Look What You Made Me Do

Пятьдесят очков Гриффиндору. Что это вообще должно значить? Это сарказм или сказано искренне? Хотя о какой искренности вообще могла идти речь, когда одной из переменных в уравнении был Бакуго? Тодороки недоумевала над тем, как закончилась лекция. Её буквально разрывало на части: одна радовалась и ликовала, с помпонами кричала “Да! Мы справились! Мы не отстой! Мы не чмошники!”, а другая – пребывала в ахере от того, что вся лекция балансировала на гноблении и поощрении. Метод кнута и пряника по версии Бакуго Кацуки. Метод кнута и камня в носке, чтоб не так было больно. Шото поморщилась. Как же надоело всегда быть и оставаться нечто между говорящими сиськами в белом халате и миньоном, который говорил на неведомом языке и под ногами путался. Когда уже настанет момент мнимого равноправия? Об этом оставалось только мечтать. После того как Доктор Бакуго подтвердил диагноз Тодороки, вся аудитория взорвалась от шепотков. Все взоры снова обратились к Шото, снова она в центре внимания, снова благодаря Бакуго. Снова, снова, снова. Это уже превратилось в какую-то дрянную закономерность, что, разумеется, не по душе была Шото. Одно радовало, или хотя бы не расстраивало точно, – она не подкачала перед ним. У Шото в голове сложился образ Бакуго, как некоего нарциссического человека, который всем своим видом излучал исключительность, непревзойденность и даже охуенность. Всё его естесство кричало об этом, а аура докручивала до максимума. При виде него у неё в голове автоматически закатывались глаза и включалась песня именно на словах: “Спасибо, Господь, что я такой охуенный. Как же вам повезло жить со мной в одно время.” Она смеялась каждый раз от этой мысли. А чем это не его песня? Он же буквально считался легендой в кардиохирургии. А может считал себя? Наверное, в своих фантазиях он по воде ходит и любую жидкость в вино щелчком пальцев превращает. И профессию себе выбрал под стать запредельному уровню Эго: хирургия. Самое что ни на есть эгоистичное, нарциссическое направление в медицине. Когда терапия с её медикаментозным лечением и амбулаторным наблюдением не справляется, то настаёт черёд хирургии, как последнего шанса на исцеление. Шанса на спасение. Сколько же власти в этом скальпеле, что сначала навредит, ведь он разрежет плоть, а после спасёт жизнь?! Шото не верила только в хирургию, она верила полностью в медицину. Во врачей, в учёных, в лекарства, в исследования, в самого пациента и насколько он хочет жить. В его иммуную систему и силу духа. Похоже, Шото была романтиком. Или дурой запредельной. Она очнулась от своих размышлений, когда кто-то окликнул её имя. Шото моргнула несколько раз, чтобы сфокусировать зрение, так как она слишком долго смотрела в одну точку. Момо Яойрозу стояла перед её столом в коротком халатике и держала планшет одной руке. В расстёгнутом нараспашку халатике... И чего это Тодороки так зациклилась на чужой груди? У неё своя есть, маленькая правда, но лучше, чем ничего. — Тодороки-сан, извини, что отвлекаю, — начала Яойрозу тихим голосом, поскольку в университетской библиотеке иначе нельзя, дабы не разбудить злобную библиотекаршу. — Всё нормально, — Шото выпрямилась на стуле и потерла глаза. — Я просто задумалась и, кажется, потерялась во времени. Тодороки сидела в окружении книг и методичек по инфекционным заболеваниям детского возраста. На носу был зачёт, а в голове было по-прежнему пусто. Хотя не совсем. Она помнила многое с курса по микробиологии, что из неё всю душу вытряс. Она была в шаге, чтобы продать эту самую душу, лишь бы сдать экзамен. Помнила многое из курса по инфекционным болезням на четвертом курсе. В общем, в любой непонятной ситуации у неё будет заготовлен ответ: “Инкубационный период 7 - 21 день”. Должно прокатить. Момо лучезарно улыбнулась и одним движением головы убрала длинную чёлку с лица. Её высокий конский хвост качнулся. Глубокое декольте присутствовало и неизменно напрягало. — Я не надолго. Хотела сказать, что ты так круто справилась с диагнозом на лекции Доктора Бакуго, — при упоминании его имени у Момо даже дыхание сбилось. — Насколько мне известно, ты работаешь в нашей университетской больнице в отделении, и Доктор Бакуго там частый приглашённый хирург. — А мне какое до этого дело? Я работаю в детском терапевтическом отделении, а он вроде бы только взрослых с восемнадцати лет оперирует. — То есть ты никогда его прежде не встречала? — Шото послышалось, или в тоне Момо было сомнение? — Что ты имеешь в виду? — Шото вопросительно приподняла бровь. — Намекаешь на что-то? — Ты просто так хорошо ему противостояла. Плюс то, как он на тебя дважды реагировал уже заставило задуматься, — сбивчиво зачастила она, стараясь унять возможный конфликт. Тодороки уже собиралась что-то ответить и раскрыла рот, как Момо бросила, что уже поздно и ей пора идти. Яойрозу повернулась и двинулась быстрым шагом прочь из библиотеки, оставив Тодороки в недоумении и с вопросами. Заставило задуматься о чём? Что Шото знакома с Доктором Бакуго и что они мило побеседовали заранее и обсудили будущую лекцию, чтобы Шото заблистала? Ну и звучит же премерзко. И что это ещё за “Насколько мне известно”? О Тодороки справки наводили? Выясняли, где она работает и кем? А может ещё искали в социальных сетях. От одной мысли, у неё скрутило живот и в озноб бросило. Отвратительное чувство. Она ясно понимала, что не невидимая и не прозрачная, следовательно о ней так и иначе будут говорить, но ей хотелось, чтобы меньше и по делу. После такого недодиалога, в котором больше вопросов, чем пользы, бесполезно было и дальше тратить время на подготовку к зачёту. Поэтому она приняла решение пойти домой. Дома тоже можно позаниматься, только нет у неё тех книг, ради которых она и пришла сюда. Ну и пусть. Сделанных записей и фоток из учебников будет достаточно. К тому же, зародилось предчувствие, что одной Яойрозу всё не ограничится, и к ней с допросом припрется кто-нибудь ещё. *** — Тодороки, посмотришь пациента в третьей смотровой? Если влипнешь, зови, хорошо? — Обратился к ней зеленоволосый кучерявый доктор Мидория с широкой улыбкой на лице. — Да, спасибо за доверие. Шото с колотящимся от волнения сердцем взяла карту из рук Мидории. Первичный пациент это всегда так волнительно. Никогда не знаешь, кто окажется по ту сторону двери, какой пациент, какие симптомы, что с ним делать? И ещё миллион вопросов. Хоть Шото и работала медсестрой, все в отделении знали, что она студентка шестого курса и завтрашней врач, значит её нужно обучать. И обучали они не по доброте душевной, а чтобы она осталась у них в штате не будущий год. Хотя для Доктора Мидории это утверждение мимо: он и правда всё делал по доброте душевной. Тодороки даже думать не хотела, что у него есть какие-нибудь мысли о самоутверждении за счёт студентов или выставления их в дурном свете. Доктор Мидория Изуку почти светился зелёным при своём появлении. Рядом с ним словно болезни отступали, не выдерживая его улыбки и звонкого смеха. Дети его обожали, бежали к нему со всех ног и прыгали на шею. Они плакали на выписке, слёзно обещали больше не болеть, но иногда навещать Доктора. Они оставляли ему свои игрушки или рисунки, которые тот сердечно хранил в своём кабинете в шкафу за стеклом. Шото лелеяла в душе мечту, однажды стать таким врачом, как Мидория. Шото уже направлялась в смотровую, как её плеча коснулась рука и остановила. Она вздрогула от неожиданности, но увидев Серо, облегченно вздохнула. — Я уже записал первичные жалобы пациента из третьей и снял показатели, даже взял кровь и мочу на анализ. Всё для тебя. Серо Ханта тоже работал в отделении медбратом. Она ликовала, когда их смены совпадали. С ним было очень легко работать. Он с первого раза мог попасть ребёнку в вену или сделать внутримышечное введение так, чтобы пациент даже не пискнул. Несмотря на множество татуировок и пирсинга, парень был невероятно харизматичным и обаятельным, что подкупало не только детишек, но и их мамочек. Одной его ухмылки или шутки хватало, чтобы обезоружить. Собственно поэтому он уже со счёта сбился, сколько у него было девушек. — Это конечно очень приятно, но я бы сама справилась с медсестринской работой, поскольку я и есть медсестра. Шото развернула карту, где на первой странице корявым почерком третьеклассника были записаны паспортные данные, показатели пульса, давления, температуры и внешний осмотр. А в жалобах указано – головная боль. — Ты не медсестра, — Ханта придвинулся ближе, от чего у Шото лицо воспламенилось. — Ты завтра будешь врачом, так что иди и работай, а остальное оставь нам – среднему медперсоналу. Тодороки поблагодарила его, вошла в смотровую, где её ждал на кушетке парень шестнадцати лет в растянутой футболке и джинсах. Он открыл глаза, будто ото сна, когда услышал открывающуюся дверь. — Здравствуй, меня зовут Тодороки. Ты жалуешься на боли в голове, и поэтому пропускаешь школу. — Ага. У меня правда голова болит. Даже очень, — голос у него был явно уставшим и осипшим. — Не против если я тебя осмотрю? Он кивнул и придвинулся ближе. — В каком месте болит? Сколько и как часто? Парень прислонил пальцы к вискам и зажмурил глаза, словно даже прикосновения к голове уже боль приносили. — Уже около месяца болит. Мне кажется, что всё время без остановки. Ни на минуту не утихает. Пока он говорил, Тодороки достала ручку-фонарик из нагрудного кармана хирургички. Проверила как зрачки реагируют на свет. После взяла неврологический молоточек и проверила сухожильные рефлексы пациента: немного ослабленные, но не критично. Она всё же сделала мысленную пометку. — Голова кружится или просто болит? — Кружится, ещё типа всё плывет перед глазами, даже когда их закрываю. — Хорошо спишь ночью? Просыпаешься как? — Обычно поздно засыпаю под какой-нибудь сериал или фильм. Просыпаюсь с будильником с трудом. — Состоишь в спортивном клубе? — Я играю в футбол на позиции центрального нападающего. — Ого, как здорово, — искренне восхитилась она, встретившись с ним взглядом. — Ты наверное эгоист. Он засмущался и усмехнулся. Когда Шото взяла его за руки и попросила сжать, он отвёл взгляд и после отвернулся. — Когда играешь голова болит? Он задумался на секунду, а после отрицательно помотал головой. — Хорошо, — она взяла планшет и быстро написала направление. — Сделаем тебе томографию черепа. Нужно убедиться, что твои мозги на месте. Парень встал и немного пошатываясь прошёл вместе с ней на нулевой этаж, где и находились аппараты для лучевой диагностики. Пока пациент был там, Тодороки получила его анализы крови и мочи. Всё в пределах нормы. Ни анемии, ни белка в моче, даже холестерин в норме. Глюкоза крови в норме. Ничего не складывалось. Она просмотрела его карту: тахикардия 100, давление повышенное 120 на 90, когда его рабочее 90 на 60. Может ещё сделать анализ на гормоны щитовидки? Получив снимки томографии, Тодороки отправила парня в обратно смотровую, а сама поднялась на этаж и направилась на пост медсестёр, где Мидория разбирался с бумагами и одновременно говорил по телефону. Как только Шото подошла, тот уже закочил разговор и собирался уходить, но она его остановила. — Доктор Мидория, можно вас на минутку. Хотела кое-что спросить по пациенту из третьей, — несмело обратилась она. — Конечно можно, — он протянул руку, чтобы забрать карту. — Рассказывай, что узнала. — Его снимки абсолютно чистые. Неврологический осмотр в порядке и анализ крови в норме. Нет никаких признаков патологии. Только давление и пульс немного повышены, но можно списать на недосып. Я вот думаю может ему сдать кровь на гормоны или на биохимию?.. — Погоди-погоди, — озорно засмеялся Изуку, выставив ладони перед собой. — Давай по порядку. Ты его полностью осмотрела, получила чистую томографию. А поговорила с ним? — Он взглянул на Шото, которая мотала головой и кусала губы. Видок был у неё, как у нашкодившего щенка. — Тогда если тело полностью в порядке, что остаётся? — Психосоматика? — Что же так неуверенно? — Мидория улыбнулся, что у Шото самой невольно дёрнулись уголки губ. — Верно, предположи психосоматику. Поговори с ним о школе, об обстановке дома. Может с девушкой расстался недавно. У головных болей частенько психологическая основа. Тодороки склонив голову поблагодарила Мидорию за помощь и поспешила к пациенту. Чего это она сразу не предположила головную боль от напряжения? Сразу в науку окунулась. “Ещё столько учиться и учиться”, — думалось Шото по пути обратно к пациенту. — Хорошие новости: твои мозги на месте и в полном порядке, — Шото опустилась на стул напротив парня. — Давай поговорим о школе. — Зачем? — он нахмурил брови и заёрзал на кушетке. — Школа может вызвать жуткий стресс, а стресс уже вызывает головную боль. У тебя есть проблемы в учёбе? — Ну не понимаю я тригонометрию, но на этом всё, — он неловко почесал в затылке, а затем натянуто улыбнулся. — Может не ладишь с друзьями? Учителя наседают, что-то требуют? — Нет, всё в порядке. — Может с девушкой проблемы? — С какой именно? — парень словно уклонялся: смотрел куда угодно, но не на Тодороки. — Так у тебя их несколько? — Я не считал, — он прикусил губу. — Ладно, наркотики пробовал? — Нет, — и уже глаза в глаза. — Никогда, отец убьёт, если узнает. Какое-то время он угрюмо молчал. Вцепился в свои пальцы и стал нервно, грубо отрывать заусенцы, хрустеть суставами. — Что-то беспокоит? — озадаченно спросила Шото. Парень замотал головой, словно отгоняя навязчивые мысли. Его глаза бегали, брови хмурились. Парня что-то терзало. Шото терпеливо ждала, когда он решит заговорить. — Я не понимаю… — хрипло начал он. — Со мной что-то не то. — О чём ты? Твои анализы в норме, томография чистая и осмотр ничего не показал. — Я не об этом…я, кажется…другой… — Другой? — Девчонки в школе…я ничего не чувствую, когда они около меня, — каждое слово ему стоило огромных усилий. Он всматривался в лицо Шото, следил за её мимикой, ожидал её реакции, но та упорно не отводила взгляд. Она сочувствовала ему. — Кажется, я гей. Он закончил и наступила минутная тишина в смотровой, разбавляемая шумом больницы снаружи. Где-то на дорогах гудела сирена скорой помощи. Тодороки тепло улыбнулась и накрыла его руку своей. Парень резко поднял удивлённые глаза, в которых блестели слёзы. — А что я скажу отцу? А братьям? — он сильно прикусил губу, когда по щекам побежали слёзы. — Я всё время гоняю мысли в голове, что я ненормальный, что я какой-то дефектный. — Никакой ты не дефектный. И всё с тобой в порядке. Да, тебе нравятся парни, и что с того? Мне тоже они нравятся, так что я тебя прекрасно понимаю, — Шото поймала его улыбку. — Если твоя семья и правда тебя очень любит, то она непременно примет, каким бы ты ни был, кого бы ты не любил. Думаю, они хотят, чтобы ты был счастлив и откровенен с миром. *** Шото с тяжёлом вздохом закрыла дверь аудитории, из которой только вышла. По ощущениям был не зачёт, а экзамен. Преподаватель вызывал каждого из двадцати человек в группе и проводил форменный допрос, только лампы в лицо не хватало. За малейшую ошибку он отправлял на пересдачу. Обычно экзамены проходили в атмосфере кошмара и ужаса, но зачёт – новый уровень. Страшно представить, какое чистилище устроят на экзамене. Было сродни тому, что Шото ограбили. Отобрали все знания. Получив билет из трёх вопросов, Тодороки сразу поняла, что пятёрки не видать. Да и не гналась за оценками. Красного диплома ей всё равно не получить, поскольку в зачётке присутствовало два “Удовлетворительно” со времён первых курсов, так что пофиг. И четвёрка устроит. Если кто-нибудь только рискнёт ляпнуть, мол как учиться в медицинском на тройки, когда человеческая жизнь в руках, Тодороки на лоскутки порвёт. Где же здравый смысл у таких персонажей? Учиться сложно, не только в медицинском, в любом ВУЗе. Если учиться. Но там, где обучают врачей, царит другая атмосфера. И обучают порой далеко не практикующие врачи. У Тодороки нет слов, чтобы описать, это нужно прожить на своей шкуре. А принимал зачёт вообще другой преподаватель, точнее явился сам заведующий кафедрой инфекционных болезней. Шото при виде него напряглась, но не испугалась, чтобы сдать пустой лист и сбежать, как некоторые одногруппники. И не таким древностям сдавала. Почти полчаса он мучил Тодороки вопросами о мутации вирусов, об эволюции бактерий. Спросил, каким именно образом происходит поражение плода при краснухе. Почему поражаются именно глаза, сердце и уши. Почему? Каким образом? Как связана стрептококковая ангина и болезни сердца? От вопросов, почему вирус краснухи поражает сердце этот древний, как мир, заведующий перешёл к сердечной недостаточности. Шото вообще не поняла логики. А может её попросту не было. Вот взбрело в голову ему поговорить о сердечной недостаточности, значит они будут о ней говорить. Отсюда всплыла тема диуретиков. — Какое нарушение электролитного баланса вызывает Лазикс? — спросил трухлявым голосом преподаватель. — Гипокалиемию, — ответила Шото, явно уставшая от пулемётной очереди из вопросов. — Место действия Лазикса в почке? Он это серьёзно? Зачем эта информация здесь и сейчас? Зачем она педиатру? Зачем этот вопрос на инфекционке? — Восходящий отдел Петли Генле. И ещё миллион мелких вопросов, от которых Шото хотелось закричать ему в лицо: “Да поставь ты уже мне оценку и отвали!”. Но вместо этого она покорно отвечала на всё. Проклинала внутренне, но отвечала. Можно было возмутиться, разозлиться, побежать жаловаться в деканат, мол почему это на зачете для шестого курса по инфекционке спрашивают фармакологию и внутренние болезни. Но Шото не из тех, кто бежит жаловаться. Она терпила, которых ещё поискать. Адская семейка Тодороки зародила в ней мазохиста. Когда открыла зачётку и увидела напротив предмета с именем преподавателя оценку “Отлично”, она не слабо так удивилась, поскольку заведующий не отличался широким спектром эмоций. После вопросов про диуретики, он долго рассматривал Тодороки и молчал, скептически поджав старческие губы. Наверное размышлял, что бы ещё спросить. После вздохнул, поправил очки на носу и чиркнул оценку. Тодороки открыла зачётку лишь в коридоре. Она с улыбкой на лице спустилась по лестнице на первый этаж, мечтая об обеде, как в кармане халата завибрировал телефон. Она спешно вытащила его, на экране высветилось имя “Доктор Мидория”. Она сразу ответила. — Тодороки, здравствуй, извини, что беспокою в твой нерабочий день, но в отделение поступила пациентка и нам позарез нужна твоя помощь. У Тодороки сердце забилось быстрее от воодушевления: она ещё не врач официально, но ей уже звонят и она нужна. Обед даже забылся. Она проговорила в трубку, что будет в больнице через 10 минут и выбежала из корпуса, не застегнув куртку. Оказавшись в ординаторской, она наскоро переоделась, собрала волосы в высокий хвост и направилась к посту регистратуры. — Тодороки, а ты быстро, — проговорил Мидория, вставая с места и приглашая Шото пойти за ним. — Девочку зовут Эри, пятнадцать лет, поступила час назад в приёмное отделение внизу с кардиомиопатией, тахикардией и одышкой. — Он представлял пациента на ходу, и Шото едва за ним поспевала, перейдя почти на бег. — Стабилизировали лидокаином и перевели к нам. Она в очереди на трансплантацию сердца. Они остановились у палаты, куда и положили девочку. В прямоугольное окно в двери Тодороки смогла заметить испуганного худого подростка с платиновыми длинными волосами и мертвенно бледной кожей. Она лежала на койке вся в трубках. У Шото каждый раз при виде тяжелобольных детей сжималось сердце. — Собери анамнез и подумай, чем ты можешь ей помочь. Когда Тодороки вошла в палату, то Эри натянула одеяло до самого подбородка. Она разглядывала вошедшую большими алыми глазами. Её заинтересовали двухцветные волосы Шото, её разноцветные глаза, её рабочая форма с медведями и голубой стетофонендоскоп на шее. Говорила она тихо, чуть громче шепота, вымученно, сдавленно, уставше. Словно каждое слово стоило год жизни. Давала короткие односложные ответы о своём состоянии. Сказала, что заболела в одиннадцать лет гриппом, а после заболело сердце, и она не помнит уже, когда не лежала в больнице, когда её не кололи иголками, когда она была обычной девочкой и ходила в школу с другими детьми. — А если мне стало хуже, не значит ли это, что мне быстрее пересадят сердце? — под конец спросила Эри с надеждой в голосе. Её тонкие пальчики стиснули одеяло. Тодороки открыла рот, но слов не было подходящих. Её сводила с ума собственная беспомощность. В голове образовалась очередь из вопросов. Что же ответить девочке? Что без пересадки она точно умрёт? Что донора подходящего ещё нужно найти? Что ей повезёт, если дожививёт до конца недели? — Я всего лишь студент, — всё-таки нашлась со словами Шото. — Я не могу ответить на этот вопрос. Покидала палату Тодороки с тяжёлым грузом на душе. На сердце осело сдавленное всхлипывание Эри, её крупные слёзы бегущие по бледным щекам. Шото во что бы то ни стало вознамерилась постараться помочь ей выжить. *** У Шото уже пульсировало в висках от боли. Она просмотрела десятки сайтов, медицинских журналов и учебных пособий, даже наткнулась на пару статей Доктора Бакуго, но ничего не подходило. Словно не было иного выхода при кардиомиопатии, кроме пересадки сердца. Но Тодороки нутром чувствовала, что среди множества дверей была верная, где притаился ответ. Она щёлкнула мышкой на следующую статью, и мониторе показалась очередная статья. “Вспомогательная внутрижелудочковая система в качестве первого этапа подготовки к трансплантации сердца”. Её как током насквозь прошибло, что даже на стуле выпрямилась. Это звучит как возможный вариант. Она нажала на “Печать”, выхватила ещё горячий отпечатанный лист из принтера и поспешила к Мидории. — Доктор Мидория, — начала Шото, когда постучав, вошла в его кабинет; тот сидел за письменным столом и заполнял карты, но как увидел её, сразу отложил ручку, — кажется у меня есть мысли насчёт состояния Эри. Я прочитала в статье о вспомогательном имплантате для левого желудочка, который помогает качать кровь. Изуку просмотрел текст статьи, что протянула ему Шото, задумался на пару минут, почесав затылок и растрепав зелёные волосы. Он что-то пробормотал себе под нос, а после сказал: — Осложнения в виде повреждения тромбоцитов и нарушения гемокоагуляции меня всё же беспокоят. — Но ей всего пятнадцать. У неё молодой организм, поэтому и выздоровление будет происходить быстрее. Мидория снова задумался и стал бормотать себе под нос, прикрыв рот рукой. Тодороки эта его черта уже перестала озадачивать, теперь же она больше забавляла. Со стороны похоже, будто Тодороки дала запрос в гугл, и тот обрабатывает, через минуту выдаст ответ. Тёмно-зелёный заяц, который неизменно живёт в нагрудном кармане его халата, в упор глядел на Шото глазами-пуговками, поэтому она отвела взгляд и стала разглядывать игрушки в шкафу у стены. — Наши хирурги вряд ли согласятся. Слишком рискованно, — в голосе не было отказа; Мидория задумчиво потёр подбородок. — Хотя я знаю, кто согласится. Пока я буду звонить, возьми, пожалуйста все сердечные анализы у Эри. *** Усталость от пережитого стресса на зачёте и голода накрыла Тодороки с головой. Казалось, внутри неё села батарейка. Но она всё же поднималась с лаборатории с результатами Эри, когда у поста регистратуры услышала оживлённый разговор, но чем ближе она подходила, тем больше разговор напоминал спор. Она остановилась за углом и притаилась, чтобы расслышать. — Какого хрена ей в приёмном вели лошадиную дозу Лидокаина, когда достаточно одного разряда? — возмутился слишком знакомый грубый голос. — Не лошадиную, а всего семьдесят пять миллиграмм. Это же ребёнок, Каччан, — голос Доктора Мидории на фоне второго голоса казался тихим. — Не зови меня “Каччаном”, мы же не в песочнице сидим. — Прости-прости. Это же ребёнок, Доктор Бакуго, — вздохнул он, чётко и веско выговаривая каждое слово. — Когда больной в сознании и давление хорошее, Лидокаин первое средство. Не нужно бить током маленькую девочку, которая всё чувствует. — А это меня должно волновать, что она ребёнок? У судьбы дрянное чувство юмора. Тодороки узнала голос. Она не стала прятаться больше, вышла из-за угла и с трясущимися коленками прошаркала к регистратуре. Вблизи Доктор Бакуго оказался ещё выше, крупнее и страшнее. Шото уловила запах его духов в воздухе. Она несколько секунд таращилась на него, прежде чем её заметили два спорящих доктора. По лицу Бакуго пробежала тень узнавания. Он сузил глаза, приподнял уголок рта и бровь, скрестил руки на груди. Он обратился к Шото: — Вы мне что, преследуете от нечего делать? — Я работаю здесь уже два года, — неуверенно, словно влезла без разрешения в разговор взрослых, ответила она. — Бакуго, — встрял Мидория и всучил ему карту Эри. — Осмотри её, прошу тебя. Доктор Бакуго демонстративно закатил глаза, громко цокнул языком, чтобы все услышали, с каким одолжением он это делает, и взял карту. — Пойдёмте, Тодороки, — обратился он к Шото, когда проходил мимо неё в палату девочки. — Хоть чему-то научитесь у Великих.