Во имя моего героя

Штора на балкон частично распахнута, пропуская внутрь солнечный свет и приятный ветерок, кричащий о десятом часу. За окном бушует жизнь небольшого города, и где-то совсем неподалёку шумит сигнализация какой-то машины, будто кто-то слишком интенсивно пытается открыть запертую дверцу либо просто так, ведь такое часто бывает с авто даже высшего класса. Кацуки с усилием поднимает веки, обнаруживая себя с давящей болью в висках и в центре лба. Он кое-как заснул в три часа ночи, переваривая события последнего дня и с особым любопытством и стыдом разглядывая невинное спящее задросткое лицо, по щеке которого катились слюни прямо на подушку изначально блондина, куда Изуку успешно съехал до того, как Кацуки второй раз возвращался из душа. Пусть и проспал семь часов, сбив свой некогда хвалебный режим окончательно, голова даже близко не намекает на успокоение. Блондин поднялся на локтях, осматривая комнату. Так как Изуку переполз во сне на его половину, то Бакуго был вынужден сделать то же самое. В комнате пусто. Только штора слабо развеивается под потоками воздуха и из улицы доносится шум колёс проезжающих мимо машин. Кацуки лениво потянулся, сползая с кровати и медленно пошел к ванной комнате, послушать, чем там занимается Изуку, но с ужасом обнаружил, что дверь была даже не заперта, а внутри никого не было. Сердце нещадно кольнуло, напоминая о том, как бесцеремонно и даже вульгарно блондин вёл себя вчера с младшим, намешивая в голове смачный коктейль из желания самоубиться и поджидающих мыслей о том, что Изуку уже летит в Японию говорить Мицуки и Масару, что их сын — чмо полное, и лучше бы он выбрал Очако. Но вовремя оборачивается лицом к входной двери, замечая желтый рюкзак, который с Изуку в огонь и в воду, и шумно выдыхает, чуть опираясь о стену. Что-что, а эту старую сумку дьявола Мидория-сенсей и под предлогом смерти не выбросит — больно уж похожа она на рюкзак, с которым брюнет по академии таскался, так что можно выдыхать. Парень двинул под утренний душ, попутно оценивая своё состояние в отражении зеркала и слегка играя мышцами. Вроде не плох собой — Изуку не должен будет вести носом, когда увидит его сегодня уже не спящим. Нет, ну, если вкуса у задрота нет, то это его проблемы, но нравиться ему хочется до чесотки. Кацуки сбрасывает штаны, оценивая ноги. Приходится встать на носочки, чтобы в не самом крупном зеркале над раковиной была видна большая часть его бёдер — ну, тоже ведь хороши, да? Пресс почти сухой, каждый кубик видно и со светом, и в темноте. Косые мышцы выделяются достаточно сильно, чтобы не быть способным их игнорировать. Бедра достаточно крупные, но там есть над чем работать. Смачные ноги и зад в их паре принадлежат не совсем Кацуки, но он целомудренно смахивает эту мысль. У него, вон, роскошные руки. Он оценивает бицепцы, присматривается к груди, немного ею двигает — фокусов от скотины-Эйджиро набрался. Улыбается сам себе, довольствуясь результатом, и совсем пропускает мимо ушей хлопок двери в номер из-за сквозняка и рысью заскочившего к нему в ванную Изуку, выкатившего глаза по пять копеек и как-то кривовато открывшего рот. - Ой, прости, Каччан, - залепетал он, пока Кацуки, с не менее широко выпученными глазами и в прежней стойке героя-любовника с обложки журнала о бодибилдерах, застыл намертво, не додумываясь в моменте ни опустить руки, ни моргнуть и разу, - не буду отвлекать. Отвлекать, блять. Ну да, Кацуки же кошмар как занят понтоваться своим телом перед своим же отражением. Он слышит хлопок за Изуку и бегом защелкивает эту проклятую дверь изнутри, багровея настолько, что, кажется, лицо вот-вот рванет. Показал серьёзность намерений с самого утра! Выставил себя таким осознанным и взрослым дядькой, что Изуку, ну, точно теперь не будет думать о нём не как о школьнике в пубертате! Сука, ещё и руки так выставил, будто Всемогущий в свои лучшие годы! Уже бы сразу трусы стянул и скукурузился, как статуя Давида, чего уж терять. Кацуки стушевался совсем и поплёлся топиться под душем, надеясь потом вместе с зубной пастой на отвратительно жесткой одноразовой щётке выдраить с языка ощущение самопозора с утра пораньше. Одно хорошо — Изуку здесь и не выглядит каким-то злым или расстроенным. Хотя тут, блять, успеешь показать какую-то эмоцию, когда твой вчерашний почти что любовник стоит и крутится у зеркала, усиленно пытаясь поднять свою самооценку со дна с видом барина и придурочной улыбкой, будто хочет себя, но не может. Кацуки ловит себя на мысли, что поймёт, если Изуку бросит его после этого дерьма. - Каччан, ты закончил? - с улыбкой спрашивает у него брюнет, когда кое-как Бакуго выползает из ванной, всеми силами и волей и не глядя в веснушчатое лицо и красиво отсвечивающие под Солнцем из окна вихры, переливающиеся чудным зелёным оттенком, напоминающим Кацуки лес, куда они в детстве таскались незамысловатой компанией. - Нам выселяться к двенадцати, так что я ходил купить чего-нибудь на завтрак, чтобы можно было потом сразу отсюда и съезжать. Старший просто ведёт плечами, типа он такой крутой безразличный парень и всё такое, но Изуку совсем не обращает на это никакого внимания, подвигая ближе к краю кровати небольшой низкий столик на колёсиках. По телевизору показывают новости, на которые брюнет быстро переключается, не обращая внимания на снова исчезнувшего в ванной переодеваться Кацуки. Тот натянул на себя широкую красную футболку с подчёркнутым горлышком и краями рукавов чёрными полосками и просторные тёмные джинсы, которые спустит пониже. На руку он нацепил часы, подаренные Изуку на день рождения. Он уже носил их несколько раз, но чаще предпочитает любоваться ими дома. Они не совсем в его вкусе, но кажутся дорогими и отдают памятью о дарившем. Изуку по обе щёки запихивает кукурузной каши, которая слегка испускает пар, совершенно полностью погрузившись в новости, которые переводит через слово, и Кацуки садится рядом с ним, открывая крышку своей тарелочки. - Я взял в дорогу парочку сэндвичей с ветчиной, но, если хочешь, то достану сейчас, - не отрываясь от экрана бубнит брюнет, - и есть черничный пирог. На столике стоит две тарелочки с пирогом и два бумажных стаканчика с горячим чаем. Кацуки проходится взглядом по еде, слегка меняясь в лице. Ему не совсем нравится то, что он видит. - Для тебя этого не маловато? - спрашивает, на что Изуку как-то испуганно и немного даже стыдливо поворачивает голову, - я имею ввиду, что ты обычно плотно ешь, чтобы поддерживать форму. У тебя желудок болит? Изуку тушуется, но быстро качает головой, как-то неловко краснея. Старший вдруг осознаёт, что звучало так, будто брюнет, по его словам, ест в три дыры, объедая Японию и половину Америки. - Я не это имел ввиду, - смущается, но подходящие слова как-то смешиваются в его голове, не желая вылазить наружу, - да ты и сам понимаешь ведь. - Да, Каччан, не переживай, - слабо улыбается, всё ещё выглядя, как пристыженный щенок, - я просто уже съел две порции, пока ждал, когда приготовят сэндвичи, - и его щеки заливаются розовым, обнажая тонкую душу любителя поесть. Кацуки расслабленно выдыхает. В поведении Изуку после ночи ничего не изменилось. Он не пропускает и слова о сцене в ванной, не пытается подколоть или отдалиться, лишний раз напоминая, что грязь за душой в этой комнате есть только у одного человека. Тем не менее, прожевывая завтрак, блондин не может не заметить, что десерта младший так и не коснулся, подвинув его Бакуго, будто тот — главный сладкоежка страны, и пошёл в ванную, привести себя окончательно в порядок перед дорогой и попробовать-таки зачесать свои вихры, чтобы они не выглядели так, будто бедолагу-Деку до этого током колошматило всю ночь. Кстати, говоря о токе. Кацуки двинулся к прикроватной тумбочке и поднял с неё свой мобильный, снимая с беззвучного режима. Ему уже успел прийти с десяток сообщений личного характера от друзей и одно от Стрелка, интересующегося тем, всё ли организовано было достойно. Быстро ответив основной массе блондин вернулся к импровизированному столу и, пробуя несчастный кусок пирога, признал, что на вкус он сносный и совсем не приторный. Ягоды отдают кислинкой и само тесто не ощущается тяжелым. Если забрать в машину кусок Изуку, то он испортится уже через пару часов, учитывая то солнечное пекло, которое уже поднимается над городом. Остаётся есть, запивая чаем, и лениво проходиться взглядом по набежавшим сообщениям из чата, звук на оповещения из которого был предусмотрительно выключен ещё восемь лет назад. Дурные головы успели обсудить Лемиллиона, понахваливать Мирко и её шикарную форму после недолгой отставки по личным причинам, упомянуть пару неплохих баров на Хоккайдо, где они как-то все вместе собрались где-то через года четыре после выпуска, а после скатились плавно и непринуждённо к обсуждению отлёта Кацуки, о котором узнали из первых уст — вторых, сука, потому что Киришима опять не смог устоять перед Миной, а она даже и не думала заниматься подобным перед Сэро и Каминари. Занятно, но Джиро в этот чат добавлена не была ни тогда, ни сейчас, но есть и отдельный с её участием. Ашидо говорила для чего это было нужно, но комфорт Денки и так всегда выставлялся перед дурацкой заинтересованностью к Момо на первое место, поэтому Бакуго и не нуждался в том, чтобы ему проговаривали причины снова и снова. Но любовь к другу, похоже, однобокая, потому что эта сука патлатая — Денки, в отличии от Кацуки и его сдержанного молчания, когда тема вытекает в личное, даром самозатыкания не обладает даже на четверть своего малюсенького рассудка. Как и его ближние, если читать дальше. - Мидория с Мелиссой уже встретились? - интересуется Каминари, добавляя несколько наспех натыканных подмигивающих смайликов. - Баку-чан уже целые сутки меня никуда не слал, так что я боюсь, что после Урараки Мелисса подействует на него смертельно. Кабелина белобрысая. Кацуки ему личико-то быстро подправит, когда они с Изуку вернутся. - Она, как я слышал, стала очень знаменитой в кругах учёных и технарей, так что теперь, когда за её спиной стоит не только статус, подаренный её папцом, журналисты мигом отфоткают любое её взаимодействие с противоположным полом, - замечает Ханта. Кацуки челюсть ведёт в сторону, но он запихивает себе в рот очередной кусочек пирога, но уже Изуку, негодующе представляя с какой ехидной ухмылкой печатал своё сообщение Сэро. - Наш милый Кацуки от такого фото не оклемается, - шутливо добавляет Мина в общую кашу спустя час, прилагая несколько красочных стикеров, которые делала сама, подлавливая на неудачных ракурсах Бакуго ещё в академии и на совместных миссиях. Его физиономия в самых устрашающих и забавных выражениях давно бытует в этом чате, как самая любимая форма действования блондину на нервы. - Да нормально всё будет! Сами же видели, что у Баку-бро с Мидо-бро всё наладилось! Нет и повода для сомнений, - отписывает рыжик, на что Кацуки очень довольно и утвердительно кивает головой, откладывая ложку в сторону. - Сколько айкью я потерял от этого высера? - пишет снова Ханта. Бакуго морщится. - У Бакуго вена на лбу пульсировала, когда даже Ашидо с ним здоровалась в клубе. Так она с нами и воду и кров, бляха, делит! У пацана башню-то порвёт, если к общему скопу потенциальных девиц пристроится ещё и фотка с Мелиссой. - Это точно, Ханта-чан, для Каччана парень и девушка в одном кадре это к зачатию! - соглашается с брюнетом Денки, и Кацуки косится в сторону этого гаденького «Каччан», будто может его выжечь. - Точно-точно! Постояли 10 секунд, посмотрели друг на друга, по-братски пожали руки — наверняка потом в ЗАГС, - продолжает Сэро, а на его сообщения сразу же Мина настрочила кучу однообразных сообщений с непонятным набором букв, записанных капсом, очевидно, отвечающими за смех. - Да пошли вы на хуй, - напечатал в конце сам Кацуки, тут же получая реакцию в виде стикера с сердечком от Каминари. Этот парень всегда в сети. И перед смертью успеет отправить какую-то приколюшку из Твиттера, подписав её «угадайте кто», а это абсолютно точно будет какая-то пугающая либо орущая хрень, к которой он прифотошопит торчащие в разные стороны блондинистые пряди, а ещё хуже — нарисует их в моменте своими кривыми пальцами.

***

Позади осталось две сотни километров, 4 часа времени, 2 съеденных сэндвича, 15 нервных клеточек и сломавшийся стилус Изуку. Сам брюнет успел пересказать все события в академии за последние две недели; поделиться сплетнями о том, что у Цементоса кто-то вроде как появился, но это секрет, потому что об этом рассказал Сущий Мик; Кота написал крайний экзамен на 14% лучше, чем обычно; Эри вообще умничка и её правый хук стал заметно эффективнее; Кацуму просят на стажировку сразу несколько крутых агентств, как и ещё одного парня из класса, самого мрачного, который напоминает Айзаву и с которым Изуми особо тесно сдружился. Потом, как бы Кацуки не просил задрота вылезти из своего планшета, потому что учебный план на следующий семестр никуда не убежит, как и обязательная научная статья на публикацию — тот не послушал. Естественно, из-за отсутствия фокуса на дороге, Изуку стало укачивать с дикой скоростью, а они на открытой трассе без съездов. Бакуго молился всем богам, чтобы ему не пришлось отмывать коврик в машине Стрелка на второй же день поездки. Молитвы сработали — Изуку вырвало в пакетик от сэндвичей, да с таким отвратительным звуком, что Кацуки успел представить, что могло твориться с унитазом в отчем доме Мидории, когда он ходил выпивать и перепивал с Тодороки либо Айзавой. Но это не всё. Кое-как оклемавшись, Изуку торопился избавиться от пакетика, так как от содержимого он стал заметно мокнуть и грозился вот-вот порваться. Кацуки с психу вывалил и выбросил его прямо в окно, разляпав по дороге под сигнализацию машины позади и громкий надрывистый крик самого брюнета, который отчего-то выдался таким высоким и звонким, что подсознательно срезонировал с криком чайки в голове у старшего. Изуку что-то трещал об административном штрафе и камерам, прикрепленным к каждому десятому фонарю вдоль дороги, но Кацуки только цокал на это языком. Давать блевать Изуку не в своей машине он не планировал. В его — хоть грязь выливай, но в Стрелка — попридержи коней. Через ещё полчаса Изуку стал откровенно скучать, но рот не открывал, побаиваясь, что от него несёт кислотой и ярким напоминанием оранжевато-белой жижки, размазанной по горячему асфальту. Тридцать минут спокойствия уж очень и тешили старшего, но когда Мидория рядом, но почему-то не использует свою свистульку, чтобы задействовать её в разговоре, даже если он однобокий, не нравится ему до мозга костей, поэтому он вдавливает газу, паркуясь на первой же заправке и резвым шагом заходит в магазинчик при ней, скупая разом несколько бутылок воды, несколько пачек жвачки, пару батончиков и небольшой йогурт. На одном из раскинувшихся в помещении стендов стояли маленькие и большие игрушки с самыми популярными молодыми героями и парочкой из старшей школы. Кацуки быстро прошелся по ним взглядом, но не нашёл и намёка на Всемогущего, что кольнуло под рёбрами, но быстро спохватился на какой-то пародии на себя, совершенно одиноко впалой между двумя огромными Шото. Это больше даже было похоже на брелок, но десятку баксов за безделушку Кацуки отдал. Изуку широко улыбается, разглядывая содержимое пакета, которое на него вывалил Кацуки, едва сев в машину. Помимо мелких сладостей он прикупил младшему пару-тройку йогуртов с ненавязчивым вкусом и маленький пакет с леденцами, чтобы отвлекаться от укачивания, и тот с горящими глазами бегал то к цветастым упаковкам, то к лицу блондина, улыбаясь так, будто ему преподнесли что-то действительно значимое, а не какую-то ерунду. Но сердце и вовсе вмялось в тело, когда Изуку вынул из пакета маленькую копию Динамита, слепленную совершенно без стараний какими-то китайцами в тихую, потому что профи запрещает создавать посвященный ему мерч на всех официальных платформах и заявлениях. Зелёные глаза наполнились таким глубоким восторгом и детской невинной радостью, что пульс блондина сам по себе участился, отдавая пульсациями по всему телу. Он даже медлит с зажиганием машины, стесняясь тех мягких невесомых движений и приоткрытых губ Изуку, когда он бережно оглаживает маленького Динамита своими шрамированными пальцами. - Спасибо, - говорит он нежно и поворачивает голову к Кацуки, тут же утягивает его на себя, схватившись за ворот красной футболки, и целует крепко в щёку, тут же отстраняясь и продолжая дальше разглядывать игрушку, которая и в ладонь едва помещается, с такой осторожностью и трогательностью, будто она может развеяться в любой момент. Кацуки завёл мотор и двинулся с места, сдавливая улыбку и скребущую по лёгким ласку, которую хотелось куда-то излить, но было как-то неуместно. Изуку такой задрот. Больной фанатик и кретин. Совсем игнорирует разбросанные на его бёдрах и везде на сиденье сладости и воду, полностью погружаясь в свою маленькую чудную игрушку, которую даже немного качественной не назовёшь. Но, учитывая запрет на изготовления мерча с Динамитом от самого Динамита, такая малозатратная игрушка уже была ничего себе достижением на полке магазина. Не удивительно что в Америке. В Японии за это уже накатали бы ряд штрафов и угрожали судебным процессом. - Задрот, - мягко произносит Кацуки, цепляя боковым зрением довольное лицо Изуку, когда даже через час, глотая воду, он не может оторвать взгляда от новой побрякушки.

***

Были дни, когда голова была забита совсем не тем. Изуку поднимался на локтях на своей кровати, бездумно всматриваясь в стену, которая казалась настолько чужой, словно он не жил в этих стенах весь свой осознанный возраст, кроме времён академии. После выпуска стали сложнее даваться перемены, и пусть как не старалась Инко делать вид, что всё стерпится и вернётся в норму — Изуку не переставал вести себя чужим в своём же доме. Квартира их маленькой семьи всегда должна была оставаться тихой гаванью бушующей за окном жизни, но тогда, выглядывая через шторы на светлые дворы и высокие многоэтажки, брюнет никак не мог избавиться от навязчивого чувства, что его где-то обманули. Телефон не вибрировал уже пару суток совсем, все чаты стихли, а звонки перестали поступать. Первые пару месяцев проходили так долго, застывая на руках ледяным холодом, но уже не от Тодороки. Его холодок был приятным и окутывающим, а этот, пробивающий насквозь, устраивающий сквозняки в вихрах, пробирает до дрожи, но Изуку натягивает улыбку, прощаясь через час с матерью у входа. Ему нужно было учиться, становиться преподавателем, оправдывать те остатки надежды, которые Незу на него подавал. Он поднимал часто голову вверх, пока шел к метро и часто-густо видел пролетающих над ним молодых профи и некоторых учеников академий на стажировках. Изуку в душе признал, что бежать за ними и записывать их новые приёмы и методы поимки злодеев ему больше не хочется. Разворачиваясь лицом к обычной жизни, которая должна быть ему привычной ещё с пелёнок, герой Деку отнёс себя к памяткам прошлого, упёрто пробиваясь сквозь людей в вагон, позволяя толкать себя в рёбра, лицо, взбивать рюкзак, потому что больше пролететь до места назначения или банально добежать на дикой скорости туда ему не удастся. В один из особенно солнечных дней, когда под глазами Изуку стали образовываться мешки и тёмные круги, обозначающие нехватку сна, он почувствовал, что не может дойти до университета. Его развернуло на полпути, он срезал в ближайший парк и взялся за голову, пытаясь откинуть в сторону шум гудящих отовсюду людей и машин, детский крик и отдаленные взрывы, напоминающие о том, что Динамит всё ещё в Токио под руководством Бест Джинса понемногу начинает работать на полноценной ставке. И пусть Кацуки сам как-то написал, что Цунагу не даёт ему справляться с сильными противниками, боясь за руку и сердце, сам Бакуго рвётся в бой при каждой возможности, изголодавшись по жестоким боям и возможностям показывать себя и свою силу. Изуку же впервые понял, что ему знать об этом не хотелось. Он вяло поднялся на ноги, поправляя спутавшиеся вихры и достал телефон из кармана, чтобы набрать куратора группы и предупредить об опоздании из-за злодея на улицах. Ему не было стадно такое говорить. В конце концов, куратор, милая девушка лет тридцати, знала, что Деку сложил свои полномочия и решил отдаться педагогике. Второе, рядом и правда был злодей, так что лгать полностью и не пришлось. Через ещё месяц, пропустив через пальцы пустые сообщения от Ииды, Очако, Шото и даже Кацуки, Изуку маялся бессонницей. На его плечи лег тяжелый материал, который нужно было гнать в два раза быстрее остальных, так как уже через год нужно будет приступать к работе лаборанта в академии. Он и так не успевал всё усваивать с предельной точностью, но в последнее время сны, о которых он вспоминал холодным потом на спине только раз десять за два последних года в академии, стали преследовать его с завидной регулярностью. Шигараки Томура был хорош в бою, искусным и толковым. Он вполне мог победить, если бы не жертва Кацуки, растолкавшая в груди Изуку всю ту злость, боль и слепой гнев, который кое-как удалось направить на врага. Что-то тогда там, на поле боя, разбилось в теле брюнета с таким хрустом, что до сих пор болит, словно выжигает, тычет иглами и раздирает. Может, раскромсанная рука Кацуки. Может, его окровавленная грудь, в которой не билось пылкое сердце. Может, его безжизненный взгляд и измазанное кровью бледное лицо. Может, валяющаяся небрежной бумажкой рядом карточка со Всемогущим. Изуку не знает. Но чувство потери, неосознанность, страх очнуться рядом на мокрой земле и обнаружить, что Шигараки ещё стоит, а Деку просто потерял сознание от потери Динамита, бьёт таким набатом по ушам, что даже сны все свелись к тому, что тяжелый мерзкий голос Все за Одного где-то на подкорке сознания надиктовывает, что всё это — иллюзия, а счастливого конца и не было. Подрываясь с кровати мокрым и дрожащим, когда Инко наконец смогла докричаться сына, Изуку подумал, что не зря в углу комнаты, забившись в темноту стоит исхудалый Тенко. Такой, которым он был до всех этих терзаний над его телом, до битвы, до войны. Не зря Кацуки в последнее время стал немного чаще звонить и спрашивать о самочувствии. Не зря из его губ недавно вылетело неуверенное предложение встретиться в кафе после учёбы, на которое Изуку согласился скорее автоматически, чем обдуманно. Встречаться с Кацуки было для него той ещё пыткой. Едва зализав кое-как зажитые раны на своей душе и гордости Изуку кривил для блондина улыбку, искренне радуясь только тому, что тот жив. Смотреть на его красивый форменный костюм было своеобразной разновидностью каторги, а делать вид, что стать учителем для него теперь новая мечта — почти виселицей. Но Изуку улыбался, каждый раз искуснее, почти искренне, внедряя себе в голову мысль о том, что всё на своих местах. Сильные — герои, слабые — смотрят на них с восхищением и протягивают руки. Из плюсов только то, что похвала, которая обыденно лилась изо рта Мидории всегда была единственным источником правды в его речах. Он до белых костяшек готов был доказывать Кацуки, что он потрясающий. До крика, до слёз, но он был рад, пусть как его сердце не скрипело от мысли, что он больше никогда не сможет подняться следом за блондином в небо своими силами, потому что Динамит, лежащий трупом, восстанавливающийся весь остаточный период обучения в академии и постоянно застывающий в действии из-за чуткого руководства Джинса, наконец мог быть героем на полную. И пусть ломается всё в груди, скрепит, трещит, идёт по швам, но Изуку не собирался показывать Кацуки даже немного то, что он не доволен тем, что теперь имеет сам. Блондин и так натерпелся из-за него проблем. Будто смерти было мало, потому что Деку не сумел добраться до места быстрее. Будто оказаться проткнутым ещё до этого чёрными кнутами было мало. Будто терпеть под ногами главную занозу в своей заднице было мало. Изуку просто не хотел больше доставлять проблем. Улыбаясь, когда Динамита вызывал Джинс прямо посреди посиделок в кафе в тот день, Изуку чувствовал, что ночью не сможет выспаться. Тенко снова придёт во сне в образе Шигараки и растопчет их всех, покажет тело Кацуки с нового ракурса и будет долго рассказывать о том, что это вина Изуку. Но пока, сейчас, когда Кацуки пытается подобрать слова, чтобы попрощаться с таким видом, словно хочет встретиться ещё, Изуку делает вид, что верит ему. И в груди даже разливается фантомное тепло. Пусть он и не верит, что больше интересен Кацуки. Сил же в нём больше нет. Вот и желания конкурировать тоже не будет. Поэтому, провожая взглядом отлетающую фигуру Динамита, Изуку думает о том, что благодарен ему за то, что тот делает вид, словно ему это общение нужно.

***

Ещё через три часа было решено окончательно разобраться сперва со своим заданием, а уже потом ехать на остров Инновационных технологий к Мелиссе и Всемогущему, который тоже подтянется туда через пару деньков. Изуку лично с ним об этом поговорил, так как новая иностранная симкарта могла ему это позволить. Боги, Кацуки максимально старался не слушать сопливые речи Тошинори в сторону своего юного Мидории и обратные реплики от младшего, просто потому что. Это немного давило на голову, но не из-за того, что что-то с этим не так или блондин чем-то недоволен, а попросту потому что темы по телефону поднимались от работы к дому, от дома к каким-то блюдам и дефицитом заведений для тех, у кого нет желудка, состоянию стариков, усилившаяся тяга с рису, погода, яркие профи, недавний широкий визит команды Уравити в Индию и многое прочее, что рассудок не затмевало, но утомляло. Даже тихо напевающее радио не спасало. Кацуки был благодарен, что в какой-то момент они въехали в туннель, где связь оборвалась. Но прелести были свои. Изуку стал светиться ещё ярче, пересказывая Кацуки всё то, что рассказал минутой ранее Всемогущий, будто блондин этого и так не слышал с динамиками-то на телефоне младшего, а потом долго-долго улыбался, перебирая в очередной раз пальцами игрушку Динамита, внутренне довольствуясь новым положением. Кацуки, некогда поглядывая на своего пассажира, незаметно улыбался, довольствуясь своей выдержкой и тем, что не дал себе прервать разговор Изуку со своим наставником ещё через первые полчаса — вон какой счастливый сидит, сверкает глазами во все стороны и незатейливо мычит иногда в такт какой-то песни, якобы подпевая. Через пару остановок на обед и дозаправку с туалетом удалось доехать до городка, где должен был скрываться преступник. Изуку неоднократно перебирал его досье и всю нарытую информацию, особенно тщательно вычитывая рядки о столкновении того с полицией, и у Кацуки невольно дрогнули руки на руле. Он и так устал, но сидящий рядом со всей сосредоточенностью Изуку вынуждал нет-нет да отвлекаться от дороги, цепляя темнеющие с садящимся Солнцем вихры неоднозначными взглядами. На обед Изуку съел какой-то бульон из курицы, ту же куриную грудку с рисом и овощной салат. Кацуки взял себе говяжий стейк с острым соусом, но даже как-то замялся его есть, внимательно разглядывая действительно скромную, по меркам обычного питания брюнета, порцию Мидории. Обычно Изуку ест плотнее, а сейчас он будто на диете, но младший отмахнулся от мыслей вслух, сказав, что просто не хочет, чтобы его укачивало в машине после трапезы. В целом, это имело смысл и Кацуки принял такой ответ, не обращая внимания на слегка порозовевшие веснушчатые щёки. Когда машина была припаркована, Кацуки быстро разобрался на ресепшене уже более крупного отеля с бронировкой комнаты на двоих. Стрелок не рисковал и организовал им люкс тоже, так что двигаясь в лифте на уже приличный, но всё ещё просто седьмой этаж из восьми, Кацуки всё гадал, каким будет вкус Шиньи и что будет ожидать внутри. В конце концов люкс в большом городе категорично может отличаться от «люкса» в маленьком. Номер наполнен мягким, рассеянным светом, который проникает сквозь большие окна, открывающие панорамный вид на небольшой, но очаровательный городок. Плотные шторы безмятежно покачиваются от ветра, залетающего вовнутрь через открытую на проветривание дверь на балкон. Стены выкрашены в нежно-кремовый цвет, который визуально расширяет пространство. На них висят несколько картин в спокойных, пастельных тонах: пейзажи местных окрестностей, написанные в стиле импрессионизма. Пол покрыт мягким, бежевым ковром с коротким ворсом, на который приятно ступать босыми ногами. В центре комнаты стоит удобный диван с обивкой из светло-серой ткани, достаточно большой, чтобы расположиться на нем вдвоем. Рядом располагается небольшой журнальный столик из натурального дерева светлых тонов, на котором аккуратно стоит ваза с живыми цветами, напоминающими белые лилии, и лежат несколько журналов о путешествиях и местной культуре. Спальня отделена от гостиной легкой перегородкой из матового стекла, пропускающей свет. Дверь на балкон находится как раз на её стороне. Кровать с высоким изголовьем, обтянутым той же тканью, что и диван, заправлена белым постельным бельем из высококачественного хлопка. Рядом с кроватью с двух сторон стоят небольшие тумбочки с мягкими лампами для чтения, а напротив — большая плазма в изящной деревянной раме. Ванная комната просторная, с отделкой из светлого мрамора. Здесь установлена большая душевая кабина с тропическим душем и внушающих размеров умывальник с хромированными кранами. Для удобства гостей предоставлены мягкие махровые полотенца, халаты и тапочки. На полочке аккуратно размещены качественные средства гигиены из местной линейки. Вид из окна оказывается приятным глазу. С седьмого этажа открывается прекрасная панорама города: черепичные крыши домов, уютные дворики где-то совсем поодаль, изумрудная зелень сквера, а на горизонте — еле заметные очертания холмов, которыми парни добирались сюда. - Каччан, не слишком роскошно? - переминаясь на ногах в дверях ванной говорит Изуку, - можно же было и обычный номер снять. - Это организовывал Стрелок, я говорил, - отмахивается Кацуки, - у них с Джинсом один «бзик» на двоих — тяга к прекрасному, - он театрально закатывает глаза и возвращается к распаковке своей небольшой сумки с вещами. Двухуровневая стойка-вешалка приглянулась ему, - так что все претензии на личную почту агентств к каждому из них. К позднему вечеру Изуку кое-как даже свыкся с новыми реалиями и рысью носился с одной комнаты в другую, даже прошелся разок по холлу и спустился на первый этаж. Кацуки не сильно обращает на это внимание, списывая на желание знать окружение. Он предпочитает хорошенько отлежаться после душа, так как ноги от длительного вождения затекли нещадно, да и поясница неприятно ноет. По телевизору как раз стали прокручивать более-менее сносные фильмы, так что заземление на одном месте блондину очень даже импонирует. Изуку явился через полчаса от начала фильма, который старшего заинтересовал, удерживая в руках крупный бумажный пакет с исходящим от него ароматом еды. У брюнета на лице веснушки играют под ярким белым светом плазмы, а сам он жестом указывает на балкон, видимо, предлагая отужинать там. Из кармана его широких шорт, скрывающих колени, торчит голова мини-Динамита, стреляющая в Кацуки плохо вырисованными глазками. На балконе прохладно, но ветер обдаёт тёплом. Небольшого крупного столика и пары маленьких стульев без спинки из дуба или какого-то другого светлого дерева оказывается достаточно, чтобы расположить заказной ужин от младшего. Теперь понятно, почему он носился по холлу ближе к вечеру. Кацуки устало выдыхает — ему не хочется, чтобы младший тратился даже на такие вещи, но сказать ему об этом может быть чревато ощущением недооценивания или, ещё хуже, принижения, поэтому он только молча начинает открывать горячие коробочки, которые Изуку одна за другой выставляет на стол. По телевизору как раз реклама, так что можно дать себе двадцать минут на быстрый перекус прежде чем уломать брюнета перейти в спальню. В одной из небольших тарелочек у Кацуки оказался рис с тушеными овощами и соусом шрирача, во второй чили кон карне с говядиной, фасолью, томатами и острыми специями. В небольшом свертке на закрытой тарелке лежит тортилья для смягчения остроты. В самой меньшей, что Изуку подвигает — салат из капусты и моркови с имбирём. В целом, у старшего и слюна успевает набежать от того, как смело ударяет привкус острого ему по обонянию при всём том, что он даже не успел ничего попробовать. Он довольно кивает, приступая к еде, краем глаза цепляя чуть просиявшее выражение лица младшего, по всей видимости, довольного тем, что смог угодить. У него самого на трёх тарелках гарнир из киноа, греческий салат с фета и лёгким соусом и куриная грудка с запечёнными овощами типа цукини и перца. Кацуки вопросительно поглядывает то на лицо младшего, то на его ужин, но Изуку старательно делает вид, что не замечает, разливая по двум стаканам, которые нашел в номере воду и морковный сок из мини-бара. - Слушай, Изуку, я в курсе, что ты за сбалансированное питание, но у меня уже складывается впечатление, что ты с ним перегибаешь, - говорит Кацуки, просовывая в рот очередную ложку острого кон карне, - складывается впечатление, что ты экономишь на своих порциях. Обычно ты ешь куда больше. - Не знаю, как реагировать на это высказывание, Каччан, - неловко отвечает брюнет, отрезая приборами себе очередной кусок грудки. Всё же, есть палочками куда удобнее для него, - я не настолько уж много ем. На деле Изуку любитель набить себе рот. Всемогущий рассказывал Кацуки, что сам лично выдал младшему список блюд, которые он должен принимать регулярно, учитывая его общие характеристики и особенности организма. Чтобы быстрее окрепнуть и набрать массу Изуку нужно было есть куда больше, чем он привык до этого, и со временем эта привычка в нём сохранилась, даже прошла сквозь года и выпуск из академии. Даже на тех добрых не частых встречах, когда Кацуки старательно пытался накопить на геройский костюм, он прекрасно видел, что Изуку заказывает себе обычно много: и гёдза, и якитори, и большую чашку риса, и кацудоном сверху, при том всём, что в японских заведениях ещё приносят бесплатные закуски, которых скупыми не назовешь. Изуку после обычно ещё и чаю бахнет, так и ан-паном закусит. А тут он резко переходит на куда более сдержанные порции. Даже к батончикам в машине он не притронулся — только йогурт выпил, да и то половину по салону расплескал. - Попробуй того, что у меня, - говорит Кацуки, протягивая своё блюдо к младшему, - на курице далеко не проедешь. - Она вполне сытная, - отодвигаясь от предложенной порции тянет младший, - плюс, прости Каччан, но блевать из глотки огнём после твоей еды я так себе хочу. Блондин на это только фыркает, возвращаясь в обычное положение, и загребает побольше риса из другой тарелки. - Тогда я сам буду заказывать тебе еду, - заключает он, замечая как резко меняется выражение лица Изуку, - чего кривишься? - Я не маленький, Каччан, и сам могу себе выбирать. - Оно и видно, - закатывает глаза, - как я буду смотреть в глаза тётушке, когда с таким питанием ты прилетишь в Японию дрыслей? - Ровно так же, как смотрел до этого, Каччан, - и отворачивает голову в сторону темнеющего города, делая вид, что ему действительно интереснее смотреть туда, чем на блондина в его широкой, но отчего-то облегающей мышцы рук синей футболке, - лучше скажи мне, как мы будем искать Балансировщика, если всё, что мы о нём знаем, так это то, что он где-то здесь. Взгляд Изуку вдаль становится сосредоточеннее, а сам он продолжает жевать партию овощей, закинутых в рот. Кацуки не особо хочет говорить о злодее, за которым они приехали, но было ожидаемо, что Изуку будет посерьёзнее, впервые за долгое время выехав на задание официально. - Нужно будет осмотреться здесь, заглянуть в участок, расспросить местных о всяком, - лениво отвечает, - город маленький, так что найдётся этот придурок аж бегом. Изуку таким уверенным в этом не был, судя по его виду. Он несколько раз перечитывал в машине документы на Балансировщика, чьё имя и данные были в открытом доступе, так как полиция смогла его быстро откопать. Но, из плохого, так это то, что кроме полиции никто с мужчиной в контакт и не вступал. Ни один профи, ни один гражданский. Покушение было конкретно на полицию, а от этого выводов о причуде злодея было не больше, чем от простого человека. Если бы какой-то герой столкнулся с ним, то заметил бы какие-то нюансы в причуде, а так, в общем отчёте, который успешно оказался на руках Динамита, было ни больше, чем «причуда: баланс», что было расписано, как умение возвращать урон в точном соотношении тому, какой наносится ему самому. И это Изуку откровенно не понравилось, хотя сам Кацуки остаётся спокойным, прикинув для себя пару исходов событий. - Тебя не смущает его способность? - аккуратно заводит младший, когда с киноа покончено, - мы знаем о ней только в общих чертах. - Мы всегда знаем о чужих причудах только в общих чертах, Изуку, - спокойно отвечает старший, хотя клубок сомнений брюнета его откровенно настораживает. Что-что, а думалка у младшего работает дай Боже, а, значит, есть повод для переживаний. Не сказать, что Балансировщик не заставил Динамита продумать пару вариантов потенциальной атаки, но осторожность Деку заставляет усомниться в уверенности собственных намерений. Изуку всегда думает наперёд, но ещё в машине отследив его напряженный взгляд на документ, Кацуки невольно почувствовал, что что-то может быть нечисто в этом деле. Пусть по спине буйным топотом и промчались мурашки от того, насколько горячо задрот выглядел, пожевывая щеку из внутренней стороны, пока читал. - Но факт того, что он контратакует тем, что получает от атаки на себя же, заставляет задуматься, Каччан. Допустим, ты ударишь его «гаубицей» — он вернет её тебе в таком же объёме, - Изуку возвращает взгляд к старшему, - по сути, придётся драться со своей же причудой. Да, Кацуки подумал об этом тоже, когда впервые смотрел дело Шишироку Темпу (嗣子/шиши/ наследник; 勒 /року/ узда; 天桴 /темпу/ баланс). Причуда баланса даёт возможность отбивать атаки противника зеркальными энергетическими атаками. На деле, это как бросать мяч о стену — он будет отлетать обратно в тебя. Поэтому Стрелок и передал именно это дело Динамиту. Оно не самое простое, но и не самое сложное. Должно хватить только смекалки, чтобы поймать Шишироку, но там будет уже как будет. Тревожность Изуку не кажется несносной, но передаёт угли переживания. Темпу ведь столкнулся с полицией и отбивал атаки не только причуд некоторых из них, но и пули пистолета, отстреливаясь тонкими энергетическими потоками в ответ. Он оказался неуязвимым и смог быстро скрыться. Японец в Америке. Стрелок говорил, что он полукровка. - Он не повторяет причуды, а берёт только их силовую составляющую, - отмахивается старший, - да и к тому же, даже если придётся схлестнуться с ним, это ведь не означает, что я или ты будем стоять истуканами и ждать, пока по нам поцелят. Мы оба можем подниматься в воздух, оба можем бить не используя квирка, так что — не напрягай извилины на ночь глядя. И Изуку смягчается. Его лицо приобретает более спокойное выражение, словно в словах Кацуки что-то смогло его успокоить. Из спальни доносится голос героини фильма.

***

Ярко-синее небо раскинулось над тихим городком. Деку и Динамит логически решают взяться за гражданскую одежду, откладывая костюмы на потом, и пойти осмотреться. Изуку, в удобных, светлых, широких джинсах, светлой футболке с принтом AllMight, на которую Кацуки цокает языком раз в три минуты, постоянно удивляясь тому, откуда у задрота столько мерча, который продаётся уже практически в ограниченных тиражах, с энтузиазмом рассматривает всё вокруг, а Кацуки, в белой футболке и спортивных, полосованных по бокам белым, чёрных штанах, которые подчеркивают его фигуру, делает вид, что ему все равно, но украдкой изучает окружение даже пристальнее младшего. Он натягивает пониже свою чёрную кепку, протягивает Изуку свои солнцезащитные очки, совершенно игнорируя ту пару, которую подарил недавно Роди. Кацуки бесцеремонно зашвырнул те очки куда-то в багажник. Городок дышит спокойствием и уютом. Невысокие, аккуратные домики утопают в зелени цветущих садов, когда одинокие многоэтажки заканчиваются. Вдоль тротуаров тянутся идеально подстриженные изгороди, а на крыльцах часто-густо спят коты. Асфальт на улицах чистый и ровный, кое-где виднеются трещины, сквозь которые пробиваются ярко-зеленые ростки травы. В воздухе витает запах свежескошенной травы и выпечки из местной пекарни. Идеальное укромное местечко, где можно залечь на дно на какое-то время. Парни неспешно прогуливаются по улицам, рассматривая витрины магазинчиков. Антикварная лавка блестит старинными вещицами, а из кондитерской доносится запах свежих тортов. В центре городка располагается небольшой, но ухоженный сквер. На скамейках отдыхают пожилые люди, а дети весело играют на площадке. Фонтан в центре сквера искрится на солнце, разбрасывая миллионы крошечных брызг. Изуку, по привычке, достал блокнот и начал зарисовывать узор кованой решетки ограды, а Кацуки, стоя рядом, с легкой усмешкой наблюдал за ним. Для младшего вряд ли ограда представляет какую-то геройскую ценность, но, судя по обложке блокнота, он и не про героев. Помнится, он говорил, что вокруг их многоэтажки в Японии планируют возвести забор для отделения одного двора от соседних, так что, должно быть, Изуку решил любезно предложить и свою идею, почерпнув её у Штатов. Ближе к окраине они замечают крупное здание с неоновой вывеской, на которой красовалось название ночного клуба «Electric Dreams». Оно резко контрастирует с общей атмосферой сонного городка, но лично у Кацуки проходит холодок по позвоночнику от упоминания электричества. Он уже почти сутки игнорирует назойливые сообщения Денки и Ашидо в личку, отвечая только спокойному Эйджиро, который и так тем двум всё донесёт. Киришима вообще умеет фильтровать то, что можно и нельзя говорить, поэтому его же слова: «Кацу-бро, ты только не распускай руки» и подмигивающий смайлик, он вряд ли передаст Мине и Каминари. - Здесь может быть что-то, - задумчиво тянет Изуку, когда они удаляются от клуба, - обычно в таких местах цветёт наркоторговля либо собираются группировки. - Если только они придурки, которым не терпится попасться в фокус полиции, - отрезает Кацуки, но тут же осекается, добавляя чуть мягче, - но мы заглянем, на всякий. Полицейский участок пахнет старьём, как и больший состав команды. Что в приёмной, что капитан и следователь — мужчины с приличным количеством седины на висках и залысинами. Один из них, Майкл, как он попросил его называть, поделился относительно тихой жизнью в городке. Как правило, жалоб ни на кого не поступает и удаётся обитать в умеренном темпе без кровопролития, наркотиков и прочего. Капитан же, откинувшись в своём кресле насмешливо ткнул профи фразой а-ля «может, в Японии спокойная жизнь в городках является редкостью, но у нас это быт», на которую Кацуки громко фыркнул и ответил что-то в духе: - В Японии жизнь в маленьких городках спокойная, потому что профи заботятся об устранении угроз ещё до их появления, - и вскидывает бровь в гордой манере, цепляя боковым зрением обескураженный взгляд Майкла и неловкое бормотание Изуку. Капитан недовольно щурится, но не отвечает. На обеде Изуку снова пустился в бульон, но на второе заказал себе рыбы на пару с рисом и целую миску овощей. Он даже заказал себе десерт, чтобы как-то унять внимательный взгляд алых радужек, которые поглощали каждое движение, но недовольство Кацуки скинуть не получилось. Он снова задал вопрос о причинах смены настроения к еде и, не получив удовлетворяющего ответа, почти с боем дозаказал Изуку шумай (пельмени на пару на китайский манер). Брюнет был в гневе, но треть съел, скрепя зубами. Вот только Кацуки смог разглядеть в его глазах нотки подавленной радости, когда знакомое блюдо испытали рецепторы. Солнце уже начинало клониться к закату, окрашивая небо в оранжево-розовые тона, когда Деку и Динамит, сливаясь с местными, неспешно прогуливались по улицам городка. Их острые взгляды, привыкшие выхватывать мельчайшие детали, сканировали окружающих, отмечая все необычное. Изуку, с блокнотом в руках, делал незаметные пометки, а Кацуки, скрестив руки на груди, хмуро осматривал подозрительные компании. Они мало выделялись даже при том, что младший, постоянно чёркающий что-то в своём блокноте выглядел задрот-задротом, так ещё и в кепке поверх солнцезащитных очков, которую Кацуки успел купить в одном из дешевых магазинчиков. Шапка неплохо скрывала выбивающиеся вихры Изуку, которые не были уж слишком незаметными в небольшом городе, где явно происходит старение населения. Некоторые ребята даже бывало слишком в открытую пялились на чудные зелёные волосы, на что Бакуго приходилось даже пускать угрожающие вспышки из ладоней, пока Изуку не видел их навязчивого внимания к его внешности. Они начали теперь с центральной площади, где располагались офисы крупнейших зданий города. Строгие костюмы, деловые разговоры по телефону, спешные шаги — всё говорило о важности и серьезности происходящего в городской администрации и стоящего вблизи него ЗАГСа. Но даже в этом деловом муравейнике Деку и Динамит улавливали отдельные нотки, выбивающиеся из общей картины: нервный тик у мужчины в сером пиджаке, слишком пристальный взгляд женщины в темных очках, шепот двух парней в углу, которые тут же замолкали, как только ловили на себе взгляд героев. - Мы выделяемся, Каччан, - тихо сказал ему тогда Изуку, когда стало совсем неуютно прогуливаться рядом. - В мелких населённых пунктах, как правило, все друг друга знают в лицо, - согласно кивнул Кацуки, но понять того, что он тоже невольно напрягся под взглядами, не дал. - Но ты расслабься. Я спрашивал на ресепшене — туристы здесь бывают частенько проездом, так что нас сочтут за таких же. Улыбайся больше и делай вид, что ты в восторге. - Сам бы хоть немного улыбался, - добавил младший, - твоё недовольное лицо видно даже под кепкой. - Потому что ты улыбаешься недостаточно ярко, чтобы на меня не обращали внимания вообще, - парировал Кацуки, скаля зубы на манер улыбки, - очаруй их, Деку, будь любезен. Дальше их путь снова лежал через парк, где, несмотря на вечернюю прохладу, еще оставались люди. Рядом, на берегу небольшого пруда, молодая пара увлеченно кормила уток, не обращая внимания на галдящую молодежь. Утки, привыкшие к людскому вниманию, смело подплывали к самому берегу, крякая и хлопая крыльями. На другой скамейке, в тени раскидистого дуба, сидел одинокий старик, скрывшись за газетой. Время от времени он отрывался от чтения, взглядом провожая прохожих. Кацуки, насторожившись, незаметно подкрутил свой слуховой аппарат. Обрывки фраз, доносившиеся от подростков, заставляли его прислушиваться. «...говорят, в «Electric Dreams» снова затеяли драку...», - говорила девушка с пирсингом. «…да ну, Джина говорила, что это снова Спайк с компанией бушует! Это же просто клуб...», - отмахнулся розоволосый парень. «…а вот мой брат говорит, что лучше туда не ходить одному...», - добавил кто-то из компании. «...ты всё ещё веришь в сказки про привидений?..», - загадочно произнесла другая девушка, оглядываясь по сторонам. Подростки продолжали болтать о клубе, который Изуку и Кацуки видели утром, а затем переключились на какую-то заброшенный полицейский участок на окраине города. - Нужно поискать в сети карту города, - тихо произнёс Изуку, когда они отошли от подростков на приличное расстояние. Кацуки кивнул на его слова, но едкая самодовольная улыбка расползлась на его лице, знаменуя другие мысли. - Тот баран сказал, что у них в городке всё так тихо и спокойно, - перекривляя низкий голос капитана заговорил старший, - а стоило только пять метров пройти в сторону, как с ходу узнаю, что тут в единственном клубе срачка произошла буквально прошлой ночью. - Каччан, это не повод злорадствовать, - досадно тянет младший, хотя сердечко невольно и радуется замечанию блондина, - и, может, никто не вызывал полицию на место, чтобы разобраться со всем. - Ага, а ещё слухи в городе пять на пять километров не распространяются со скоростью звука, задрот. Тот урод просто хотел выпендриться и отослать нас подальше, мол, сами разберутся, - закатывает глаза на свои же слова, представляя самодовольное лицо зажравшегося мужчины, - хотя старик ни сном ни духом о том, что к ним вообще затесался преступник. - А может быть такое, что его вообще здесь нет? - вкрадчиво спросил Мидория, - мне не нравится этот город. Он будто какой-то искусственный. Все какие-то неживые будто. Кацуки тоже не питает огромной симпатии к городку. Вид из окна их номера придал ему какого-то шарма и приятного уюта, но, пройдя чуть дальше, чем за ближайший кафе-ресторан, мнение изменилось. Возможно причиной всему просто густота населения, которая никак не может конкурировать с Токио. А возможно дело во взглядах местных, которым не составило труда определить азиатов среди американцев, что порой оказываются такими настойчивыми, что хочется поскорее скрыться от них. Но пусть даже так, Кацуки привык быть своим среди чужих. Он приезжал и в Индию, и таскался по Нидерландам, гулял по Парижу и много-много чего делал втихую и в одиночку, отправляясь на задания, где светить своим геройским именем было совсем нельзя. Тем не менее, сейчас, когда взгляды обращаются не только к нему, но и к Изуку, становится действительно не по себе. Люди выглядят картонными, а их лица неестественными. При том, что это именно Япония славится фэйковыми эмоциями на лицах своего населения, а американцам приписывают естественность в своих проявлениях. Чёрта с два! - Осмотрим заброшку и клуб, а потом будем делать выводы, - заключил Кацуки, морщась в сторону проходящего мимо мужчины, слишком пристально рассматривающего обтянутые при ходьбе штанами ноги Изуку, - не факт, что здесь есть и другие места, больше смахивающие на подходящее укрытие. Может, Балансировщик и вовсе в какой-то квартире напротив сидит, ждёт, когда мы свалим. - Думаешь, он мог бы понять, что ты… мы — герои, если бы увидел нас? - Кацуки перевёл взгляд на слегка замявшегося младшего, пережевывающего термин «героя» в собственный же адрес. - Только если не повезёт, - взгляд смягчился, как и голос стал подозрительно тише и ласковее, - но у меня есть козырь, Изуку, — тебя он мог позабыть, - глаза брюнета блеснули под очками, - разнесёшь его для меня? - и Кацуки улыбается, красиво, почти соблазнительно. - Уже готовишься оплошать, Каччан? - с усмешкой спрашивает Мидория, пусть щёки успели немного загореться розовым. - Твои студенты плохо на тебя влияют, сенсей. Направляясь к окраине города, Деку и Динамит расспрашивали прохожих о заброшенном здании, которое виднелось вдали. Дети, играющие во дворе, с придыханием рассказывали о призраках, которые якобы обитают в этом здании, о странных звуках и светящихся окнах по ночам. Взрослые отмахивались, называя это детскими страшилками, но в их голосах проскальзывали нотки суеверия: «...кто знает, что там происходит...», «...лучше обходить это место стороной...». Приходилось делать вид, что парни понимают местных через слово, а не дословно, потому что иначе выглядело бы, что они не самые уж и банальные туристы. По сути, они спрашивали только женщин, детей и случайный бабушек, которые смотрели на них с неприкрытым интересом. Одна пожилая женщина и вовсе потянулась пощупать за щёку наклонившегося к ней пониже Изуку, так Кацуки мигом-то её руку перехватил, улыбаясь так светло и искренне, что бабуля позабыла, что жест в её сторону с перехватом был грубым — настолько она удивилась правильным красивым чертам на бледном лице блондина. Собрав достаточно информации, парни остановились на холме, откуда открывался вид на заброшенное здание. Сумерки сгущались, и силуэт старого участка на фоне темнеющего неба выглядел зловеще. В окнах, действительно, мелькал слабый свет, а до героев доносились неясные звуки, похожие на скрипящий шепот. Изуку и Кацуки обменялись значительными взглядами. Похоже, детские страшилки были не такими уж и выдуманными. Предстояло выяснить, что скрывает это загадочное место, вот только поджилки Кацуки как-то негоже затряслись. Была у него одна открытая травма, связанная с тёмными заброшенными помещениями. До сих пор в кошмарах снится то, как Ашидо смеялась, притягивая Эйджиро к себе поближе. Как же Кацуки потом блевал… Он две недели не мог смотреть на розовый и камни. Теперь же, когда Изуку нажал на заготовленную в левом кармане кнопку, которая «призвала» кейс с геройским костюмом, а во втором кармане поправил мини-Динамита, чтобы тот не выпал случайно, Кацуки почувствовал, что всё должно пройти хорошо. Взглядами старший указал, что зайдёт в помещение первым, чтоб кейс в руках Изуку не бросался в глаза тем, кого внутри они могут встретить. Брюнет на это кивнул и тихими шагами двинулся за Динамитом. Воздух здесь тяжелый, пропитанный запахом сырости и пыли. Полумрак, царящий внутри, лишь изредка рассеивается лучами отдаленных уличных фонарей, пробивающимися сквозь щели в кое-где заколоченных окнах. Под ногами хрустит битое стекло и обломки кирпичей. Деку поежился, сжимая ладонью край своей футболки — захватить с собой утром спортивку было бы не такой уж и плохой идеей. Они медленно продвигаются по первому этажу, внимательно осматривая каждый угол. Стены покрыты граффити, кое-где виднеются обрывки старых газет и журналов. Кацуки идёт впереди, напряженно вглядываясь в темноту, а Деку следует за ним, стараясь не отставать и одновременно не наступить на что-нибудь острое. «Осторожно, стекло», - шёпотом предупреждает Кацуки, хватая Изуку за руку и оттаскивая его от кучи битого стекла, поблескивающего в полумраке. Младший кивает признательно и старается не фокусировать своё внимание на том, как мило со стороны блондина не оставлять вне своего внимания его безопасность. На втором этаже еще темнее. Половицы предательски скрипят под ногами, создавая ощущение, что кто-то наблюдает. Во многом доски с пола просто содраны и лежит холодный бетон, покрытый давно исколотившимися стеклышками и крошками от сигарет. Кацуки прислушивается к каждому шороху, его рука рефлекторно тянется к поясу, где должны были бы висеть светошумовые гранаты, но он постоянно себя одёргивает, вспоминая, что он сейчас не в форме. «Смотри под ноги», - бурчит он тихо, заметив, как Изуку чуть не наступил на торчащий из пола гвоздь. Третий этаж оказывается почти полностью завален обломками мебели и старой техники. Здесь царит настоящий хаос. Кацуки, пробираясь сквозь эти дебри, взглядом выискивает лестницу на четвёртый этаж и снова уберегает Изуку от неприятностей, оттолкнув его от валявшейся на полу кучи шприцов. «Будь внимательнее, задрот», - шипит он, хотя в его голосе слышится скорее забота, чем раздражение. Младший как-то невнятно кивает, сосредоточившись на оценке обстановки, чем вызывает у Кацуки теплый укол под рёбрами — Изуку так доверяет его внимательности, что позволяет себе так беспечно ступать куда попало, хотя, буквально в следующий же миг, сам младший подлавливает блондина под локоть, не давая поставить ногу на пол, где валяются свежие осколки разбитой пивной бутылки. Ладно, Изуку, это было горячо. Особенно это внезапно серьёзное напряженное лицо, смешанное с полной расслабленностью в контексте собственной безопасности, но крайней концентрации в контексте безопасности Кацуки. Последний незаметно усмехается себе под нос. Наконец, они добираются до четвертого этажа, откуда доносятся неясные звуки и мигает мрачный свет. Напряжение возрастает. Кацуки останавливается за две комнаты от помещения, где звуки кажутся наиболее реальными и громкими, оглядывается на Изуку, сжимающего кейс своего костюма побелевшими костяшками. Внутри внезапно загорается желание коснуться каждой, но его затмевает тяга покончить с Балансировщиком как можно раньше и дальше заниматься исключительно младшим. Динамит оборачивается назад к проходу в дальнюю комнату и начинает медленно приближаться, держа руки ближе к корпусу в боевой готовности. Шипящие звуки усиливаются, свет начинает мигать подобно гаснущему костру, а собственное дыхание становится слишком громким. В любой другой ситуации у Динамита и рука бы не дрогнула, но сейчас, когда рядом Изуку и ответственность за него, всё не может пройти без тревожного тремора. И плевать на то, что Деку может расклепать всех и каждого, смолов кости в чёртову муку — плевать, потому что Изуку — его парень, и Кацуки не даст себе даже шанса думать о том, что он позволит ему пострадать, находясь так близко к нему. Да будь Деку даже всё ещё со своей причудой — хер бы Динамит не нервничал за него. Он резко залетает в помещение, выставив руку вперёд, готовясь бить по цели, но замирает на месте, медленно моргая. В небольшом помещении, освещенном мерцающей лампочкой и светом фонариков, собралась компания подростков. Пустые бутылки из-под пива валяются на полу, в воздухе висит густой запах сигаретного дыма и дешевого алкоголя. Подростки, некоторые из которых были уже изрядно пьяны, шумно играют в карты, сдавленно смеясь и матерясь под нос друг друга. Увидев ворвавшегося японца, они заглохли, уставившись на него недоуменными взглядами. Кацуки, к слову, смотрел на них не менее удивленно, краем глаза замечая, как в помещение заглядывает Изуку, неловко смущаясь по перешедшим на него взглядам подростков. Динамит, опустив руки, тяжело вздохнул. - По домам пиздуйте, баранва, - пробормотал он, чувствуя, как напряжение последних часов сменяется раздражением и усталостью. Деку, оглядывая компанию подростков, тоже выглядит разочарованным. Он даже прощает коллеге ругательства, потому что они на японском. За английский мат Кацуки бы уже отхватил оплеуху. Похоже, призраки заброшенного участка оказались всего лишь плодом воображения местных детей и результатом тайных подростковых посиделок.

***

Всю дорогу в отель Кацуки просто молчал. Ему не хотелось комментировать их с Изуку крайний промах, хотя его и промахом назвать можно было с трудом. Они только-только ознакомляются с местностью, так что нет ничего зазорного в том, чтобы с ходу не наткнуться носом к носу на преступника. Но нетерпение противно нагревало голову, отчего хотелось скорее избавиться от него. Изуку шёл рядом, кое-как убирая кейс за спину, когда мимо проходили редкие люди. Уже накрывшая город темень развеивалась только фонарями, что раз через раз работают. Парень выглядел задумчивым, но разочарования в себе больше не выдавал, напротив, в его глазах заполыхали огоньки азарта, ему захотелось попробовать на вкус игру в догонялки и разогнать застоявшуюся кровь в жилах. Он время от времени начинал бубнить себе что-то под нос, прислоняя большой палец правой то к губам, то к подбородку, но его слова мало долетали до ушей старшего, безмятежно рассматривающего крупный шрам на правой щеке Изуку, такой грубый и не вписывающийся в миловидность лица, но такой кричащий о том, что перед ним не кто-то там, а некогда Величайший герой. Шрам никогда не уродовал Изуку — он был поводом гордиться. И если сам Изуку не думал так, то Кацуки едва ли мог подавить в себе желание не трепаться тут и там о том, что все боевые и тренировочные шрамы на теле младшего — его личный повод для гордости, сотканный из пота и крови младшего. В номере было душно, пусть дверь на балкон никто не закрывал. Пришлось включить кондиционер и угоститься бесплатными напитками из мини-бара. Кацуки двинулся в душ первым, желая остыть перед походом в клуб. Тревожность Изуку касательно Балансировщика стала медленно оседать на ресницах, заставляя морщится и грязнуть в раздумьях глубже и глубже. Если этот мужик окажется действительно таким опасным, как оценивает его трезвый и отвыкший от прямых схваток взгляд Изуку, то у них могут быть проблемы. Вот только Кацуки совсем не готов это признавать. Деку всегда был осторожным. Не сказать, что Динамит всегда скачет на рожон, но слишком пропускать через себя дела каких-то экстр он не намерен. Когда Изуку ушел в душ, Кацуки решил набрать ответственного за слежку от Стрелка. Какой-то Тендо из подполья снова сообщил о том, что не было никаких сведений, что говорили бы о том, что Шишироку покидал город за последние две недели. Отсюда и то, что он хорошо успел приютиться в нём, точно зная места, где можно прятаться от лишних глаз. Мотив его нападения на полицейский участок в прошлом остаётся всё ещё неизвестным. Ранее мужчина не был судим. Личное дело показывало, что он вырос в достойной семье с матерью американкой и отцом японцем, от которого ему и достались зачатки причуды. Не женат, нет детей. В младшей и средней школе не был буйным. В старшей и университете иногда были стычки со старшекурсниками, которые цеплялись за азиатскую внешность. На этом и всё. Кацуки засунул телефон в карман тёмных широких джинс, поправил воротник облегающей чёрной рубашки и застегнул на левой кисти часы, подаренные Изуку. Выглядит хорошо. Можно даже сказать отлично, поэтому внутри загорелся маленький любопытный огонёк того, как Изуку отреагирует на его вечерний образ, когда выйдет из душа. Но реагировать приходится самому Кацуки. Изуку вышел из комнаты вместе с паром от горячей воды в самом только длинном полотенце на бёдрах и с всецело поглощенным в свои мысли взглядом, который не замечает ни Кацуки, ни его откровенное удивление на лице и гуляющий по телу взгляд. Младший держит у уха телефон, куда мычит периодически, снимая с вешалки объемный худи и широкие тёмные штаны, а сам Кацуки давится воздухом и видом того, насколько подтянутой и правильно сложенной выглядит его спина. Кровать внезапно кажется такой мягкой и упругой, что старший грузно усаживается на неё, кое-как пытаясь собраться с мыслями, когда Изуку снова скрывается в ванной, вытащив из рюкзака свежую пару белья, на которой, слава небу, не было рисунков каких-либо героев-профи. Как и было негласно принято раньше — передвигаться на пафосной, выделяющейся из толпы машине будет неправильно, поэтому парни выдвинулись к клубу пешком. Изуку успел поделиться мыслями о том, что им нужно будет разделиться, чтоб максимально быстро осмотреть людей и встретиться, например, в уборной, где-то через час для обсуждения результатов. Высока вероятность того, что придётся задержаться до утра, потому что совсем не ясно, появится ли Шишироку в клубе вообще, да и знает ли о нём кто-то из посетителей чтоб говорить. Кацуки только кивал, и без того прикидывая план именно таким. Нет гарантий, что они выйдут с каким-либо результатом вообще, так что нужно хотя бы пробовать с минимума.

Yeah, I don't know if you like me

(Да, я не знаю нравлюсь ли я тебе.)

Толкнув тяжелую дверь клуба, Кацуки и Изуку окунулись в атмосферу пульсирующей музыки, мигающих огней и возбужденной толпы. Басы вибрируют в груди, воздух пропитан запахом пота, алкоголя и духов. Лазерные лучи рассекают темноту, создавая иллюзию бесконечного движения. Толпа молодых людей, сливаясь в единый организм, двигается в такт музыке, отдаваясь ритму ночи. - А их многовато, - заметил Кацуки, быстрым взглядом очерчивая приблизительные масштабы. - Видно, по ночам они оживляются, - соглашается младший и, натянув на лицо непринужденную улыбку, словно растворяется в толпе.

Sometimes I think you might hate me

Sometimes I think I might hate you

(Иногда мне кажется, ты ненавидишь меня.

Иногда мне кажется, я ненавижу тебя.)

Кацуки несколько секунд стоит у входа, отслеживая тёмную шевелюру в энергичной толпе. Изуку ловко лавирует между танцующими телами, ненавязчиво всматриваясь в лица каждого, кто попадает в поле зрения. Его взгляд, даже через сдавленное освещение кажется острым и внимательным, сканирующим мельчайшие детали, которые могли бы выдать присутствие Шишироку. Он появляется то тут, то там, словно тень, не задерживаясь на одном месте дольше нескольких секунд. Кацуки присвистнул себе под нос. Складывается впечатление, что это не он отпахал приличную тройку-четвёрку лет в подполье, а старый-добрый Мидория-сенсей.

Maybe you just wanna be me

(Наверное ты просто хочешь быть мной.)

Кацуки, не теряя Изуку из виду, направился к бару. Заказав себе коньяк, он садится на высокий стул, спиной к стойке, и, лениво потягивая наскоро налитый напиток, ненавязчиво проходится взглядом по толпе. Фото Шишикуры в личном деле не показало ничего особенного. Типичный японец с чёрными волосами и тёмно-карими глазами, которые больше смахивают на два уголька. Как бы Изуку не всматривался в них, а зрачков разглядеть не смог. Единственное, чем он пошёл в свою мать, это небольшая смуглость и аккуратная родинка возле губ. Но и этого должно быть достаточно, чтоб суметь найти мужчину в толпе. Узкие глаза в клубе, где у большинства очень открытые с широким разрезом — должно быть всяко попроще. Даже если Балансировщик попробует максимально широко открыть свои, чтобы меньше выделяться, это будет выглядеть скорее комично, нежели эффективно.

You always say, "Let's go out"

(Ты всегда говоришь: «Пойдём куда-нибудь»)

Второе, о чём думает Изуку, немного пританцовывая, пока огибает новую компанию развесёлых девушек, так это о том, что Шишикура мог струсить, напав на полицейских. Возможно это было впервые, когда он не смог держать себя в руках, но так как он напал на стражей порядка, то на него завели бы в любом случае уголовное дело, что грозило сроком. Может, мужчина просто испугался попасть за решётку и нашёл выход в том, чтобы просто скрыться из виду и залечь на дно. Но какой, однако, был бы в этом смысл, если нападение было случайным или неосознанным? Изуку тянет неестественную улыбку шире. Значит, Шишироку знает о том, что его причуда опасная, а отсюда и то, что он не сможет просто взять и оправдать её использование, сославшись на отсутствие контроля. Даже если им сейчас руководит страх и он скрывается, это только докажет, что случай был не первым. Иначе, в состоянии шока, он скорее бы бился в попытках оправдаться прямо на месте, а не бежал из родного города, предчувствуя беду.

So we go eat at a restaurant

(И мы идем есть в ресторан.)

Третье, что беспокоит Изуку, так это план. Кацуки оказывается вполне спокойным каждый раз, как младший пытается затронуть тему. Изуку, в целом, догадывается, что Динамит банально не планирует идти на Балансировщика в лоб, а предпочтёт тихое задержание, что мало соприкасается с его нравом, но будет более логичным и правильным в контексте операции. Следующее, так это то, что Динамит будет опираться на свою скорость, а не на боевые приёмы в случае столкновения. Но что сможет дать на месте сам Деку? Да, у него тоже есть скорость. Да, он может применять простые удары, даже не влезая в костюм, но каков в этом будет толк, если Балансировщик сможет отзеркаливать атаки, перенаправляя их в энергетические потоки, а не точечные, какие физически может воспроизводить Изуку. Но даже это сейчас уползает на задний план. Дело в том, что, что вообще может делать Шишироку в клубе?

Sometimes it feels a bit awkward

(Иногда это немного неловко,)

Они с Кацуки безмолвно решились идти в клуб, чтобы проверить его на наличие слухов либо лично Балансировщика, но какова вероятность того, что мужчина под сорок вообще сюда явится? Каков ему будет из этого толк? «Приятели и прикрытие», - как-то коротко отвечал Кацуки перед душем, и это имеет смысл. Даже если Шишироку заляжет на дно, то рано или поздно и оно даст трещину, ведь как иначе оправдать даже то, что люди Стрелка без лишних телодвижений смогли найти его нынешнее место пребывания. В конечном итоге, либо сам Динамит, либо другие профи доберутся до него, и Шишироку должен это осознавать, а, значит, и не терять времени на построение качественного подполья и налаживание полезных контактов. Естественно, если он смекает быстро.

'Cause we don't have much in common

(Потому что у нас не так много общего.)

Кацуки находит глазами Изуку минут через пятнадцать, рассмотрев всех танцующих в ближних нескольких рядах от себя, без особого интереса. Взгляд брюнета, холодный и проницательный, скользит по лицам танцующих, выискивая знакомую фигуру. Он видит, как Изуку, словно призрак, мелькает в толпе, его движения плавные и бесшумные, словно у кошки. Мурашки бегут по коже Кацуки. Он впервые за столько лет видит Изуку таким — собранным, сосредоточенным, почти хищным, с этой милейшей улыбкой, которую только он сам может рассмотреть, как фальшивую. И мысль о том, что они здесь только вдвоём, в этом океане звуков и движений, добавляет ощущение странной интимности. Блондин закусывает щёку изнутри. Что-то в этом задроте есть такое, что вынуждает мир вокруг него останавливаться, поэтому Кацуки не замечает, как возле него на соседний стул усаживается девушка.

People say we're alike

(Люди говорят, мы похожи.)

Её платье, обтягивающее, как вторая кожа, ярко-красного цвета, кричит о вызове и желании привлечь внимание. Глубокое декольте открывает щедрый вид на пышную грудь, а короткая юбка едва прикрывает длинные, загорелые ноги. Лицо девушки, обрамленное каскадом блестящих черных волос, украшено ярким макияжем: smoky eyes, густо накрашенные ресницы, пухлые губы, покрытые алой помадой. Ее взгляд, тяжелый и томный, недвусмысленно скользит по Кацуки, оценивая его мускулистую фигуру. Она села рядом, тесно прижавшись к нему бедром, и, опершись на стойку, повернулась к нему всем телом. Только тогда Бакуго и заметил её присутствие, отводя собственную ногу чуть в сторону, чтобы она не соприкасалась с чужой.

They say we've got the same hair

(Они говорят, у нас одинаковые прически.)

- Один тут скучаешь? - промурлыкала она, ее голос низкий и хриплый, с легким придыханием. Кацуки, не отрывая взгляда от мелькающей в толпе фигуры Изуку, даже не кивает небрежно помешивая коньяк в бокале. Нужно было намекнуть младшему, чтобы тот предпочел обтягивающую белую футболку своему худи. Так в переливающемся освещении клуба он казался бы ещё более интересной мишенью для наблюдения. Девушка же, не смутившись его холодностью, продолжила наступление. - А меня зовут Тиффани, - представилась она, её рука, украшенная длинными ногтями с блестками, легко касается его руки, - а тебя? - А тебя это ебать не должно, - короткий ответ. Его взгляд все также прикован к Изуку, в которого случайно врезался темнокожий парень с ослепительно белыми зубами. Он довольно крупный, выше Изуку, пригладил его по-дружески по плечу в знак извинения, а у Кацуки в ладонях аж задымилось. Не был бы он при исполнении, то проявил причуду без лишних слов.

We talk about making music

(Мы обсуждаем совместную музыку,)

Тиффани не унималась: - Красивое у тебя произношение, - протянула она, ее пальцы начали рисовать круги на чужой руке, постепенно поднимаясь выше, к бицепсу, играющему под тонкой тканью рубашки, - а какие у тебя мышцы... - прошелестела она, ее голос становится еще более хриплым, а взгляд темнеет. Она намеренно прижимается еще теснее, давая Бакуго почувствовать тепло своего тела, - ты, наверное, спортсмен? Кацуки резко отдергивает руку. - Нет, - отрезал он, наконец отрывая взгляд от Изуку, и посмотрел на девушку с явным раздражением, - и я не один.

But I don't know if it's honest

(Но я не знаю, искренне ли это.)

Тиффани явно не верит. - А где же твоя спутница?, - спрашивает она, оглядываясь по сторонам, от неё разит спиртным. - Не вижу. - Он там, - Кацуки кивком указывает на Изуку, который в этот момент проходит мимо, окруженный толпой танцующих. Тиффани слегка хмурится. Она не ожидала увидеть рядом с таким мачо-хуячо, как Кацуки, скромного, почти незаметного парня в простом худи и джинсах. Однако она не собирается сдаваться так легко, пусть и видит мимолётом, как Изуку с заметным удивлением зацепился взглядом за её фигуру, скрывшись наново в толпе.

Can't tell if you wanna see me

(Не могу понять, хочешь ли ты видеть меня)

- Он, кажется, и так веселится. Так давай, может, и мы? - предлагает она, снова прикасаясь к чужой руке. Время идёт. Музыка не стихает, толпа продолжает танцевать, алкоголь льёт рекой. Пьяные смешки, громкие разговоры, стоны удовольствия сливаются в единый гул. Кацуки, отмахнувшись от надоедливой девушки, продолжает наблюдать за Изуку, который все также лавирует в толпе, но уже без прежней легкости. Его улыбка исчезла, движения стали резкими и нервными. Тиффани снова тянется пальцами к руке Кацуки, но в момент, как обычно сдержанный и старающийся не наносить без причины вред девушкам блондин всё же решает оттолкнуть пьяную идиотку, он слышит знакомую мелодию звонка где-то совсем близко. Кацуки резко отстраняется от девушки, быстро разыскивая Изуку, который оказывается совсем близко, проходя буквально в двух метрах от стойки и направляясь к уборной.

Falling over and failing

(Падающей и терпящей неудачу.)

- Привет, Роди, - раздаётся едва слышно, но так скрипуче радостно из уст Изуку, что Кацуки немедленно поднимается и, бросая Тиффани с лёгким пьяным недоумением на лице, следует за младшим в сторону уборной. Вены резко словно вздуваются, Кацуки подкручивает слуховой аппарат, чтоб расслышать то, что Изуку отвечает тому уродцу-Соулу по телефону. Музыка фонит, почти оглушает на одно ухо, но блондин отчётливо слышит знакомый смех, который разбивается о стены клуба, перекрывая им басы. Он видит, как Изуку, почти бегом, удаляется за дверью из общего помещения в коридор к уборным, и эта торопливость, эта спешка, разжигает в Кацуки ревность. Он стискивает зубы, стараясь подавить волну раздражения, поднимающуюся изнутри. Изуку — не его собственность. Он твердит себе это, но руки чешутся схватить Изуку за плечи, встряхнуть его, заставить посмотреть в глаза и объяснить, что происходит. Эта мысль, эта потребность контролировать, обладать, была новой, пугающей, но в то же время странно притягательной, потому что он теперь имеет право спрашивать, а не только наблюдать со стороны. Он догоняет Изуку у самой двери уборной. Внутри оказывается относительно тихо, резко контрастируя с грохочущей музыкой в главном зале. Кацуки слышит голос, доносящийся из динамика телефона Изуку: -Может, пройдёмся где-нибудь вместе, когда вы приедете, а?

And you can't tell what you're feeling

(А ты не можешь понять, что чувствуешь,)

Слова Роди словно ударяют Кацуки по лицу. Ревность, которую он с таким трудом сдерживал, вспыхивает с новой силой, обжигая изнутри. Он представляет себе Изуку и этого паскудного шатенчика, гуляющих вместе по солнечному пляжу, смеющихся, болтающих о чем-то своем, и кулаки непроизвольно сжимаются. Кацуки чувствует острое, почти физическое желание вмешаться, прервать этот разговор, заявить свои права... Но на что? На кого? Изуку оказался его парнем, но не был его собственностью. Он должен контролировать себя, показывать, что доверяет младшему безоговорочно, но...

I think I know how you feel

(Я думаю, знаю, что ты чувствуешь.)

Кацуки тошно, ему давит на грудную клетку, а ногти нещадно врезаются в кожу от сильного их сжатия в кулаки. В голову приливает кровь, белки глаз набирают красный, а зрачки сужаются почти хищно, выдавая настрой владельца ничуть не хуже, чем сведённые к переносице острые брови и стянутые в кривую злобную линию аж до побеления губы. В ушах поднимается шум, будто каналы улавливают шипение моря, а температура тела растёт в геометрической прогрессии, не давая и намёка на поблажку. Блондин хватает Изуку за локоть правой рукой, покрытой по самое плечо шрамами, а кожу даже через его худи словно током прошибает. Он стреляет надменным взглядом в телефон младшего, выключая левой рукой вызов с Роди, утаскивает Мидорию за собой в самую отдаленную кабинку в конце уборной и буквально швыряет его в стену, мгновенно нависая над ним, вжав со всей жестокостью свои ладони в стену по обе стороны от брюнетистой головы с двумя огромными изумрудными глазами, отдающими шоком, но ни грамма страхом. - Каччан? - спрашивает он очень поникло, но заметно обеспокоено, и Кацуки разбивается внутри на десятки тысяч мелких осколков, не знающих как защитить себя от проникновенности этих встревоженных радужек. - Что случилось? Очередная трещина в кое-как залатанной броне, выстроенной на добром слове и недавно начавшихся отношениях. Кацуки горестно, стыдно и совестно за то, что он не может ответить, не может сказать прямо, но вместо этого надвигается ближе, оставляя между лицами какие-то несчастные десять сантиметров, которые рискует сократить совсем, если Изуку не перестанет выглядеть таким доверчивым и наивным, не замечая ничего вокруг. Изуку смотрит на него, пытаясь рассмотреть в бледном лице что-то похожее на ответ хотя бы приблизительно. Укладывает свою ладонь куда-то под рёбра Кацуки, ощущая резвый аритмичный стук под каждым пальцем. А Бакуго горит. Кожа даже через рубашку трепещет, плавится, но лицом эту откровенную слабость сейчас показать совсем не хочется. Нужно вытрясти из Изуку понимание, вытянуть, выбить, что угодно — донести, что все эти случайные взгляды чужих глаз на него вызывают в нём вулкан эмоций, что искрятся на его ладонях прямо сейчас, оставляя тёмные следы на стене у самой головы, но младший не выглядит испуганным даже немного. Тревожится только больше, крепче оглаживая крепкие рёбра, выпытывающе заглядывая в глаза, округляя собственные невозможные. Он не понимает и близко ту ярость, тот гнев, то щемящее жалкое чувство ревности, колкими ощущениями расходящееся по горлу, по венам, перекачивающееся через сердце. Оно ядом оседает на языке, но Кацуки всё ещё не сдался, старательно пропуская его сквозь зубы, почти шипя, но не кусаясь: - Вы с ним уже вдвоём гулять собрались? - и голос его звучит едко, наполнено кислотой и желчью, но лицо держит в горьком гневе, придерживаясь антуража чистой ярости, а не сбрасывая на плечи Изуку свою ревность, что игристым оседает на стенках его горла, оставляя ожоги. Пространство схлопывается, обтягивая тело младшего тонкой плёнкой, дальше которой алые глаза Кацуки совсем не видят. Он замечает как расширяются обыденно пульсирующие зрачки Изуку, как слегка опускаются его веки, будто расслабляясь, как совсем неуверенно правый уголок его губ подскакивает вверх и нерешительно опускается обратно, скрывая то, что творится в брюнетистой голове на самом деле. Какие мысли запутаны в этих вихрах? Кацуки бы дал руку на отсечение, если бы он смог приблизиться к тому лабиринту, ещё на самом входе которого заплутал, и сейчас просит немой помощи в глубине зелёных глаз, так опасно и вызывающе отдающих блеском турмалина. - Ты такой красивый. У Кацуки пересыхает в горле. Его разгневанный, мрачный взгляд за какую-то несчастную секунду превращается в растерянный, ищущий подсказки и объяснений. Воздух стремительно выбивается из лёгких, царапая изнутри своим напором. Бакуго почти верит, что начинает задыхаться, а всё потому что рука Изуку, что покоилась на рёбрах, беспечно оглаживая их, медленно потянулась вниз, сквозь ткань рубашки, очерчивая линию пресса и опасно останавливаясь у самого пояса, будто сталкиваясь с полосой препятствий. Его губы двинулись быстро, но слова растянулись ласково и тягуче, будто мёд, вязкой струйкой спускающийся с ложки. Кацуки даже сперва не понял, неверяще моргая, считывая ненавязчивую улыбку и слишком неуместный томный взгляд, внезапно лёгший на ресницы Изуку. Терзающий, упорный, бросающий в жар, но контрастирующий с холодом его пальцев, морозящий даже сквозь ткань. - Тебе очень идёт, - продолжает он, а у Кацуки теряется запас слов, которыми он мог бы описать эту тихую трепетную интонацию, вызывающую сполохи под ладонями такой силы, что они вполне могли бы уже зацепить вихры Изуку, но сами же его и огибают, не желая задеть даже самые кончики. Изуку второй ладонью ложится на плечо Кацуки, показательно, но нарочно медленно проводя пальцами по мышцам по самые локти. Он говорит об этом вечернем образе. Слегка с запозданием, но этот увесистый взгляд, которым он провожает собственные блуждающие по бицепсу пальцы, становится точкой между подкоркой и основным рассудком. Касания почти невесомые, но ощущается нажим. Руки обильнее потеют, а сам их владелец только шире раскрывает глаза, не находя возможным сконцентрироваться только на ладони, оглаживающей локоть, и ладони, что потирает чуть выше пояса. - Ты дал потрогать руки той девушке? - спрашивает вкрадчиво, но смотрит и дальше на мелкую россыпь мурашек, побежавшую по шее. Переводит ладонь ближе к ним, ловко расстегивая две пуговицы рубашки, обнажая часть ключиц. - Она очень хотела. Кацуки смаргивает, чувствуя как сам неосознанно подался ближе, сокращая расстояние от губ Изуку критично, лишь бы только почувствовать больше его ладоней на себе. Изуку видел ту идиотку? Заметил её напор? Ему это не понравилось и он сейчас на это намекает? Взгляд постепенно мутнеет, он, блондин, сталкивается им с зелёными радужками, так пронзительно и пытливо высматривающим в нём что-то, что сами не могут найти. - А ты уже согласился на вечер с шатенчиком? - с вызовом, последней каплей яда, что висит на языке, спрашивает Кацуки, - он очень хотел. Изуку улыбается. Так хитро и совсем иначе, будто это и не он вовсе, но шершавые пальцы уже смыкаются на чужом затылке так, как делали это раньше, и Кацуки узнаёт своего Изуку в этом мягком, но таком властном движении, которое он позволял себе только в напряженные моменты, словно зная, что ему не откажут в этой прихоти так ещё и сами подставятся. - Я соглашаюсь на вечера только с блондинчиками, - гаденько отвечает младший, невинно хлопая оленьими глазками и провоцируя в Бакуго волну пылкого нечто, прокатывающуюся от пят по самые корни волос, с томной осторожностью задерживаясь у паха, несколько ниже ладони Изуку, всё так же ласково оглаживающей его живот. Кацуки не улавливает момент, когда подаётся вперёд, впечатываясь в приоткрытые губы Изуку. Не замечает, как опускает одну свою руку, заводит её под светлое худи брюнета, касаясь горячими пальцами дрогнувшего живота. Не понимает, как так получается, что Изуку скользит своими руками к его шее, осторожно, но пылко сжимая пальцами её, притягивая ближе к себе, иногда небрежно оглаживая точенную линию челюсти. Но чувствует его дрожь, глубокую, пронизывающую, почти судорожную, когда упирается бедром Изуку в пах, протиснув свою ногу меж его двух. Отчётливо слышит гулкий выдох, разбивающийся о стены не обставленного и плохо освещенного бледного помещения, где всё ещё есть пьяные люди, которым нет дела до последней кабинки. Рука сама ползёт выше, лёгкой влагой опаляя тело под собой. Изуку невольно выгибается, когда Кацуки задевает ладонью его грудь, напористо целуя и не позволяя оторваться от себя даже на секунду. Не сказать, что Изуку стремится к этому хотя бы немного. Он едва уступает, сминая бледные губы, облизывая их и пуская тяжелые вдохи в момент, когда старший на миллиметры отстраняется, чтобы впиться снова. Руки брюнета оглаживают крепкую шею, переползают на плечи, выглаживая внушающие мышцы, и он знает точно, по раскатистой дрожи и сбитому выдоху прямо в свой рот, что когда он неоднозначно немного подаётся вперёд, пахом ёрзая по выставленной под ним ногой — Кацуки нравится. Он открывает глаза через поцелуй, Изуку чувствует точно, но не открывает свои, всем видом показывая, что он доволен происходящим и не просит остановиться. Средним пальцем Кацуки цепляет сосок, опускает вторую ладонь со стены, прижимая за поясницу Изуку ближе к себе, намереваясь загнать под кожу, вбить, как тату. Он в восторге от того, как горит кожа, восхищается тем, как младший кое-как расстегивает третью пуговицу рубашки, опуская свои шершавые пальцы на чужие ключи, вызывая сполох, который обжигает внутренности где-то у сердца. Стояк Изуку ощущается на бедре до поразительного отчётливо. Кацуки сам движет ногой, создавая трение, и ощущает как в моменте грубеют шрамированные пальцы в своих касаниях, и как сбивается ритм, с которым Изуку выцеловывает его губы. Блондин просовывает язык между открытых губ, любовно очерчивает зубы, гладит нёбо, смешивает слюну с языком младшего. Лезет и второй рукой под футболку, бессовестно оглаживая поясницу, вдавливая в неё пальцами, заставляя Изуку немного выгибаться, тут же протискивая ногу плотнее к его паху, зная точно, что брюнет сейчас снова собьется, но не остановится. - Меня трогать можешь только ты, - шумным шёпотом отвечает Кацуки куда-то в шею младшего, оторвавшись от его губ, - задрот поганый. Изуку улыбается. Самозабвенно, довольно, подставляя шею, просовывая пальцы между светлых прядей. Но это становится неважным. Всё стирается вовсе, когда Кацуки ощущает, что Изуку подстраивается под ритм, с которым он трётся ногой о его пах, совершенно пошло и так не свойственно себе подаваясь вперёд, больше не нуждаясь в давлении крупной ладони у себя на пояснице. Становится дурно. Последний проблеск самообладания исчезает на далёком горизонте и Кацуки находит себя в состоянии, где хочет дать Изуку всё, почувствовать его другим, таким любимым и желаемым, чтобы он потом не мог посмотреть ему в глаза, но знал точно, что его хотят до белевших костяшек. Кацуки просовывает ногу вперёд до упора, оставляя на кадыке Изуку слабый укус, прижимается к нему собственным пахом, слышит как шумно выходит воздух из открытого рта младшего, и теряется сам. Горячо сжимает пойманный ранее сосок, не останавливается. Изуку кажется распалённым, нетерпимым, его нельзя заставлять ждать, но и сам Кацуки на исходе. Его терпение заканчивается в ту же секунду, когда он спускается второй ладонью с поясницы на ягодицы, провоцируя у Изуку почти удивленный восклик, секундную гласную, которая тут же растворяется в полупустой уборной, но Кацуки слышал всё отчётливо, как и слышал, что младший не был против того, как по-собственнически горячо чужая ладонь стала сжимать его сзади. Кацуки блуждает в ощущениях, возвращается губами к припухшим губам Изуку, вылизывает их, кусает, целует, берёт с языком, а сам чувствует, как тот уверенно трётся о его собственный стояк, вызывая разряды тока по всему телу, прошибающие насквозь. - Я люблю тебя, Каччан, - еле выговаривает Изуку в перерывах между тем, как старший переключается с его губ на шею и обратно, - правда, очень сильно. И Кацуки выбивает из колеи, треплет и разрывает, пробуждает из транса. Фантомные капли предэякулята теперь ощущаются вполне себе реально, и блондин с ужасом осознает, что он делает с Изуку, вжимая его в себя и в стену одновременно. Он резко отстраняется с неприкрытым ошеломленным взглядом и только через минуту встречается с непонимающими глазами брюнета, совсем растерянными, но всё ещё расфокусированными. - Там кто-то ходит, - говорит Бакуго, но проговаривает это слабо разборчиво. Хочет найти повод, который бы не заставил младшего чувствовать себя виновато. - Клуб же. И вылетает стрелой из кабинки, а после и из уборной. В голове дурно, картинка перед глазами расплывается, не находя своего фокуса ни на одном из вернувшемся в поле зрения лиц. По вискам бьёт кувалдой, а сердце стучит так неистово, что наручные часы начинают подсвечивать красным, показывая слишком частый ритм, противопоказанный состоянию Кацуки. Он выключает подсветку бережным касанием к одной из кнопок сбоку циферблата и тянется ватными ногами за своё место у стойки, которое Тиффани, слава небу, додумалась освободить. Слова очередных песен становится не разобрать. Кацуки жестом просит у бармена ещё коньяка. Алкоголь обжигает горло, но не приносит облегчения. Мысли, словно рой разъяренных пчел, кружатся в голове, не давая покоя. Он вспоминает тот день, когда Изуку, наконец, согласился стать его парнем. Вспоминает неловкие объятия, робкие поцелуи, неуверенные прикосновения на кухне. А потом — нечто в кабинке туалета, жаркое, требовательное, почти отчаянное. Там всё было иначе — грубо, на грани дозволенного. Кацуки словно сорвался с цепи, поддавшись первобытному инстинкту, и теперь его мучит совесть. Их отношения только начинались, они кажутся хрупкими, как тонкий лед, и такая спешка может всё разрушить. Он понимает, что Изуку сам ответил на поцелуй, сам жался к нему, но все равно чувствует какой-то диссонанс, словно нарушил неписанные правила, переступил черту. Ему кажется, что он слишком много себе позволяет, что давит на Изуку, не дает ему времени осмыслить произошедшее. Кацуки чувствует себя виноватым, словно украл у Изуку что-то важное — время, возможность привыкнуть к мысли, что они теперь пара. Просто ставит его время от времени перед фактом, не позволяя даже осознать происходящее. Он делает еще один глоток коньяка, надеясь, что алкоголь приглушит эту жгучую смесь вины, ревности и неуверенности. Он так ушел в себя, что совершенно не заметил, как рядом с ним на барный стул сел Изуку. Он молча взял со стойки бутылку пива, открыл ее и сделал небольшой глоток. Его лицо тут же скривилось в гримасе отвращения. «Фу, какая гадость», - прошептал он, ставя бутылку обратно на стойку. Он явно не был поклонником горького американского пива, и эта детская непосредственность, с которой он выразил свое недовольство, неожиданно вывела Кацуки из задумчивости. Он резко повернулся к Изуку, и их взгляды встретились. Щеки Кацуки вспыхнули румянцем. Ему стало неловко за свою резкость в туалете, за свою несдержанность. Он хотел извиниться, но слова застряли в горле. Изуку, заметив смущение Кацуки, мягко улыбнулся. На веснушчатых щеках слегка поблескивают капли воды, говоря то, что он умывался. Волосы растрепались ещё больше, будто владелец не раз взлохмачивал их, приводя себя в чувства. Но ни осуждения, ни критики, ни банального недовольства в зелёных радужках считать не получается, как бы Кацуки не всматривался. И это ранит. Делает глубоко больно под косточками, но причина сорваться с губ совсем не может. Бакуго не знает, как ему передать ту горечь на языке от спокойствия Изуку на любые его действия. Как объяснить то, что такая сдержанная реакция заставляет его внутренности переворачиваться, ведь складывается впечатление, что Изуку относится ко всем поступкам, как к детским выходкам, и вовсе не считается с ними, не видит в них проблемы, из-за которой Кацуки себя гложет. - Та девушка, с который ты здесь сидел, - вдруг раздаётся голос младшего, - она как раз зашла в женский, когда я выходил. Она была с подругой, они сказали, что в последнее время здесь многовато азиатов. Голос Изуку звучит ровно, не выдавая лишних эмоций. Кацуки пытается сконцентрироваться на том, что он говорит, а не на том, как капли воды с лица стекают по шее и прячутся под худи. - Так что, думаю, Балансировщик сюда захаживает тоже, - заключает он, и старший только кивает на его слова, потупляя взгляд в стойку, - может, даже не один он. Изуку поворачивается корпусом к Кацуки, собираясь с духом. Слова вертятся на языке, но никак не складываются в связное предложение. Он хочет сказать, что Кацуки заставляет его тревожиться, когда вот так внезапно сбегает посреди близости, оставляя его наедине с собственными мыслями и чувствами, но прежде чем он успевает произнести хоть слово, позади них раздаётся грохот и крики. В нескольких метрах от барной стойки вспыхнула драка. Компания подвыпивших парней набросилась на какого-то худощавого паренька, повалив его на пол, осыпая градом ударов. В одном из нападающих Изуку узнал темнокожего парня, что врезался в него накануне, так что, не раздумывая ни секунды, брюнет рефлекторно бросился на помощь. Он не может спокойно смотреть, как избивают беззащитного человека, даже если это грозит ему самому неприятностями. Кацуки успевает об этом подумать, отставляя на стойку свой недопитый стакан коньяка и отправляясь в эту гущу событий следом, матерясь про себя. Он не может позволить Изуку в одиночку разбираться с этой компанией разъяренных бугаев. Не потому что он физически может кому-то из них проиграть — нет, Изуку им все кости переломает и не подавится, но среди этих пьяниц спокойно может оказаться кто-то с ножом или шприцем, готовый в любой момент пуститься во все тяжкие и потрудиться над зарабатыванием себе приличного срока в тюряге. В клубе царит хаос. Громкая музыка, мигающие огни, крики дерущихся, смех придурков, которые норовят снять драку на камеру — все сливается в единый оглушающий гул. Это уже не клуб Каминари, где куча охраны, камеры наблюдения в самых скрытных местах, ответственный персонал и не бьющая по перепонкам музыка. Кацуки и Изуку, действуя слаженно, быстро раскидывают нападавших. Несколько точных ударов, пара бросков — и вот уже агрессоры лежат на полу, корчась от боли. И это только Изуку. Кацуки отвлёкся сразу же как увидел первую вспышку телефона, бросившись стирать за собой следы. Остальных за каких-то пару секунд уложил на лопатки Мидория и протянул руку запуганному пацанёнку, лет так шестнадцати, с огромными голубыми глазами и в разорванной футболке. Кацуки оглядел наблюдателей, в лицах которых не увидел ни грамма сочувствия, ни грамма интереса после того, как потасовка официально завершилась. Компании снова начинают стягиваться кучками, а в воздух снова поднимается дым сигарет. Бакуго собирался как раз вызвать полицию, когда у самого входа в клуб заметил знакомую фигуру. Это был Шишироку — мужчина, которого они с Изуку искали. Он, видимо, хотел заглянуть в клуб, но, увидев заварушку, решил ретироваться прямо на входе. Кацуки решил полицию не вызывать. - Что?! Но почему? - не понимает Изуку. По нему видно, что он беспокоится о том, что те хулиганы в следующий раз попытаются вцепиться в глотку следующему беззащитному парнишке. На улице ночью совсем тихо. - Я видел Шишироку, - говорит Кацуки, и этого мгновенно оказывается достаточно. Изуку без слов понимает, что вызвать полицию на место, где едва удалось встретить преступника, которого они ищут, будет ошибкой, которая отсрочит поимку на какое-то время. Если у него есть какие-то тёрки именно с копами, то он будет избегать их всеми силами и не пытаться ошиваться в местах, где они будут показывать свою власть. В этом был смысл, но рисковать обычными гражданскими не особо то и хочется. Хотя, вспоминая их безразличие к лежащему на полу парню, которого нещадно принялись бить ногами, уже не кажется, что даль тем хулиганам возможность начистить ещё кому-то наглому лицо, уж настолько плохая идея. Они всё ещё дети, и это невольно перекликается с идеальной картинкой Юэй. Нужно бы написать Айзаве и поинтересоваться его делами, а то как-то негоже. Нужно бы и маме отзвониться, а то просто сообщения её мало успокаивают. А ещё было бы неплохо прояснить с Кацуки некоторые моменты. Понятно, что им двоим в новинку отношения, так ещё и друг с другом. Понятно, что оставшаяся из юношества нерешительность всё ещё томится в укромных местах их рассудков, но. Но они уже взрослые люди, поэтому не должны бояться того, что им хочется. Изуку невольно смущается этой мысли и переводит скрытный взгляд на Кацуки. Тот идёт рядом, немного ссутулившись, руки засунуты в карманы джинс. Черная рубашка, всё ещё расстегнутая чужими руками на верхние три пуговицы, открывает вид на крепкую шею и ключицы. Мигающие фонари вдоль дороги отбрасывают на его лицо причудливые тени, подчеркивая острые скулы и решительный подбородок. Изуку невольно залюбовался им. Кацуки, даже в такой неформальной обстановке, выглядит невероятно привлекательно. Его взгляд, обычно такой жесткий и пронзительный, сейчас кажется задумчивым, почти уязвимым. Изуку чувствует, как по его телу разливается приятное тепло. Он не знает, как это описать, но факт присутствия Кацуки, его желание вписываться в повседневную рутину младшего, подкупает до одури. Изуку осторожно протягивает ладонь и берёт Кацуки за руку. Пальцы Кацуки теплые и сухие. Кацуки вздрогнул, словно очнувшись от сна, и посмотрел на Изуку. Его взгляд, сначала удивленный, постепенно смягчается, и на губах появляется лёгкая улыбка. Он переплетает свои пальцы с пальцами Изуку, крепко сжимая его ладонь. Пот на шее Кацуки стекает под рубашку, оставляя за собой влажные дорожки. Уличные фонари отбрасывают длинные тени, асфальт под ногами ощущается гладким и прохладным. Город, еще недавно казавшийся чужим и враждебным, теперь воспринимается как фон для неспешной прогулки, как безмолвный свидетель чего-то другого, к чему ещё не привык. - Люблю тебя, - говорит тихо, словно это даётся ему с усилием, - поэтому веду себя, как еблан. У Изуку отнимает дыхание.

***

Стоит двери захлопнуться, как Кацуки перестаёт понимать, что происходит. Изуку внезапно становится много, тепло его тела перетекает в жар собственного, и блондин едва ли может понять, в какую секунду легкое, но требовательное касание шрамированных пальцев к его локтю заставило его впечатать Изуку в стену, со всей страстью впиваясь в приоткрытые губы. Так быть не должно, эта мысль бьется пульсом по телу, но само тело ведёт, как никогда раньше, и с ужасом где-то на подкорке мигает красный свет, который оповещает блондинистую голову, что он стирает черту, которую сам же и пытался старательно придерживаться. Она пылает огнём, мигает всеми оттенками алого, но уходит на второй план, когда Изуку открывается от губ Кацуки и внезапно целует его шею. Впервые старший ощущает на себе такой порыв инициативы, и это вынуждать ослабеть мгновенно, откинуть голову чуть назад, потому что влажные чужие губы касаются так властно и горячо, что небо и земля меняются местами, а руки сами начинают заползать на тело младшего, совершенно бесцеремонно залезая пальцами под худи и цепляя кончиками немного выпирающие бедренные косточки, с которых так бессовестно съехали обычно правильно натянутые штаны. Изуку шумно выдыхает на это прямо над ухом, снова тянется к губам и врезается в них почти остервенело, пока Кацуки пытается аккуратно протолкнуть его глубже в комнату, наспех сбрасывая с ног кроссовки. Мысли заливает дурманом, но впервые не от лекарств или анестезии. Что-то на уровне предсмертного расслабления, но и одновременного сводящего в судороги предвкушения, что делает шаги в просторную комнату резкими и хромающими, но такими незаметными на фоне того, как Изуку сам поднимает свои руки вверх, позволяя стащить с себя худи. На нем остаётся полуприталенная светлая футболка, и Кацуки не церемонится задрать её края тоже, ведь глаза Изуку, взгляд которых удалось поймать всего на секунду из-под опущенных век, отдал по всему телу таким напором и струями колючей энергии, что у старшего отняло и воздух, и что-то на ровне с пониманием происходящего. Скорее, не стоит так делать. Очень похоже на то, что потом будет стыдно оглядываться назад, но Кацуки смутно помнит, чтобы Изуку избегал разговора хотя бы раз после лагеря «Диких кошек», поэтому собственный мрачный голос сознания уходит далеко на второй план, помогая сосредоточиться на моменте, где Мидория напористо вырывает пуговицы с такой ненужной рубашки, сбрасывая их куда-то на пол, оставляя Кацуки в распахнутой ткани, бессовестно демонстрирующей подтянутое тело, внушающую талию и плечи, на которые ложатся шрамированные ладони, как только появляется к ним доступ. Изуку никогда таким не был, но Кацуки не смеет даже подумать, что довёл до этого его не он сам. Никогда прежде в зелёных глазах не отдавало такой дикостью не на поля боя, а просто так. Ни разу его тело не отвечало дрожью на нацеленные касания, которая была бы не от испуга или удивления. Сейчас Изуку кажется совсем другим, и Кацуки думает только о том, что сам сделал с ним это своими поцелуями, своим вниманием, своим навязчивым желанием заграбастать всего себе и приковать рядом, вбивать каждый раз в землю, по которой сам ходит, лишь бы только Изуку оказывался каждый раз рядом, на расстоянии вытянутой руки. Лучше бы и без расстояния. Поэтому, когда младший снова врезается пальцами в светлые пряди на затылке, оттягивает их немного назад, позволяя себе мелко-мелко расцеловать линию челюсти блондина, тот не может найти в этом движении никого виноватым, кроме самого себя. И ему это нравится. Он перенимает инициативу чуть позже, ещё немного напившись тем, как ласково, но с каким натиском, Изуку прикусил его шею, мстя за то, как намного раньше, ещё в Токио, Кацуки так поиздевался над ним. Длинные пальцы быстро находят своё место на пояснице младшего, и Изуку, когда понял это, чуть дрогнул и тут же расслабился, позволяя исследовать свои мысли и постепенно спускаться, пока хозяин этой руки уже во всю вылизывает его рот, совсем не заботясь о том, что сам же срывает последние предохранители для себя. Изуку красивый, настолько, что мысли не успевают складываться даже в самые простые предложения. Алые радужки сжирают темноту помещения, прерываемую только светом случайно забытого светильника, что горит почему-то с самого утра у изголовья со стороны, где должен будет спать брюнет. Кацуки следит взглядом за каждой морщинкой, за минимальными переменами на веснушчатом лице, когда позволяет себе поднять вторую ладонь высоко настолько, что она задевает грудь младшего, ложится на неё полностью, задевая твёрдый сосок. В голове бушует шторм, слышно белый шум, а сердце частит так сильно, что готово дать по выведенным Стрелком швам, но Кацуки плевать на это так же сильно, как не плевать на то, как безбожно умоляюще ползут вверх брови Изуку, когда длинные пальцы с его поясницы переползают ниже, сжимая под штанами крепкую ягодицу. Блядский Изуку даже не подозревает о том, как вульгарно хорошо он выглядит и ощущается под пальцами. Кожа на его груди, на животе, на пояснице кажется шелковой, и плевать хотел Кацуки на кое-где встречающиеся шрамы и огрубелости, потому что Изуку чувствуется так правильно и до смущающего необходимо. Кацуки не может закрыть глаза, пока его целует, не может перестать следить за красноречивостью чужих бровей, выражающих реакцию на каждое прикосновение и выживающее внизу живота такой ажиотаж, что хочется согнуться пополам, но блондин такого не сделает. Только ближе прижимает к себе младшего, почти подминает под себя, гуляя ладонями по его груди и заднице уже гораздо смелее, пока шрамированные пальцы впиваются ему в загривок, регулируя напор поцелуев и их наклон. Кацуки до мурашек дурно от того, как он позволяет двигать этой сильной ладони своей головой, наклонять её к себе, оттягивать, когда нужно. Этот контроль, эта властность, которую Изуку проявляет наверняка неосознанно, зная, что в случае чего, сможет дать и отпор, и оторвать от себя — внушает мандраж под кожей, заставляет упиваться моментом ещё больше, потому что, блять, Изуку настолько горяч и хорош собой, что это скрывать и этому не поддаваться будет вселенской дуростью. Он отстраняется от припухлых губ только тогда, когда притворяться, что стояк упирается в пах младшего ещё не настолько сильно, чтобы это нужно было комментировать, уже невозможно. Взгляд Изуку мутный, расфокусированный, а сам он дышит, глубоко втягивая воздух, но пытаясь слушать. - Изуку, - раздаётся осипший голос, и Кацуки почти не узнаёт его, потерянный в открытой тревоге и нежности, - мы заходим слишком далеко. А Изуку кивает как-то неуклюже, смотря в глаза, но не видя их. В полумраке комнаты кажется, что его зрачки сожрали радужки, и теперь на Кацуки смотрят две тёмные дыры. Это сотрясает даже глубже, чем никак не перестающая гладить затылок шрамированная ладонь. - Я не хочу, - Кацуки и сам слышит, что звучит нерешительно и умоляюще. Умоляюще, чтобы Изуку запротестовал и сказал, что Кацуки бредит. - Не хочу, чтобы ты думал, что мне нужно от тебя только это. Голос предательски скачет, пусть и произносится почти шепотом. Изуку на миг даже кажется завороженным, вникнувшим, но его взгляд едва ли проясняется, сползая на приоткрытые губы старшего, отслеживающего этот самый взгляд с животной напряженностью. Возбуждение Изуку и так плотно упирается в его бедро, так что скрыть внутреннюю усмешку от того, что этот контакт заставляет реагировать открыто не только Бакуго, оказывается слишком сложно. Но что-то на лице Кацуки всё ещё отдаёт привычной смутой, а сердце стучит неистово от мысли, что позже он будет поджигать сам себе руки за то, что в нужный момент не смог их удержать в узде. Изуку, как назло, подаётся ближе, смазано целуя в скулу над шрамом, бессовестно спускаясь ниже к шее. - Блять. Кацуки немного наклоняется, встречая губы Изуку в поцелуе. Голова постепенно перестаёт работать, но тело отвечает без промедления. Подталкивая младшего к кровати Бакуго может думать только о том, чтобы правильно подставить ладонь под его спину и смягчить посадку максимально. Он склоняется ниже, опирается в кровать коленом, и Изуку где-то на уровне рефлексов, или что там у него вообще, аккуратно садится следом, а после и вовсе ложится, совершенно не понимая, на что подписывается, как кажется старшему, чьё колено уже протискивается между немного раскрытых ног, пока сам их хозяин уже терпит очередной поцелуй, вульгарный, чавкающий. И звук почти душит, открывает от реальности с концами. - Скажи мне «нет», Изуку, - просит он, пока руки задирают чужую футболку так высоко, что подтянутую грудь ничего не скрывает, - прошу тебя. Но Изуку не отвечает, точно чувствуя, как влажные поцелуи Кацуки спускаются россыпью от груди до солнечного сплетения, умоляя не останавливать. Дурная голова младшего и не стала бы, привычно сгребая светлые пряди у себя между пальцев и слегка приоткрытыми глазами прослеживая то, как выдают желание и трепетность блондина его дёрганные брови. Его пальцы, длинные, опасные, гладят весь живот, задерживаются на груди, слегка сжимая соски, заползают под спину, тянутся к пояснице, пока их хозяин пытается найти своё место между приоткрытых для него губ Изуку и восхитительной линией пресса, выделяющейся так соблазнительно, что тело само тянется к нему, жмётся, хочет. И Изуку видит это. Он гладит пряди с лаской, неприкрытой заботой, но одновременно старается не сжимать их до побелевших костяшек, плавясь под воздушными смазанными поцелуями, оставляющими на коже маленькие и большие влажные следы, что однако сотрутся ладонями, бережно оглаживающими всё тело. Изуку не знал, что Кацуки так может. Не думал, что окажется настолько мягким, настолько старательным и пытающимся не навредить. Ровно как и не думал, что сам будет время от времени тянуть его за волосы на себя, врезаясь губами в его так требовательно, проталкивая вглубь свой язык, который непременно столкнется внутри с языком Кацуки, напористым, но уступающим. Эта покорность, которая никак не клеится с образом сильнейшего, потрясающего, восхитительного Динамита, подкупает настолько, что Изуку не знает, как скинуть с себя тот жар, что охватывает его тело каждый раз, как он сталкивается взглядом с алыми радужками, хищными, выжидающими, но такими умоляющими. Он подаётся вперёд к Кацуки, тянет за ткань рубашки, прося старшего выбросить её к чёртовой матери, и тот слушает. Бросает её на пол, тут же возвращаясь к вылизыванию веснушчатой шеи, вслушиваясь в сбитое дыхание и слишком шумные выдохи. Но это оказывается ничем, когда внезапно Бакуго осознаёт, что Изуку раздвинул ноги ещё шире, позволяя устроиться между ними поудобнее. Ему почти сносит крышу от того, как выглядит младший в момент, когда его лицо настигает растерянный и смущенный взгляд. Блестящий от пота и слюны по всему животу и груди, с раскрасневшимся лицом и ушами, с расфокусированным взглядом, пульсирующими огромными зрачками, поднятыми домиком бровями, приоткрытыми губами и, чёрт, взгляд снова цепляется за раскрытый пресс, точенные косые мышцы, и Кацуки понимает, что выбил блядский джекпот, растратил удачу на жизнь вперёд, потому что никак не может принять факт того, что такое произведение искусства лежит под ним с раздвинутыми ногами просто потому что хочет. - Передумай, - просит самыми губами блондин, но Изуку медленно машет головой, не разрывая зрительного контакта. Этого оказывается достаточно, чтобы сорвать последний предохранитель. Кацуки не осознаёт себя, когда стягивает прочь широкие штаны Изуку, когда ловит взглядом его тёмное белье с крупным мокрым пятном над причинным местом, как наклоняется к животу, проводя дорожкой мокрых кусающих поцелуев путь к паху, совсем немного оттягивая резинку вниз, чтобы было удобно. Он слышит, как Изуку шумно выдыхает в этот раз, как совсем немного выгибается в пояснице, и как ноюще отдаёт собственный член в белье. Изуку невыносимый. Быть с ним так тесно, так больно и так хорошо одновременно, что мысленно соотносится с фантазиями, иллюзиями Кэми, в одну из которых он случайно попал на далёкой совместной миссии, на долгие пару минут потеряв понимание реальности. Здесь же, выцеловывая бедренные кости, поднимаясь к лицу младшего, чтобы мазать влагой по его губам, задевая не нарочно и нарочно своим возбуждением его собственное, Кацуки потерялся в реальности ещё в самом начале, но единственное, что он сберёг, так это мысль о том, чтобы только не переборщить. Поэтому, оттягивая чужое бельё ещё ниже, предвкушающе незатейливо касаясь пальцами особенно горячей там кожи, Бакуго внимательно следит за тем, как меняется лицо Изуку. Оно багровеет вовсе, уши горят невыносимо, их выдаёт свет одинокой лампы. Кожа Мидории кроется заметными мурашками, а кое-где пятнами от напряжения, и он теряет силы смотреть в направлении пальцев старшего, пряча лицо в изгибе своего локтя. Кацуки ловит его смущение всеми фибрами, почти сгибается пополам от того, как резко поддых успевает ударить сомнение, а за темнотой подсознания подкрасться вина, как вдруг ладони чувствуют толчок. - Давай, - с шумом вырывается просящее, аккуратное, - Каччан. Воздух становится влажным невыносимо, а дышать становится ещё тяжелее. Даже оставленная настежь дверь балкона не помогает. Кацуки осознаёт почему. Изуку сам подмахнул бёдрами, призывая скорее покончить с формальностями, и это осознание тянется мёдом на пальцах, отдаёт в сердце, и без того стучащее так гулко и неровно, омрачает и без того тёмные мысли, жадные, голодные. Кацуки резко срывается с места и выключает чёртову лампу одним быстрым движением, в последний миг удерживая себя от того, чтобы попросту её не подорвать. Руки безудержно трясутся, а сам он находит взглядом Изуку, погруженного во внезапную темень комнаты. Когда глаза привыкают, свет от балконной двери кажется достаточным, чтобы видеть хоть что-то, и Кацуки, тренированный работать по ночам, остаётся довольным тем, как медленно Изуку убирает свою руку с лица, протягивая её ему. Младший просто просит наклониться к себе, дать своего тепла, но Кацуки не успевает об этом подумать, тут же целуя эту протянутую руку во внутреннюю сторону, в ребро ладони и костяшки. И Изуку не выдерживает, срываясь первым. Его губы распухли ещё больше, но кусал их он сам. Не только себе. Когда Изуку подтягивает Кацуки к себе, почти садясь, упираясь спиной в изголовье кровати, ноги разъезжаются ещё шире, чтобы тому было удобно подстроиться. Он целует со всей нежностью, прижимаясь почти отчаянно, чтобы показать, что Кацуки не один здесь грешит. Он гладит плечи, восхитительную грудь, задерживаясь на ней чуть дольше, чем на прессе и талии, невозможной, такой выразительной и подтянутой, что касаться её кажется почти оскверняющим, но Изуку это делает. Делает, постоянно чувствуя как прижимается ближе старший, как нагреваются причудой его ладони, как он гасит их, чтобы не обжечь. Это подкупает слишком, кажется слишком. - Я люблю тебя, - говорит Изуку на выдохе, не оставляя Кацуки и секунды на размышления. Тело движется само, и Кацуки находит себя уже когда белье на Изуку сгорает под его пальцами. В груди становится ещё теснее, ещё интимнее, но голова уже не успевает за движениями. Они были продуманными, предвидящими, ведь сколько сотен раз блондин уже прогонял этот сценарий у себя во снах и перед ними, распластавшись на своей кровати либо сразу в ванной, стирая семя с рук одеялом либо смывая его водой под душем. И сейчас, начитавшись стольких статей, перечитав столько отведенных журналов, Кацуки знает, что нужно достать смазку, взять презерватив, заготовленные в его тумбочке у кровати, обильно смазать пальцы, дать время привыкнуть, но этот страх, нотка неуверенности в зелёных глазах стирает план так резко, что Кацуки не обдумывает его больше, прогибаясь окончательно под желанием показать свои чувства, а не похоть. Бакуго нависает над Изуку на одной руке, поспешно целует его в шрам на щеке, поднимается к скуле, говорит на ухо что-то невнятное и касается губ, пока вторая рука наспех высвобождает сочащийся от предэякулята член из белья и из-под штанов. Изуку же этого не видит, всецело отдаваясь в поцелуй и бездумно вжимая ногами бедра Кацуки, невольно придвигая их к себе ещё ближе. Но его азарт, блестящая на глазах нежность сменяются за секунду в яркое удивление, застывая на ресницах и вдруг замерших губах. Щёки начинают пылать практически неестественно. Голос Кацуки звучит томным сдержанным шёпотом где-то над ухом, опускается к шее, а после и вовсе упирается в ключицы, когда Изуку подаётся вперёд грудью, но прогибается в пояснице, чувствуя знакомый жар крепкой ладони у себя на члене. Он не может разобрать успокаивающих слов, не может мигом понять, что впился пальцами в кожу бледных плеч слишком грубо, но может понять, что рука Кацуки бережно пробует водить по стволу, совсем немного задерживаясь на головке и сжимая её. Комната вдруг кажется совсем огромной, балкон находится в паре сотен метров от кровати, а сама кровать становится ещё мягче, удобнее, чтобы на ней мелко дрожать, целуя в ответ возникнувшие перед лицом губы. Кацуки потрясающий. Это всё, что может задержаться в мыслях до следующего поцелуя, до следующего толчка в его руку, до следующего несдержанного вдоха, но и этого оказывается мало, когда в ладони блондина отчего-то становится слишком тесно, а пальцы стискивают ствол с большим усилием. Изуку понимает смутно, откидывая голову назад, оголяя шею на подпёртых подушках, что это возбуждение Кацуки накрывает его член, смешивает их естественные смазки, трётся кожей о кожу. Изуку не понимает в какой момент Кацуки начинает кусать его ключицы, в какой момент его язык задевает правый сосок, стискивая его между зубами, зализывая следом. Не понимает, но чувствует, как его рука начинает двигаться резче, а губы дрожат в попытках сказать что-то важное. Изуку тянется к нему снова, сжимает пальцами блондинистые волосы, но ощущает всем телом, как оно натягивается и вынуждает отступить. Член болезненно пульсирует, на него накатывает новая капля предэякулята Кацуки и этого оказывается достаточно, чтобы двигаться в такт резким обрывистым движением, закрыв глаза с концами. Это странно, совсем, но не было и дня, когда Изуку считал бы странность чем-то плохим. Он глотает ртом воздух, когда Кацуки надавливает большим пальцем на головку его члена, и почти сдавленно шипит, когда он нарочно ногтем поддевает уздечку на пробу. Не замечает, в какой момент начинает просить о чём-то, бросая в воздух только глухое «Каччан», однако осознание накатывает скоро, вместе с тем как Кацуки совсем сбивается с ритма, дыша горячо, почти обжигающе, в чужую шею. Он изливается первым, пачкая свою ладонь и живот Изуку белёсыми каплями, но не останавливается даже немного, продолжая машинально водить рукой дальше, чувствуя как тело снизу начинает схватывать в судорогах. Кацуки ловит этот момент, поднимая заслезившиеся глаза на младшего, всматриваясь в то, как его рот кривится неровной линией, а брови уползают выше, как мелкая дрожь бьёт тело, а бёдра легонько потряхивает. Он вжимает затылок в подушку, съехав с неё почти наполовину, грудь нещадно высоко вздымается, и через несколько секунд кончает следом, раскрывая губы, чтобы глубоко вдохнуть, теряя силу. Кацуки смотрит на него сквозь приглушенный свет от балконной двери, пытаясь прийти в себя. Рука, на которую он опирается всё ещё, болит нещадно, но это уходит далеко на второй план, когда глаза Изуку наконец открываются, сразу задевая взглядом свой испачканный живот и крупно вздымающуюся грудь практически над ним. Он смотрит несколько минут, приводя дыхание в порядок, прежде чем поднять глаза на Кацуки, терпеливо ждущего реакции. В его зрачках пульсирует напряжение, льётся тонкой леденящей струйкой страх, но Изуку сметает его рукой, прислоняя ладонь к области сердца и бросая слабое: «Ты в порядке, Каччан?». Вышибает все мысли, отрезвляет рассудок, и вдруг, подскакивая на свои колени, выравниваясь между ног Изуку, Кацуки осознаёт, что сделал. Заляпанный спермой живот, раздвинутые ноги, разбросанная одежда, раскрасневшиеся щёки и смущенный взгляд. На голову старшего вылили ушат холодной воды — с такой скоростью он вдруг понял, что проебался абсолютно. Плечи затрясло, а в горло подкрался горький ком, разом с тем память любезно подкинула воспоминание из первого года в Юэй, где на первой же тренировке два на два Кацуки заставил Изуку пропахать носом по бетонному полу, взъерошить волосы своими взрывами, перекинуть через плечо, больно ударяя спиной о твёрдый пол, чтобы он лежал приблизительно так же, как сейчас уже взрослый Изуку лежит перед ним. Куда более вульгарная поза, красноречиво задранная футболка, набухшие губы, красные пятна по всему торсу и шее. Кацуки чувствует, словно достал это всё силой, вынудил и заставил смириться. В его взгляде проскочил ужас, который был пойман внимательными зелёными глазами на месте. Изуку поджал под себя ноги, накрывая верхним краем одеяла хотя бы пах, спустил футболку, промакивая ею семя, и теперь, всматриваясь в ударенное шоком выражение лица старшего, чувствует, как затекает страх в собственные жилы. - Ты не хотел? - раздаётся от него, и это разбивает стекло, которое оказалось между ними всего за какое-то ничто. Кацуки поспешно натягивает свои штаны повыше, руки дрожат так заметно, что даже сквозь мрак комнаты можно запросто это видеть. - Каччан? - Иди в душ, - отвечает коротко, слетая с кровати, чтобы подобрать чужие спортивки и бельё и любезно бросить их хозяину. Изуку, все еще сжавшись на кровати, молча наблюдает за блондином. Его судорожные движения, дрожащие руки и избегающий взгляд — всё кричит о том, что что-то пошло не так. Страх, зародившийся в груди, теперь разрастается, холодными когтями сжимая сердце. Он послушно берёт свою одежду и направляется в ванную, чувствуя, как за ним и вовсе перестаёт следить тяжелый, полный нечитаемости взгляд. Как только щелкнул замок ванной комнаты, Кацуки будто рухнул на пол, обхватив голову руками. Комната начала вращаться, стены давили со всех сторон, а воздух казался густым и липким, обволакивая его, словно паутина. «Я принудил его?», - пульсирует в висках, каждое биение сердца отдаётся в ушах, как удар молота. Изуку не хотел, его заставили. Ужас, холодный и липкий, захлестнул с головой. Воспоминания последних минут, еще недавно казавшиеся сладкими и желанными, теперь превращаются в склизкие тиски. Кацуки видел его глаза, расширенные от удивления, слышал его неуверенный голос, спрашивающий: «Ты не хотел?». И собственный ответ, отрывистый и грубый, высылающий в душ, будто действительно ничего не хотел, но произошло. Маленький Изуку снова возникает в мутной памяти, протягивает руку, глядя ослепительными глазами, наполненными таким глубоким сочувствием, что Кацуки хочет разорвать себе глотку и сцедить оттуда кровь, потому что он — кретин, полная мразь и сволочь, которая сама себе развязала руки, когда клялась этого не делать. Изуку, который всегда был к нему добр, который терпел его выходки, злые выпады, высказывания, смешивания с пылью, должен был проглотить очередную. Самую жестокую. Доверие, которое его светящаяся улыбка всегда извергала, было растоптано таким мерзким способом, что Кацуки не может поверить в то, что сделал это всё он сам. Он закрывает лицо руками, пытаясь заглушить нарастающую панику. Где была та черта, которую он переступил? Когда желание превратилось в принуждение? Он не понимает, не может понять. В памяти всплывают только моменты близости, полные нежности и взаимного желания. Изуку хотел этого. Они оба хотели. Тогда почему сейчас его съедает такое острое, всепоглощающее чувство вины? Разве не Изуку сам ему говорил раньше, что он не настолько добрый, чтобы соглашаться на то, что ему подкожно перечит? Разве не он уверил в этом? Да, в его теле столько силы, что он сможет свернуть Кацуки голову, когда тот только руку протянет, чтобы взять то, что Изуку давать не готов. Эта мысль начинает прокручиваться снова и снова, и блондин всеми силами пытается удержать её именно в этом русле, но, сволочь, дурное воспоминание о том, как какие-то восемь лет назад он имел совесть называть Изуку никем, принижать его силу, пытаясь подлечить свою больную самооценку, ударяют с такой силой, что глаза распахиваются. Он помнит, как безмозглые люди кричали на Деку, называли его Ному из-за наличия у него нескольких причуд, сомневались в открытую в том, что он вообще герой, просили его забрать. Как заливалось кровью тогда сердце Кацуки. Как он внутренне твердил себе о том, что с Изуку нужно быть мягче, ласковее, бережнее, чтобы он чувствовал отдачу за его смелые поступки от других, хотя бы от кого-то. И сейчас, сжимая пальцами голову с остервенелым натиском, блондин едва может свыкнуться с мыслью о том, что эту самую отдачу он не то что не показал — он её стёр и размазал своими же руками. Шум воды из ванной комнаты режет по нервам. Бакуго представляет себе Изуку, стоящего под струями воды, пытающегося смыть с себя не только следы их близости, но и грязь, которую он на него вылил. И от этой мысли становится еще хуже, она ужасает до тряски, из которой его вытаскивают шрамированные ладони, аккуратно прижатые к щекам. - Каччан? - звучит со всей присущей голосу нежностью и осторожностью. Кацуки подскакивает на ноги и отлетает от Изуку, как ошпаренный. Он чувствует внезапный прилив чего-то горячего, расщепляющего связки прямо под горлом. Растерянный и взволнованный взгляд младшего, оставшегося сидеть на полу в новой чистой футболке и тех же штанах, кажется непозволительной роскошью. Глаза щиплет, блондин не ощущает, как из них начинает что-то вытекать. - Изуку, ты кретин! Больной ублюдок! Тебе лечиться нужно, придурок! - срывается со рта, но Мидория не выглядит даже немного напуганным, медленно поднимаясь на ноги. - Какого чёрта ты позволил мне сделать это с тобой? Почему ты, блять, так долго ждал, когда я изменюсь?! Какого ты дал мне почувствовать себя?! Ты слишком добрый, идиота кусок! У Кацуки слёзы текут водопадом, и что странное — Изуку совсем не знает, что с этим делать. Стоит истуканом, не понимая, что происходит. Парой минут раньше блондин казался более, чем довольным, а сейчас напоминает побитого щенка, так ещё и трясется так ощутимо, что под сердцем так сильно натягиваются струны, что вот-вот лопнут. Изуку стоит ошарашенный, хватает ртом воздух, а ноги уже сами ведут к парню, хотя бы просто стать рядом, как-то коснуться и внутренне ощутить, что всё реально. - Не подходи, блять! - в подтверждение Кацуки сверкает искрами на ладонях, но Изуку едва ли это колышет. Он двигается плавно, огибая кровать, у изголовья которой блондин загнал себя в угол между высокими окнами, выступающими стеной на балкон, и стеной, грубо целующей его лопатки. - Блять, Изуку, пожалуйста! Вспышки отдают шумом более угрожающим, перетекая во взрывы, но не дают никакого эффекта. Кацуки выставляет руки вперёд, преграждая ими путь младшему, лицо которого застыло в выражении сплошного непонимания и такой глубокой жалости, что внутренности скручивает, выламывает кисти, которыми тот угрожает. Изуку бессовестно тянет свои руки вперёд следом, протискивая пальцы между пальцами блондина, и тот, пуская несколько ощутимых сполохов в шрамированные ладони, сдаётся, боясь травмировать их, гасит причуду, чувствуя как ком к горлу подступает с принуждающим заткнуться напором. - Уйди, - уже почти просит, умоляет, осипшим голосом, смешивающимся с шумом какой-то пары колёс проезжающего на улице грузовика. Открытая дверь на балкон оголила их крики возможным соседям. Изуку не уходит. Он делает последний шаг, сокращая и без того ничтожное расстояние между ними, и осторожно, словно боясь спугнуть, обнимает Кацуки, отпуская его горячие ладони. Руки смыкаются на дрожащей спине блондина, притягивая его к себе. Изуку утыкается лицом в его волосы, вдыхая знакомый запах, смешанный с запахом дыма от взрывов. Он не говорит ни слова. Просто держит его, крепко, но бережно, собственное сердце бьётся в судорогах где-то в горле, отбивая тревожный ритм. Он чувствует, как Кацуки дрожит в его объятиях, как аритмично вздымается его грудь. Изуку гладит его по спине, медленно, успокаивающе. Чувствует, как напряжение постепенно покидает тело Кацуки спустя долгих десять минут, как его дыхание становится ровнее. Он не пытается понять, что произошло, что вызвало эту бурю эмоций, но внутренний голос подкидывает сценарий, вырисованный привыкшей к самобичеванию фантазии старшего таких красок, что подвели его к срыву. Важно теперь быть рядом, дать Кацуки почувствовать, что он не один, что он в безопасности. Кацуки совсем стихает. Метод ознаменовал победу, когда он, сдавшись, уткнулся лицом в плечо Изуку. Его сдавленные всхлипы постепенно стихли, превратившись в тихие, прерывистые вздохи. Он цепляется за Изуку, словно за спасательный круг, боясь отпустить, боясь остаться один на один со своей виной и страхом, вжимает длинные пальцы в ткань его футболки, упорно желая смять с ею и кожу. Тепло, исходящее от Изуку, согревает, заполняет пустоту, образовавшуюся после взрыва эмоций. - Каччан, твоему сердцу нельзя так напрягаться, - звучит бархатно, где-то в светлые пряди, и Кацуки не может вычленить ни единого намёка на тоску или обиду в голосе, - я взял с собой кое-какие лекарства на всякий случай, но не хочу, чтобы в них была необходимость, - руки на спине гладят ещё аккуратнее, особенно ласково проходясь по выпирающим лопаткам, - не знаю, что я сделал, но я прощу прощения. Мне показалось, что всё прошло хорошо. В ответ ничего не следует. Кацуки только на секунду немного плотнее прижимается, шумно выдыхая, а после его хватка становится почти невесомой. - Ты посчитал, что должен согласиться на это, потому что я перешёл чёрту, - раздалось грубо, но брюнет без трудностей находит в голосе обиду на самого себя, а не на него. Но, в любом случае, слова больно ударяют по рёбрам Изуку, и он отстраняется, встречая тут же готовый отвечать за свои слова взгляд алых радужек. - Каччан, ты что несёшь? - говорит с натиском, но не кричит, не забывая об открытой на балкон двери. Пусть и вряд ли кто-то живёт этажом выше или ниже, город не туристический. - А что? Не помню чтобы ты полез мне к ширинке — это был я, - его лицо выдаёт тяжесть, с которой он говорит, - тебе ничего не оставалось. - Ты меня бесхребетным видишь? И повисает тишина. Кацуки моргает несколько раз, проигрывая в голове внезапный серьёзный тон, которым резануло по ушам на фоне обычно высокого и мягкого. Что-то в душе откликается. - Или ты забыл, что я тебе говорил? - он немного наклоняет голову, спрашивая, и старший без того понимает, о чём Мидория, - я не настолько добрый, чтоб позволить кому-то делать со мной то, что мне не нравится. Наверное это то, что нужно было услышать из первых уст. А, может, нервная система просто разыгралась, барахтаясь тупой безголовой рыбёшкой на лодке подсознания. А, может, в сердце отдало что-то такое, что заставило снова окунуться в те воспоминания, где Кацуки был тем, кого сейчас проклинает. Быть может, не уйди тогда Изуку из академии, не посмотри на него Кацуки грязным, уставшим и забитым, то и не изменилось ничего. А, может, им светит Солнце, но Кацуки слишком упёрт снять свои солнцезащитные очки, а поэтому и предпочитает смотреть на мир на несколько тонов темнее того, каким его дарит ему Изуку. - Ты не сможешь сделать со мной ничего того, на что я был бы не согласен, - продолжает говорить младший, и его голос снова привычно ласковый, - и не только потому что я тебя люблю и из-за этого готов на всё, но и потому что я знаю, что ты и не сможешь сделать мне что-то, что нанесло бы вред. Изуку подходит на шаг ближе, снова обвивая руками шею, оглаживая торчащие в разные стороны волосы, смазано целует скулу над шрамом на щеке, и Кацуки вдруг ощущает, что он устал. Так сильно и так резко, что хочется рухнуть на кровать и спать до полудня, отбросил в сторону задание, которым теперь можно заниматься полноценно. Руки Изуку шероховатые, шершавые, но ощущаются на загривке так правильно и так успокаивающе, что плавно накатывает понимание того, что Кацуки — придурок. Не кретин, не урод, не насильник — придурок. Потому что ведь и сам знает, что Изуку не пальцем делан. Он сможет согнуть любого за полминуты, и не поперхнуться. Сможет сломать руки и ноги, перекинуть через себя и сломать другому шею, распластаться в воздухе в идеальном шпагате и ударить в прыжке. Такой, как он, точно бы не стал терпеть то, как какой-то парень лезет к нему в трусы, просто потому что. И это греет, успокаивает. Как и то, что Изуку стерпел не выходку, а её результат. Ещё раз в двух словах объяснил, почему и в чём Кацуки не прав, а теперь снова гладит его спину, намереваясь подбросить своей уверенности. - Так ты намеренно дал мне себе отдрочить? У Изуку проскакивает по телу табун мурашек, и он больно щипает Кацуки между лопаток за эту слышную усмешку, с которой он выплюнул свой вопрос. - Оклемался? - с такой же усмешкой под щепок спрашивает младший, тут же чувствуя, как пальцы Кацуки заползают под футболку, торопливым галопом ползя к подмышкам, - ты это чего уду… И взрывается. С силой сгибается почти пополам, заливаясь громким, неудержимым смехом. Кацуки, как дьявольский паук, расставивший свои сети, безжалостно щекочет его. Его пальцы, словно заряженные электричеством, безудержно тычут в чувствительную кожу подмышек, вызывая новые и новые взрывы смеха и ярых попыток вырваться. - Садист! - кричит Изуку, но его голос срывается на неестественный хохот, потому что Кацуки ещё более остервенело врезается пальцами в его кожу, выглядя ужасно довольно, заталкивая младшего на кровать, чтобы тому было меньше где изворачиваться. - Даже немцы так не издевались! И Кацуки позволяет себе рассмеяться следом, немного поджигая кожу младшего, перейдя на его рёбра. Наверное то, что он сейчас чувствует, с теплом и нежностью смотря на бьющегося в смеющейся агонии парня под ним, это благодарность. Его веснушки кажутся заметнее, когда он улыбается, лицо приобретает наивной мягкости, вихры кажутся ещё более буйными. Изуку красивый. Настолько, что кажется грешным хотеть его себе. Но теперь, когда он снова сказал, что не стал бы, если бы не стремился сам, Кацуки думает, что хотеть его имеет каждое право. - Задрот вонючий! - кричит насмешливо, улыбаясь во все зубы, - люблю балду, - добавляет так тихо, что за своим оглушающим смехом Изуку точно не услышал. - Я — вонючий?! - срывается у него, вместе со слезами и хохотом, - ты сам хотя бы руки мыл?! Мне теперь перемываться придётся! - Своим не брезгуют, - шикает с усмешкой Кацуки и отстраняется, коротко целуя в задранную в воздух коленку младшего сквозь штаны. - Я в душ, - говорит, но тут же останавливается, растягивая губы в едкой улыбке, когда Изуку-таки смотрит на него в ответ, - от твоей нежной плоти отмываться, - и скалится, довольно уходя в ванную, пока румянец настигает уши младшего. Изуку украдкой вытирает слезы, все еще подрагивая от остаточного смеха, и думает, что, пожалуй, Кацуки нашел самый лучший способ разрядить обстановку. Хотя, конечно, за щекотку ему еще придется отомстить. - «Нежная плоть», блин, - передразнивает старшего, когда из ванной комнаты раздаётся шум воды.

***

Каминари откидывается на спинку кресла в своём кабинете в Сайтаме, попутно быстро печатая пальцами очередное сообщение Мине на мобильном. Они в последнее время стали больше предаваться безмолвным перепискам, нежели звонкам, потому что «вайб, Ден-Ден», и Денки был согласен отчасти с этим. Да и не мог он себе позволить говорить в моменты, когда в его кабинете сидели старшие коллеги, сдавая отчёты о местных преступниках и запланированных торжествах, куда Шокера приглашают в качестве телохранителя и главного по охране. Он громко цокает языком, когда его просят выбрать себе кого-то в напарники. Ашидо отказывается быстро прямо по переписке, на что Каминари шумно выдыхает, набирая Киришиму. Тот не берёт трубку, очевидно, отсыпаясь от ночного патруля, где был те два дня, как Бакуго и Мидория махнули в Штаты. Звать Сэро будет бесполезно, потому что он как раз поехал на задание в Окинаву с Сато. Под рукой оказывается только Джиро, которая вряд ли откажется, но которую звать отчего-то не хочется. - Тодороки, дружище, не риски меня обидеть, родной! - радостно кричит он, когда Шото поднимает трубку на первых же гудках, - мне нужен напарник на задание в Сайтаме, выручай! Но и Шото отказывает, так как он в аэропорту ждёт самолет в Италию, куда попросил его отправиться Инаса. Новая опасная работёнка, куда было бы эффективнее отправить Динамита, но Шото согласился заменить друга. В итоге, перебирая пальцами бумаги с анкетами членов ближайших агентств, Денки с досадой думает о том, что Кьёка — это лучший вариант. И набирает Тору Хагакуре.