынуждена отказаться от одного из самых близких людей, чтобы банально не умереть от всей этой ботаники внутри. И как ей организовать это максимально безболезненно? Хотя кого она обманывает, безболезненно всё равно не будет – ей уже мучительно больно. Удушающе. Чёртов цикорий внутри опять бесится, просится наружу. Ничего, она привыкнет. Вынуждена будет привыкнуть. А пока – срочно кинуть клич в группу местной «Что? Где? Когда?», сообщить об уходе и о том, что в команду срочно требуется новый игрок на её место. Сказано – сделано. Пост отправлен. Танюшка, хоть и не заглядывает через плечо, всё видит и смотрит с ещё большей жалостью. Эх, Таня-Таня… К сожалению, что твоя, что чья угодно помощь тут бессильна. Кашель всё-таки вырывается наружу. Слава богу, хотя бы без проклятущих цветов – но таксист и без того смотрит подозрительно. Таня успокаивает его поспешным «не бойтесь, мы не заразные, у моей подруги аллергия и есть лекарство». Волкова только скрещивает пальцы и надеется втайне, что у этого водителя дома любимая жена, семеро по лавкам и никакого мелодраматического скелета в шкафу – портить своей болезнью жизнь случайному человеку не хочется категорически. Машина подъезжает к родному общежитию, и Волкова понимает, что впереди самое сложное – порвать с Валей как угодно, хоть ценой ссоры насмерть. Только бы это не ударило по ней ещё хлеще нынешнего…