Life Time 3

Джим встрепенулся, шикнул на Донована, чтобы тот отошел от окна, и жестом приказал сесть рядом. Брамс послушался и вернулся обратно, где остальные молодые люди уже приготовились встречать друга, который вот-вот должен был появится в коридоре. Они прислушивались, стараясь уловить топот его сапог, но тишину ничто не нарушало. Разве что скрип панцирной сетки под весом кинологов, когда кто-то нервно мялся на месте. Все взгляды были устремлены на дверь. — Может, он пошел в Штаб сразу?.. — предположил Вебер, наконец подав голос. — Ему явно сейчас отгул выпросить надо. — Пройдя мимо нас? — фыркнул Джим. — Вряд ли. Он прекрасно знает, что мы переживаем за него. Не стал бы вот так... — Ему сейчас не до нас, — заспорил Крис. — Он мог просто прийти заявление написать на отпуск, чтобы за Шемом присматривать. — Или к Локвуду заглянуть, — тихо пробормотал Брамс. — За лекарствами, например. — Так. Я пойду, посмотрю, где он, — не выдержал Джим и, уже отойдя от окна, обернулся и недоверчиво покосился на Донована. — Ты уверен, что это бы он? Молодой кинолог удивленно моргнул и утвердительно кивнул. Джим пожал плечами и зашагал дальше, но когда подошел к двери и уже протянул руку к ней, она распахнулась, и он нос к носу столкнулся с Николасом. Ишварит отпрянул от неожиданности, растерявшись на мгновенье, но Николас лишь поднял на приятеля уставшие, покрасневшие глаза в обрамлении темных теней под ними и остановился, ожидая, когда приятель уступит ему дорогу. Формы на Нике не было. Как и сапог, поэтому они напрасно выслушивали его топот. Сегодня Ник явился в казарму в гражданской одежде: светлой рубашке с небрежно заправленным воротником, на которой последние две пуговицы были застегнуты криво. Черных штанах, изрядно измятых и ботинках на голую ногу. Волосы, всегда аккуратно заплетенные в тугую, длинную косу, лежали на плече нечесаной метелкой, скрепленной спутанной резинкой. Носик деревянной лисьей мордочки на ней гордо указывал на потолок. Кроме того Джим буквально сразу учуял запах, который ну никак не мог ассоциироваться с Элриком. Николас пил. И судя по его виду — не мало, и далеко не слабоалкогольные напитки. Этот образ никак не вязался с Николасом, которого он знал, который в прошлый раз брезгливо отказывался от предложенного виски и, выпив всего лишь полстакана, наотрез отказывался продолжать. Мейлон никогда в жизни не видел его таким убитым и опустошенным. Даже всегда ясные, блестящие глаза сейчас словно покрылись матовой пленкой, больше походили на глаза мертвеца, безжизненные и потухшие. Он понимал, в каком состоянии может быть его друг, но не настолько же... Он даже инстинктивно хотел протянуть руки, чтобы поймать друга, если тот не удержится на ногах, но в последний момент отказался от этого порыва. Ведь как-то Ник дошел до казармы, значит передвигаться способен. К тому же не хотелось так уж явно указывать на его слабость. Ишварит доподлинно знал, что Ник человек гордый, и не одобрил бы такой порыв, в каком бы состоянии он не был. Пусть Джим не видел своими глазами, что произошло с Шемом, по виду его хозяина можно было судить обо всем без слов. Он даже успел допустить мысль что Шем... но тут же прогнал ее. "Не мог Шемрок погибнуть! Только не этот пес!" Никто не мог начать разговор первым. Ребята за спиной Мейлона замерли, так же нерешительно поглядывая на Элрика из-за плеча ишварита, не видя целиком того, что наблюдал Джим, стоя прямо перед другом. Николас смотрел прямо в его рубиновые глаза, но казалось, что смотрел куда-то сквозь ишварита и совсем его не замечал. А тот бегал по нему взглядом, осматривал так, словно искал причину его состояние, которая на самом деле сейчас находилась не здесь. Как и мысли самого Николаса. Нижняя челюсть Джима задрожала, когда он попытался что-то сказать, выдавить из себя хоть слово, пораженный видом своего лучшего друга, но Ник опередил его, буркнув тихо, почти не слышно, на выдохе: — Привет... Джим... Сказал, как чревовещатель: губы почти не шевелились, так, словно голос шел откуда-то глубоко, минуя голосовые связки. Стоящие позади ребята точно не услышали его, считая, что Ник продолжает молча смотреть на Мейлона. А сам Мейлон едва ли от тоскливого счастья не подпрыгнул, услышав от Элрика хоть что-то, доказывающее, что перед ним стоит живой человек. Но вместе с тем он боялся вообще что-либо отвечать на его приветствие. Слова, мгновение назад готовые с натяжкой вырваться наружу, встали в горле тугим комом. — Ник... милостивая Ишвара... — он медленно, хриплым голосом, с дрожащей рукой сделал молитвенный жест и только после этого осторожно прикоснулся пальцами к его плечу, как будто боялся, что перед ним стоит призрак и одно легкое прикосновение развеет наваждение. — Храни тебя мироздание... Что с тобой? Как ты сюда... — он никак не мог решить, что нужно спросить. Любой вопрос казался неуместным. В конце концов, каждый знал причину его состояния и в объяснении не нуждался. Однако как же ужасно было видеть их лидера таким... и судя по тому, с каким ужасом смотрели на них кинологи, они целиком и полностью разделяли ощущения Джима. — Да как ты вообще дошел?! — вдруг вскрикнул Мейлон с отчаяньем в голосе, уже жалея, что позволил друзьям остановить себя и не отправился навстречу. — Как тебя через КПП вообще пропустили?! Зачем пришел?! Ты же едва на ногах стоишь, сохатый! Он придирчиво заправил воротник его рубашки и навел порядок с пуговицами. И за волосы бы схватился, если бы руки не дрожали. — Я... за ошейником пришел, — немного помолчав ответил Николас, никак не реагируя на манипуляции с его рубашкой, разве что взгляд немного скосил, сохраняя остатки гордости, все-таки понимая, каким сейчас видят его ребята, в глазах которых он всегда был примером. — И отгул оформить... чтобы проблем не было в мое отсутствие... — А позвонить, позвонить ты, дурень, не мог? — возмущенно выдохнул Джим, хватая друга за плечо, немного потрепав, пытаясь воззвать к его разуму. — Я бы все принес! И поводок, и ошейник, и чистого снега с Бриггсовских гор! Все бы принес! А если бы с тобой что-то случилось по дороге?! Как Алори тебя вообще отпустила?! Неужели не видела, что с тобой творится?! Или ты ее тоже не слушаешь?! Негодование ишварита подстегнуло остальных подойти ближе. Немного осмелев от жарких, возмущенных речей товарища, они обступили друзей неплотным полукольцом, наконец-то понимая, почему так взорвался Мейлон. Донован несмело взглянул на Элрика и отвел взгляд, устремив его на пол, как повинный. Корф сжал губы, стойко продолжая вглядываться в Ника, но избегал смотреть ему в глаза. Только Крис, как единственный, кто знал и видел намного больше, участливо положил руку на другое его плечо, не занятое цепкой хваткой Джима, выражая свое сочувствие и поддержку, выбрав немного другой путь, нежели импульсивный, но заботливый Джим. — На тебе же лица нет, — выпалил Вебер. — Мы ждали, что ты придешь, но... — Как Шем? — первым осмелился спросить Донован, ненадолго подняв глаза и снова опустив их вниз. Этот вопрос волновал абсолютно всех, ведь по виду Николаса не только Джим пришел к выводу, что все могло быть не так хорошо, как они пророчили несколько минут назад, делая ставки на молодость и силу белого пса. Никому не хотелось верить, что случилось самое страшное, и его травмы оказались слишком серьезные. Те, кто видел схватку волкособа и овчарки могли примерно представлять, какие последствия повлечет эта стычка. Но все же они сохраняли надежду на то, что не ошиблись в псе, и могучий Шемрок сможет перенести и такое тоже. Ведь если кто и смог бы, то только он. Казалось, прошла целая вечность напряженного молчания, прежде чем Николас тяжело вздохнув, произнес: — Хорошо с ним все... Алори присматривает, пока я тут... — Ишвааааара.... Джим медленно опустился на колени, спуская свою руку с плеча Ника скользить вниз по рубашке друга и осев на полу, склонился, закрыв лицо руками, медленно мотая головой. Ноги совсем не держали его после такого облегчения, которое наступило от слов Ника. — Как же ты нас напугал... как же напугал, олень рогатый... — приглушенно пробормотал он сквозь ладони. — Я уж боялся что все... Как же напугал, сволочь патлатая... — Мы переживали за вас, — Корф подошел ближе, заставляя Ника взглянуть на него пустым, отстраненным взглядом. — Хорошо, что все обошлось... — Как ты, дружище? — Волкер похлопал его по плечу. Несильно, опасаясь, как бы друга не качнуло даже от прикосновения. — Как-то... — честно, без приукрас буркнул Ник и отступил на шаг, чтобы рука Криса упала вниз. — Простите... Я сейчас плохой собеседник. А рассказчик – тем более. Просто... хотел сказать, что все в порядке...И попросить... Джим убрал руки от лица и посмотрел на друга снизу вверх, совсем как собака, которая ждет команды хозяина, готовый, как и говорил, сделать что угодно, чтобы помочь другу. — Я понятия не имею, куда после всего... — он приподнял руки, которые похоже совсем не хотели его слушаться, и сделал какой-то неопределённый жест, — ...всего этого он мог деться. Сам сейчас никак не найду... Если бы вы... Он не договорил. Мейлон сорвался с места даже с колен не поднимаясь, проскользнул мимо Ника на четвереньках, поднимаясь уже на бегу, и исчез в коридоре так быстро, что Донован удивленно моргнул, когда уловил лишь быстрое движение, после которого Джим пропал. А вот Ник должно быть и движения не заметил, даже взглядом не проводил. Вместо этого поморщившись от боли тихо цыкнув, зарылся пальцами правой руки в волосы, закрывая ладонью лоб, и склонил голову, как будто она стала тяжелой. Ночная попойка напоминала о себе с тех самых пор, как он открыл глаза рано утром. Ему снилось что-то непонятное, размытое, какие-то неясные, туманные образы, дрожащие, словно дымка на ветру. В ушах звенели неразборчивым, приглушенным басом чьи-то голоса. Кажется, знакомые, но он никак не мог разобрать, кому они принадлежат. Люди что-то обсуждали, спорили, ругались и звали кого-то. Может быть его? Откуда они вообще взялись здесь? Кто пустил? Почему они не дают ему спать? Сон так тесно перепутался с реальностью, когда парень почти проснулся, что он даже удивился тому, что Шемрок никак не реагирует на чужих. Даже голос не подает, словно, хорошо их знает. Рука Ника слепо нащупала голову собаки, сопящей рядом, все так же на колене. В ладонь уперся черный, мокрый нос. Шемрок фыркнул от внезапного прикосновения, сонно щелкнул зубами и тяжело простонав поерзал головой, устраиваясь поудобнее. Воспоминания о прошедшем дне постепенно начали возвращаться в хмельную голову Николаса, и он с трудом разлепил веки, такие тяжелые, что ему никак не удавалось проморгаться, чтобы наконец-то видеть, где он находится. Все тело болело. Он уснул совершенно не позаботившись о том, какого будет ему утром. Впрочем, в тот момент он вообще не мог думать. Со стоном, Элрик приподнял голову. Спина затекла от долгого лежания на холодном, твердом кафеле. Но как ни странно, он совсем не замерз. Было тепло, насколько вообще может быть тепло человеку, проведшему ночь на полу в ванной. Ник повел плечом и наконец-то понял, в чем дело. Вроде бы он не брал с собой одеяло... Но тем не менее оказался укрыт им по самую шею. Голой оставалась только нога, на которую положил голову Шемрок. Парень тихо простонал, роняя голову на подложенную под нее подушку. Лори нашла его и как могла устроила получше. Парню стало стыдно. Он-то специально ушел сюда, чтобы спрятаться от нее, но глупо было предположить, что сестра не найдет его когда утром зайдет в ванную комнату. Грязные полотенца, которое он разбросал по полу, исчезли. Как и бутылка виски, которую он спрятал в них. Противно было даже думать о том, что подумала о нем Лори, найдя в таком состоянии. И почему не разбудила? Хотя... хорошо что не разбудила. Он никогда не показывался ей в таком виде и даже представить не мог, что однажды придется. Было ужасно мерзко просто от понимания того, насколько он упал в ее глазах. Пусть и причины на то были, самому себе он оправданий не находил. Мог же обойтись и без этого... А теперь еще и друзья. Они довели его до койки Вебера, оглядываясь по сторонам, чтобы Николас не попал на глаза кому-то постороннему. Хотя, наверняка еще на проходной дежуривший кинолог прекрасно понял, из-за чего Элрик чувствует себя так плохо. К сожалению, военная казарма — совсем не то место, где можно привести в чувство человека, страдающего от похмелья. Но тем не менее, кое-как справившись с сопротивляющимся другом, Крис уложил его на койку, а подоспевший к этому времени Донован принес мокрое полотенце, которое шлепнули на лоб корчившемуся от головной боли Нику. Корф покопался в скромной аптечке и отыскал анальгетик, но Элрик отмахнулся от подпихнутой руки. Он уже принял лекарство дома, но оно все никак не действовало. — Нельзя так резко начинать пить, — посетовал Корф, посильнее прижимая холодное полотенце ко лбу Ника. — Это Джиму простительно, этого шакала ничто не возьмет, но ты-то вообще к алкоголю не притрагиваешься. — Вот сейчас ему только нравоучений не хватает, — замахнулся на приятеля Крис. — И без тебя плохо, не нагнетай. — Вы можете потише? — проворчал Ник, закрывая глаза, придерживая полотенце на голове. — Пожалуйста...— добавил он. — Не боишься Ульриху на глаза в таком виде попасть? — спросил Донован, участливо подтаскивая ногу Ника подальше от края койки. — Теперь он от тебя долго не отвяжется... — Пошел он к черту, — прорычал Элрик со стоном. — Злиться может, значит все нормально, — улыбнулся Крис. — Может я схожу до Локвуда и возьму что-то для Шема? Я видел, как вы вчера аптечку разорили. Наверняка что-то еще нужно, а самому тебе по территории шастать сейчас не надо. Донован прав. Лишние неприятности ни к чему. — Как будто может быть хуже... — прошипел Ник сквозь зубу, но выдохнул и расслабился. — Нет, ничего не нужно, Алори сказала, что сейчас у Шемрока есть все, что нужно, а если понадобится, она сама достанет, что потребуется. Я плохо разбираюсь в этом. — Тебе лучше было бы связаться с корпусом и попросить заявку на отгул, — покачал головой Корф. — Бухгалтерия – не Штаб. Сам знаешь, наши работники прекрасно тебя знают и пойдут на встречу. Тем более, когда ты последний раз просил о чем-то подобном? Николас привстал на локтях, но Корф одним легким движением вернул его обратно. Пружины скрипнули под весом упавшего тела. Николас недобро зыркнул на Вагнера, но ничего не сказал, понимая, что ребята хотят как лучше и просто заботятся о нем. Он сам виноват, что довел себя до подобного. Со временем все придет в норму, но сейчас придется потерпеть излишнее внимание к себе. Хотя бы до тех пор, пока колокола в голове бить не перестанут. Холодная, мокрая ткань начала нагреваться и высыхать, уже не даря прохладу, и Николас стащил ее с головы. Донован взял полотенце и уже собирался снова пойти и намочить его, но Николас остановил его помахав рукой, мол, не надо. Потом осторожно подтянул к себе ноги, согнув их в коленях. Спина все еще побаливала после кафельного "матраса". Медленно перекатился на бок и, стараясь не подниматься резко, сел, свесив ноги с койки. Перед глазами заплясали разноцветные точки, и он зажмурился, пережидая когда эта карусель перестанет вращаться, мысленно зарекаясь когда-либо снова притрагиваться к бутылке. Знал же, как на него действует алкоголь. В прошлый раз он буквально полбокала пригубил на кухне с Джимом, а здесь приложился по полной. Донован пожал плечами и повесил полотенце на спинку койки. Ребята продолжали тактично избегать тему, о которой на самом деле очень хотели поговорить, и Николас, дабы хоть как-то отплатить за их заботу, решился на несколько слов. Не чужие, в конце концов. Собака сослуживца такая же родная, как и своя собственная. Ничего удивительного, что они волновались за Шемрока. Он бы тоже себе места не находил, если бы с Зодиаком или с кем-то другим случилось подобное. Это всегда больно, когда собака получает ранение, да еще не на службе, а из-за тупоголового начальства. Этого не должно было произойти, но теперь ничего не оставалось кроме как принять действительность и приложить усилия, чтобы поставить пса на лапы. — Лори говорит, он поправится, но пока не сможет службу нести, — пробормотал он, потупив взгляд. — Ходить может? — с горечью в голосе спросил Крис. Он видел, насколько страшно выглядела рана, и не представлял, как это скажется на подвижности собаки. — Она сделала ему такую петлю, — Ник согнул руку, поднося ту к груди, второй рукой показывая как выглядит эта конструкция,— чтобы лапа была на весу. Швы должны как следует зажить, прежде чем он сможет опираться на лапу. Ему не нравится, но кое-как на трех прыгает... Ребята понуро опустили головы. Никто из них не мог представить сильного молодого пса в таком состоянии, и им не хотелось даже думать о подобном. Слишком уж засел в памяти образ грозного, сильного пса. Им бы и хотелось надеяться, что все действительно обойдется, но вид убитого горем и алкоголем Ника не внушал доверия. Вдобавок, они беспокоились не только за состояние Ника, но и за то, что он явился в корпус в таком состоянии. Последние дни здесь творилась чертовщина таких масштабов, что никто и припомнить подобного бардака не мог. Возможно, во всеобщем хаосе и удастся скрыть еще и этот непростительный для офицера проступок. Конечно, никто не стал бы винить Николаса за слабину. Он был слишком уважаемым человеком в корпусе, чтобы хоть кто-то из военных взял на себя ответственность донести на него, но все же стоило быть осторожным. Не хотелось бы нажить новых проблем. Их и так становилось уж очень много для одного кинолога. Корф опустился на свободную кровать и остальные, словно бы очнувшись, немного отступили от парня, до этого окружая койку так, словно прощались с ним на смертном одре. Хотя впечатление складывались вполне похожие. Подумав, Донован присел рядом с Корфом, а Крис и Вебер просто немного отошли назад, специально заслонив спинами проход между койками, чтобы проходящие мимо кинологи не смогли разглядеть Элрика. — Наверное, здесь вам тоже не сладко пришлось, — постарался перевести тему Ник и хоть немного показать, что он в порядке и способен хоть чуть-чуть поддерживать диалог. Хотелось приободрить друзей несмотря на то, что его виски трещали так, что казалось голова сейчас лопнет от боли. Даже моргать было больно, перед глазами появлялись сияющие всполохи, словно перед его лицом зажигали маленькие фейерверки. Ужасно хотелось сейчас снова оказаться в тишине и покое, на холодном кафельном полу, прижаться к нему лбом и ждать, пока прохладная плитка впитает в себя весь жар, которым пылала сейчас его голова. Николас потер глаза, прогоняя сонливость. Ему до того было паршиво, что он с удовольствием сейчас забрался бы даже под тонкое, колючее казарменное одеяло, но он пришел сюда не просто так и должен был разобраться с делами. Как бы плохо себя не чувствовал. — Относительно, — сделал небрежный жест рукой Вебер. — В основном в Штабе переполох. Бегают с бумажками, строчат объяснительные. Ульрих всеми силами старается замять конфликт. Заставил бухгалтерию архивы поднимать по нормативным показателям. Хочет на престиже корпуса выехать, чтобы ему не слишком-то сильно ошейник затянули. Какие бы связи у него ни были, не думаю, что ему удастся выйти сухим из воды, если за дело Цербер взялся. — Цербер – простой лейтенант, сам еще щенок, — не согласился Вагнер, покачав головой. — Мне бы тоже хотелось чтобы Штайнмана как следует проучили за самодеятельность, но не надо тешиться напрасными надеждами. У него достаточно влиятельных дружков, чтобы его за хвост из болота вытащили. — Цербер может и щенок, но не забывай ЧЕЙ он щенок, — отстаивал свою мысль Рихтер — Ему только пальцами щелкнуть, и Ульрих вылетит отсюда как пробка. — Да, — Корф закинул ногу на ногу и подпер голову рукой. — Тогда почему он все еще лейтенант? Вебер замолчал, так и не найдя что ответить, задумался. Остальные, за исключением все еще прибывающего где-то не здесь Ника, тоже переглянулись с удивлением во взгляде. Корф говорил об очевидных вещах, но почему-то все это время, когда речь заходила о Цербере, никому и в голову не пришло озвучить столь поверхностное наблюдение. Удостоверившись что ребята правильно поняли к чему он ведет, Корф продолжил: — Он уже должен если уж не генералом быть, то майором хотя бы. Даже Ульрих занял кресло управляющего по прихоти папаши. Обычный непотизм. Ни для кого не секрет, что все в Штабе на этом и держится. Дети подменяют родителей, занимают места получше. Остальная чернь довольствуется тем, что осталось. Мало у кого "из народа" получается достигнуть вершины без чей-то протекции. А Цербер – совсем другое дело. Такая родословная, а до сих пор мелкий служащий. Неужели вы на это внимание не обращали? Так что не ждите чудес. Повезет, если нас эти разборки сильно не коснутся. — Главное, чтобы Нику не сильно досталось... Штайнман на все пойдет, чтобы свою шкуру спасти, — досадливо пробормотал Вебер. Крис закатил глаза и саркастично медленно похлопал в ладоши. От звука хлопков Николас сморщился. Они взорвались в его мозгу оглушительным взрывом, давящим на барабанные перепонки. — Брааааво, Веб... — протянул Волкер. — Мы ведь здесь как раз для того, чтобы напомнить Нику, что его дальше ждет, а вовсе не для поддержки. — Да что я такого сказал?! — не понял тот, замотав головой. — Я же просто... Николас уже хотел было прервать их чтобы не слушать дальше. У него было о чем поведать друзьям касательно Цербера... "Ричарда," – мысленно отдернул он сам себя. После того, что сделал лейтенант, у Ника пропало всякое желание называть его именем трехголового монстра. Даже как-то совестно было, что раньше он позволял себе такое, не зная еще, каким на самом деле человеком является сын фюрера, подвергся общему мнению и даже не задумывался о правильности своих суждений. Впредь он избавится от этой привычки и остальным не позволит отзываться о нем так, хотя бы в своем присутствии. Получается, только Алори с самого начала знала, какой он на самом деле, и разглядела под маской адского пса настоящую человечность. Навряд ли судьба сведет их снова, чтобы Николас смог как полагается поблагодарить его за помощь, но он сможет отплатить ему хотя бы так. Ничтожная благодарность, несоизмеримая с тем, как помог Шемроку Ричард, но что еще он мог сделать сейчас... Он бы непременно рассказал им и об этом тоже, если бы только силы были и голова хотя бы немного соображала. И если бы в этот момент в казарму не ворвался Джим с поводком, намотанным на руку, и каким-то бумажным свертком прижатым к груди. Он чуть не проскользил мимо, едва вписавшись в поворот, но ловко увернулся от столкновения с верхней балкой койки и пыхтя остановился перед Ником, все таки снеся плечом, стоящего тут же Криса. Волкер зашипел от боли, потирая ушибленную руку, но ничего не выговорил растрепанному ишвариту, пыхтящему как паровоз. Крысиный хвостик Мейлона теперь представлял из себя такое же жалкое зрелище, как когда-то пышная золотистая коса Ника. Он раздраженно отбросил его за спину, утер рукой выступивший на лбу пот и, отдышавшись, вложил в руки Ника сверток. Под пальцами хрустнула тонкая, пергаментная бумага, под которой было что-то тяжелое и упругое. И влажное, будя по проступившим на пергаменте пятнам. Бумага пока что хорошо сдерживала ее, не размокнув до состояния трухи. — Для Шема... — отдышавшись сказал Мейлон до того как Ник сообразил, что ему всучили. — Мимо кухни пробегал и немного обнес старину Джерри. Он даже учета не ведет, так что не расстроится. Все лучше, чем то, чем сейчас Ульрих заставляет собак кормить. Шемроку нужно хорошее мясо, а не рога с потрошками... Что? — он удивленно поднял брови, когда все молча уставились на него, и отмахнулся. — Ой, не драматизируйте. Джерри все равно отдал бы мне этот кусок говядины, если бы я сказал, для кого он. Но его не было на кухне, а я спешил. Мне что, подождать его надо было? Могу открытку с извинениями прислать. — Спасибо, — поблагодарил Николас, когда до него дошло, что в свертке приличный кусок мяса. — Это ему сейчас и правда нужно. Я как раз собирался в мясную лавку... — К ( имя мясника, помоему было в главе перед парадом когдва Джим патрулировал улицу)? Скажи ему что от меня, он выберет самое лучшее. Я часто там бываю, когда с Грачом в патруль хочу. Черный шакал сразу в сторону его лавки тянет, и пока обрезков не налопается, работать отказывается. — Кого-то он мне напоминает... — задумчиво почесав подбородок пробормотал Корф, но тут же получил молчаливый, несильный подзатыльник от Джима. Ник хотел бы отблагодарить ишварита как следует за все, пока тот разматывал поводок на руке, гремя стальным кольцом широкого кожаного ошейника, но язык не слушался, заплетаясь точно так же, как и петли поводка, с которыми Джим ругаясь на ишварском, пытался справится. Парень уже привык к какому-то по-настоящему фанатичному рвению приятеля помогать всем вокруг, но иногда он удивлял даже его. Только на первый взгляд Мейлон выглядел распустившимся лоботрясом, лентяем и клоуном, знаменитым своим безразличием к службе и саботирующим все правила, которые ему не нравятся. Так его видели те, кто не знал его хорошо. Но на деле, случись что-то, и ишварит менялся на глазах, превращался в расчетливого, смышленого и умного человека. А уж смелость и любовь к риску лишь делали его поступки еще безбашенее, чем они могли быть. Это еще Николас не знал о том, как Крис держал его в кабине, чтобы тот из машины на ходы не спрыгнул. Он ведь мог, это всем было известно. И потому, чтобы не давать Джиму еще больше соблазна проявить свою заботу, Элрик принялся сматывать поводок в аккуратный рулон, специально растягивая время, чтобы максимально взять контроль над своим состоянием и тверже держатся на ногах. В голове все еще стучали молотки, виски пульсировали болью под кожей, а череп казалось вот-вот треснет от напряжения, как спелый арбуз, но понемногу, то ли привыкая к такому состоянию, то ли таблетки наконец-то сделали свое дело, а может холодное полотенце и недолгий отдых, но ему вроде бы становилось легче справляться с собой. Конечно до полного восстановления было еще далеко, и он прекрасно понимал, что как только придет домой, завалится на пол рядом с Шемроком и поспит еще несколько часов. Кто-то говорил ему, что во сне проще переждать похмельный синдром. Как бы хорошо он не держался, для человека который практически не употребляет алкоголь, вчерашний поступок был невероятно глупым. Как же Ник жалел о том что натворил. Никогда больше ему бы не хотелось перенести что-то подобное снова. Ему было так плохо, что начинало казаться, что лучше уже никогда не станет... Закончив с поводком и кое-как прижав к себе перекатывающийся под бумагой, тяжелый кусок мяса, Николас решительно поднялся на ноги и устоял, сам от себя такого не ожидая. От смены позы в глазах вспыхнули искорки, тупая боль ударила по затылку, словно от него отливала кровь, на секунду помутнело в глазах, но Николас и вида не подал, когда Джим уже выставил руки, чтобы в случае необходимости удержать приятеля от падения. — Спасибо, ребята. Я пойду закончу с делами. Мне нужно скорее домой вернутся. У Лори сегодня нет учебы, но ей все еще нужно на работе показаться. Мне надо сменить ее и за Шемроком следить. Хоть в лавку теперь не идти, спасибо, Джим... — Я с тобой! Ишварит подскочил к нему, в последний момент отдернув себя от желания взять Ника под руку, чтобы довести до выхода. Наверное, это было бы уже слишком для гордого друга, который даже в таком плачевном состоянии пытался вести себя так, словно ничего не произошло. Да и не позволил бы он никогда с собой так обращаться, скрывая свою слабость. Похмелье пройдет, а вот воспоминания останутся... Потому Джим все-таки убрал руки, но не отошел, готовый отправится вместе с Ником. — Куда? В бухгалтерию? — усмехнулся Николас и пошел прочь. — Не смеши меня... — Да ты не дойдешь! Джим раздраженно фыркнул и упрямо зашагал за ним, словно не слышал его пререканий. — Джим, —Крис поймал ишварита за плечо, без напора, но весомо удерживая того ладонью, не останавливая, но призывая сделать это без применения силы. — Мы с тобой вчера об этом говорили. — Да иди ты! Мейлон раздраженно сбросил с плеча руку Волкера, метнул на него гневный взгляд, но вспоминая то, что говорил ему друг вчера, все-таки остановился, скрипнув зубами от досады и обиды. Он ведь всего лишь хотел помочь. Так почему ему не дают это сделать?! Гордость гордостью, но он правда переживал за Николаса и боялся, что с ним может что-то случится, хотя сам Элрик как будто не замечал его тревогу. А может и правда не замечал, а не притворялся... От этой мысли по сердцу резануло горькое чувство разочарования и бесполезности. Ведь это единственное, что Джим мог позволить себе, чтобы поддержать друга. И ему действительно была нужна поддержка. Он точно знал, ведь за годы их дружбы изучил приятеля как облупленного, но таких происшествий раньше не случалось, и Мейлон и сам теперь не понимал, что ему действительно требуется сейчас. Замкнулся ли он в себе после трагедии, или же просто пока не очень хорошо воспринимает реальность? "Ишвара... Было бы проще понять его, если бы он не напился до чертиков," — с сожалением подумал Джим. — Увидимся... когда-нибудь... — неопределенно махнул рукой Николас, не оборачиваясь. — Постарайтесь не ввязываться в неприятности, пока меня нет. — Сказал тот, кто ввязался в неприятности, — буркнул Вебер. Джим сдерживаясь от того, чтобы не броситься за ним следом, стиснул зубы, нервно поигрывая костяшками пальцев, сжав их в кулаки, и вдруг окликнул Ника. Элрик остановился и оглянулся через плечо. Ему сейчас не хотелось препираться с настырным ишваритом. Обычно он перебарывал его в упрямстве и одерживал победу в спорах, но сейчас был абсолютно не готов к перепалке, не смог бы найти в воспаленном сознании никаких аргументов парируя его претензии. Но и уйти бы так просто не получилось бы. И чтобы поскорее отвязаться от Мейлона Николас тяжело вздохнул, ожидая, что последует за окликом. Неужели и правда за ним увяжется? Если он один хотя бы мог попытаться держаться и со стороны можно было бы сказать, что парень просто не выспался, то маячащий рядом ишварит вызовет только больше подозрений. Нику сейчас было не особо важно, что и как о нем подумают в корпусе, просто не желал новых проблем, когда со старыми никак не мог разобраться. На самом-то деле ему не очень хотелось идти в бухгалтерию, тащиться через всю территорию корпуса до Штаба, но нужно было это сделать, чтобы хоть на время от него отстали. Скорее всего, ему не скоро полегчает настолько, чтобы он смог выполнять какую-либо работу, не говоря уж о службе, и чтобы как можно быстрее прийти в форму, стоило как следует выспаться. Не могло же ему быть так плохо несколько дней? Хотя... оценивая свое самочувствие, Николас ничему бы не удивился. Он смотрел на Джима из-под полуприкрытых век, тяжелым, болезненным взглядом. Даже моргать было больно, а глаза слезились и чесались так, словно бы ему песка в лицо швырнули. — Ты мне скажи, — спросил ишварит. — Ты чего так налакался? Николас болезненно скривился. В воспоминаниях мелькнула бутылка из темного стекла с черепом на этикетке, которую он осушил до дна. К горлу подкатила тошнота, когда он вспомнил, как судорожно сжималось глотка, протестуя принятию такого количества алкоголя. Но тогда это действительно казалось спасением, но на деле, кажется, добивало его еще больше. Удивительно, как только люди могут пить такую гадость, прекрасно зная, чем это обернется на утро? Мазахисты не иначе... — Stray Dog, — ответил он и вышел из казармы до того, как Джим начнет задавать новые вопросы. ****** — Тебе жалко что ли? — Сколько раз говорить, Гер? Не сейчас. Аверс отмахнулся от конюха, который ни в какую не принимал отказ, и судя по тому, как расположился в старом, видавшим виды кресле в углу кабинета, уходить просто так молодой человек не собирался. Его даже не смущало, что управляющий пытался работать с документами, исподлобья, с раздражением поглядывая на Геральда, но отчего-то не указывая ему на на облупившуюся с осыпающейся краской дверь. Андерсон явился к нему полчаса назад. Сначала сержант подумал, что у него к нему действительно важное дело, но конюх продолжал мучить его все тем же вопросом, на который уже давно был дан ответ. Обычно хватало нескольких минут, чтобы выдворить приставучего парня, которому вечно что-то было нужно: то новые инструменты, то инвентарь для уборки, а в этот раз он прицепился к нему с недоуздками. И куда только они их девают? Едят что ли? Аверс был далек от лошадей, мало что в них понимал и полагался во всех вопросах на Геральда, который, по его мнению, мог бы и его место занять при должном образовании и происхождении, и доктору Харрису, единственному человеку, который несмотря ни на что никогда не ставил авторитет управляющего под сомнение. Конечно, Геральд тоже никогда этого не делал, но даже тот факт, что конюх знал намного больше и прекрасно заправлял всеми делами в конюшнях, будь то графики дежурств или же ремонтные работы, невольно заставляло Аверса усомниться в своем статусе. Ему и в Штабе было неплохо. Относительно, конечно но все-таки ответственности у него была куда меньше под протекцией старшего брата, который и отправил его сюда, подальше от себя, когда пару лет назад пошел слух о том, что подобные отношения на службе могут негативно отразится на карьерном росте тех, кто активно продвигает по службе "своих". Удивительно, словно до этого об это никто не знал, но брат не хотел рисковать своим положением и защитил себя всеми возможными способами, несмотря на то, что его младший брат, Оскар, едва сержантом стал и ни о какой перспективе госслужащего и не думал. В отличии от него, Оскар всегда был тихим и спокойным, не стремился к большим высотам, и обучение в военной академии с последующей службой, стали для него просто вынужденным выбором. Нелегко выбрать что-то свое, когда вся семья уже видит тебя военным и не рассматривает никаких других вариантов. А после смерти отца стало и вовсе невыносимо, ведь старший брат полностью разделял его мнение и не собирался отступать с намеченного пути. Будь у Оскара характер чуть жёстче, он бы отстоял свое право на будущее, но как и всегда, принял прописанные не им правила игры. В конце концов, ко всему можно привыкнуть, и он привык, даже к этому тесному, пыльному кабинету, где сколько не убирайся, стоял спертый запах прелого сена, хотя административный корпус находился почти на самом краю территории, в отдалении от всех хозяйственных построек и конюшен. Ему бы хотелось считать это место своим, но если душа к работе не лежит, особого настроения переделывать кабинет для себя, тоже нет. Аверс всегда чувствовал себя здесь гостем. Словно бы все это временно. Ему очень хотелось так думать, что еще немного терпения, и его брат одумается и найдет способ вернуть его обратно. Все лучше, чем безвылазно сидеть здесь, как на каторге. Должно быть, брат по нему даже не скучал, хоть и говорил, что неважно где именно проходить службу, если стаж так или иначе повлияет на продвижение по ней. А теперь он вынужден был делать то, что не хочет, там, где не хочет, ради того, что ему и нужно никогда не было. Иногда эта рутина с ума его сводила, но было и то, что помогало ему держаться и кое-как но все же жить с надеждой на лучшее. И именно поэтому, несмотря на то, что Аверс имел полное право не только выдворить наглого конюха из своего кабинета, но и уволить его за несоблюдение субординации, он этого не сделал бы. Потому что Геральд был его единственным другом. Не таким близким, чтобы появилось желание выпить вместе после рабочего дня, но достаточно, чтобы общаться свободно и легко, ведь высказаться иногда все же хотелось, не опасаясь того, что этот разговор покинет стены кабинета. За это Андерсон ему очень нравился. Пусть без влияния и статуса, простой работяга, обладал каким-то исключительным шармом и умел расположить к себе. Возможно тем, что ему было плевать на то, кем был Оскар. С самого первого дня знакомства, когда Геральд помогал Аверсу приводить кабинет в порядок и таскать тяжелые коробки с документами, они необъяснимым образом без гласного обозначения границ, смогли подружиться. Пусть иногда конюх и вел себя вызывающе и имел хамство чуть ли не требовать нужное ему оборудование, Оскару было просто общаться с ним. Ведь так или иначе, они оба делали свою работу, разве что подходили к ней по разному. В отличии от него, Андерсон действительно занимал свое место и чувствовал себя в корпусе как рыба в воде. Его все уважали и слушались. Он был тем самым негласным лидером и, казалось, не было в корпусе человека, с которым он не нашел бы общий язык. Даже с немым кузнецом, которого сам Аверс боялся и видел лишь пару раз издалека, Геральд умудрялся болтать и понимать, что мычит ему этот жутковатый на вид верзила. Андерсон всегда был в курсе всего, что происходит в конюшне, следил за тем, как работают остальные, подгонял лентяев и сам не отлынивал от работы. В общем, был тем самым человеком, который идет вместе со всеми, не перекладывая работы на подчиненных. Такой подход был в новинку для Аверса, который привык к четкой субординации. Наверное, поэтому он так подружился с ним, ведь сам не любил военную службу, а общаясь с Геральдом, мог чувствовать себя таким же свободным от правил человеком. Пусть и ненадолго. Во многом благодаря Андерсону к его персоне в корпусе сложилось хорошее отношение. Конюхи доверяли суждениям своего начальника, а следовательно, и относились к Оскару точно так же, не спорили, слушали указания, выполняли их в сроки. Жаловаться было не на что. Если бы только Аверсу нравилось свое положение... В добавок ко всему, у них с главным конюхом существовал общий неприятель в лице младшего лейтенанта Мустанга. Геральд часто приходил к Оскару после того, как Цербер заявлялся в корпус, и долго распылялся, злобно мечась по кабинету, как рассерженный тигр, сопровождая свои перемещения весьма крепкими выражениями, включающими то, кто такой на самом деле этот Цербер, и что он о нем думает. Оскар воспринимал его вспышки гнева спокойно, продолжал, работать, время от времени вставляя свои “угу” и “ага”, почти не слушая взбешенного конюха, прекрасно понимая, что с разозленным человеком лучше не вступать в беседу. Геральд был хорошим человеком, добрым, внимательным, справедливым, но было в нем, как в прочем и во всех, кое-что плохое. И в этом случае это была нетерпимость, раздражительность и темпераментность. Наверное, не самые плохие черты характера, но несколько раз Аверс намекал молодому человеку на то, что ему стоит поработать над этой проблемой. Так или иначе, он действительно желал ему только добра. Да и самому Геральду это пошло бы на пользу. Аверс давно привык к подобным вспышкам гнева. И брат, и отец нет-нет, но тоже могли устроить что-то подобное. Оттого, будучи самым младшим в семье, Оскар научился не обращать на них внимание, давал остыть и только потом вступал в диалог. Но с недавних пор, судя по визитам Геральда, Цербер стал появляться в конюшне чаще. Так, словно у него и вовсе работы не было. Первое время сержант даже боялся, что его частые визиты связаны с инспекцией, которую он проводит, чтобы потом явиться к нему и вывалить все замечания по работе корпуса. Однако, к нему Мустанг приходил только в день сдачи отчета. Наученный горьким опытом, Аверс больше не задерживался с ним, и даже подготавливал все бумаги раньше срока, сразу вручая их в руки Цербера, как только он появлялся на пороге, лишая того возможности “показать клыки”. Ему Мустанг тоже не нравился, но в отличии от Геральда он старался вообще не думать о нем, выдыхая когда Ричард закрывал за собой дверь, радуясь тому, что еще целый месяц он его не увидит. Геральду же везло меньше. Оскар советовал ему избегать встреч с лейтенантом и не привлекать к себе внимание, но или Геральд его не слушал, или Цербер не упускал возможности высказаться в его присутствии. Кто виноват, а кто прав сложно было сказать, и разбираться в этих конфликтах Оскару совсем не хотелось, но итогом всегда становился метающийся по его кабинету конюх, проклинающий Мустанга. К счастью, сейчас причина визита Геральда была совсем иная. Он хотел получить новую партию недоуздков. И получить как можно скорее. Амуниция лошадей со временем приходила в негодность. Штатного шорника в корпусе так и не было, хоть Аверс, опять-таки по просьбе Геральда, пытался получить новую рабочую единицу и отправлял запросы в Штаб, но получил ожидаемый отказ. Приходилось пользоваться частными услугами, время от времени вызывая работника в корпус, но не часто и в основном для того, чтобы починить имущество в ведении генеральской конюшни: она всегда была в приоритете, потому как большую часть финансирования корпус получал именно от владельцев содержавшихся там лошадей. Рабочие лошади могли рассчитывать только на то, что у мастера останется достаточно времени, чтобы взглянуть на седла и уздечки. Штаб оплачивал его услуги, но время, необходимое для работы определял сам. Здесь Аверс уже ничего не мог поделать. Но даже починенные недоуздки так или иначе приходили в негодность. Дня два назад Геральд, устав от того, что Аверс совершенно не дает ход делу, притащил с собой целый ворох старых ремней и вывалил их ему на стол, прямо на документы. От ремней несло лошадиным потом и соломой. На прошитых, потрескавшихся кожаных ремешках виднелись трещины и разрывы. Мягкая подложка из поролона торчала во все стороны грязным тряпьем. Застежки сплошь покрывала золотистая корка ржавчины, а стальные кольца полопались. Аверс с отвращением отодвинул эту кучу рукавом кителя, брезгая прикасаться к ней руками и сбросил со стола до того, как грязь с ремней пропитает документацию. Геральд порой весьма красноречиво доказывал свою правоту. Доказывая ее делом, а не словами. — Я прекрасно тебя понял с первого раза. Я ведь сказал уже вчера: пока ничем не могу помочь, — Аверс старался вежливо выпроводить конюха, понимая, что этот разговор ни к чему не приведет. — Все ты можешь, просто упрямишься и экономишь финансирование. Пойми же, я не для себя прошу. Кавалеристы скоро будут из бечёвки недоуздки вязать. Вчера на Огоньке недоуздок разорвался, когда я его просто за защечный ремень взял. Не голым же его водить. Лошадь всегда должна в быть в недоуздке. Мало ли что может случиться. — Я все понимаю. — Ни черта ты не понимаешь, поэтому я и объясняю. Я кое-как сам перешил несколько, которые еще можно спасти, но хотя бы десять штук должны стоять на балансе. Просто чтобы дождаться шорника. Я конюх, я с кожей не работаю. — Надо бы тебя отправить обучаться, — Аверс устало откинулся на спинку кресла, вытягивая ноги под столом и устало смотря в потолок с глубокой, кривой трещиной на побелке. — Штаб мне уже плешь проел за то, сколько они тратят на его услуги. Проще будет своего мастера подготовить... — Сколько раз говорить – нет! — фыркнул Геральд, недовольно тряхнув головой. — Я с животными работаю. А ты хочешь, чтобы я в мастерской жил и кожу резал? Ни за что. Достаточно и того, что я выполняю работу, которую не должен. — За которую я тебе доплачиваю, — напомнил Оскар. — Не прибедняйся, Гер. Мы с тобой прекрасно знаем, что ты отлично себя чувствуешь в этой должности. И на заработок жаловаться точно не твой случай. Мы выживаем, как можем. Кто бы знал, сколько нам осталось... Геральд нахмурился. Ему не понравился тон начальника. Конюх сел ровнее, поставив обе ноги на пол, выжидающе смотря на растянувшегося в кресле Аверса, рассматривающего потолок. Потом и сам поднял глаза наверх. Прошлой осенью он помогал избавится от этой трещины, когда кабинет управляющего едва не затопило после ливня. Но она снова появилась. Все здание буквально рассыпалось на глазах. Сколько ему было лет? Ремонт вряд ли исправил бы ситуацию. Даже кабинет доктора Харриса, хоть и располагался в конюшне, но выглядел намного лучше и свежее. Геральд видел, как выглядят стрелковые и кинологические корпуса, приходилось бывать там по работе, и судя по всему финансирование, о котором постоянно говорил Аверс, до других корпусов доходило в полной мере хотя бы до административных зданий. Самому Геральду не было дело до того, как и что происходит в высших кругах, он никогда не совал нос в работу Оскара, разве что поверхностно, как сейчас, требовал решить проблему с чем-то конкретным, имеющим отношение к его работе. Но сейчас ему показалось, что то, о чем думает Оскар, имеет отношение не только к его работе, но и ко всему корпусу. У конюха иногда возникали тревожные мысли на счет происходящего, и судя по тому, как Главный Штаб относился к конному корпусу, основание для опасения были оправданы. — Что, закрыть нас хотят? — прямо спросил Геральд. Говорил жестко и безразлично, так, что его голос почти не дрожал, а у самого сердце болезненно сжалось от одной только мысли о том, что корпусу действительно может прийти конец. Об этом судачили и конюхи вечерами, после работы коротая свободное время в амбаре, стращая друг друга тем, как все окажутся за воротами как только Штаб решит, что содержать кавалерию слишком затратно. Геральд гонял их за это, чтобы голову глупостями не забивали, но порой и сам задумывался, что будет с ними если это все-таки произойдет. Ему не хотелось заводить этот разговор с Оскаром, который точно был в курсе текущего плана главного управления, не хотел расстраиваться, верил, что все не настолько плохо, но все-таки не выдержал и задал вопрос. Лучше знать, к чему готовиться и подыскивать другую работу. Только вот где? Разве сейчас еще где-то нужны конюхи? Оскар замер ненадолго, потом медленно подтянулся на локтях, сел ровно в кресле, положил руки на подлокотнике и задумчиво постучал ногтями по лакированному дереву, думая, как бы ответить. Тряхнул головой, поправляя рукой светлые волосы, чтобы в глаза не лезли, скрывая свое волнение. Скрывать от Геральда он ничего не хотел, но и сеять панику на пустом месте было неправильно. В конце концов, он и сам сейчас не был в этом уверен, только угадывал настроение начальства и прогнозировал свое будущее на ближайшее время. Он посмотрел на Геральда, ожидающего ответ, расценивая, стоит ли раскрывать все карты, но выдохнул и сдался. На Гера можно было положиться. Такой человек не станет болтать направо и налево. А если не сказать, все равно с живого не слезет. Да и про недоуздки забудет. — Ладно... Только молчи об этом. Я сам пока мало что знаю. Просто догадки. Возможно Штаб и правда собирается нас прикрыть. — Так и знал, — перебил его Геральд, цыкнул и сокрушенно покачал головой. — Бюрократы чертовы. Что бы они понимали. Только о деньгах и думают, мешки с дерь... — Я просто делюсь мыслями, — осадил его Оскар. — Не заводись. Никаких разговоров пока не идет. На следующий месяц финансирование нам выдали, значит пока незачем переживать. Даже если решение примут, это дело не одного дня, и так просто корпус не могут закрыть. Слишком много волокиты. Территория, документы, здания... — Животные. — Да, и они тоже. Все очень сложно. Но если это произойдет, я узнаю раньше всех. Поэтому пока что придерживаемся прежнего плана и работаем так, чтобы ни у кого не возникло желания нас закрыть. Геральд прищурился и недоверчиво посмотрел на Аверса. Управляющий заерзал в кресле, отводя взгляд, слишком уж проницательно глядел на него конюх, не верил до конца тому, что ему сказали. Хоть сержант и не врал, и не преувеличивал, ему все равно было не по себе. Даже жаль стало, что заговорил об этом. Наверное, следовало сначала с недоуздками разобраться, это хотя бы было приземленней необоснованных суждений. — А ты-то чего переживаешь? — Андерсон продолжал сверлить его взглядом. — Сам же говорил, что не любить это место и в Штаб поскорее вернуться хочешь. На брата жаловался, который выбросил тебя, как собаку бездомную, оторвал от уютных кабинетов, красных дорожек, мраморных ступеней, забросил тебя в глушь, лишь бы шкуру свою защитить. Разве ты не должен прыгать от радости, если корпус прекратит свое существование? Так мечтаешь отсюда выбраться, а теперь переживаешь так, словно тебе не все равно. Оскар повел плечами, отворачивая голову от конюха. — Мне нет никакого дела до этого... корпуса, — сдержался он от более правильного, по его мнению слова. — Буду даже рад, если слухи правдивы. Без меня прекрасно знаешь, что кавалерия знала и лучшие годы. Раньше лошади были в ходу. На войне, например. Но сейчас почти все переходят на оснащение автомобилями. Это дешевле и проще. Лошади уже никому не нужны. Если нас закроют, меня скорее всего переведут на прежнее место. Но в Штабе не очень любят таких вот "капитанов тонущих кораблей". Дескать, не справились, развалили то, что так долго создавалось, не оправдали ожидания и тому подобное. Даже если моей вины нет, смотреть будут косо и повышения мне придется ждать долго, не говоря уже про отношение коллег. Брат взбесится еще сильнее, если за его спиной будут шептаться про "нерадивого братца". В высших кругах все немного по-другому, Геральд. Самое главное – твой статус и общественная оценка. Если она хромает, хромать в конечном итоге будет вся семья. А в наших семьях престиж значит намного больше, чем привязанность, сплоченность и любовь. — Бред! — бросил Гер, презрительно поморщившись. — Не я это придумал, — развел руками Аверс. — Выходит, ты заложник обстоятельств. — По рукам и ногам связан, — кивнул управляющий и поднялся с кресла. Оно противно скрипнуло, вторя треску старого, ссохшегося паркета, когда Оскар отодвинул его назад, чтобы выйти из-за стола и пройти к окну. На узком низком подоконнике стояли маленькие цветочные горшки. Земля в них давно высохла, как и растения, которые прекратились в тощие, мертвые, сухие скелеты, обрамленные кучками желтых резных листочков у корней. Теперь уже нельзя было угадать, кем они были при жизни. Все в этом кабинету умирало, как и душа Аверса. Казалось, она ничем не отличается от кладбища на подоконнике. Такая же пустая, бесцветная, мертвая. Геральд не первый раз замечал за своим начальником какую-то нездоровую отрешенность от всего происходящего. Понятно, человеку не нравилась работа, место, где он оказался, люди, с которыми он работал. Черт знает почему ему удалось найти с Оскаром общий язык. Может быть потому, что они были практически одногодками... Ему было жаль этого парня. Молодой, из хорошей семьи, а как ему не повезло. Не зря же говорят: "богатые тоже плачут". Один в один молодой побег, который вырвали из плодородной почвы и пересадили в сухую и каменистую, где он чахнул и умирал. В переносном смысле, конечно. Неужели в Штабе не нашлось других кандидатов? Неужели там абсолютно все снобы, жадные до власти? Должен же быть хоть кто-то любящий лошадей. Такому человеку будет в разы проще свыкнуться с такой незавидной участью, как управляющий кавалерийского корпуса. А бедолага Оскар отправится под крыло братца. "И почему военные любят все так усложнять?" Геральд фыркнул. Как же ему не нравились ВСЕ синекительные. Они вызывали у него какую-то специфическую неприязнь, совсем как у дикого зверя, который на дух не переносит своих одомашненных сородичей. Черные кители – совсем другое дело. По сути, обложка та же, но содержание совершенно другое, словно все они еще на стадии распределения каким-то невообразимым методом попадали именно сюда, в место, где еще сохранялось что-то человечное, простое. С такими всегда можно было поговорить, не рискуя нарваться на высокомерных ублюдков, таких как Цербер. И Оскар был показателем. Социальная пропасть между ним и Геральдом была широкой, но все же им удавалось общаться и сотрудничать на благо корпуса. Именно на благо. Как бы критично сержант не отзывался о себе, он делал свою работу хорошо. Как мог хорошо, наверное. Гер не знал всех трудностей, с которыми сталкивался Оскар, но был наслышан о том, какой бардак творится у собачников, управляющий у которых похоже вообще забыл, зачем на работу ходит. Аверс же хотя бы пытался руководить достойно, ради выслуги и повышения само собой, но в их случае был важен именно результат. Дела важнее слов. Жаловался Оскар много, но делал намного больше. В какой-то мере, Андерсону даже не хотелось, чтобы он возвращался в Штаб. Пусть там ему самое место, но каким человеком он там станет? Такой же сволочью, как адская псина, стоит звездочек побольше навешать? Не верилось, что с таким характером ему удастся добиться карьерного роста, не сломавшись по дороге. И сильнее всего Геральд боялся, что в таком случае, он станет ненавидеть и его тоже... — Ладно, — конюх снова развалился в кресле. — Куда же в следующем месяце Штаб собирается деть излишки? Раз им жаль на недоуздки потратиться? — Как будто сам не знаешь, — Оскар продолжал смотреть в мутное окно, бог знает чего высматривая. Мыслями он был где-то далеко, вне кабинета, из которого так мечтал вырваться. — Большой Фестиваль. В этом году его хотят отпраздновать с размахом. Ишвар впервые присоединится к празднику. Фюрер сделает все, чтобы событие прошло по высшему разряду. Учитывая, какие непростые отношения у нас были с ишваритами и то, как долго Аместрис добивался лояльного отношения южан. — А, это... Геральд понимающе кивнул. И как он позабыл, что в первый летний месяц в Централе уже несколько лет становится едва ли не самым волнительным в жизни страны. Мероприятие зрелищное и многолюдное, как парад, только больше ориентированный на обычных граждан, призванный сплотить все регионы большой страны. Это был праздник, на котором можно было познакомится с культурой каждого округа. По большому счету, это была просто огромная ярмарка. Она занимала всю площадь, растекалась по улицам прилегающий к ней пестрыми рядами лавочек и прилавков, на которых приехавшие издалека мастера продавали свои товары, которые в большинстве своем было не найти в городе. Украшения, домашняя утварь, деревянные изделия, продукты собственного производства, которые так ценились в городе, игрушки, сладости и целая программа из всевозможных выступлений, песен, танцев, массовые гулянья, выставки новых пород животных, демонстрации мастерства талантливых гостей и еще много всего интересного. Шумные и суматошные дни. Но очень зрелищные. Геральд и сам, насколько не любил шумные толпы, хоть ненадолго, но приходил взглянуть. А посмотреть было на что. В прошлом году специальными гостями фестиваля стал недавно вступивший в дружеский союз с Аместрисом – Аэруго. Иностранцы впервые приехали в Централ и привезли с собой прекрасных черных коней, родственников Рейвена. До этого дня Геральд считал, что вычурный, холенный дьявол ведет себя ровно так же, как и остальные фризы, но на площади, где лошадей отгородили от любопытных высоким забором, а подпускали к нему только под присмотром сопровождающих лошадей аэруговцев, черные кони вели себя спокойно, мирно прохаживались вдоль ограды, любезно позволяли гладить себя и трепать вороную гриву. Как живые выставочные экспонаты они словно понимали свою роль, стояли гордо, величественно, блестящая шерсть искрилась на солнце, словно масленая, пышные гривы покачивались на ходу, подпрыгивали волнистыми локонами. Крепкие копыта, обрамленные густыми, жесткими "щетками", звонко стучали по брусчатке. Черные, словно сама ночь, не единого белого волоска, даже огромные влажные глаза смотрели на зрителей как отполированные ониксы. Впервые конюх смог так хорошо и близко рассмотреть фриза без опаски, что лошадь бросится на него. Хотя ведь мог похвастаться тем, что видит такого коня почти каждый день. Парень даже потрепал одного красавца за длинную челку, которую лошадь любезно подставила под его протянутую ладонь. К сожалению, угощать лошадей нечем не разрешалось. После этого Геральд перестал считать породу невыносимой. Это были кроткие, горделивые и умные лошади. Понятно, почему их называют "черным жемчугом Аэруго" и так ценят и оберегают. Настолько, что не продают национальное достояние соседним государствам, и единственный, кто удостоился чести владеть таким конем, это семья фюрера. Пожалуй, с такой лошадью Геральд был бы рад поладить. Просто Черный Дьявол оказался таким же чертом, как и его хозяин. Интересно, что будет в этом году? Что-то потрясающее, раз дополнительные расходы для корпусов сократили... — Слухи еще в прошлом году ходили, что Ишвар согласен представлять себя на фестивале. Правда я до последнего думал, что это сплетни. Как же фюреру удалось их уболтать? — Говорят, у него хорошие отношения с ишваритами. Если уж Аэруго мирный договор подписали, то чего уж говорить о стране, которая когда-то входила в состав Аместриса. Мустанг держит свое слово и никаким образом не угрожает границам государства. Это был лишь вопрос времени, когда они примут его приглашение. К тому же, отношение к ишваритам сейчас самое лояльное и дружелюбное. Ведь когда-то им даже в армии запрещали служить. Фюрер убрал все барьеры, разделяющие наши народы, и они естественным путем перемешались, — задумчиво проговорил Оскар, убрав руки в замок за спину. — Отголоски Ишварской войны? Отец говорил, что Аместрис с Ишварой никогда не смогут стать союзниками после того, какую бойню Бредли устроил. Удивился бы, наверное, если бы дожил до этих дней. — Мало кто верил. Говорят, верхушка не поддерживала политику Мустанга в первые годы правления. Ведь он изначально взял именно такой курс, помогал восстанавливать город, посылал гуманитарную помощь, проложил железную дорогу, чтобы поставки были постоянными. Многие считали, что это слишком затратно, учитывая в каком упадке была наша страна после переворота. Но он никого не слушал и продолжал. Времени потребовалось много, но теперь те, кто остались верны ему, достигли больших высот и занимают правящие палаты в Штабе. Никогда не знаешь, какая ставка сыграет, но Мустанг сорвал куш. Осталось с Драхмой к согласию прийти и жить будет проще. — Не загружай меня политикой. У меня от этого голова болит, — отмахнулся Геральд. — Меня волнуют вещи близкие моему пониманию. А все эти государственные дрязги пусть синекительные решают. Должен же от них быть какой-то толк. Оскар хмыкнул и отошел от окна, возвращаясь к столу, мимолетно стряхивая рукой с верхней папки собравшуюся на ней пыль. Иногда ему казалось, что она собирается в кабинете слишком быстро, несмотря на то, что уборщица в административном здании была. Стоило лишь окно открыть, как ветер поднимал в воздух мелкие пылинки, и они медленно кружились по кабинету в свете солнца, отчего у Оскара создавалось впечатление, что он сидит внутри декоративного шага со снегом. Хорошо еще, у него не было аллергии на пыль, как у старшего брата. Арнольд бы этого точно не пережил. Оскар же мог привыкнуть к любым условиям. — Поражаюсь я тому, как ты не любишь штабских, но при этом совершенно нормально общаешься со мной. За этой ненавистью должно стоять нечто большое, чем простое нетерпение к власть имущим, — усмехнулся он, опускаясь в кресло и с неохотой придвигая к себе бумаги, с которыми занимался до того, как к нему пришел Геральд. — Госслужащие контингент специфический, но чтобы это понять нужно иметь к ним хоть какое-то отношение. В конце концов, я один из них. — Как бы тебе того не хотелось, ты сейчас один из "второсортных", как вас в Штабе называют. Да-да, приятель, я знаю даже такие вещи, — ответил он на вопросительный взгляд Аверса. — Так что не стращай меня. Я прекрасно знаю, что и о ком говорю. Среди вашего брата слишком много редкостных ублюдков. Нет ничего странного в том, что штабских ненавидят. Люди не слепые. — Не слишком ли большое обобщение для конкретно ОДНОГО человека, которого ты на дух не переносишь? Геральд презрительно выдохнул через нос. — Назови хоть одного человека, который к нему хотя бы нейтрально относился, — рыкнул конюх и сам же с досадой скрипнул зубами, прекрасно осознавая, что такой человек точно имеется. А точнее даже два. Он отмел от себя эту мысль так быстро, как только почувствовал злость. Сколько бы Шон не говорил ему перестать накручивать себя и видеть то, чего нет, он просто не мог отпустить эту ситуацию. Как и повлиять на нее. Алори совершенно не слушала его, словно позабыла, как сама же говорила, что штабских следует опасаться. Почему-то это правило на Цербера не распространялось. И пускай она всего лишь ухаживала за конем, от которого отказались все конюхи, Геральду не нравилось, что по этой причине она обязана проводить с штабским так много времени. Это уж в ее обязанности точно не входило. О, как бы ему хотелось верить, что все его мысли по поводу их взаимосвязи с Цербером – простая чушь, но как ему относится к тому, что Алори уже несколько раз по своей воле отправлялась с этой тварью на верховую прогулку, когда обещала такую прогулку ЕМУ! Обещала, что придет в гости снова. Он так хотел показать ей колокольчики, которые посадил специально для нее. Они как раз прижились и сыто покачивали тяжелыми головками на ветру, а он, как мог, ухаживал за ними хоть в цветах ничего не смыслил. Все для нее. Он покрасил дом, поправил ограду, перекрыл крышу и даже позволил остаться у дома той жалкой грязной дворняжке. Пусть это лохматое недоразумение бросилось на лошадей в первый раз, сейчас собака, благодарная за кров и еду, уже не трогала ни Ястреба с Воробьем, ни кур. Они тоже привыкли к новому обитателю двора и перестали обращать на нее внимание. Только вот рыжий гонял бедняжку, как только та попадалась ему на пути. Алори бы точно обрадовалась, узнав, как он поступил с собакой. Она так любила всех животных. Даже злобных и опасных... Но в итоге все доставалось Церберу, который ненавидел всех вокруг и совершенно не ценил то, что такая добрая, прекрасная девушка уделяет ему свое время. Он не заслуживал и секунды ее внимания! А Геральд никак не мог достучатся до нее... Стоило ему начать проявлять беспокойство, Алори переводила тему или сводила все к шутке. Да, он не мог приказать ей слушаться себя. В таком случае он бы был ничуть не лучше этого ублюдка, но неужели она была настолько слепа и не видела всю мерзкую гнилую натуру Цербера. Одно только прозвище о многом говорило! Хорошего человека не назовут в честь адского пса. Всего два человека отзывались о нем хорошо, и, как назло, оба эти человека были близки Геральду, оттого смириться с ситуацией было слишком сложно. Хотелось уберечь их от пагубного влияния, открыть глаза, доказать, как они ошибаются, доверяя ему. Неужели они не чувствовали, как от него веет холодом и ненавистью. Это чувствовали абсолютно все. Конюхи боялись даже на глаза ему показываться. Смешно, взрослые крепкие мужчины дрожали от ужаса, едва он появлялся на территории корпуса. Да что там, и у самого Гера поджилки тряслись при встрече с офицером, хоть он всеми силами старался игнорировать этот животный страх, не понимая, откуда он вообще берется. За это конюх злился еще и на себя: за невозможности противостоять влиянию этого беса. Хочешь не хочешь, а начнешь верить, что это проделки Сатаны не иначе. И ладно доктор. Этот человек знал Цербера давно, мог, наверное, припомнить времена, когда тот не был такой мразью, как сейчас, но Алори... Она буквально с первого дня решила, что подружится с ним — хорошая идея. И возмущалась каждый раз, как Геральд пытался предостеречь ее от этого шага. У них ведь даже ничего общего не было. Не могло быть... Гер напоминал себе об этом каждый раз, как начинал раздражаться, чтобы успокоиться, возвращался в памяти к словам Шона, спокойного и рассудительного парня, словам которого так хотелось верить. "Алори... Жалеет каждого убогого, неважно, кто это: бедолага-мерин с рваной грудью или дьявольское отродье". На нее злиться у него не получалось... Он просто не мог испытывать к этой прекрасной, доброй девушке такие отвратительные чувства. Как можно злиться на такую милашку. Хватает одного взгляда, чтобы от его злости и следа не осталась, а на ее место пришла печаль. Он уже столько раз пытался сказать ей о своих чувствах, но похоже сама Алори видела в нем только друга. Если бы он попробовал намекнуть, не сделал бы хуже? Ему не хотелось терять хорошие отношения, пусть пока что слишком простые. По крайней мере, они были. Сложно все это... До того, как девушка появилась в корпусе, Андерсон не испытывал влюбленности. Для него, оставшегося одному с хозяйством, перешедшим по наследству после смерти отца, не было ничего важнее работы. Корпус стал ему вторым домом, местом, где находиться приятно, где его признают и уважают, где он может приносить пользу. Работящий и добросовестный, он не отвлекался ни на что другое, но все изменилось, как только появилась она. И откуда только силы взялись? Он выходил во все возможные смены, чтобы заработать больше обычного и закончить начатую работу. А когда становилось совсем невмоготу вспоминал, как понравилось девушке проводить время в поселке, как здорово они покатались на лошадях и как он едва не поцеловал ее. Не сдержался, слишком располагающий был момент... — Ты слишком резок, — раздосадовано покачал головой Аверс, и его голубые глаза погрустнели, словно ему было жаль приятеля. — Ты и не должен его любить. Для этого и существует субординация. Не дураки ее придумали. За этими воротами ты никому и ничего не должен, как и я. Но здесь приходиться быть послушными и ублажать вышестоящих. — Да я его... — Уважать и ублажать, — перебил его Оскар и нахмурил брови. Он уже не раз слышал от других рабочих, что Андерсон слишком перебарщивает в своих высказываниях о Мустанге. Пусть он и болтал в кругу конюхов, где его ценили и любили, но мало ли что. Оскара жизнь научила никогда и никому не доверять всецело, а вот такие каверзные вещи и вовсе держать поближе к сердцу и позволять выговариваться только своему отражению в зеркале. Это было безопасно. А когда речь шла о Цербере, стоило быть очень осторожным. Иногда он даже вздыхал с облегчением, думая о том, что в Штабе ему пришлось бы видеться с ним намного чаще, чем здесь. А так всего лишь раз в месяц потерпеть его присутствие на пять-десять минут и только. Хоть что-то хорошее в его назначении на должность управляющего. Обычно у Мустанга не было много времени, чтобы отчитывать Аверса. И на том спасибо. А вот Геральд виделся с ним чаще, и это могло стать проблемой. На правах начальника Оскар мог устроить конюху хорошую выволочку, наказать штрафом, но пока не случилось ничего страшного, хотел просто предостеречь от неприятностей. Потому что они могли начаться не только у него, а Оскар очень их не любил. Геральд недовольно зыркнул на управляющего, но замолк. Отвернулся и раздраженно поправил кепку. — Гер, тебе же нужна эта работа? — уже спокойным, уставшим голосом сказал Аверс. — Я знаю, какое у тебя сейчас положение, и как непросто тебе приходится после смерти отца. Если ты продолжишь вести себя так вызывающе, наживешь бед. Тебе оно надо? — Можно подумать, я один такой, — огрызнулся Геральд, скривившись. — Никто в корпусе... — ...Не ведет себя так глупо, — закончил за него фразу Оскар и, положив локти на стол, сплел между собой пальцы рук. — Пойми, я не хочу, чтобы ты нарвался на клыки Цербера. Ты представить себе не можешь, что он может с тобой сделать, если захочет. Как будто не знаешь, кто он. Не глупи, будь умнее, хотя бы в стенах корпуса. До меня уже доходили сведения, что ты пререкался с ним. Смелый очень? Так вот когда в следующий раз захочешь высказаться, вспомни, что не я распоряжаюсь кадрами. Я могу нанимать, но увольнять работников Штаб вправе без моего на то согласия. — О чем ты? — прищурился Геральд. — О том, что я не смогу тебе помочь. Даже если захочу. Но могу помочь тебе сейчас. Советом. Прекрати задираться. Поубавь пыл и, если так уж сильно из себя выходишь, не знаю, сено перебрасывай. Займись чем угодно, но не дрязгами с Цербером. Это-то ты можешь сделать? Геральд цыкнул языком и поднялся на ноги, застегивая свою жилетку. — Смотрю, я зря пришел. Недоуздков нам не дождаться. Ну и черт с ним. Он резко поправил воротник и быстрым шагом направился к двери. — Стой! Куда ты? — окликнул его Аверс. — Сено кидать, — буркнул Геральд, хлопнув дверью.