Преподаватель

Сынчоль не планировал ничего из того, что по итогу произошло в этот день. Его зрение оставляло желать лучшего. В будние дни очкам он предпочитал линзы. Это было своеобразным ритуалом: надел их - значит рабочий день начался. Но сегодня Сынчоль впервые за много лет проспал. Злиться на причину, из-за которой он поздно лег и потом пускал слюни на подушку под звон будильника, он не мог, поэтому оставалось только лететь на всех парах на работу. Дорога до университета, где он преподавал, занимала пятнадцать минут. Примерно столько времени у него и было до начала лекции, на которой соберется огромный поток будущих инженеров-строителей. На ходу Сынчоль почистил зубы, прыгнул в первые попавшиеся вещи и, нацепив очки, побежал к машине. Опоздал он всего на десять минут. В целом лекции и у инженеров-строителей, и у экономистов, занявшие позже места первых, прошли нормально. Он даже выдохнул: неудачное начало дня ни на что не повлияло особо. Все было практически как всегда, за исключением чрезмерного количества смущенных хихиканий от студенток. Это не было Сынчолю в новинку. Когда ты преподаешь в университете и тебе едва ли тридцать лет, то ты обречен на куда больший интерес к своей персоне, нежели преподаватели в возрасте. Но сегодня он вызывал какой-то особенный ажиотаж. — Ты сегодня решил лишить всех студенток желания учиться? — спрашивает его коллега Юн Джонхан. Его поднос с обедом шумно опускается на стол, за который только-только сел Сынчоль. Это привлекает к ним еще больше внимания. — О чем ты? — мужчина, севший напротив, на его вопрос закатывает глаза. — Чхве Сынчоль, когда ты сегодня одевался, что сподвигло тебя надеть почти прозрачную рубашку? — Блять, — тихое ругательство срывается с его губ, когда он расстегивает пуговицу своего пиджака, который он застегнул прежде, чем отправиться в столовую, и понимает, что сегодня надел, — я проспал. Одевался почти не глядя. Он наивно полагал, что просто надел черную рубашку, но нет, это действительно была полупрозрачная рубашка. — М-м-м, — Джонхан отправляет кусочек свинины в рот, — так это случайность? Ты не планировал являть всему универу свои соски? — Да, это случайность, — Сынчоль наблюдает, как его драгоценный коллега ворует с его подноса кимчи, — и мои соски почти не видно. — На, посмотри, — ему протягивают телефон. «Право - бесполезный предмет, но на лекции стоит ходить, хотя бы потому что профессор Чхве нереально горяч». Этот текст сопровождало его фото у доски. Пиджак был расстегнут и сквозь рубашку действительно немного было видно его тело. Почти двести лайков. — Ты еще ниже почитай, что там в ответах пишут, — говорит Джонхан. «Ему надо запретить носить эти очки, хочется встать на колени». «О какой учебе может идти речь, когда преподаватель выглядит так горячо?» Теперь Сынчолю стало понятно все. Особенно то, почему Юн такой раздраженный. — Завтра обещаю прийти в той нелепой теплой жилетке, которую мне всучил отец, — говорит он, возвращая чужой телефон, — зачем ты следишь за подобными аккаунтами? — Чтобы быть в курсе всех событий, — отвечает Джонхан, — чего ты вообще такой довольный? — Приятно осознавать, что меня столько людей находят привлекательным, несмотря на мой возраст. Юн на это только снова закатывает глаза. Сынчоль после обеда хочет проводить его до аудитории, но Джонхан лишь показательно застегивает снова его пиджак и уходит, оставляя за собой приятный шлейф аромата его парфюма. Оставшуюся половину рабочего дня он проверяет работы студентов и дописывает свою статью для научного журнала. Но в голове то и дело всплывают мысли о том, какой ажиотаж он сегодня вызвал своим внешним видом. Главное, чтобы это не дошло до некоторых его старших коллег с чрезмерно строгими взглядами на то, как должен себя вести и как выглядеть преподаватель. Хотя ему самому эта ситуация сегодня даже польстила. Красивым он никогда не считался, брал обычно уверенностью, интеллектом и чувством юмора. Так что то, что его, пусть даже по нелепой случайности, но посчитали студенты горячим, определенно было приятно. Джонхан входит в его небольшой кабинет без стука, когда стрелка часов переваливает за шесть вечера. Закрывает дверь на ключ, чтобы никто не потревожил их, но дальше не проходит. — У тебя все в порядке? — спрашивает Сынчоль, отодвигая клавиатуру от себя. — Ты иногда так сильно меня бесишь, — говорит Юн и наконец-то подходит ближе. — Я же сказал, что это была случайность, — он наблюдает, как Джонхан обходит стол, и позволяет ему себя поднять на ноги, — тем более это из-за тебя я поздно лег. В третий раз за эту неделю. — Как я посмел? Раздражение в глазах Джонхана медленно сменяется похотью. Сынчоль шумно сглатывает, пока руки мужчины опускаются на его плечи и немного сжимают их, а потом перемещаются ниже на грудь. Юн задевает несколько раз пальцами его соски сквозь тонкую ткань рубашки. Это приятно. Сынчоль убирает чужие руки с себя и резко разворачивает Джонхана, прижимая его к себе спиной. Его руки быстро вытаскивают рубашку из брюк и оказываются на голом животе. Он чувствует подушечками пальцев, как кожа под ними покрывается мурашками. Джонхан откидывает голову ему на плечо, открывая шею для поцелуев, которые сразу и получает. — Да, Хан-и, как ты посмел так сладко стонать в трубку, не давая мне уйти спать? — Сынчоль ловко расстегивает его брюки и обхватывает еще не возбужденный член. Носом он зарывается с приятно пахнущие волосы, вжимаясь своими бедрами в ягодицы Юна. — Мне не стыдно за это, — выдыхает Джонхан, — хотя меня знатно выбесили все томные взгляды в твою сторону. Чертова рубашка, чертовы очки. — Тебе напомнить, — рука на члене движется быстрее, — что это ты настоял на покупке этой рубашки для меня, как и очки подобрал тоже ты. — Кто же знал, что ты внезапно так на работу придешь, — Сынчоль усмехается. Юн заводит одну руку ему за голову и притягивает его к себе для поцелуя. На вкус Джонхан как кофе, который он всегда пил перед занятиями и после. На людях он, собранный и строгий, становился мягким и податливым рядом с любимым человеком, которому отдавался со всей страстью, но и всегда требовательно брал свое. Собственническая натура давала о себе знать нечасто, но в такие момент как сегодня, у него на лбу от злости и ревности выступала вена. Злился он не на Сынчоля, который даже в той отцовской нелепой жилетке был преступно хорош собой, и не на молоденьких хорошеньких студенток и студентов, а на ситуацию в целом. В их реальности нельзя показать ничего большего между ними, чем дружба (которая имела место быть первые два года совместной работы в университете, на третий - они перестали себя обманывать и начали встречаться), нельзя подойти и взять за руку, а потом вместе уйти домой. Нельзя рявкнуть ни на кого, кто сватает его мужчине своих дочерей, сестер, подруг, соседок. Нельзя им сказать, что вообще-то этот человек уже занят им. Но каждый раз Джонхан себя утешал тем, что как бы то ни было, в конце концов, Чхве Сынчоль доводит до оргазма именно его, а у всех учащихся, что положили на него глаз, и коллег с манией женить его на ком-нибудь из своих знакомых нет никаких шансов. Этот мужчина весь его. Это его он целует, это его он хочет и имеет, это с ним он планирует свое будущее. Джонхан упивается этими мыслями, глотая стоны, желающие сорваться с его рта, пока Сынчоль целует его шею, гладит его тело и позволяет беспорядочно толкаться в свой кулак. Пока все остальные могут увидеть Чхве в таком виде в качестве исключения в силу случайности, Джонхан может видеть его таким в любое время. И не только таким. Любым. Только он. От этих мыслей ему приходится закрыть себе рот рукой, чтобы не стонать уж слишком громко. Они все-таки в храме науки. — Ты же знаешь, что мне нужен только ты, — говорит Чхве ему на ухо. Собравшись с силами, Джонхан немного отходит и снова поворачивается к Сынчолю лицом, который позволяет облокотить себя на стол и втянуть в еще один поцелуй. Они беззастенчиво лапают друг друга за задницы и целуются так, что в порыве сталкиваются зубами и носами, как зеленые в делах любовных школьники. — Боже, — тихо выстанывает Сынчоль, разорвав поцелуй и смотря на мужчину перед ним. Красные припухлые губы, взъерошенные волосы, смятая одежда, текущий так сильно, что даже неловко, член и трясущиеся в нетерпении руки, которые быстро расстегивают ему брюки. Такой Джонхан сводил Сынчоля с ума. Они вжимаются друг в друга, трутся, пытаются подрочить обоим одновременно и целуются. Целуются и еще целуются, будто не виделись целую вечность и пытаются наверстать упущенное. В итоге они спешно и беспорядочно дрочат друг другу. Джонхан специально оставляет засос на шее, оттянув воротник злополучной рубашки. — Все равно же никто не увидит, — хрипит Сынчоль ему в губы. — Плевать, главное, что я буду знать, что он там есть. Юн задирает свою рубашку почти к шее и кончает себе на живот, кусая плечо Сынчоля, чтобы не застонать. Тот же в свою очередь обхватывает своей рукой руку Джонхана, который, дрожа от оргазма, почти перестал ей двигать на его члене. Проходит буквально пара минут прежде, чем их сперма смешивается на животе Юна. — Продолжим у тебя или у меня? — спрашивает Джонхан. — У меня, — отвечает Сынчоль, — а потом обсудим, когда мы начнем говорить: «У нас дома».