Отказники: в попытке найти выход

      Минхо надеялся, что уйдёт сегодня с работы пораньше. Но, заметив мигалки подъезжающей кареты скорой помощи, надежда на здоровый ночной сон угасла. Везли тело молодого парня. Его запястья были наспех перевязаны чем-то издали похожим на тряпки. Врач выбежал, крича готовить операционную. После быстрой оценки состояния новоприбывшего пациента, было решено готовится к переливанию крови. Минхо выбежал, чтобы помочь и это было его ошибкой. Медики не лечат родных — эта мысль кружилась снежными комками в голове, пока он смотрел на своего давнего знакомого, того, кому писал совсем недавно, того, кому вновь разбил сердце совсем недавно.       Волна горечи, обиды, чувства вины накатила с новой силой. Что-то глубоко внутри покрылось трещинами. И больше не поможет перекрыть их ни шпаклевка, ни хирургические нити.       Он смотрел на тело Джисона на операционном столе сквозь толстое стекло. Тело обездвиженное, холодное на вид и бледное. Врач сконцентрировался на глубоких ранах на запястье. Он тщательно зашивал каждый слой дермы. А Минхо сходил с ума.       Он собственноручно готовил кровь для переливания. Несколько раз с трясущимися руками перепроверял группу и резус-фактор крови донора и реципиента. Врач подгонял. А Минхо боялся оплошать. Снова и снова наносил цоликлоны анти-А и анти-В на специальную планшетку. Медленно добавлял в них по одной большой капле крови Джисона. Три минуты казались вечностью. И вот за третьим разом один и тот же результат — агглютинация наступила с цоликлоном анти-А — вторая группа крови.       Кровь донора и реципиента совместима. А дальше под надзором врача началось переливание. Минхо не верующий, но в этот момент он мысленно молился всем богам, чтобы Джисон не очнулся от боли в почках. Тонометр больше часа был подключен к руке Джисона. Минхо измерял давление каждые десять минут, боясь увидеть его критическое повышение или понижение. Насыщенность крови кислородом со временем стала приходить в норму. И лишь спустя долгое мучительное время, как казалось ему, Ли вышел в коридор.       Он не обращал внимания на снующих медиков, пациентов, их родню и друзей. Он будто совсем и не видел компанию молодых ребят, которые толпились под палатой интенсивной терапии. Единственное, что было в его мыслях — это Хан Джисон и то, что он снова едва не потерял его.       Часы ожидания слились в поток бесконечного самокопания и угнетения. Минхо искренне сходил с ума. Казалось, будто с каждым часом, проведённым под палатой, его волосы начинают седеть, а морщины становятся более глубокими.       — Ты ведь Минхо?       Из потока докучающих и изнуряющих голову мыслей вырвал голос высокого парня из компании ребят, которые нервно наматывали круги рядом с палатой Джисона.       — Да… — сипло ответил Минхо, поворачиваясь к незнакомцу.       Тот поставил два бумажных стаканчика с кофе из автомата в кафетерии больницы на пол. И в следующую минуту замахнулся. Горячая пощёчина прилетела будто из ниоткуда. Но Минхо совсем растерял умение чувствовать и ощущать. Он опустил голову и мелко кивнул.       — Да… Я тебя понимаю, — прошептал он с опущенной вниз головой.       Сынмин сдержал злость, рвущуюся наружу. Хоть и частично. Его бы воля, живым Минхо отсюда только выполз. Он понимал, что всё, что происходит и происходило с Джисоном — по вине этого придурка-Минхо. Но он не может упустить и закрыть глаза на тот факт, что если бы Хан не испытывал сильных чувств к Минхо, этого бы не было.       — Я Сынмин — друг Джисона.       Он наклонился, поднимая с пола стаканчики с кофе, и отдал один Минхо. Трясущейся рукой он принял напиток, но пить его не хотелось. Минхо просто грел заледеневшие руки. Было холодно, будто он стоит в одном халате на улице. А за окном снег летит с каждой секундой интенсивнее, и Минхо понимает, что домой сегодня не вернётся. О Хёнджине даже думать не хочется. Пускай он будет мудаком в глазах всех в этом мире, но больше он Джисона не оставит. Никогда. Ни за что. Что бы ни случилось.       — Я не хотел, чтобы так вышло, — начал Минхо, когда они уселись на куртку Сынмина на полу. — Я думал о будущем. Я корил себя за чувства к ребёнку. Я думал, что сойду с ума из-за того, что дал ему какую-то надежду… — шептал он, будто боялся, что кому-то есть до них дело.       Сынмин смотрел прямо перед собой на метель за панорамным окном. Он слушает внимательно, но будто был не здесь. Ему не хочется этого слышать. Он хочет, чтобы всё вернулось на круги своя. Чтобы Джисон снова был его.       — Я тоже страдал, — продолжает Минхо после паузы. — Да, это всё сейчас звучит как оправдание. Но я, в самом деле верил в то, что точно не со мной Джисон обретёт счастье. Я помню каждый момент, проведённый с ним, но я так и не смог искоренить все эти чувства и мне больно, что всё это сейчас происходит.       А был ли когда-то Джисон по истине его? Этот вопрос вновь и вновь звучит в голове Сынмина.       — Ему нужно прийти в норму, — сказал наконец-то Ким. — После этого вы должны поговорить. Но я прошу, — он повернул голову в сторону Минхо и глазами, полными какой-то отцовской серьёзностью, посмотрел в его глаза. — Не смей снова разбивать ему сердце, иначе я разобью тебе ебало.       Минхо закивал, рукавами халата вытирая слёзы, которые всё это время незаметно для него лились по щекам.       Метель не прекращалась, и до утра лишь усилилась. Улицы замело снегом. По новостям из телевизора в приёмном покое светловолосая корреспондентка показывала на заметы за своей спиной и машины, засыпанные снегом. Ведущая новостей с приглашённым гостем судачила о том, что впервые за десятилетия в Балтиморе накануне нового года происходят такие странные климатические изменения. Санитары и желающие уже наряжали праздничную ёлку. Новый год уже завтра, а они застряли все здесь. В месте, где пахнет антисептиком, кто-то плачет, постоянно слышен тошный монотонный звук мониторов показателей жизнедеятельности. Здесь не нравится никому. Даже медицинскому персоналу. Сейчас каждый хочет быть со своими семьями, в тёплом кругу родных и близких. Но никак не в безликой больнице, где даже смотря на серый цвет стен, холодно становится.       Друзья Джисона так и не смогли уехать, они улеглись на креслах в холле и уснули. Минхо притащил для них пару пледов, а девочку Мин      у, как он узнал из короткого диалога, вовсе положил в сестринской подсобке, где Минхо и сам часто спал.       Врач оповестила о том, что Джисон очнулся, но ему нужно хотя бы несколько часов для восстановления и время побыть наедине. И Минхо понимает это, но вот уже битый час не может работать. Каждый раз, проходя мимо палаты Джисона, ему хочется войти, обнять уже наконец-то этого балбеса и пообещать остаться с ним.       Но он и сам понимает, что нельзя.       Его позвали:       — Ли Минхо, войдите в седьмую палату и проверьте показатели.       Минхо подорвался с места, хотя минутой ранее был готов уснуть под завивание вьюги за окном.       И вот, он здесь. Руки слегка трясутся, сжимая медицинскую карту. Джисон смотрит мутным взглядом, будто ещё не совсем понимает, что к чему.       Ли садится на стул рядом с Ханом и берёт его руку для измерения артериального давления. Ток бежит по венам от прикосновения. И внезапно накатывает.       Минхо помнил каждую деталь того времени в приюте слишком ясно, слишком болезненно. Воспоминания настигали его в самые неожиданные моменты — во время ночных дежурств, в тишине пустых больничных коридоров, в редкие минуты отдыха. Он помнил, как впервые увидел Джисона в общей комнате приюта. Семнадцатилетний подросток сидел на подоконнике, погружённый в наблюдение через окно, а солнечный свет играл в его волосах, создавая почти нимб вокруг головы.       Работа в приюте должна была стать для Минхо просто очередной ступенькой в карьере медбрата. Всего лишь опыт, строчка в резюме. Но всё изменилось в тот день, когда Джисон пришёл в медпункт с порезанной рукой. Он пытался помочь на кухне и неудачно обращался с ножом. Минхо помнил, как дрожали пальцы парня, пока он обрабатывал рану. Не от боли — Джисон, казалось, вообще её не замечал. От прикосновений.       — Больно? — спросил тогда Минхо, пытаясь сохранить профессиональный тон.       — Нет, — ответил Джисон, не отрывая взгляда от его лица. — С вами — нет.       Смех Джисона преследовал его в воспоминаниях — негромкий, словно парень всегда боялся потревожить окружающих. Минхо помнил, как загорались глаза Джисона, когда он рассказывал о своих планах на будущее. О музыке, которую мечтал создавать, о книгах Стивена Кинга. О местах, которые хотел увидеть. Минхо ловил себя на мысли, что готов показать ему весь мир сам, и тут же корил себя за эти мысли. Нельзя. Неправильно. Непрофессионально.       Но как он мог контролировать то, как замирало сердце, когда Джисон появлялся в дверях? Как мог перестать искать его взглядом в столовой, в саду, в коридорах? Минхо помнил каждую деталь: родинку под глазом, привычку закусывать губу в задумчивости, способ заправлять непослушную прядь за ухо.       Их разговоры становились всё длиннее, всё откровеннее. Минхо узнавал о страхах и мечтах Джисона, о том, как он оказался в приюте, о его надеждах найти своё место в мире. Джисон доверял ему, открывался, а Минхо… Минхо влюблялся всё сильнее, понимая, что каждый день делает всё более непоправимую ошибку.       Особенно ярко он помнил тот вечер в саду. Джисон сидел рядом с ним на старой скамейке, воодушевленно рассказывая о музыке, которую сочинял. Его глаза горели, руки порхали в воздухе, изображая что-то понятное только ему. А потом он замолчал на полуслове и посмотрел на Минхо так, что земля словно ушла из-под ног. В тот момент Минхо понял — ещё секунда, и точка невозврата будет пройдена.       — Хён… я… — голос Джисона дрожал.       — Не надо, Джисон-а. Пожалуйста, не надо, — Минхо видел, как погас свет в глазах парня, как опустились его плечи. Но он не мог иначе. Он был сотрудником приюта, Джисон — подопечным. Даже если ему уже семнадцать, даже если разница в возрасте не так велика. Это было бы злоупотреблением доверия, нарушением всех возможных границ.       На следующий день Минхо подал заявление об уходе. Не попрощался. Не объяснил. Просто исчез, оставив после себя тишину и недосказанность. Он убеждал себя, что так будет лучше для всех. Что чувства забудутся, затянутся временем, как старые раны.       Но вот Джисон здесь, в его больнице. Такой же красивый, но уже не тот семнадцатилетний мальчик. Теперь в его глазах появилась глубина, которой не было раньше. И когда их взгляды встречаются, пока Ли меряет давление, Минхо понимает — ничего не прошло. Все эти месяцы он бежал не от Джисона — от себя. От чувств, которые никуда не делись, лишь затаились глубоко внутри, чтобы сейчас вырваться наружу с новой силой.       Теперь он снова видит его каждый день, но всё иначе. Джисон больше не подросток в приюте, Минхо — не студент-практикант. Но имеет ли он право на второй шанс после того, как однажды уже всё разрушил? Заслуживает ли прощения? Эти вопросы преследуют его, пока он проверяет медицинскую карту Джисона, меряет давление, проверяет пульс и температуру. И каждый раз, когда их пальцы случайно соприкасаются, он чувствует тот же электрический разряд, что и месяцы назад.       — Минхо… — хрипло проронил слово Хан.       — Да, — поднял взгляд Ли, беря Джисона за руку.       — Хочу мороженное… — Джисон пытался сесть, но слишком много сил потерял за это время, потому Минхо ему помог. — Ванильное.       — Хочу мороженое, — тихо повторил Джисон, будто боясь, что его желание прозвучит слишком требовательно.       Минхо сглотнул ком в горле. Такой простой и невинной просьбой Хан словно вернул их в то время, когда всё было проще. Когда они сидели на той самой лавочке, ели мороженое и слушали Тейлор Свифт.       — Я схожу в кафетерий, — Минхо осторожно убрал прядь волос со лба Джисона. — Подожди немного.       Он медлил у двери, не в силах отвести взгляд от бледного лица на больничной подушке. Джисон смотрел в окно, где метель рисовала причудливые узоры на стекле, и Минхо показалось, что он видит, как по щеке Хана скатывается одинокая слеза.       В кафетерии было пусто и тихо. Только гудение холодильника нарушало тишину. Минхо достал ванильное мороженое и замер, увидев своё отражение в хромированной поверхности аппарата с кофе. Осунувшееся лицо, красные от недосыпа глаза, растрёпанные волосы. Он выглядел так же разбито, как чувствовал себя внутри.       — Я знал, что найду тебя здесь.       Минхо вздрогнул от знакомого голоса. Хёнджин стоял в дверях кафетерия, с его куртки на пол падали хлопья подтаявшего снега.       — Хёндж…       — Не надо, — оборвал его Хван. — Я всё понял ещё тогда, когда нашел те сообщения в твоём телефоне. Я просто не хотел верить.       Минхо молчал. Что он мог сказать? Любые оправдания сейчас звучали бы фальшиво.       — Знаешь, что самое паршивое? — Хёнджин подошел ближе, и Минхо увидел, как покраснели его глаза. — Я ведь правда любил тебя. А ты… ты просто прятался за мной всё это время.       — Прости, — выдохнул Минхо. — Я думал, что смогу… что чувства к нему пройдут.       — Но они не прошли, — это был не вопрос.       — Нет.       Хёнджин горько усмехнулся:       — Я забрал твои вещи из квартиры. Они в машине. Можешь забрать, когда будет время.       Он развернулся к выходу, но остановился в дверях:       — Знаешь, Хо, я надеюсь, что ты не сломаешь его снова. Потому что, кажется, он любит тебя так же сильно, как я.       Минхо смотрел вслед уходящему Хёнджину, и впервые за долгое время чувствовал, что может дышать полной грудью. Словно последние оковы спали с него.       Когда он вернулся в палату, Сынмин сидел на краю кровати Джисона. Они о чём-то тихо говорили, и Ким бережно держал руку Хана в своих ладонях.       — Я принёс мороженое, — неловко произнес Минхо.       Сынмин поднял голову, и Минхо поразился тому, сколько боли было в его взгляде.       — Я уже ухожу, — Ким наклонился и оставил лёгкий поцелуй на лбу Джисона. — Помни, что я сказал, малыш. Ты заслуживаешь быть счастливым.       Он прошел мимо Минхо, но у двери остановился:       — А ты помни о моём обещании разбить тебе ебальник, если снова причинишь ему боль.       Когда за Сынмином закрылась дверь, в палате повисла тяжёлая тишина. Минхо медленно подошел к кровати.       — Оно уже растаяло, наверное, — пробормотал он, протягивая мороженое.       — Ничего, — Джисон взял стаканчик, но не спешил его открывать. — Я тоже когда-то растаял. Прямо здесь, — он коснулся груди в том месте, где сердце.       Минхо почувствовал, как к горлу подступают слёзы.       — Джисон-а… я…       — Знаешь, — перебил его Хан, — я ведь правда верил, что ты особенный. Что ты не такой, как все остальные, кто бросил меня. Родители, друзья из школы, соседи — все они ушли. Но ты… ты должен был остаться.       — Я испугался, — голос Минхо дрожал. — Своих чувств, того, что могу испортить тебе жизнь. Ты был таким юным, таким чистым. А я…       — А ты решил всё за меня, — в глазах Джисона блеснули слёзы. — Знаешь, что самое смешное? Я ведь до сих пор люблю тебя. Даже сейчас, когда ты разбил моё сердце дважды. Глупо, да?       Минхо опустился на колени у кровати, осторожно взял руку Джисона, покрытую бинтами.       — Я не заслуживаю твоей любви. Не заслуживаю прощения. Но, Джисон-а, если ты дашь мне шанс… клянусь, я посвящу всю свою жизнь тому, чтобы заслужить твоё доверие снова. Чтобы каждый день доказывать, как сильно люблю тебя.       Джисон долго смотрел на их соединенные руки. Мороженое медленно таяло, капли стекали по стаканчику.       — Я не могу обещать, что смогу снова доверять тебе, — наконец произнес он. — Но… может быть, мы могли бы попробовать начать всё сначала?       — Сначала? — эхом отозвался Минхо.       — Да. Только в этот раз без побега.       За окном метель постепенно стихала. Первые лучи рассвета окрасили небо в нежно-розовый цвет. Новый год приближался, обещая новое начало. И может быть, думал Минхо, глядя в глаза Джисона, в которых впервые за долгое время появился проблеск надежды, может быть, на этот раз они всё сделают правильно.       Мороженое растаяло окончательно, но им было всё равно. Потому что иногда нужно позволить чему-то растаять, чтобы начать заново.       Старое здание Джонс Хопкинс Хоспитал всегда выглядело немного зловеще, но сегодня, в канун Нового года, когда метель заметала его тёмные окна, оно казалось особенно мрачным. В педиатрическом отделении медсёстры развесили гирлянды и мишуру, пытаясь создать праздничное настроение, но разноцветные огни только подчёркивали стерильную белизну стен и металлический блеск медицинского оборудования.       Минхо механически выполнял свои обязанности: проверял капельницы, делал назначенные уколы, менял повязки. Но мысли его постоянно возвращались к палате в конце коридора, где Джисон смотрел в окно на танцующие в свете фонарей снежинки.       — Эй, красавчик, — окликнула его миссис Томпсон, пожилая медсестра, работавшая здесь, кажется, целую вечность. — Ты уже третий раз за час проходишь мимо поста.       Минхо смутился, пойманный с поличным.       — Я просто проверяю пациентов…       — Конечно-конечно, — она хитро прищурилась. — Особенно одного конкретного пациента. Знаешь, я сорок лет здесь работаю. И такой взгляд, как у тебя сейчас, вижу не впервые.       Минхо хотел возразить, но его прервал звонкий детский голос:       — Мистер Ли! Мистер Ли!       Маленькая Сара из педиатрии ковыляла к нему, держа в руках сложенный пополам лист бумаги. Её каштановые кудряшки подпрыгивали в такт шагам.       — Я нарисовала открытку для мистера Хана! — она протянула ему своё творение. — Он выглядел таким грустным, когда я заглядывала к нему утром. А мама говорит, что в Новый год нельзя грустить.       Минхо присел на корточки, рассматривая детский рисунок. На нём были изображены две фигурки, держащиеся за руки, над ними сияла большая жёлтая звезда.       — Это очень красиво, Сара. Я уверен, ему понравится.       — Отнесёте ему? — девочка с надеждой посмотрела на него. — Мне нельзя далеко от палаты уходить.       — Конечно, — Минхо осторожно сложил рисунок. — А теперь марш в постель, юная художница.       Когда Сара убежала, миссис Томпсон тихо произнесла:       — Знаешь, малыш, иногда жизнь даёт нам второй шанс не просто так. Главное — не упустить его снова. Не дать возможность старым обидам стать выше.       Минхо кивнул, сжимая в руках детский рисунок. За окном метель выла всё сильнее, словно пытаясь стереть границу между небом и землёй. По радио передавали штормовое предупреждение — все дороги в Балтиморе замело, движение парализовано. Они все застряли здесь до утра.       В холле на неудобных больничных креслах дремали друзья Джисона. Мина свернулась калачиком под больничным пледом, положив голову на плечо брата. Чонин что-то бормотал во сне. А Сынмин… Сынмин не спал. Он сидел, глядя в пространство перед собой, и Минхо узнавал в его взгляде свою собственную боль.       В палате Джисона горел только маленький ночник. Хан лежал на боку, рассматривая снежную круговерть за окном. В желтом свете его кожа казалась почти прозрачной, а синие пряди волос отливали зелёным.       — Я принёс тебе кое-что, — тихо произнес Минхо.       Джисон медленно повернул голову. Его глаза были красными — плакал? Минхо положил рисунок на прикроватную тумбочку.       — Это от Сары из педиатрии. Она сказала, что в Новый год нельзя грустить.       Джисон взял рисунок, и его губы дрогнули в слабой улыбке.       — Она хорошая девочка.       — Да, — Минхо помедлил. — Знаешь, я…       Его прервал треск и мигание лампочки. Свет моргнул раз, другой, а потом погас совсем. Через несколько секунд включилось аварийное освещение, окрасив всё вокруг в призрачный синий цвет.       — Метель, наверное, повредила линии электропередач, — пробормотал Минхо. — Сейчас генераторы…       Он замолчал, увидев, как Джисон вздрогнул от особенно сильного порыва ветра за окном. Без размышлений Минхо сел на край кровати и взял его за руку. Джисон не отстранился.       — Знаешь, — тихо начал Минхо, — когда я был маленьким и боялся грозы, мама включала музыку. Говорила, что если прислушаться к ритму, то страх уходит.       Джисон повернулся к нему:       — А у тебя есть музыка?       Минхо достал телефон:       — Тейлор Свифт, подойдет?       В полумраке он увидел, как глаза Джисона расширились. Конечно, он помнил. Помнил их маленький плеер, помнил, как они слушали песни, деля один наушник на двоих.       Из динамика полились первые аккорды «Back to December». Джисон закрыл глаза, и Минхо увидел, как по его щеке скатилась слеза.       — Прости, — он хотел выключить музыку, но Джисон его остановил.       — Нет, оставь. Это… это правильная песня.       Они сидели в синем свете аварийных ламп, слушая музыку и завывание метели. Где-то в коридоре медёстры переговаривались о генераторах и праздничном дежурстве, но здесь, в этой палате, время словно остановилось.       За окном часы медленно приближались к полуночи, отсчитывая последние минуты уходящего года. Года, который принёс им столько боли. Но может быть, думал Минхо, глядя на их переплетённые пальцы, новый год принесет надежду. Надежду на второй шанс.       «This is me swallowing my pride, standing in front of you saying I'm sorry for that night…»       Джисон вздрогнул, услышав эти строки. Минхо почувствовал, как напряглись пальцы в его ладони, но Хан не отстранился. Аварийное освещение придавало его лицу какой-то призрачный оттенок, а синие пряди в этом свете казались почти чёрными.       — Ты специально поставил именно эту песню? — тихо спросил Джисон, не открывая глаз.       — Нет, — честно ответил Минхо. — Просто… совпадение.       Жуткое совпадение, думал он. Песня о сожалении, о том, как больно терять кого-то по собственной глупости. О том, как хочется вернуться назад и всё исправить.       «So this is me swallowing my pride, saying I'm sorry for that night… And I go back to December all the time…»       — Знаешь, — Джисон говорил так тихо, что его голос почти сливался с шумом метели за окном, — я тоже часто возвращаюсь в тот июнь. В голове прокручиваю разные варианты. Что было бы, если бы я побежал за тобой? Если бы нашёл раньше? Если бы…       Его голос дрогнул. Минхо почувствовал, как что-то внутри него рвётся на части.       — Не надо, — он осторожно сжал его ладонь. — Это я должен был…       — Тш-ш, — перебил его Джисон. — Давай просто послушаем музыку? Как тогда.       Минхо кивнул, хотя Хан не мог этого видеть с закрытыми глазами. Он помнил те дни так ясно — солнечный свет, играющий в светлых волосах Джисона, тёплый ветер, разноцветные мелки, оставляющие следы на их пальцах. Тогда всё казалось таким простым и правильным.       Трек сменился. «All Too Well» заполнила тишину палаты своей меланхоличной мелодией. Джисон чуть заметно улыбнулся:       — Я до сих пор помню твое лицо, когда я сказал, что никогда не слышал эту песню.       — Ты выглядел таким потерянным, — Минхо невольно улыбнулся воспоминанию. — Как будто я сообщил тебе, что никогда не видел солнца.       — А потом ты целый час рассказывал историю создания этой песни.       — Десять минут!       — Час, — настаивал Джисон. — Я засекал.       В его голосе промелькнуло что-то от прежнего Джисона — того мальчишки, который мог шутить и смеяться так искренне, что у Минхо перехватывало дыхание. Но момент прошёл быстро. Хан снова замкнулся в себе, его пальцы едва заметно дрожали в ладони Минхо.       За окном метель, казалось, стала ещё сильнее. Снег бился в стёкла, словно пытаясь прорваться внутрь. Где-то в коридоре медсёстры развешивали гирлянды на маленькой ёлке, их приглушенные голоса и смех едва долетали до палаты.       — Ты ведь теперь работаешь здесь? — внезапно спросил Джисон.       — Да.       — И тебе нравится?       Минхо помедлил с ответом. Как объяснить, что работа, о которой он мечтал, в последние месяцы превратилась в способ сбежать от мыслей и чувств? Что каждый раз, делая укол или меняя капельницу, он вспоминал, как впервые встретил Джисона в медпункте детского дома?       — Раньше нравилось больше, — наконец ответил он. — А сейчас… сейчас всё кажется каким-то пустым.       Джисон наконец открыл глаза и посмотрел на него. В полумраке его взгляд казался почти чёрным.       — Я знаю это чувство.       Они замолчали. «All Too Well» сменилась другой песней, но они уже не слушали. Минхо чувствовал, как бьётся пульс Джисона под его пальцами — чуть быстрее нормы, но ровно. Живой. Здесь. Несмотря ни на что.       — Джисон-а, — начал Минхо, но тот покачал головой.       — Не сейчас. Пожалуйста. Давай просто… побудем так немного?       Минхо кивнул. Здесь, в синем свете аварийных ламп, под вой метели и тихую музыку из телефона, они словно оказались в каком-то другом измерении. Где не было прошлых ошибок и разбитых сердец. Где они могли просто держаться за руки и слушать, как время медленно утекает сквозь пальцы вместе со старым годом.       Из коридора донёсся звон разбитой игрушки и чей-то смех. Новый год приближался, неся с собой обещание новых начал. И может быть, думал Минхо, глядя на их переплетенные пальцы, может быть, в этот раз они все сделают правильно.       — Минхо! — голос миссис Томпсон вырвал его из этого момента уединения. — Лекарства для третьей палаты!       Минхо неохотно разжал пальцы. Джисон слабо улыбнулся:       — Иди. Ты на работе.       — Я скоро вернусь, — пообещал Минхо, поднимаясь.       В коридоре его встретила суета подготовки к празднику. Персонал развешивал самодельные снежинки, вырезанные из бумаги. Санитарка Джуди, маленькая филиппинка с добрыми глазами, пыталась закрепить на стене растяжку «Happy New Year», балансируя на стремянке.       — Держи, красавчик, — миссис Томпсон протянула ему поднос с лекарствами. — И не задерживайся там долго, у нас ещё ёлка не наряжена.       — Ёлка? — переспросил Минхо.       — А ты думал, мы позволим метели испортить праздник? — она подмигнула. — Достали с кладовой старую искусственную ёлку. Может, она и видала лучшие дни, но лучше, чем ничего.       Минхо кивнул и направился к третьей палате. Разноцветные огни гирлянд отражались в стерильно-белых стенах, создавая причудливую игру света и тени. Откуда-то издалека доносились звуки рождественских песен — кажется, кто-то включил радио в ординаторской.       Закончив с лекарствами, он остановился у окна в конце коридора. Метель и не думала утихать. Порывы ветра были такой силы, что, казалось, могли сорвать крышу. Балтимор тонул в снежной круговерти, и только жёлтые окна больницы горели, как маяки в этом белом хаосе.       — Эй, медбрат!       Минхо обернулся. К нему ковыляла Сара, держа в руках коробку ёлочных игрушек.       — Ты обещал помочь нарядить ёлку! — она протянула ему потёртый серебряный шар. — Смотри, этот похож на луну.       — Точно, — улыбнулся Минхо. — А давай повесим его повыше? Чтобы все могли видеть.       Сара просияла и потянула его за рукав к холлу, где уже собралась небольшая группа. Мина и Чонин проснулись и теперь помогали распутывать гирлянду. Сынмин всё так же сидел в своем кресле, но теперь в его руках была чашка с чем-то горячим.       Старая искусственная ёлка действительно видала лучшие дни. Местами веточки погнулись, кое-где осыпалась зеленая краска. Но когда они развесили игрушки и включили гирлянду, она преобразилась.       — Красиво, — прошептала Сара, глядя на переливающиеся огоньки.       — Очень, — согласился Минхо, думая о том, что иногда самые простые вещи могут нести в себе столько волшебства.       — Знаешь, — Сара дёрнула его за рукав, — а может, отнесем немного украшений мистеру Хану? Чтобы ему тоже было празднично?       Минхо замер. В голове внезапно возникла идея.       — У меня есть идея получше, — он наклонился к девочке. — Но мне понадобится твоя помощь.       Пока они шептались, из динамика раздался голос диктора: «До Нового года остается три часа. Метеорологи предупреждают, что снегопад будет продолжаться всю ночь…»       Минхо посмотрел на часы. У него было не так много времени, чтобы воплотить задуманное. Он поспешил в ординаторскую, где хранились ключи от кабинетов. Его сердце билось быстро-быстро, и он знал — скоро Джисон услышит этот ритм.       Иногда самые важные слова нужно не произносить, а показать. И, может быть, язык медицины поможет ему рассказать то, что он не мог выразить словами все эти месяцы.       Метель за окном выла всё громче, словно пытаясь заглушить стук его сердца. Но впервые за долгое время Минхо не боялся этого звука.       Кабинет УЗИ находился в дальнем крыле больницы. По пути туда Минхо чувствовал, как его собственное сердце отбивает рваный ритм где-то в горле. Он остановился у двери палаты Джисона, делая глубокий вдох.       Хан не спал. Он сидел, подтянув колени к груди, и смотрел на маленькую ёлочную игрушку, которую принесла Сара — стеклянного ангела с облупившейся позолотой.       — Эй, — тихо позвал Минхо.       Джисон поднял голову, и что-то в его взгляде заставило сердце Минхо пропустить удар. В приглушенном свете ночников его глаза казались почти прозрачными, как талая вода весной.       — Я хочу кое-что показать тебе, — Минхо подошел к кровати, протягивая руку. — Сможешь встать?       Джисон помедлил секунду, глядя на протянутую ладонь. Его пальцы, когда он наконец коснулся руки Минхо, были холодными. Он неуверенно поднялся на ноги, слегка пошатнувшись.       — Осторожно, — Минхо поддержал его за талию, и от этого прикосновения по телу словно прошел электрический разряд.       Они медленно шли по коридору. Джисон всё ещё был слаб, и Минхо чувствовал, как тот опирается на него при каждом шаге. Тепло его тела просачивалось сквозь тонкую больничную пижаму, и от этой близости у Минхо кружилась голова.       — Куда мы идём? — шёпотом спросил Джисон.       — Увидишь.       В полутьме коридора их тени сплетались на стенах, как будто не могли существовать друг без друга. Где-то вдалеке играла музыка, но здесь, в этом пустом крыле, царила почти звенящая тишина.       Кабинет встретил их холодным светом единственной лампы. Минхо помог Джисону сесть на кушетку, стараясь не замечать, как его пальцы подрагивают.       — Что это? — Джисон огляделся по сторонам.       — Я хочу показать тебе кое-что, — Минхо включил аппарат УЗИ. Экран засветился мягким голубым светом.       Их взгляды встретились, и на мгновение время словно остановилось. В глазах Джисона плескалось столько эмоций — недоумение, любопытство и что-то ещё, что-то похожее на надежду.       — Можно? — Минхо потянулся к пуговицам своей рубашки.       Джисон кивнул, не отрывая взгляда от его лица. Минхо расстегнул рубашку трясущимися пальцами, стараясь не думать о том, как близко сейчас Хан, как его дыхание щекочет кожу.       Гель для УЗИ был холодным, но Минхо едва замечал это. Всё его внимание было приковано к тому, как Джисон закусил губу, наблюдая за его действиями.       Первые звуки сердцебиения наполнили комнату. Ритмичные, сильные удары отражались от стен, создавая почти гипнотический эффект.       — Видишь? — Минхо повернул экран так, чтобы Джисону было лучше видно. — Это моё сердце.       Их пальцы случайно соприкоснулись на краю кушетки, и ритм на мониторе тут же участился. Джисон затаил дыхание, глядя то на экран, то на лицо Минхо.       — Оно… — Хан запнулся, подбирая слова.       — Бьётся для тебя, — закончил Минхо. — Всегда билось.       В тишине кабинета эти слова прозвучали почти оглушительно. Джисон медленно поднял руку и осторожно, словно боясь обжечься, коснулся груди Минхо рядом с датчиком. Его пальцы были всё такими же холодными, но теперь это прикосновение обжигало.       Минхо не дышал. Он смотрел, как Джисон завороженно следит за движением своей руки по его коже, как его ресницы отбрасывают длинные тени на щёки, как приоткрываются его губы, словно он хочет что-то сказать, но не может найти слов.       Сердце на мониторе билось всё быстрее, выдавая все те чувства, которые Минхо не мог выразить словами. Каждый удар словно говорил: «Прости. Люблю. Вернись.»       — Оно всегда так? — тихо спросил Джисон, не отрывая взгляда от монитора.       — Только рядом с тобой, — честно ответил Минхо.       Их взгляды встретились, и что-то надломилось в глазах Джисона. Он убрал руку, и Минхо физически ощутил потерю этого прикосновения.       — Зачем? — голос Хана дрожал. — Зачем ты показываешь мне это сейчас?       Минхо выключил аппарат, но эхо его сердцебиения, казалось, всё ещё отражалось от стен.       — Потому что я хочу, чтобы ты знал, — он вытер гель с груди и медленно застегнул рубашку. — Все эти месяцы… каждый день… оно не переставало биться для тебя.       — Но ты ушел, — Джисон обхватил себя руками, словно пытаясь защититься. — Ты просто… исчез.       — И это было самой большой ошибкой в моей жизни.       За окном метель выла все громче, словно подыгрывая их разговору. Где-то в больнице часы начали отбивать десять вечера.       — Знаешь, — Джисон смотрел куда-то мимо Минхо, — когда я рисовал тех динозавриков на стене… я представлял, что однажды ты вернёшься и увидишь их. Глупо, да?       Минхо сделал шаг вперед, оказываясь так близко, что мог чувствовать тепло чужого дыхания.       — Не глупо. Я… я видел их. Несколько раз приезжал туда. Просто… не мог заставить себя войти.       — Почему?       — Потому что боялся. Боялся, что ты меня возненавидел. Боялся, что уже слишком поздно что-то исправить.       Джисон поднял голову, и их взгляды снова встретились. В полумраке кабинета его глаза казались бездонными.       — А сейчас? Сейчас ты всё ещё боишься?       Вместо ответа Минхо осторожно взял его за руку, поднес к своей груди и прижал там, где билось сердце.       — Чувствуешь? Оно колотится как сумасшедшее. Конечно, я боюсь. Боюсь снова всё испортить. Боюсь, что не заслуживаю второго шанса. Но ещё больше я боюсь снова потерять тебя.       Пальцы Джисона дрогнули под его ладонью.       Внезапно откуда-то из коридора донесся звонкий детский голос:       — Мистер Ли! Мистер Ли!       Сара. Минхо совсем забыл о времени.       — Там ёлка! — девочка появилась в дверях, запыхавшаяся и раскрасневшаяся. — Мы развесили все игрушки, и миссис Томпсон разрешила включить гирлянды, и… ой.       Она замолчала, переводя взгляд с одного на другого.       — Я… я помешала?       — Нет, милая, — Джисон мягко улыбнулся, и от этой улыбки у Минхо защемило сердце. — Мы как раз собирались посмотреть на ёлку. Правда, Минхо?       Их пальцы всё ещё были переплетены. Минхо чувствовал, как бьётся пульс Джисона — быстро-быстро, в такт его собственному сердцу.       — Правда, — кивнул он. — Только медленно, хорошо?       Сара просияла и умчалась обратно в коридор. Джисон попытался встать, но его ноги всё ещё были слабыми. Минхо поддержал его за талию, и на мгновение они замерли в этом почти-объятии.       — Я не говорю, что всё будет просто, — тихо произнес Джисон. — Я не знаю, смогу ли снова… доверять.       — Я знаю, — Минхо осторожно заправил прядь синих волос ему за ухо. — Но я готов ждать столько, сколько потребуется. И каждый день доказывать, что моё сердце бьётся только для тебя.       Минхо на мгновение замер, а затем медленно отошёл к двери. Щелчок замка прозвучал оглушительно громко в тишине кабинета. Когда он повернулся обратно, его взгляд был полон невысказанной мольбы.       Джисон смотрел на него, не отрываясь, словно видел впервые. В приглушенном свете его глаза казались темнее обычного, а кожа светилась почти неземным светом. Минхо сделал шаг навстречу, потом ещё один, пока не оказался так близко, что мог сосчитать каждую ресницу Хана.       Время, казалось, застыло. Они стояли, разделенные лишь несколькими сантиметрами воздуха, и Минхо чувствовал, как дрожит дыхание Джисона на его губах. Его руки всё ещё поддерживали Хана за талию, и от этого прикосновения по коже бежали мурашки.       Джисон первым подался вперёд, едва ощутимо касаясь губами губ Минхо. Такой лёгкий поцелуй, словно крылья бабочки. Минхо задержал дыхание, боясь спугнуть момент. Его сердце билось где-то в горле, и он был уверен, что Джисон может это чувствовать.       А потом Хан обхватил его лицо ладонями, и все барьеры рухнули. Их поцелуй стал глубже, отчаяннее, словно они пытались наверстать все упущенные месяцы. Губы Джисона были мягкими, с легким привкусом больничного чая с лимоном, и Минхо казалось, что он может раствориться в этом вкусе навсегда.       Его пальцы скользнули в синие пряди Хана, такие мягкие, такие родные. Джисон тихо выдохнул ему в губы, и этот звук отозвался дрожью во всем теле. Они целовались медленно, нежно, словно заново узнавая друг друга. Каждое прикосновение было как признание, каждый вздох — как обещание.       Где-то далеко куранты начали отбивать четверть одиннадцатого, но они не слышали. В их маленьком мире существовали только они двое, их переплетённые пальцы, их синхронное дыхание и биение их сердец, наконец-то звучащих в унисон.       Когда они наконец оторвались друг от друга, глаза Джисона блестели, а губы припухли. Минхо осторожно провёл большим пальцем по его нижней губе, словно не веря, что это реально.       — Я… — начал было Джисон, но Минхо покачал головой.       — Тш-ш, — он прислонился своим лбом к его лбу. — Давай просто побудем так ещё минутку.       Это всё казалось сном, сном из которого не хочется возвращаться в реальность. Сном, в котором только они, их касания, трепет и чувства. Чувства горечи и сожаления вперемешку с неожиданным счастьем, накатившим ураганом Катрин из ниоткуда. Это только их чувства. Их мир, в котором они делят все на двоих.       За окном метель наконец-то стихла, оставив после себя мягкую тишину падающего снега. До Нового года оставалось чуть больше часа, но им казалось, что их новый год, их новая жизнь, началась именно в этот момент, с этого поцелуя, с этого общего дыхания на двоих.       Когда они наконец вышли из кабинета, больница преобразилась. Коридор, ведущий к холлу, сиял разноцветными огнями гирлянд. На стенах появились самодельные       снежинки, а в воздухе витал аромат мандаринов и корицы — кто-то заварил праздничный чай на посту медсестер.       Минхо поддерживал Джисона за талию, и каждое прикосновение всё ещё отзывалось электрическими разрядами по коже. Они шли медленно, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы Хан мог перевести дыхание. Но, возможно, дело было не только в его слабости — им просто не хотелось разрушать этот момент близости.       — Наконец-то! — воскликнула Сара, заметив их. — Идите скорее, мы почти закончили!       Старая искусственная ёлка преобразилась. В её ветвях мерцали десятки маленьких лампочек, самодельные украшения из цветной бумаги соседствовали с потертыми стеклянными шарами. На верхушке немного косо сидел ангел, тот самый, которого Сара принесла Джисону.       — Красиво, правда? — девочка с гордостью указала на ёлку. — Я сама развесила все бумажные снежинки!       — Очень красиво, — Джисон улыбнулся, и от этой улыбки у Минхо перехватило дыхание.       — О, вы вернулись, — миссис Томпсон выглянула из-за ёлки. — Как раз вовремя. У нас тут небольшой праздничный стол намечается.       Действительно, в холле уже стоял накрытый стол. Ничего особенного — чай, печенье, мандарины, какие-то бутерброды. Но в этот момент всё казалось волшебным.       — Джисони! — Мина бросилась к ним, но остановилась на полпути, не уверенная, можно ли обнять брата.       Джисон потянулся к ней сам, и она осторожно обвила его руками.       — Ты как? — тихо спросила она.       — Уже лучше, — ответил он, и его взгляд на мгновение встретился со взглядом Минхо.       Сынмин наблюдал за ними со своего места, и что-то в его глазах изменилось. Может быть, он видел, как они держались за руки. Может быть, заметил припухшие губы Джисона или то, как Минхо не отрывал от него взгляда. Но когда Ким поймал взгляд Минхо, в нём больше не было прежней боли — только тихое понимание и что-то похожее на смирение.       — До Нового года час с небольшим, — объявила миссис Томпсон. — Давайте все присядем. В такую ночь никто не должен быть один.       Они расположились вокруг стола. Джисон сидел между Минхо и Миной, их колени соприкасались под столом. Сара устроилась напротив, болтая ногами и с любопытством разглядывая всех присутствующих.       — А вы знаете, — вдруг сказала она, — мама говорит, что в Новый год случаются чудеса. И если загадать желание ровно в полночь, оно обязательно сбудется.       — И что ты загадаешь? — спросил Джисон.       — Это секрет! — она прижала палец к губам. — А то не сбудется.       Минхо почувствовал, как пальцы Джисона осторожно переплелись с его под столом. Он легонько сжал их в ответ.       За окном снег падал крупными хлопьями, укрывая город белым одеялом. Метель стихла, словно сама природа решила дать передышку в эту волшебную ночь. Гирлянды отбрасывали разноцветные блики на стены, превращая больничный холл во что-то похожее на сказочный грот.       — Знаете что? — миссис Томпсон поднялась со своего места. — У меня где-то была старая кассета с новогодними песнями. Сейчас найду.       — У вас ещё есть кассетный магнитофон? — удивился Чонин.       — Душа моя, в этой больнице много чего есть, — подмигнула она. — Некоторые вещи просто ждут своего часа.       Минхо понимающе улыбнулся. Он знал, о чём она. Иногда нужно просто дождаться правильного момента.       До полуночи оставалось меньше часа, и воздух, казалось, звенел от предвкушения. Впереди был целый новый год — чистый лист, новое начало. И может быть, думал Минхо, чувствуя тепло пальцев Джисона в своей ладони, может быть, маленькая Сара права. Может быть, чудеса действительно случаются, особенно если очень сильно в них верить.       — А, нашла! — миссис Томпсон вернулась с потрепанным магнитофоном. Из динамиков полился немного хрипловатый голос Фрэнка Синатры.       К их импровизированному празднику присоединилась миссис Кларк — пожилая пациентка из кардиологии, которой стало лучше, и врачи разрешили ей немного посидеть с остальными. Её сопровождала медсестра Рейчел — молодая девушка с огненно-рыжими волосами, собранными в небрежный пучок.       — О, я обожаю эту песню, — миссис Кларк прикрыла глаза, покачиваясь в такт музыке. — «Let it snow»… Знаете, под эту песню я впервые поцеловалась с моим Джорджем.       — Расскажите! — тут же оживилась Сара, подпирая подбородок ладошками.       Пожилая женщина загадочно улыбнулась:       — Это было в Нью-Йорке, в канун 1962 года. Я тогда работала официанткой в маленьком кафе на Манхэттене. Джордж был постоянным посетителем — каждое утро заказывал чёрный кофе и яблочный пирог.       Минхо почувствовал, как Джисон придвинулся ближе, опираясь на его плечо. От его волос пахло больничным шампунем и почему-то корицей.       — В тот вечер была ужасная метель, прямо как сегодня, — продолжала миссис Кларк. — Я задержалась на работе, потому что половина персонала не смогла добраться до кафе. И тут входит Джордж, весь в снегу, как рождественский Санта.       — И что было дальше? — Мина подалась вперёд, явно заинтригованная.       — О, он был таким джентльменом, — миссис Кларк мечтательно вздохнула. — Сказал, что не может позволить юной леди возвращаться домой одной в такую погоду. Мы просидели в кафе до полуночи, слушая старый радиоприемник. А когда часы пробили двенадцать… — она сделала паузу, — он спросил, можно ли меня поцеловать.       — Как романтично! — выдохнула Рейчел.       — А вы знаете, — вдруг подала голос санитарка Джуди, раскладывая на столе свежие мандарины, — у нас на Филиппинах говорят, что если в новогоднюю ночь идёт снег, это знак особого благословения для влюблённых.       Минхо почувствовал, как пальцы Джисона чуть сильнее сжали его ладонь.       — Правда? — заинтересовался Чонин. — А почему?       — Потому что снег укрывает всё старое и дает начало новому, — улыбнулась Джуди. — Как чистый лист бумаги, на котором можно написать новую историю.       — А мой муж сделал мне предложение тоже под Новый год, — вступила в разговор миссис Томпсон. — Прямо в этой самой больнице. Он тогда был интерном, а я — молоденькой медсестрой.       — Ой, а расскажите! — Сара подползла ближе к ней.       — Ну что рассказывать, — миссис Томпсон смущенно махнула рукой. — Была такая же снежная ночь. Мы дежурили вместе, и Фрэнк весь вечер ходил какой-то странный. А потом, прямо перед полночью, позвал меня в ординаторскую…       — И встал на одно колено? — предположила Мина.       — Если бы! — рассмеялась миссис Томпсон. — Споткнулся о швабру, уронил кольцо под шкаф, и мы полчаса ползали по полу, пытаясь его найти. Но знаете что? Именно в тот момент, глядя на него, растрёпанного и смущённого, я поняла — вот оно, моё счастье.       Джисон тихонько фыркнул, уткнувшись носом в плечо Минхо.       — А вы? — вдруг спросила Сара, глядя на них. — У вас есть новогодняя история?       Минхо встретился взглядом с Джисоном. В разноцветных отблесках гирлянд его глаза казались почти золотыми.       — Она как раз пишется, — тихо ответил он.       — О, дорогой, — миссис Кларк понимающе улыбнулась. — Самые лучшие истории всегда начинаются именно так — с одного взгляда, с одного прикосновения, с одной снежной ночи.       За окном снег продолжал падать, окутывая Балтимор белым покрывалом. До полуночи оставалось сорок минут, и воздух звенел от предвкушения чуда.       — Кстати о чудесах, — миссис Томпсон поднялась со своего места. — У меня где-то была припрятана коробка рождественского печенья. Сейчас принесу.       — Давайте я помогу, — вызвался Сынмин, и что-то в его голосе заставило Минхо посмотреть на него внимательнее.       Может быть, ему показалось, но в глазах Кима больше не было той глубокой тоски. Вместо неё появилось что-то новое — принятие, понимание и, возможно, надежда на собственное новогоднее чудо.       Сынмин шёл за миссис Томпсон по коридору, когда входная дверь больницы распахнулась, впуская порыв морозного воздуха и запорошенную снегом фигуру.       — Прошу прощения, — этот голос Сынмин узнал бы из тысячи. — Я ищу…       Бан Чан замер на полуслове, стряхивая снег с волос. Их взгляды встретились, и что-то болезненно сжалось в груди Сынмина — слишком много воспоминаний, слишком много недосказанного.       — Я сама справлюсь с печеньем, — тактично произнесла миссис Томпсон, оставляя их наедине.       Они молчали. Три года молчания, три года обиды и непонимания повисли между ними.       — Как ты? — наконец спросил Чан.       — Нормально, — Сынмин пожал плечами. — А ты как? Феликс всё ещё… — он не закончил фразу, но Крис понял.       — Нет, — он грустно усмехнулся. — Знаешь, иногда мы гоняемся за чем-то так долго, что не замечаем того, что теряем по пути.       — Например, друзей? — в голосе Сынмина прорезалась горечь.       — Например, лучшего друга, — тихо ответил Чан. — Того, кто всегда был рядом. Того, кого я предал ради… ради чего? Ради призрачной надежды на отношения, которых никогда не могло быть?       Сынмин смотрел на него — такого же растрепанного и искреннего, как раньше. Сколько раз он выслушивал его страдания по Феликсу? Сколько раз поддерживал, когда тот снова и снова получал вежливый отказ?       — Помнишь, как мы познакомились? — вдруг спросил Чан.       — В третьем классе. Ты защитил меня от хулиганов.       — А помнишь, что ты мне сказал тогда?       Сынмин помнил. Конечно, помнил.       — «Теперь ты мой лучший друг, хочешь ты этого или нет».       — И я был им. До того дня, когда решил, что карьера и репутация важнее, — Чан сделал шаг вперёд. — Я был таким идиотом, Минни.       Это прозвище, которое Чан не использовал уже три года, заставило что-то дрогнуть внутри.       — Ты бросил меня, — тихо произнес Сынмин. — Когда мне было тяжелее всего, когда я потерял родителей… ты просто ушёл.       — Я знаю, — голос Чана дрогнул. — И нет мне прощения за это. Я думал, что делаю правильный выбор. Думал, что смогу стать другим человеком. А в итоге… в итоге я просто потерял самого важного человека в своей жизни.       — А как же Феликс? — Сынмин не хотел спрашивать, но слова сами сорвались с губ.       — Феликс… — Чан горько усмехнулся. — Знаешь, что я понял? Я не был влюблён в него. Я был влюблён в идею. В образ, который сам себе придумал. А настоящая любовь… она совсем другая.       Их прервал звук шагов — кто-то приближался по коридору.       — Эй, вы что тут застряли? — Мина выглянула из-за угла. — Там миссис Кларк собирается рассказывать историю!       — Уже идём.       Когда они вернулись в холл, Джисон, прильнувший к плечу Минхо, бросил на них понимающий взгляд. Может быть, он видел в их истории отражение своей собственной — о втором шансе и прощении.       — Садитесь, молодые люди, — позвала миссис Томпсон. — В такую ночь никто не должен быть один.       Они сели рядом, и Сынмин почувствовал знакомое тепло — то самое, которое согревало его все школьные годы, все студенческие вечеринки, все трудные моменты жизни. До того дня, как всё разрушилось.       Может быть, подумал он, глядя на профиль Чана в мерцающем свете гирлянд, иногда нужно не новое начало, а возвращение к тому, что всегда было правильным. К тому, что всегда было здесь, прямо перед глазами.       Минхо с понимающей улыбкой смотрел на друга. Чан в ответ послал ему мягкую улыбку. Им не нужно разговаривать и объяснять что-то. Они и с одного взгляда поняли, что здесь происходит. Но после всего этого они обязательно встретятся дома у Чана и обсудят всё, запивая свои рассказы пивом.       За окном снег укрывал город белым покрывалом, даря всем второй шанс. И, может быть, не только на любовь, но и на настоящую дружбу. Ту самую, которая иногда может стать чем-то большим, если дать ей время.       — А вот и ещё гости! — воскликнула миссис Томпсон, когда в холле появились две новые фигуры.       Это были мистер Паркер — пожилой джазовый музыкант из травматологии, передвигающийся на инвалидном кресле, которое катила молодая медсестра Эмили. Несмотря на гипс на ноге, он умудрился нацепить на шею бабочку в красно-зелёную клетку.       — Не мог пропустить такое событие, — подмигнул он, пока Эмили помогала ему устроиться за столом. — В конце концов, не каждый день встречаешь Новый год в такой чудесной компании.       — Как ваша нога, мистер Паркер? — поинтересовался Минхо.       — О, эта старая кость? — музыкант махнул рукой. — Перёживет. Знаете, в сорок восьмом я сломал обе ноги, выпрыгивая из окна второго этажа.       — Что?! — Сара округлила глаза.       — О да, — мистер Паркер довольно улыбнулся, явно наслаждаясь произведенным эффектом. — Видите ли, я ухаживал за прекрасной девушкой по имени Розали. И однажды решил сделать ей сюрприз — залез по пожарной лестнице, чтобы спеть серенаду под её окном.       — Как романтично, — вздохнула Мина.       — Не совсем, — рассмеялся старик. — Я перепутал окна и попал в спальню её отца. А он был начальником полиции и спал с пистолетом под подушкой.       Все за столом рассмеялись. Даже Сынмин улыбнулся, и Чан, заметив это, почувствовал, как что-то тёплое разливается в груди.       — И что было дальше? — спросил Джисон, который сидел, прижавшись к Минхо.       — О, я прыгнул из окна прямо в сугроб. Сломал обе ноги, но зато Розали была так впечатлена моей храбростью, что согласилась выйти за меня замуж. Прожили вместе пятьдесят два года.       — А где она сейчас? — тихо спросила Сара.       Улыбка мистера Паркера стала немного грустной:       — Ушла два года назад. Но знаете что? Каждый раз, когда я играю на саксофоне «Moon River», мне кажется, что она где-то рядом, слушает.       В наступившей тишине было слышно, как потрескивает гирлянда на ёлке.       — У меня есть кое-что, — вдруг сказал мистер Паркер, доставая из кармана халата маленькую губную гармошку. — Не саксофон, конечно, но…       Первые ноты «Moon River» поплыли по воздуху, наполняя больничный холл какой-то особенной магией. Джисон прикрыл глаза, положив голову на плечо Минхо. Чан украдкой наблюдал за Сынмином, который задумчиво водил пальцем по ободку чашки.       — Знаете, — сказала вдруг Эмили, присаживаясь рядом с Сарой, — моя бабушка говорила, что любовь похожа на эту мелодию. Иногда грустная, иногда весёлая, но всегда — настоящая.       — А мой дедушка, — подхватила Джуди, раскладывая новую порцию мандаринов, — всегда говорил, что настоящая любовь не та, что приходит как гром среди ясного неба. А та, что растёт медленно, день за днём, как дерево.       Сынмин почувствовал на себе взгляд Чана и слегка покраснел.       — Иногда, — тихо произнес Минхо, глядя на задремавшего на его плече, Джисона, — нужно потерять что-то, чтобы понять, насколько это важно.       — А иногда, — добавил Чан, — то, что мы ищем, всегда было рядом. Просто мы не умели видеть.       Мистер Паркер закончил играть, и последняя нота растаяла в воздухе, как снежинка.       — До Нового года двадцать минут, — объявила миссис Томпсон. — Может, каждый загадает желание?       — Но ведь ещё не полночь, — заметила Сара.       — О, милая, — улыбнулась пожилая медсестра, — некоторые желания нужно загадывать заранее. Чтобы они успели долететь до звезд.       За окном снег падал всё медленнее, словно тоже прислушивался к их разговорам. Гирлянды отбрасывали разноцветные блики на лица собравшихся, создавая какую-то особенную, волшебную атмосферу. И каждый в этом импровизированном кругу думал о своём — о прошлом и будущем, о потерях и находках, о вторых шансах и новых начинаниях.       А может быть, думал Минхо, глядя на спящего Джисона, иногда чудеса случаются не благодаря волшебству, а благодаря людям, которые собираются вместе в такие вот снежные ночи и делятся своими историями, своим теплом, своей любовью.       — Десять минут до полуночи! — объявила миссис Томпсон, глядя на часы.       Джисон проснулся от лёгкого прикосновения Минхо к щеке. Он выглядел немного растерянным, но счастливым.       — Я всё проспал? — сонно спросил он.       — Самое главное впереди, — улыбнулся Минхо, убирая прядь синих волос с его лба.       Мистер Паркер снова достал губную гармошку:       — Как насчет «Auld Lang Syne»? По старой доброй традиции.       — О, я знаю эту песню! — оживилась Сара. — Мама всегда включает её в Новый год.       — В Шотландии, — начала миссис Кларк, пока первые ноты мелодии наполняли воздух, — считается, что эта песня соединяет прошлое с будущим. Старых друзей с новыми. Потерянную любовь с обретённой.       Чан украдкой посмотрел на Сынмина. Тот сидел, обхватив чашку с остывшим чаем, и в отблесках гирлянд его профиль казался почти нереальным.       — Should auld acquaintance be forgot, and never brought to mind? — тихонько подпевал мистер Паркер между нотами.       — А правда, что в полночь нужно загадывать желание? — спросила Эмили, поправляя сползающий чепчик.       — Нужно не просто загадывать, — ответила Джуди, раскладывая на столе бумажные салфетки, сложенные в форме снежинок. — У нас на Филиппинах говорят, что желание нужно прошептать на ухо тому, кого любишь больше всего на свете. Тогда оно обязательно сбудется.       Минхо почувствовал, как Джисон чуть сильнее прижался к нему. Его дыхание щекотало шею, и от этого по телу бежали мурашки.       — Пять минут! — объявила миссис Томпсон. — Так, нам нужно шампанское! То есть, — она запнулась, глядя на Сару, — детское шампанское и обычное.       — Я принесу! — вызвалась Мина, вскакивая с места.       — Я помогу, — Чонин поспешил за ней.       В их отсутствие мистер Паркер продолжал наигрывать мелодию, которая, казалось, сплетала всех присутствующих в какой-то особенный узор судьбы.       — Знаете, — вдруг сказал он, прерываясь, — моя Розали говорила, что каждый Новый год — это как новая страница в книге. Чистая, нетронутая. И только от нас зависит, что мы на ней напишем.       — А что бы вы хотели написать на своей странице? — спросил Джисон.       Старый музыкант улыбнулся:       — Я бы написал о любви, сынок. О той, что приходит неожиданно. О той, что возвращается, когда мы уже не ждём. О той, что была рядом всё это время.       Сынмин почувствовал на себе взгляд Чана и впервые за весь вечер не отвёл глаза. Что-то изменилось в воздухе между ними, что-то неуловимое, но важное.       Мина и Чонин вернулись с бутылками и пластиковыми стаканчиками. Миссис Томпсон начала разливать напитки, а Джуди раздавать всем конфетти.       — Три минуты! — объявила Сара, подпрыгивая на месте от нетерпения.       Минхо наклонился к уху Джисона:       — Я так рад, что встречаю этот Новый год с тобой.       Хан повернул голову, и их лица оказались так близко, что они могли сосчитать ресницы друг друга.       — Даже несмотря на то, как всё началось? — тихо спросил он.       — Особенно поэтому, — Минхо легко коснулся его носа своим. — Иногда нужно пройти через темноту, чтобы увидеть свет.       — Две минуты! — голос миссис Томпсон дрожал от волнения.       Все встали, держа в руках стаканчики. Мистер Паркер отложил гармошку. Сара прижалась к Эмили, которая ласково погладила её по голове.       — Знаете, — сказала миссис Кларк, — говорят, что как встретишь Новый год, так его и проведёшь.       — Тогда у нас будет замечательный год, — улыбнулась Джуди.       — Минута! — объявила миссис Томпсон.       Чан незаметно взял Сынмина за руку. Тот вздрогнул, но руку не отнял.       Снег за окном почти перестал падать, словно сама природа затаила дыхание в ожидании чуда.       — Тридцать секунд!       Минхо наклонился к уху Джисона и тихо прошептал:       — Хочу, чтобы эта ночь стала началом нашей вечности, которую мы проведём вместе.       Джисон покраснел в щеках и тоже потянулся к уху Минхо:       — Хочу быть твоей вечностью.       — С Новым годом! — выкрикнули все хором.       И в этот волшебный миг никто не обращал на них внимания. Никто не видел лёгкого чмока Минхо, оставленного на губах Джисона. Не видели так же поцелуя Чана в покрасневшую щеку Сынмина. И лишь Мина с хитрым лисиным видом фотографировала каждое их прикосновение, добавляя в папку «Недружеские поцелуи».